В Вене, через двадцать дней
В своем кабинете в цокольном этаже муниципального дома по адресу Берггассе, 19 Зигмунд Фрейд продолжал крутить в руках письмо, только что полученное вместе с несколькими мерзкими извещениями, напоминавшими о платежах. Увидев на конверте изображение ключей святого Петра, он улыбнулся, подумав, что это шутка его «братьев» из венского отделения «Бнай Брит». Только язвительный ум масона-еврея мог придумать такую шутку. Но все казалось правдоподобным, включая приложенный к письму чек на триста итальянских лир на расходы в пути до Рима.
Необычно было то, что пригласительное письмо было написано самим папой Львом Тринадцатым, и сам же папа его подписал. Почерк мелкий, рука немного дрожала от старости, но размер пробелов между словами указывал на твердый характер и силу воли, достойную воина. Но все-таки возможно, хотя и не вполне вероятно, что папа пишет ему. Фрейда за его идеи в одинаковой степени критиковали и хвалили, причем в большинстве случаев и критика, и похвала поступали с неожиданной стороны; его слава уже пересекла Альпы и на севере, и на юге. Фрейду захотелось позвонить в Рим и попросить подтверждение, но папа просил его, чтобы было как можно меньше огласки; поэтому он решил отправить телеграмму.
– Я выхожу из дома, Минна, – сказал он своей свояченице, которая была ему секретаршей – и не только. – Но вернусь не поздно.
Он оставил в пепельнице непотушенную сигару итальянской марки «Трабукко», чтобы, вернувшись с почты, снова почувствовать нежный кисло-сладкий запах, который она будет распространять, пока не догорит. А чтобы отпраздновать новость, он позволил себе взять дорогую сигару «Дон Педро» из кедрового увлажнителя, который занимал место между «Феноменологией Духа» Гегеля и «Критикой практического разума» Канта. Любимая вещь – между любимых книг.
Был июнь, запах лип и щебет ласточек превращали Вену в одно из самых прекрасных мест Европы, особенно для того, кто ее горячо любил. Фрейд сорвал цветок с ветки и оценил по достоинству бархатистость его лепестков, потом поднес цветок к носу, закрыл глаза и сделал несколько вдохов. Аромат, который уловил, он определил бы так: насыщенный и легкий, похож на запах кокосового масла, но с несомненной примесью запаха спермы. Воздух был им пропитан, и, возможно, поэтому мужчины и женщины выглядели более подвижными, шли скорым шагом, обменивались приветствиями и улыбками быстро, словно все бежали домой, чтобы наконец дать волю первичному, половому инстинкту.
В мире нет более глубинного импульса, чем либидо. Теперь он не только убежден в этом, но, в сущности, сделал это убеждение своей верой. Нет, мысленно поправил он себя, сделал своей философией еще до того, как сделал темой медицинского исследования. Проницательный господин Дарвин утверждал, что осязание и обоняние входят в число чувств, особенно пострадавших в ходе эволюции. Первобытному человеку они были нужней: ему они были необходимы, чтобы увеличивать его ловкость и избегать опасностей. Современная цивилизация одомашнила эти чувства. И это очень жаль, потому что ощущения, идущие от их органов, действуют в глубине и, возможно, пробуждают в человеке именно его самую животную сущность – самую скрытую и потому самую подлинную.
– Вы желаете отправить телеграмму? – спросил у него ожидавший поручения служащий, но при этом прикрыл нос платком, чтобы не чувствовать запаха сигары.
Фрейд ничего ему не ответил и продолжал поглаживать бороду: он не знал точно, каким будет текст, который он напишет.
Люди, стоявшие за ним в очереди, стали торопить его постоянным покашливанием, и он, коснувшись левой рукой своей шляпы-котелка, отправился обратно. Из почтового отделения он пошел на Дунайский канал и там, опершись на парапет, стал смотреть на баржи с товарами. По реке везли соленые анчоусы. Их резкий запах невозможно ни с чем спутать. Они очень приятны для горла; правда, не следует есть их за ужином, если не собираешься ставить на ночной столик большой стакан с водой.
