– И это говоришь ты.
– Вера, дорогая, наша дискуссия бесплодна.
– Что же ты предлагаешь?
– Поехать туда.
– К этому твоему Христу и двенадцати апостолам?
– Именно. При расставании он предложил мне бывать у них. Дал свой мобильный телефон. Я могу позвонить и договориться о новой встрече.
– У Бога есть мобильный телефон?
– А что в этом такого. В каком-то смысле Он его и создал, разумеется, с помощью людей. Он все так делает.
Вера несколько секунд сосредоточенно молчала.
– Звони.
Введенский набрал номер. Он вдруг сообразил, что так и не выяснил, как следует обращаться к своему абоненту. Ладно, как уж получится, повторит прежнее обращение.
– Здравствуйте, господин Иисус Христом. Это вас беспокоить Марк Введенский. Я бы хотел заехать к вам вместе со своей близкой знакомой Верой.
– Буду рад вас видеть, приезжайте вместе с вашей подругой. Мы ждем.
Введенский положил в карман телефон и повернулся к Вере.
– Можем отправляться прямо сейчас.
Они ехали по городу. Введенский поглядывал на свою спутницу и удивлялся ее и виду и поведению. Она была необычно бледна и сосредоточена. Они уже находились в машине полчаса, а Вера за все это время не сказала ни слова. На нее это было непохоже. Она не была болтливой, но и молчаливой не была тоже.
– Почему ты молчишь? – спросил он.
– Я вдруг подумала: а если действительно это Он. Мне чуть плохо от этой мысли не стало. Разве можно увидеть живого Христа, живого Бога?
– А кто сказал, что нельзя. Где это написано?
– Нигде, – подумав, согласилась девушка.
– Вот и я о том. Но когда общаешься с Ним, нет ощущения, что перед тобой Бог. С другой стороны, нигде точно не описано, а какие должны быть ощущения при разговоре с Ним. Он похож на обычного человека и одновременно в нем есть что-то необычное. Я бы сказал: запредельное. Впрочем, скоро сама оценишь. Мы приехали.
Они остановились возле знакомых Введенскому ворот. Он просигналил, из дома вышел человек. Марк сразу же узнал в нем Иисуса.
– Это он, – шепнул Введенский Вере.
Она мгновенно привстала с сиденья и стала его рассматривать.
– Таким я Его и представляла, – вдруг произнесла Вера.
Это фраза вызвала у Введенского изумление. Но изумляться долго было некогда, надо было въезжать во двор.
Введенский и Вера вышли из автомобиля.
– Разрешите представить мою знакомую Веру, – произнес Введенский.
Иисус посмотрел на девушку и улыбнулся.
– Очень приятно с вами познакомиться. Пойдемте в дом.
Вера не спускала с Иисуса глаз, она даже не старалась сделать вид, что не разглядывает его. Но того, судя по его поведению, это нисколько не смущало.
Они оказались в знакомой Введенскому комнате. Только на этот раз тут было пусто, в ней находилась лишь Мария Магдалина. И, так же, как впервые увидев ее, Введенского вновь охватило волнение. Он попытался побороть его, ему очень не хотелось, чтобы Вера догадалась об охватившем его смятении.
– Сегодня мы находимся в доме только вдвоем с Марией, – пояснил Иисус. – Остальные ушли по делам и вернутся не раньше вечера.
Введенский огорчился, ему очень хотелось, чтобы Вера увидела бы сразу всех. Но с другой стороны, подумал он, никто им не помешает побеседовать с Христом. И с этой женщиной, мысленно добавил он.
– Садитесь, – пригласила их Мария Магдалина. – Хотите выпить чаю, кофе? У нас есть и вино.
Марк и Вера переглянулись. Все это выглядело несколько фантастично. Бог предлагает им на выбор напитки.
– Кофе – выбрал Введенский, зная, что Вера любит его.
– У нас замечательный кофе, – одобрила это решение Мария Магдалина. – Сейчас сделаю.
Она вышла из комнаты, Введенский невольно посмотрел ей вслед. У нее была замечательная фигура и величественная походка, от которой невозможно было отвести глаза.
Иисус сел напротив них и взглянул на Веру.
– Вы очень напряженны, Вера. Расслабьтесь. – Он дотронулся до ее руки, и Введенский заметил, как мгновенно переменилось лицо девушки, оно стало спокойным.
– Я никогда не видела живого Бога, – сказала она.
