Глава 1

Кафе занимало первый этаж высотного дома, расположенного на проспекте Калинина. Окна во всю стену чуть прикрыты полупрозрачными занавесками. Столы и стулья легкие и шаткие, на алюминиевых ножках; самообслуживание: салаты, сосиски, яичница, довольно скверный кофе – самый крепкий напиток.

Вечером первого сентября Евгений Шутин и Павел Ветров сидели за угловым столиком, пили кофе.

Когда Жене Шутину исполнилось десять, он виртуозно исполнял Большую сонату Чайковского. В призвании мальчика и ожидавшем его блестящем будущем никто не сомневался. Сам Женя об этом не думал, ему нравилось играть на рояле, и он играл. Родители Жени были учителями, отец преподавал историю, мама – литературу. Они любили Женю, но воспитывали строго. Мальчик мыл руки перед едой, в меру озорничал, учился прилично, с вещами обращался аккуратно, со взрослыми вежливо. Он много читал, увлекался спортом, как все подростки, влюблялся и разочаровывался. Когда Женя закончил музыкальную школу, уже никто, даже мама, не говорил о гастролях по Европе. Поступить в консерваторию тоже не удалось, и юноша поступил в иняз – способности у Жени к языкам были незаурядные.

На третьем курсе Женя полюбил. Она вытеснила все – бесчисленные вечеринки, модный каток на Петровке ушли на второй план.

Пашка Ветров был другом Жени Шутина. Они часами простаивали у консерватории или во дворе ее дома, где, чтобы не замерзнуть, раскатали ледяную дорожку. Любовь, казалось, была настоящая, дружба Жени с Павлом крепкая.

Пашка с седьмого класса увлекался горными лыжами, вместо уроков (если не играл в пристенок или в чеканку) пропадал на Воробьевке. Весной, перед решающей схваткой за аттестат, Павел выполнил первый разряд, вошел в юношескую сборную страны по горным лыжам. К его успехам в спорте окружающие относились с недоверием: врет, наверное. Действительно, соврать Пашка умел, делал это с умыслом и просто так, но всегда с вдохновением. К двадцати годам Пашка прочитал Лондона, О'Генри и Ильфа с Петровым, научился помалкивать в интеллигентном обществе, куда иногда попадал с Женькой Шутиным, не слишком громко орудовать ножом и вилкой и внимательно слушать.

Он любил и понимал горы, умел быстро спускаться, дважды ломался крепко и трижды по пустякам, лез наверх снова. Но эта часть его жизни была для окружающих далекой и непонятной. Павел всегда был шпаной, спорт тоже хулиганский выбрал. Никто не обращал внимания, что Пашка в своем лыжном деле первый, что он ни разу в жизни не отступил. Двоечник, драчун, теперь с гор кувыркается! Чему здесь удивляться?

Осенью он сломал ногу. Сезон пропал, Пашка не унывал, работал тренером в «Спартаке», таскал Женькины записочки, раскатывал под окнами Леночки Веселовой – так звали будущую Женькину жену – ледяную дорожку.

Папа Шутин построил сыну кооперативную квартиру. Пашка помог втащить в нее холодильник и другую мебель, но на свадьбу к другу не попал: Леночка любила Шутина-младшего и делить его ни с кем не собиралась.

Друзья расстались и вновь встретились лишь через семь лет. Павел стал мастером спорта, отслужил армию, работал тренером и учился на заочном отделении факультета журналистики МГУ. Почему журналистики? Как объяснял сам Пашка, он журналистику вычислил путем исключения других специальностей.

Диплом нужен, иначе пропадешь. Какой диплом? Точные науки отпадают сразу, так как математика и физика болтовни не любят, здесь никого не обманешь, знать надо. Педагогическая деятельность не годится, потому что такие, как я, есть в каждом поколении, а на роль Иисуса не претендую… Иностранный язык, конечно, вещь, но ведь его целыми днями учить. Можно в инфизкульт, но к тому времени на склонах так накувыркаюсь, что меня туда калачом не заманишь. Вот и получилось, быть мне журналистом, спорт меня и по стране повозил, и за рубежом помотал. Кое-что я в жизни видел, людей встречал разных, писать же научусь, не боги горшки обжигают.

