Взаимосвязан мир: как ни сложить,
В нем будут элементы стыковаться,
Чтоб на Земле возникла чудо-жизнь,
Должна Земля кружиться и вращаться.
Чтоб уплотнилась звездная зола,
Отжалась влага в дозе океанов,
Чтоб в центре раскалилось добела
Ядро, и загремела цепь вулканов,
И оплели магнитные поля
Надземное пространство пеленою,
И северным сиянием Земля
Простерла щит озонового слоя.
В том ожерелье миллиарды лет
Должна нести Вселенная планету
Меж жара звезд и холода комет,
Творя ей щит, утробу и плаценту.
Должна Луна кружиться над Землей
И гнать волну над океанской гладью,
Чтоб неустанно молотом прибой
Дробил и рушил берег пядь за пядью.
И чтобы выщелачивал набор
Солей и компонентов благородных
Из скал, готовя медленно раствор
Для синтеза молекул углеродных.
И дрейфовать должны материки,
Перерисовывая лик планеты, —
То разом через грозные толчки,
То медленно, вздымая континенты.
Должны быть в океанах шапки льдов,
Открытые и донные теченья,
Круговорот воды, бег облаков,
Тайфуны, молнии и наводненья.
Должно быть в меру влажно и тепло
Среди лагун уютного комфорта,
Чтоб время миллиарды лет текло
Без завихрений и без разворотов…
И, как при родах, втайне за стеной,
В палате голубой и лучезарной,
Всегда был тот, кто плод спасет рукой
От гибели внезапной и коварной…
Должно быть совпадений миллион,
Чтобы случился случай чрезвычайный,
Поэтому мне кажется, что он
Не мог никак произойти случайно!
Когда пойму наконец, что напрасно
Ставить приезд твой как главный вопрос,
Приду к тебе чукчей с оленьим мясом,
На поясе – нерпа и свежий лосось.
И золотистые в баночках шпроты,
И ароматы древнейших растений…
Взреветь бы белугой, но буду шепотом
Читать историю оледенений.
Прижмусь небритой щекой к щеке —
Я нравлюсь тебе такой вот колючий,
Стисну нежную руку в руке —
Суставы скрипнут уключиной.
Ты скажешь: «Сегодня твой голос грубый,
А я от него в восторге диком —
Люблю твои папуасские губы,
Но ты не заманишь меня на Диксон!»
Утром проводишь в рассвет аметистовый,
Который меня в Заполярье ведет.
Улыбка не выдаст боли неистовой,
Солнцем на смуглом лице расцветет.
Тебя не украшу, как яркую вывеску,
Не вымощу путь твой в сиянии славы,
Но светлый твой профиль умело высеку
В застывшем потоке лавы!
И, когда густо покроюсь инеем
На вахте во льдах потухшего кратера,
Я буду греться твоим именем,
Как жарким солнцем экватора.
Когда же сорвется с орбиты Земля,
Тебя в межзвездное плаванье
Отправлю я радостно вместо себя,
А сам сгорю оранжевым пламенем.
Ты улетишь… В другие миры,
Свою красоту принесешь им и нежность,
И будет любовь моя тихо парить
Над гривой Пегаса в пространстве безбрежном.
Но в раскаленной субстанции ада
Мучиться будет даже мой прах,
Что не сумел рассказать тебе правду,
Зачем мне север и остров во льдах.
Планету нашу по точным прогнозам
Ждет катастрофа – и Высший Совет
Мне вверил Центр анабиоза,
С тем чтобы в нем через пару лет
Вводилось семь миллионов в месяц
В анабиоз здоровых людей
И было для каждого номера место
В контейнерах супер-ракет-кораблей.
И ряд бухгалтерских показателей,
И биотехнологический тест
Крепились к номеру обязательно,
И номер входил в планетарный реестр.
И все опечатано, в прочных бюветах
И в сейфах, охрана, специальный контроль,
Под кодами хитроумных секретов,
И каждые сутки меняют пароль.
Подписками весь персонал ограничен:
Запрет общенья с внешней средой,
Чтоб ни звонков, ни записок, ни личных
Контактов, ни даже писем домой!
Лед заполярный для нас самый главный
Технологический компонент:
Перечень свойств его многогранных
Вылиться может в длинный сонет.
Термостабильный, как хладоноситель,
В анабиозе незаменим,
И многорукий, и многоликий,
Он – словно одушевленный. И с ним
Мы подготовим, проверим, погрузим
В трюмы космических кораблей
Свыше шести миллиардов мумий…
И тем возродим планету людей.
Сквозь матовую завесу
Просачивается Кассиопея.
Достать бы рукой поднебесье
И в пустыне звезды рассеять!
Все равно, из какого полушария
Созерцать бесконечность.
Бледное небо, луна янтарная,
Край земли искалеченной.
Как стальная ферма, держит углами
Млечный Путь большое созвездие.
Луч скользит по граням
И умирает в бездне.
И бродит бессмертие хрупкое,
Как рожденный досрочно,
И сжимается вечность губкой,
И сомненья приходят ночью…
Но, говорят, счастлив тот,
Кто часто видит Кассиопею.
И я, холодной красотой
Пораженный, пьянею.
Только по коже мороз,
Когда неосмыслима бесконечность,
Слышен стон умирающих звезд
И органом звучит вечность.
Уходят мачты в серый горизонт,
Перерезая небо сизой бритвой,
Горячий ветер в проводах поет
И проникает в душу, как молитва.
Куда ни глянь, ни крыш, ни желтых юрт,
Песок безбрежный не охватишь глазом.