– Вы не верите, что я тот самый Иисус Христос. Я понимаю. И не спешите верить. Вера мешает человеку познавать истину.
– И это говорите вы, человек, который основал величайшую религию, – изумленно произнесла Вера.
– Разве я ее основал? – улыбнулся Иисус.
– Кто же тогда? – растерянно спросила Вера.
– Вы же прекрасно знаете Новый завет.
– Вы имеете в виду, что христианство, как религию, основал апостол Павел, – вмешался в разговор Введенский.
– Именно об этом у нас постоянно идет с ним спор, – произнесла появившаяся с подносами Мария Магдалина. Она расставила чашечки с кофе на столике.
Введенский и Вера взяли чашечки и одновременно сделали по глотку. Кофе, в самом деле, было необычайно вкусным.
– Вы спорите с апостолом Павлом по поводу основания христианства, – уточнил Введенский.
– Еще как спорят, – подтвердила Мария. – Иногда чуть до драки не доходят, – весело посмотрела она на Иисуса. – Оба излишне горячие. К тому же та встреча на дороге в Дамаск имела слишком большие последствия.
– Да, я полагаю, это была моя ошибка, – подтвердил Иисус.
– Разве боги ошибаются? – поинтересовалась Вера.
– И гораздо чаще и больше, чем вы думаете, – подтвердил Иисус. – Мир не настолько детерминирован, как многие полагают. Если бы это было так, какой смысл было в его создании. В этом случае можно было бы начинать не с начала, а сразу с конца.
– Вы хотите сказать, что всему этому, – Введенский обвел глазами окружающее его пространство, – однажды наступит конец?
– А как иначе. Если есть начало, есть и конец. Это неизбежно.
– А можно узнать, как будет это происходить?
Собеседник Введенскому внимательно посмотрел на него.
– Это то знание, которое воспрещается знать смертному человеку. Даже если я захочу вам его поведать, у меня ничего не получится, я онемею. На него наложен полный запрет.
Введенский испытал разочарование, ему так хотелось узнать, что будет в конце.
Иисус понял его чувства.
– Не расстраивайтесь, Марк, вы даже не представляете, какое это для вас благо. Если бы вы вдруг узнали это, ваша жизнь тут же потеряла бы всяческий смысл. Вы не понимаете, что не знать будущее – это привилегия, а знание его – наказание. Постарайтесь это осознать. И не роптать.
– Я попробую, – не совсем уверенно произнес Введенский. – Но любопытство все равно будем мучить.
– Если вы узнаете, вас гораздо сильней будет мучить определенность. Поверьте мне, это мучение во сто крат сильней. Я вам его не желаю ни при каких обстоятельствах.
– Хорошо, не буду думать больше об этом, – сдался Введенский, но уверенности, что ему это удастся, он не испытывал.
– Это правильный поступок, – вдруг проговорила Мария Магдалина. – Для нас, знающих будущее, хотя далеко не в полной мере, это, в самом деле, большой груз. Мы даже используем специальные упражнения, чтобы стереть это знание.
– Помогает? – поинтересовалась Вера.
– Да, но только на время. В частности сейчас мы заблокировали знание о будущем.
– Почему?
– Это помешало бы нашей миссии, – пояснил Иисус. – У нас было условие: действовать так, как будто бы ничего не предвидим заранее. Иначе бы мы тут не оказались. Хотя не все были довольны этим. Тот же апостол Павел выражал несогласие с такой постановкой вопроса.
– Йешуа, мы же договорились с тобой.
Эти слова Мария произнесла по-арамейски, но Введенский достаточно хорошо владел этим языком и понял их. Но он решил, что с его стороны не этично скрывать знание его.
– Мне кажется, у вас с ним не самые добрые отношения, – тоже по по-арамейски произнес он.
Иисус и Мария переглянулись и засмеялись.
– Мы как-то не учли это обстоятельство, – весело заметил Иисус. – Впрочем, у нас тут нет особых тайн.
– Тогда я могу спросить, в чем ваша миссия? – проговорил Введенский.
Улыбка исчезла с лица не только Иисуса, но и Марии Магдалины. Оба стали серьезными.
– Мне не случайно оказались на презентации вашей книги, – проговорил Иисус. – К сожалению, ваши выводы в целом верны. Христианство зашло в тупик. То, в каком виде оно пребывает сегодня, не имеет ничего общего с тем, что я провозглашал две тысячи лет назад. Это полное искажение всех идей и принципов. – Он вдруг разволновался и даже встал и прошелся по комнате. – У нас тут идут бесконечные споры, почему это случилось, можно ли что-то изменить и как это сделать с наименьшими последствиями?