Так Павел Ветров говорил, но на самом деле все было иначе. Пашке еще не стукнуло и восемнадцати, когда однажды в доме у Шутиных он познакомился с известным писателем. Весь вечер Пашка тихонько просидел в уголке, внимательно слушал и запоминал.

– Научиться писать практически может каждый, – говорил тогда иисатель. – Вопрос в том, есть ли тебе что рассказать людям. Знаешь ли ты что-то такое, чего многие не знают? Интересен ли ты людям, хотят ли они тебя слушать?

Пашка смотрел вокруг пытливо, приглядывался к людям, изучал их, даже пытался анализировать. И в университет он пошел, прекрасно отдавая себе отчет, что диплом дипломом, а образование, с которым у него, мягко выражаясь, плоховато, необходимо.

Павел учился писать по спортивной системе. Накатать километры, запоминать причины падений, не стонать от ушибов, относиться к переломам философски: ты же сам лез, тебя в гору не гнали? Сидел бы на диване, не ушибся бы. Редактор газеты, посмотрев на него сочувственно, вернул статью и сказал, что не надо, Ветров, не надо, мы ведь тебя и так уважаем. Павел согласно кивнул и пришел через неделю. Он переписал ту статью двенадцать раз, ошалевший редактор переписал ее в тринадцатый и опубликовал. Так имя Павла Ветрова впервые появилось в печати.

Женька Шутин прожил с Леночкой три года. Они расстались спокойно, интеллигентно, разделив имущество поровну: Леночке – квартиру с обстановкой, Жене – чемодан с барахлом и книжки, он ведь всегда любил читать. Молодые то ли не помнили, то ли помнили сначала, да потом забыли, что и квартира, и прочая мелочь, как холодильник, телевизор, половичок у двери, были куплены на деньги Шутина-старшего.

Иняз Женя закончил благополучно, на госэкзамене получил твердую четверку, а потом – свободное распределение. Преподавать Женя не хотел, а таскаться с группой иностранцев по Москве, ежедневно рассказывать о Кремле и Третьяковке – занятие не из интересных. Евгений был парень образованный, общительный, он решил стать журналистом. Он писал легко, фразы у него были чистые и упругие, слова не выкинешь. Проработав два года вне штата, Шутин сделался сотрудником, а затем и редактором отдела центрального журнала.

Евгений и Павел вновь встретились, когда им было по двадцать семь. Шутин уже прочно стоял на ногах, Ветров еще цеплялся за сборную, но уже отлично видел свой финиш. Три заметки с его фамилией читали только друзья. Со свойственной ему бесцеремонностью Павел пришел без звонка, словно и не было семи лет и расстались они вчера, положил на стол свое очередное творение. Шутин прочитал, расставил знаки препинания и, исправляя ошибки, кое-что вычеркнул и сказал, что не так уж и плохо. Павел решил: Женька Шутин должен ему помочь и не так вот разово, а взять над ним постоянное шефство.

– Это же твой стадион, ты здесь выступаешь, – объяснил он, – еще на финише меня встречать будешь.

С годами Пашка Ветров стал не столько умнее, сколько упрямее и настырнее. Шутин же вырос в человека, который любил шефствовать и помогать.

Павел закончил университет, начал сотрудничать и в толстых журналах и однажды заявил, что написал повесть. Евгений работал над прозой давно, уже несколько лет, все не мог закончить, еще раз переделать, отшлифовать – мешали дела, жизненная круговерть. А тут Пашка, у которого в голове полторы мысли, положил на стол рукопись, смотрит невозмутимо. Повесть оказалась скверная, о языке и говорить нечего. Приговор Пашка выслушал стойко, дальше все закрутилось, как в отлаженном механизме. Пашка переписывал свою повесть столько раз, что довел Женьку и всех знакомых редакторов до белой горячки. «Скоростной спуск» – так называлась повесть – опубликовали, под Пашкиным портретом коротко сообщили, что он мастер спорта, своих героев взял из жизни, выдрал прямо с мясом, в общем, выпросили индульгенцию за язык автора и прочие литературные огрехи.