Фрейд посмотрел дальше – на сады за каналом. Если действительно к нему обращается сам папа, это легко можно выяснить, предъявив чек в банке. Деньги не лгут. Если письмо подлинное, то телеграмма будет совершенно излишней и даже нарушит доверие и скрытность, о которых идет речь в письме. Раз причина письма не указана, само собой разумеется, что речь пойдет о секретном профессиональном поручении, которое он не обязан принять, не обдумав сначала свое решение.
И при любом развитии событий он проведет несколько дней в Риме. Это приводило Фрейда в восторг. Два года назад он приезжал сюда ненадолго и слишком торопился, притом время было плотно наполнено встречами, и он не смог как следует насладиться чудесами Рима.
Его сердце забилось сильнее: этот город, который на латыни называли caput mundi – «глава мира», всегда вызывал у него почти навязчивый невроз еще со времени учебы в лицее. В отличие от других учеников юный Зигмунд почти с благоговением относился к семитскому герою Ганнибалу и часто представлял себя на его месте, словно сам, с одной стороны, хотел владеть Римом и его тысячелетними тайнами, а с другой – желал, чтобы Рим был уничтожен. Возможно, то же самое он мог бы себе сказать и об этом приглашении: оно вызывает у него двойственное чувство – опасение и восторг одновременно.
Нельзя забывать и о том, что ему было бы полезно какое-то время побыть вдали от семейных проблем. Хотя ему удалось устроить себе кабинет на нижнем этаже и его жена, эта святая женщина, старалась держать под контролем их шестерых детей, да и он сам не мог не быть рядом с ними, но желание находиться по соседству часто мешало его научной работе. Вот еще два противоположно направленные побуждения. Фрейд улыбнулся: возможно, когда-нибудь он найдет кого-то, кто сможет порыться в глубине его собственной психики. Может быть, так он сумеет понять, что побудило его к любовной связи с собственной свояченицей Минной.
– Доктор Фрейд, для нас этот платеж – огромная честь, – сказал директор «Райффайзенбанка» и произнес свой приговор, подтвердив подлинность чека с маркой Святого престола. За этим последовал целый поток комплиментов, директор даже заявил, что кафедра в университете, которую доктор недавно получил, – лишь бледное начало, только символ международного признания, которого тот заслуживает.
Фрейд пробормотал несколько слов благодарности и зажег себе новую «Трабукко»: невозможно настаивать на своем с окурком «Дона Педро» во рту. Директор кашлянул, и Фрейд, дождавшись его ответа на свое прощание, сразу же поспешил уйти – и очень быстро.
Трудности, вставшие перед ним, казались преодолимыми. Лечение пациентов он на время своего отсутствия поручил своим дорогим коллегам Адлеру и Федерну, а Марте пообещал, что, как только вернется, поедет отдыхать в Бад-Райхенхалль с ней и детьми. Жребий брошен. Любопытство будет удовлетворено, и, если пожелает судьба, он сможет даже включить папу в число своих клиентов или хотя бы попросить у него аттестат о заслугах; в ультрака-толической Вене такая бумага всегда полезна еврею.
Утром двадцать седьмого Зигмунд Фрейд выключил будильник после первого звонка, чтобы не разбудить жену.
Ему не нравились слезливые прощания, хотя он чувствовал удовольствие от того, что его присутствие так приятно, а потому разлука с ним так горька. Не вставая с постели, он сразу же записал в тетрадь основные черты и особенности своего сна: это уже много лет было частью его повседневного распорядка.
Этой ночью ему снилось, что он беседует со своей дочерью Матильдой, и она жалуется ему, что безобразна и поэтому ей будет трудно выйти замуж. А на самом деле дочь во сне казалась ему гораздо красивей, чем была в действительности – может быть, из-за немного выступающей вперед нижней части лица. Он часто спрашивал себя, откуда взялась эта особенность: ни у кого из его родных и родных жены ее не было. Глядя на дочь и слушая ее жалобы, он вдруг осознал, что чувствует к ней вожделение, и проснулся от тревоги и стыда.