– И к каким выводам вы приходите? – спросил Введенский, затаив дыхание, ожидая ответ.
– Пока мы в основном спорим. Уж слишком оказалась сложной тема. Знаете, Марк, тогда в Палестине все казалось намного проще и ясней. Как видите, даже боги подвержены иллюзиям. – Иисус замолчал. – Хотел спросить вас, почему у вас такое довольно редкое для здешних мест имя?
– Так меня назвал отец в честь первого евангелиста Марка. А моего брата в честь другого евангелиста Матвея.
– Я так и думал.
– Вера, хотите немного поболтаем одни, без мужчин, – неожиданно предложила Мария.
– Да, с удовольствием, – вспыхнула Вера.
– Тогда пойдемте в другую комнату.
Женщины ушли.
– Но вы не жалеете, что сделали тогда? – спросил Введенский.
– Если честно, еще не знаю. Я внимательно прочитал ваш труд, вы написали замечательную книгу. Вы обнажили в ней многие темы, о которых ни одна христианская церковь не желает даже слушать. Вы правильно, хотя и жестоко отметили: после убийства стольких людей в период эпохи инквизиция, церковь должна была не только покаяться, но самоликвидироваться, что и стало бы истинным, а не притворным покаянием. Но у нее не было ни одного поползновения совершить подобный поступок. И она продолжает существовать, словно бы ничего и не случилось. Хотя фашистов за такие преступления судил Нюрнбергский трибунал. Я на вашей стороне и при встрече с Римским папой собираюсь поставить этот вопрос. Я пришел сюда с намерением разобраться во всем этом.
– Но послушайте, – взволнованно произнес Введенский, – когда в Европе сжигали людей на кострах, разве вы не могли вмешаться, остановить эту вакханалию.
– Не мог, не имел право. Я передал процесс реализации своих идей людям. И они должны были затем сами его разворачивать. Таковым являлось условие моего Отца. Хотя я изначально опасался, что все может пойти не так. Вот оно не так и пошло.
– А сейчас ситуация изменилась?
– Тогда было выдвинуто условие: не вмешиваться две тысячи лет. Они прошли… – Иисус замолчал.
– Кто бы мог подумать, что так все было. Мы так много не знаем.
– Это было тоже одним из пунктов условия. Информация не должна быть ни достоверной, ни исчерпывающей. Иначе она заблокирует всякое творчество. Все будет двигаться по твердой колее. Поэтому с самого начала в историю был помещен большой процент неопределенности. Это придало процессу живой характер. Вам ли не знать о раннем периоде христианства.
– Этой теме была посвящена моя диссертация.
– Мне это известно, – улыбнулся Иисус. – Там есть несколько существенных ошибок.
– Вы можете на них указать? – встрепенулся Введенский.
– Такое вмешательство с моей стороны было бы неправильным. К тому же это не столь важно. Перед нами стоят гораздо более важные задачи.
– Все же так хочется узнать о своих ошибках, – грустно протянул Введенский. – Для меня ранний христианский этап очень интересен, я считаю, это одним из самых замечательных и плодотворных периодов человеческой истории.
– Возможно, вы правы, Марк, – задумчиво согласился Иисус. – Мы тут много спорим о том времени. К сожалению, очень быстро все пошло не совсем так. Стала возобладать догматика, которая не терпела никого свободомыслия. Признаться, я опасался этого с самого начала, но не думал, что все эти процессы начнутся так быстро и так мощно. Я пытался разрушить догматический иудаизм, но прошло не так много времени, как появился христианский, ничуть не лучше. Знаете, когда погибла Гипатия, я едва не нарушил запрет и не появился на земле. Мне было так плохо, будто это меня мучили и убили. – Он надолго замолчал, Введенский молча ждал, когда Иисус заговорит вновь. – Наверное, я не должен вам это говорить, но я совершил тогда поступок, который не имел право совершать. Я напустил на патриарха Кирилла – главного виновника в ее смерти болезнь, от которой он скончался. Я не мог поступить иначе, с моим именем на устах эти извергли сдирали с этой замечательной женщины кожу черепками от глиняной посуды. Вы счастливы, что не наблюдали этого ужасного зрелища.
– Да, это действительно ужасно, – согласился Введенский.
– Убийство Гипатии было поворотным пунктом. Впрочем, их было предостаточно, есть немало случаев, которые остались никому неизвестными.