Тридцатилетие друзья отмечали порознь. Евгений вновь женился. Шутин-старший построил вторую квартиру, появились новые холодильник, телевизор и половичок. В этот раз Павел мебель не таскал, ему дали отставку заранее. Верочка была красива, обаятельна и талантлива. Она три года сдавала в Строгановское, но экзаменаторы не могли или не хотели оценить ее талант. Женя понял, что, женившись, выиграл миллион по трамвайному билету.

В редакции, где он работал, сменилось руководство. Новая метла, новые порядки. Шутин привык отвечать за работу отдела, а не отчитываться, куда пошел, почему опоздал или вовремя не оказался на месте. Он был человеком творческим, а не чиновником, прикованным зарплатой к столу и телефону. Евгений Шутин стал корреспондентом другого журнала. На работу можно не ходить, пиши себе целыми днями, правда, зарплаты нет, зато и гонорар тебе никто не ограничивает. Вскоре родился сын, жизнь приобрела новый смысл. Евгений трудился: очерк, статья, рецензия, радио, телевидение, задумана новая книга, хотя еще не закончена старая.

Павел Ветров за эти годы написал несколько повестей, у него вышло две книги. Павел стал профессиональным писателем, работал уже уверенно, на него начали обращать внимание в литературных кругах. Некоторые его коллеги считали, что если Павел выйдет за рамки спорта, копнет поглубже и перестанет держаться за сюжет, как за якорь спасения, то он способен написать прозу настоящую.

– Возможно, когда-нибудь и рискну, – говорил Павел, – еще рано, класса не хватает.

Спорт выработал в нем не только упорство и умение работать. Павел еще обладал удивительным чувством времени и расстояния.

– Я знаю свою трассу и свой порядковый номер, – говорил он. – Рекорд не выскакивает, как джинн из бутылки, рекорд привозят на кровавых мозолях. И нельзя сесть за стол и сказать: сейчас я напишу гениальную прозу.

Дружба Шутина и Ветрова возродилась, когда они приближались к сорокалетию. Евгений жил у папы, переехал с чемоданами и книжками в свою комнату. Верочка с сыном остались в двухкомнатной квартире.

Евгений работал директором картины на киностудии, ел вкусные мамины обеды и был впервые по-настоящему счастлив.

– Двадцать лет отобрали у меня эти две женщины, – говорил он. – Хватит, теперь я наконец свободен и живу в свое удовольствие. Я молод, сорок для мужчины не возраст, все впереди.

Павел согласился, однако задал грубый вопрос:

– Директор картины – это интересно?

– Интересно, – решительно ответил Евгений. – Так называемым творчеством я предоставляю заниматься таким, как ты. Вы легко усваиваете, что хорошо и что плохо, о чем писать следует и о чем нельзя. Вас ценят и подкармливают. Я уже не умею творить по указке.

Павел не возражал.

– Ты теперь совсем не пишешь?

– Почему же? – Евгений несколько надменно улыбнулся. – Я пишу, для себя, – он посмотрел многозначительно, и Павлу стало ясно, что сам он, Ветров, пишет черт знает что, на потребу обывателю.

Он не обижался – хоть и с перерывами, но больше тридцати лет вместе, привыкли друг к другу. Сидят сейчас рядом за столиком кафе, как когда-то сидели за школьной партой.

Евгений, высокий, изящно-сухощавый брюнет с молодым подвижным лицом, небольшими, но очень яркими глазами, держался по-барски небрежно и чуть вызывающе.

Большеголовый скуластый Павел, крепко расставив ноги, подавшись вперед, облокотился на столик, приглаживая широкой ладонью мягкие, коротко стриженные волосы.

– И сколько ты думаешь здесь сидеть, Паша? – спросил Шутин, покачиваясь на стуле и оглядывая кафе. – Каждый вечер, третий месяц.

– Четвертый, – вздохнул Ветров.

– Гению необходимо одиночество, – Шутин понимающе кивнул. – Поэтому ты и не женишься? Это скверно, Паша, мальчонке за сорок, а он не знает, где находится загс.