В поезде у него будет сколько угодно времени на анализ этого сна. Какое счастье, что он не должен ни с кем разделять ни сон, ни путешествие. Бесполезно обвинять во всем отварную говядину с редькой и прекрасный кайзер-шмаррен – сладкий омлет, посыпанный сахаром и начиненный черничным мармеладом. Марта утверждала, что это блюдо – прекрасное средство против табачного запаха изо рта, и кайзершмаррен стал традиционным десертом в их доме. Нет, этот сон имеет конкретное значение, хотя и представленное в искаженном виде. О кровосмешении он думал в последнюю очередь, но все же сон имел сексуальное происхождение и отражал (впрочем, как все сны) потребность удовлетворить вытесненное или подавленное желание. Какое желание – это он должен был выяснить.
Он поставил свой чемодан в маленькое ландо, которое ждало его на перекрестке с Порцеллангассе, и провел часть утра в кабинетах своих друзей Адлера и Федерна, другую часть – в банке и третью – в почтовом отделении, из которого отправил две телеграммы – одну в Рим, в гостиницу «Квиринале», другую в Ватикан, для его святейшества Льва Тринадцатого; во второй он лишь сообщал, что приедет завтра.
Поезд отправился точно в 14 часов с Западного вокзала, и в 17 часов 42 минуты следующего дня, на две минуты позже, чем было указано в расписании, Зигмунд Фрейд наконец шагнул на перрон Центрального вокзала Рима.
Идя по просторному, увенчанному куполом вестибюлю, он увидел изящный тонкий обелиск, на верхушке которого блестела под лучами солнца пятиконечная звезда. Самый благоприятный знак, который он мог получить при встрече – пятилучевая звезда, символ великого архитектора вселенной, Бога всех; как будто город папы стал огромной масонской ложей и широко раскрывает объятия брату масону, еврею и атеисту.
На востоке небо было усеяно облачками жемчужного цвета, следами недавнего ливня; в воздухе пахло свежестью и чистотой, и этому аромату не мог помешать запах теплого навоза, шедший со стороны многочисленных экипажей, которые ожидали приезжих. Фрейд сразу же проверил на деле свой итальянский: велел извозчику, чтобы тот отвез его в находившуюся по соседству гостиницу «Квиринале», а потом стал сыпать словами, излагая свои мнения о развалинах имперского Рима, о красоте Рима современного и о характере его жителей. В результате извозчик целых полчаса возил его от одного памятника или церкви к другому, прежде чем высадил перед гостиницей, выманив щедрые чаевые и одну из любимых сигар Фрейда.
В вестибюле к Зигмунду сразу подошел молодой румяный священник с черной шапочкой на голове (такую служители католической церкви носят вместе с рясой).
– Я полагаю, вы доктор Фрейд, – произнес он.
Ученый изумленно посмотрел на него, но поспешил снять перед ним шляпу, однако сигару продолжал держать в углу рта.
– Это я, – ответил он. – И я заказал здесь номер заранее.
– Не беспокойтесь: с дирекцией уже все улажено. Идемте, автомобиль у выхода. Его святейшество ждет вас. Вы будете жить в Ватикане; там вам, несомненно, будет удобней.
Они вместе сели на заднее сиденье автомобиля; на радиаторе, на заметном месте была указана марка машины – «Даррак». Над машиной был поднят навес из ткани, больше подходивший для лодки. Этот тент защищал их от солнца, пока шофер осторожно проезжал одну улочку за другой, сигналя на каждом углу. Они проехали мимо замка Святого Ангела. Затем последний поворот – и машина остановилась перед пропускным пунктом. Увидев флаг папы, итальянские военные тут же подняли шлагбаум.
– Мы почти на месте, – сказал священник. – С этого момента вы гость его святейшества.
Чуть позже колоннада Бернини приняла машину в свои крепкие объятия, и Фрейду показалось, что он попал в плен; это было неприятное ощущение.