– Если бы вы рассказали о них! – воскликнул Введенский.
– Что это изменит. В вас говорит историк. Но я повторяю, перед нами стоят другие задачи. Сейчас нас интересует настоящее и будущее.
– Тогда могу я задать вам другой вопрос?
– Разумеется.
– Меня давно волнует вопрос об описанных в Евангелиях чудесах. Скажите, это правда, они были? И брак в Кане Галилейской, и исцеление сына царедворца, и исцеление бесноватых в стране Гадаринской, и воскрешение Лазары, и…
– Я так и думал, что вы спросите об этом, – прервал перечисление Иисус. – На этот вопрос я вам отвечу. Да, чудеса были и не только эти. Но я глубоко жалею о них.
– Почему?
– Это была ошибка, вера не должна основываться на чудесах, это либо не стойкая, либо фанатичная, узкая вера. Точнее, суеверие. Вера должна рождаться из любви, из ощущения собственной божественности, а такой вере чудеса не нужны. Поэтому я твердо решил: больше никаких чудес. Кто не может без них верить, пусть не верят. Еще неизвестно, что лучше: неверие или такая вера. А вы как полагаете, Марк?
– Наверное, вы правы, – пробормотал Введенский. – Но так хочется увидеть чудо. И уж тогда бы я точно был уверен…
– Что я – это я, – снова прервал его Иисус, улыбаясь. – Нет, второй раз допускать туже самую оплошность не стану. А где наши дамы? Что-то они заболтались.
И словно, услышав его слова, Мария Магдалина и Вера вернулись в зал. Введенский заметил, как сияют глаза девушки. Интересно, о чем они говорили, подумал он.
– Мы пойдем, – встал он.
– Мы ждем вас снова, вместе и поодиночке, – произнес Иисус. – Правда, Мария.
– Да, будем рады вас видеть, – подтвердила она. – Мы с Верой отныне друзья.
Вера посмотрела на нее и кивнула головой.
– Да, – едва слышно подтвердила она.
Вера и Введенский попрощались и вышли из дома. Их никто не провожал. Они подошли к машине. Введенский открыл дверцу и занял место водителя. Вера села рядом.
Он достал ключ и хотел его вставить в замок зажигания, как вдруг автомобиль завелся. Несколько мгновений он недоуменно смотрел перед собой – и вдруг закричал:
– Вера, Он явил чудо, настоящее чудо! Машина завелась сама по себе. Мы не ошиблись, это действительно Он!
11.
Некоторое время они ехали молча. Каждый переваривал собственные мысли и впечатления. И не торопился поделиться ими с другим.
– Теперь ты убедилась, что Он – это Он? – первым нарушил молчание Введенский.
– Я это поняла тотчас же, как увидела его.
– Почему?
– Не знаю, Марк, это случилось само собой. Без всякого анализа. Просто вспышка, как на звезде. Я должна об этом поведать отцу.
Такая очевидная мысль Введенскому почему-то не приходила в голову, в самом деле, они должны же кому-то рассказать обо всем. Но именно это ему хотелось делать меньше всего. И особенно не хотелось сообщать ничего как своему отцу, так и отцу Веры. По крайней мере, пока. Трудно представить, как они воспримут эту новость.
– Послушай, Вера, я бы на твоем месте не торопилась с этим.
– Почему?
– Мне кажется, они воспримут эту информацию негативно. Они просто не поверят в то, что это правда.
– Ну и что, вначале не поверят, затем, встретившись с Ним, поверят. По-моему, это нормально. Я же тоже сначала отнеслась к твоим словам с большим недоверием.
– Все не так просто, из Его слов я понял, что Он весьма негативно относится к нашей церкви и к ее иерархам. Я не уверен, что они найдут общий язык.
– Но ведь они христиане, а он Христос. Кому, если не им, говорить на одном языке.
Введенский задумчиво покачал головой.
– Боюсь, совпадение тут только в названии. Во всем остальном – коренные различия. Я предвижу, что когда они встретятся, между ними возникнет острый конфликт. Понимаешь, в чем дело, Он им не нужен.
– Что ты говоришь, христианам не нужен Христос?!
– Именно так. Они создали церковь и религию под себя. Христос – это лозунг, символ, который они активно эксплуатируют вот уже две тысячи лет. Очень удобно иметь в своем распоряжении мертвого бога, с ним можно поступать, как хочешь. А вот что делать с живым, они не представляют. К тому же если появился Тот, кто все это создал, зачем нужны все они? Эти ребята тут же это смекнут. Подумай обо всем этом, все очень серьезно.