Павел не ответил, потянулся, стул предупреждающе пискнул. Ветрову не хотелось ни двигаться, ни разговаривать. Так бывало после тяжелых соревнований. Дрался, дрался, наконец победил, а зачем, спрашивается? Что до твоей победы окружающим? И никому до тебя нет дела, и всегда приходится платить за победу больше, чем она того стоит, и вот ты пустой, выжатый победитель-банкрот. И кажется тебе, что это последний раз, больше тебя в драку калачами не заманишь, и уверен, что это неправда, пройдет время, значительно меньше, чем ты рассчитываешь, и затоскуешь, бросишься вновь и снова будешь проклинать себя, лезть вперед, падать и кувыркаться, не спать ночами и сторониться людей днем. И все ты врешь, Ветров, позер и пижон, победа приносит счастье, даже когда у тебя один зритель – ты сам.

– Забыл совсем, – пробормотал Ветров и вынул из кармана упругую пачку новеньких сторублевок.

– Убери, неприлично, – сказал Шутин, толкая Ветрова. – Каждая такая бумажка для многих – месячная зарплата.

Ветров щелкнул сторублевками, как карточной колодой, и спросил:

– Так сколько тебе?

– Ничего мне не надо, спрячь, – красивое лицо Шутина исказила брезгливая улыбка. Он быстро поднялся. – Идем, Павел.

Ветров небрежно опустил деньги в карман, лениво поднялся.

Шутин распахнул дверь, пропуская Ветрова вперед. Павел кивнул, словно соглашаясь, все, мол, верно, ты и должен открывать передо мной двери.

– Порой мне хочется тебя убить, – сказал Шутин и схватил Ветрова за плечо, так как тот и не собирался остановиться и подождать задержавшегося в дверях друга, а шел себе, уверенный, что его догонят.

– И ты тоже? – Ветров, не останавливаясь, стряхнул руку Шутина. – Ты слаб, Женя, а вот Олег может. Мне не страшно, но зря я его к стенке поставил. Что мне до него? Он взрослый, нравится в дерьме купаться, купайся себе. Вечно я не в свои дела лезу.

– Ты это о ком? – Шутин все-таки остановил Ветрова, заглянул в глаза.

– Я даже завещание написал, – Ветров посмотрел на Шутина, серьезно, печально, что совершенно не шло ему. – Девочку жалко, погибнет она.


Лева Гуров шел медленно по Калининскому в сторону Киевского вокзала. За последний месяц на вокзале совершили четыре кражи чемоданов. Дело вела транспортная милиция, но Лева полагал, что объявился не вокзальный вор-гастролер, а ворует кто-то из «своих» уголовников, живущих неподалеку. Если Лева прав, то преступнику скоро надоест вокзал, небогатые уловы. Стоит в районе начать действовать хотя бы одному дерзкому удачливому преступнику, как от него расходятся волны, словно круги по воде, поднимается со дна грязь, чистая вода мутнеет. Прослышав о совершенных, еще не раскрытых преступлениях, озорники порой начинают хулиганить, хулиганы наглеют, они теперь могут вырвать у женщины сумку, снять с подвыпившего часы. В магазине идет обмен новостями. «Еще одного прирезали!» – «Одного? Утром вывозили на трех машинах». – «Куда милиция смотрит?»

Леву всегда удивляло, как люди уверенно и легко, некоторые даже с радостью, пересказывают где-то услышанные небылицы. Сам не видел, смотрит в глаза искренне: может, и врут, однако что за безобразия творятся. Дожили! Дураку ясно, что милиция защищает честь мундира, а возможно, просто не знает о происшествиях. И откуда ей знать? В очереди за живым карпом они с утра не стояли, в пивной полдня не провели, жизнь и проходит мимо…

Лева шел на Киевский, к отправлению вечерних поездов, хотел погулять, потолкаться среди провожающих, вдруг и встретит кого из подопечных, если не задержит с поличным, то хотя бы своим появлением помешает новой краже.

Когда Ветров и Шутин еще находились в кафе, Лева остановился у стеклянных дверей, хотел зайти перекусить, но раздумал и свернул в переулок на Арбат.

Напрасно Лева не зашел.

Загрузка...