Давно ушли кочевники на юг,
Но рвется на восток оседлый разум.
Я долго был среди густых полей,
Зеленых гор и шума городского…
И вот стою на выжженной земле́
Не путешественник, а житель новый.
Прислушиваюсь к гулу вдалеке́
Под самолетом проплывают строчки
Моих следов на огненном песке,
Уже в бульвар скопированных зодчим.
Смотрю далеким самолетам вслед
В пустынном небе над пустыней бледной…
Один как будто на большой Земле,
Земля как будто на краю Вселенной.
Играло море древней синевой,
Из-за горы катилось эхо грома,
Ее вершина розовой иглой
Светилась в сполохах ракетодрома.
С печатью грусти на худом лице,
Откинувшись в седле, как на подушки,
Съезжал с холма на белом жеребце,
Съезжал сам Александр Сергеич Пушкин.
Не верилось ему, что он живет,
Что груз веков его не сгорбил спину,
И роковой свинец в груди не жжет,
И руки ослабевшие не стынут.
Ожили чувства через сотни лет —
Триумф науки дерзостной и строгой,
Бессильным оказался пистолет
Перед могучей, праведной эпохой.
Несметным поколеньям, как огонь,
Его служила лира беззаветно,
И вот с благословления богов
Смогли потомки воскресить поэта.
Он здесь и где-то там, в седой дали,
Где путь, как вспышка, был и жгуч, и краток,
Возможно ль начинать без Натали
Четвертый, с честью прерванный десяток?
Прекрасен мир знакомый и чужой —
И как в нем отыскать для сердца друга?
Возможно ль снова стать самим собой
Средь улиц скоростного Петербурга?..
А жизнь брала свое, и дивный путь
Уже в ней пробивали биотоки,
И вдохновение теснило грудь,
И наплывали пламенные строки,
И наполнялся смыслом дальний гул,
Чертивший в глубину Вселенной трассу…
Стоял живой поэт на берегу
И говорил: «О море, здравствуй, здравствуй!»
У маленькой куклы личико белое,
Кудряшки как стружки и голос певучий,
А я – смуглянка широкоскулая,
Хриплю и пугаю вихрами колючими.
Она вечерком засыпает, как птичка,
Под тихие и приличные сказки,
А мне под ухо визжат электрички
И ругань от пьяных скандалов под виски.
Утром игрушка в постельке нежится,
А я трясусь в тарантасе гулком.
И все мечтаю: а может, сбудется —
Однажды проснуться беленькой куклой?
Я – мустанг, я лечу над прерией,
Обгоняя крылатых птиц,
Необузданный, неизмеренны́й
Мой разбег не знает границ!
Я несу полутонную массу,
Я изящною шерстью покрыт,
Но дороже шкуры и мяса
Людям резвость моих копыт.
И берут меня в плен двуногие,
(Мне их хитростей не сосчитать),
И ведут в города-берлоги,
Где тускнеет природная стать.
Чтоб скакал я и брал барьеры,
Чтоб плясал, гарцевал трусцой,
Меня держат в чистых вольерах,
Холят, кормят травой и овсом.
Ублажают пробежкой по лугу,
Поят влагою сладкой, как мед,
Серебром вышивают подпругу
И шампунем смывают пот.
Только вижу я над собою
Плетку жгучую, как тавро,
И все чувствую шпору ковбоя,
Словно пуля клюет ребро.
Только рвут удила мои губы,
И с оттяжкой стальной мундштук
Разбивает в крошево зубы
Жалит нёбо, как черный паук.
Я боюсь этой адской боли,
И меня заставляет страх
Подчиняться жокейской воле,
Даже если темнеет в глазах.
Потому меня манит прерия,
Где свобода и радостный бег,
Человеку просто не верю я,
Как не верит он сам себе.
Я – рысак, я впряжен в тачанку,
Мчимся мы через шквал огня,
Подлетаем к хлопцу-подранку —
Он упал с воронового коня.
На песке кровь и юное тело.
Проскакал я над сотнями тел!
Гибнут парни за правое дело,
В правом царстве пожить не успев.
Я хочу языком шершавым
Зализать его шею и грудь,
Но вожжами наездник бравый
Мне иной означает путь.
И летят вперед комиссары,
Глушит степь громовое «ура»,
Кровь моя полыхает пожаром,
Бьется в жилах, как пламя костра.
Коренной наш по звонкой упряжке,
Тот, что пушки таранил плечом,
Заразившийся сапом, бедняжка,
Умерщвлен был бескровно врачом.
Пристяжную кобылу, которую
Видел я только между боев,
Скосит пуля в степи под Касторною,
Труп ее расклюет воронье.
Я тачанку в народе прославлю,
Но, заслугам моим вопреки,
Задерут меня в Ярославле
Вдрызг голодные мужики.
С человеком мы долго дружили,
На земле этой словно родня:
Для него надрывал я жилы,
Он кормил своего коня.
Я его не обидел ни разу,
Лишь скучал по степи и овсу.
Он вбивал в меня плетками разум,
Делал конскую колбасу.
Вместе с ним мы росли, воевали,
Брали крепости и города,
Умирали и побеждали,
Увозили добычу и дань.
Вместе шли за стадами-отарами,
Пробивали в болотах путь.
Мы срослись и стали кентаврами…
Человека неведома суть!
Когда в огненные колесницы
Он умело впряжет небеса,
То развесит на звездные спицы
Шкуры конские, как паруса…
И, вступив на межзвёздную трассу,
Он помчит по ней как стрела,
И подрежет крылья Пегасу,
И вмонтирует в пасть удила.