Вера откинулась на спинку кресла.
– Хорошо, я подумаю.
– Могу я спросить, о чем вы говорили с Марии Магдалиной?
Вера моментально оживилась.
– Она замечательная. Мы теперь подруги, так она сказала.
– Рад за вас.
– А я как рада. Ты представляешь, что моя подруга – та самая Мария Магдалина, подруга Христа. Это невероятно! Я даже не знаю, как это воспринимать.
– Воспринимай, как данность, – посоветовал Введенский. – Хотя, ты права, мы оказались втянуты в фантастические события! Тем интересней.
– Да, – не совсем уверенно проговорила Вера.
– И все же, о чем вы говорили?
– Она в основном рассказывала об их романе с Христом.
– Значит, роман все же был, хотя канонические евангелия об этом не упоминают ни слова.
– Был, – подтвердила Вера. – Но его ученикам это сильно не нравилось, они плохо к ней относились, требовали от Него, чтобы Он бы ее прогнал. Особенно настойчивы были некоторые апостолы, например, Петр. И до сих пор у нее с ним не самые лучшие отношения.
– Но ведь прошло две тысячи лет!
– Я тоже указала ей на это.
– А что она?
– Мария сказала, что они все живут в другом временном измерении. Это для нас минуло две тысячи лет.
– А сколько для них?
– Она не уточнила.
– Как же тогда закончился их роман?
– Когда Его распяли, то вскоре она вместе с детьми и Иосифом Аримафейским покинули Палестину.
– Выходит, эта легенда не легенда, а правда. Как и то, что у них были дети. И сколько их было?
– Двое, оба мальчики.
– Больше Мария тебе ничего не рассказала?
– Мы говорили еще о самых разных вещах.
– Интересно, о каких?
– Например, о косметике. Она спрашивали моего совета, какими косметическими средствами лучше пользоваться. В этом вопросе она сущий профан. Мне пришлось много объяснять. Впервые пожалела, что я недостаточно внимания уделяла этому вопросу.
– Ничего, теперь будешь уделять больше внимания. Ты же отныне ее консультант в этой сфере.
– Да, она просила и дальше давать мне советы.
Введенский подъехал к дому Веры.
– Надеюсь, скоро увидимся, – сказал он.
Вера посмотрела на него, ничего не сказала и вышла из машины.
12.
Последние годы они виделись редко, в основном, когда приезжали в родительский дом. Да и то общались не слишком много и не испытывали никого огорчения, когда расставались. В промежутках же между встречами Введенский почти не вспоминал о своем брате, если на то не было особых причин. А они к его радости возникали не часто. И поэтому он был сильно удивлен, когда Матвей позвонил и сказал, что хочет заглянуть к нему.
Эта просьба не обрадовала бы его и в обычной ситуации, а сейчас после знакомства с Иисусом и его кампанией ему было вообще не до брата. Вот уж с кем он не желал обсуждать то, чему стал свидетелем, так это с ним. Ему никогда не нравился догматизмом мышления Матвея. Было время, когда они спорили на эту тему, но в какой-то момент Марк осознал, что ему его не переубедить. И перестал с ним дискутировать. Это привело к тому, что порвалась едва ли не последняя связывающая их ниточка. Остались лишь формальные родственные узы, но Введенский иногда думал, что после того, как уйдет из жизни их отец, исчезнут и они, что не вызывало, впрочем, у него большого сожаления. Если люди совершенно разные и не испытывают большой симпатии друг к другу, никакое родство не удержит их от разрыва. Таких примеров не счесть, а, следовательно, ничего ужасного в том нет. Они и сейчас живут, как чужие, будут так жить и впредь.
Когда позвонил Матвей, первым импульсом у Марка был под каким-нибудь благовидным предлогом уклониться от этого визита. Но он устыдился своего желания – обманывать нехорошо. А сказать честно, что не испытывает желания его видеть, не решился. Да и причин для такого отношения особых нет. Правда, при последней встрече они сильно повздорили из-за его книги, но это легко было предвидеть. Матвей – правоверный служитель церкви, и другой реакции от него трудно было ожидать. Поэтому вряд ли стоит обижаться на него, каждый отстаивает свои принципы, свои воззрения.
Матвей был одет в рясу, на затылке волосы были завязаны в пучок. Марку никогда не нравилась эта церковная униформа, она казалась ему чрезмерно архаичной. Словно бы время застыло и не желает никуда двигаться. Но так не бывает, оно течет непрерывно. А кто не движется за ним, не поспевает за его потоком, безнадежно отстает от него. Но самое плохое в этой ситуации то, что церковь пытается и других заставить стоять на месте. А тех, кто не хочет этого делать, обвиняет во всех смертных грехах, превращает в своих врагов.
Однако этими мыслями Марк делиться с братом не стал. Усадил его в кресло, а сам отправился на кухню варить кофе. Интересно, зачем он все же заявился, гадал Марк. Не верится, что Матвей пришел просто так, как брат к брату. Отношения у них не такие, да и вообще это на него не похоже. Он человек прагматичный. Значит, есть причина. Скорей всего она как-то связана с книгой. Ладно, послушаем, что он скажет.
Марк вернулся в комнату с подносом. Матвей втянул аромат кофе в нос.
– Какой замечательный запах. Ты пьешь хорошее кофе.
– А почему я должен пить плохое кофе? – Кофе было действительное хорошее и дорогое, но Марк покупал его только потому, что этот напиток любила Вера. И ему нравилось, когда она наслаждалась им.
– Действительно, зачем пить плохое кофе, если можно пить хорошее, – засмеялся Матвей. – Тем более ты, наверное, неплохо заработал на своей книге. Я слышал, что она хорошо распродается.
– Возможно, я не интересовался.
– Ты не интересуешься судьбой своей книги? – удивился Матвей.
– А зачем интересоваться, у книги своя судьба. К тому же есть другие, более важные дела.
– Что за дела? – ухватился Матвей.
Марк понял, что сболтнул лишнее.
– Разные, дел всегда достаточно. Но ничего выдающегося. Так, текучка. Но и без нее никуда.
Матвей подозрительно посмотрел на брата.
– Не хочешь говорить, твое право. Я не настаиваю.
«Еще бы ты настаивал», – мысленно ответил ему Марк.
– Что же ты хочешь? – спросил он уже вслух.
Матвей тяжело выдохнул из себя воздух.
– Знаешь, Марк, мы с тобой братья.
– Припоминаю, – усмехнулся Марк. – Так бывает.
– Бывает, то бывает, но лучше, чтобы было бы по-другому.
«А вот в этом я не уверен», – подумал Марк.
– Возможно, – вслух произнес он.
Матвей послал в него острую стрелу своего взгляда.
– Я понимаю, что во время обсуждения твоей книги я вел себя несдержанно.
– Что было, то было.
– Но и ты пойми меня, ты затронул в моей душе самые тонкие и важные струны.
– И они очень громко зазвучали, – сдержанно улыбнулся Марк.
– Я много размышлял на эти темы.
– Сочувствую, – снова не удержался от иронии Марк.
Но Матвей, казалось, не заметил ее.
– Да, я как был, так и остался с тобой не согласен. Но это ли причина для раздора.
– А по мне вполне веская причина, Матвей. Уж лучше, к примеру, чем ссориться из-за наследства.
– В тебе говорит обида. Но я хочу говорить сейчас о другом. Разногласия не должны мешать нашим отношениям, между нами есть нечто большее, чем они. Мы сыновья одних родителей, у нас один отец и одна мать.
– С этим фактом не поспоришь.
– Вот видишь, – обрадовался Матвей. – Я очень ценю и уважаю тебя, ты талантливый человек. Талантливей, чем я.
Такое признание из уст брата Марк слышал впервые. И оно его даже немного взволновало. Может, в самом деле, Матвей искренен. Надо внимательней отнестись к этому разговору.
– И что из этого следует? – спросил Марк.
– Только то, что я тобой горжусь. Не всем у нас в патриархии нравится, что ты мой брат. Некоторые даже меня нашим родством попрекают – дескать родственник нашего врага. Но мне на это наплевать. Я не собираюсь, как Петр, отрекаться от тебя.
«Он и не знает, что этот самый Петр находится всего в часе езды отсюда – подумал Марк. – А когда узнает, как воспримет эту новость?»
– Это делает тебе честь.
– Поверь, брат, не это мной движет.
– Что же тогда?
Матвей от охватившего его волнения даже совершил променад по комнате, прежде чем снова занял прежнее место.
– Не знаю, поверишь ли ты мне моим словам, но я говорю искреннее.
– Посмотрим.
– Марк, у тебя много врагов. И не просто врагов, а могущественных врагов. Я это знаю. В такой ситуации тебе будет не просто выстоять без поддержки. А ведь, насколько я знаю, по большому счету ты один.
«Пожалуй, в этом вопросе Матвей во многом прав», – мысленно отметил Марк.
– Уж так все складывается, – пожал плечами он.
– Да, я понимаю. Но я пришел сказать, что ты можешь рассчитывать на меня. Я, конечно, занимаю не слишком заметное положение, но иногда большое значение имеет даже просто моральная поддержка. А я, если понадобится, готов для тебя сделать все, что в моих силах.
«Неужели он не обманывает? Пока как-то слабо верится».
– Я очень тронут твоими словами, Матвей. Скажу честно, не ожидал их услышать от тебя.
– Я и сам еще недавно не предполагал, что скажу их тебе. Но в какой-то момент я вдруг ясно осознал, что так нельзя. Мы христиане, нас должна объединять христианская любовь и христианское всепрощение, а не недоброжелательство и враждебность. Я понял, что иду по порочному пути. Это было подобно озарению. Не сомневаюсь, что Бог послал мне его.
– В любом случае, я рад, что мы стали ближе.
Матвей встал, сделал шаг в сторону брата. Они обнялись. Впрочем, не очень крепко.
– Надеюсь, мы теперь будем видеться чаще, – произнес Матвей.
– Надеюсь, – ответил Марк.
13.
Утром, за завтраком включив телевизор, Введенский был неприятно поражен. В новостях он услышал сообщение о заявление Дмитрий Бурцева. Детали ведущий не сообщил, но из его слов было ясно, что оно направлено в первую очередь против православной церкви.
Введенский тут же открыл Интернет и без труда нашел текст. Он был непривычно резкий даже для Бурцева. В нем он обвинял православную церковь, ее высшее руководство в том, что оно сотрудничает с диктаторской властью, тем самым, вставая на ее сторону и идя против собственного народа. И когда нынешний режим будет свергнут, счет будет предъявлен и ей.
В принципе содержание заявления не слишком удивило, хотя и не обрадовало Введенского, удручило и расстроило его другое: в тексте три раза были ссылки на его книгу. Он не сомневался, зачем это было сделано; Дмитрий не оставляет намерений втянуть его в свою борьбу. И хотя на эту тему они разговаривали неоднократно, польза от этих разговоров нет никакой. Нет сомнений, что этот манифест еще больше усложнит его, Введенского, отношения с церковью, хотя он не имеет никакого отношения к написанию этого послания. Но кто будет разбираться в подобных нюансах, главное то, что названо, да еще ни один раз, его имя. И Вера вряд ли положительно отнесется к такому упоминанию. У них вроде бы после размолвки наметилось улучшение отношений. А теперь есть большая вероятность, что все снова ухудшится. Нет, с этим надо что-то делать, причем, раз и навсегда. Сколько можно убеждать Дмитрия, что он, Введенский, кабинетный работник, ученый, литератор, историк, а не борец за справедливость. Но Бурцеву на его слова наплевать, ему важно только то, что он считает для себя важным. А до всего остального ему нет дела.
То, что заявление Бурцева не останется без внимания Введенский не сомневался. Уж слишком сильна резкость его тона, уж слишком напрямую указывались лица, которые понесут наказание. Так оно и случилось.
Введенский не слишком часто посещал свою работу – Институт истории религии. Считалось, что он преимущественно трудился дома или в библиотеках и архивах. Так оно во многом и было. И другого режима от него никто не требовал. Тем более, у него были прекрасные отношения с директором. Когда-то Введенский был его учеником в университете, он же и предложил ему затем пойти на работу сюда.
Поэтому Введенский слегка удивился, когда ему позвонила секретарша Варфоломеева и попросила немедленно прибыть в институт. Такое случалось крайне редко, и у Введенского возникло недоброе предчувствие. Не нужно быть великим специалистом детективного жанра, чтобы связать два события: публикацию манифеста Бурцева и его, Введенского срочное приглашение посетить институт.
Не ожидая ничего хорошего, он отправился туда. По дороге Введенский размышлял о своем учителе. Не будь его, скорей всего не было бы его книги. Она вышла благодаря двум человекам: Бурцеву, который дал на нее денег, и Варфоломееву, который по сути дела благословил его на ее написание. Ведь поначалу он, Введенский, опасался браться за этот труд, понимая, с каким недоброжелательством его встретят определенные круги. При других обстоятельствах ему, может быть, было бы это глубоко безразлично, если бы он сам не вышел из той же среды. Ведь по сути дела предстояло бросить вызов отцу, которого он любил и уважал. Они подолгу беседовали с Варфоломеевым, иногда их разговоры заканчивались за полночь, когда во всем здании института не оставалось ни души. Они закрывали входную дверь, и некоторое время еще продолжали разговаривать, уже шагая по ночному городу. Один раз на них даже напали хулиганы, хотели обчистить. Но этим бравым ребятам тогда жутко не повезло, ни у Введенского, ни у Варфоломеева денег почти не оказалось. Пришлось довольствоваться крайне слабой добычей, и разочарованными отправиться дальше на поиске новых жертв.
Но что-то теперь будет? Конечно, Бурцев по своему прав, ситуация в стране хуже некуда. Власть совсем оборзела, давит со всех сторон и при этом ворует безбожно. Почти настоящая диктатура. И церковь ведет себя не лучшим образом, тесно сотрудничает с режимом, который прикармливает ее с руки. Это и мерзко, и противно. Но такое в России происходит далеко не впервые, здесь почти никогда не существовало независимого гражданского общества. Склонность к подчинению, рабству просто фатальная. Почти никто не желает быть свободным. Вернее, желают, но таких ничтожное меньшинство, которое никак не влияет на общее положение. И как бы Дмитрий не пыжился, сдвинуть с места этот камень у него не получится. Уж больно он тяжел. И уж подобными выступлениями его не уничтожить.
Секретарша пригласила Введенского в кабинет директора, едва он появился в приемной. Но при этом успела испуганно взглянуть на него, словно это был не сотрудник, а ворвавшийся сюда с большой дороги бандит.
Варфоломеев сидел за столом. Обычно, когда Введенский входил, он тут же поднимался со своего места и шел навстречу ему. На этот раз все было немного по-другому; директор института некоторое время сидел неподвижно и лишь затем, когда Введенский к нему приблизился, встал, чтобы пожать руку. Но рукопожатие было вялым и неуверенным. Раньше он сжимал его ладонь гораздо крепче.
По лицу Варфоломеева Введенский видел, что тот был либо смущен, либо озабочен.
– Садись, Марк – глухим, не привычным голосом проговорил Варфоломеев. – Знаешь, зачем я попросил тебя приехать?
– Не знаю, – не совсем искренне ответил Введенский.
– Такого у нас еще не было, звонили из администрации президента.
– Надо же, растем, – усмехнулся Введенский.
Варфоломеев с откровенным раздражением посмотрел на него. Ничего подобного за все годы их знакомства не было. И Введенский окончательно понял, что дело плохо, его учитель то ли напуган, то ли очень растерян. А ведь он уже далеко не молодой человек, в его возрасте подобные стрессы опасны. У него и без того с сердцем далеко не все ладно.
– Я бы с превеликим удовольствием отказался бы и от такого роста и от такого внимания.
– Александр Георгиевич, лучше объясните, что все-таки произошло?
– А ты не догадываешься, – бросил Варфоломеев на него острый, как шпага, взгляд.
– Будет лучше, если вы объясните.
– Звонили из администрации президента.
– Это я уже слышал.
– Они возмущены письмом этого, как его Бурцева. Кажется, он твой приятель.
– Да.
– После их звонка я прочитал его текст.
– И что вы об этом думаете?
– Да, причем тут мои мысли! – почти закричал Варфоломеев. – Я могу думать все, что угодно. Только это абсолютно никого не интересует.
– Не согласен. Ваши мысли нужны вам, Александр Георгиевич. Они ваша подлинная суть.
Варфоломеев сел так близко от Введенского, что их колени соприкоснулись.
– Речь идет не о моей сути. Или ты не понимаешь, что у этих людей безграничная власть. Им ничего не стоит прихлопнуть наш институт, как таракана на кухне. Тебе неизвестно, что в прошлом году вопрос этот уже поднимался. Якобы ради экономии средств, намеревались закрыть его. Но потом то ли забыли, то ли решили пока это не делать.
– Я действительно не знал ничего об этом. Но почему вы ничего мне не сказали?
– Не хотел отвлекать тебя от работы посторонними делами. Да и чем ты мог помочь. А только намекни, тут же началась бы паника. А так все были спокойны, все занимались своими делами. Но теперь все иначе, человек, что говорил со мной, не скрывал, что вопрос стоит серьезно.
– А причем тут я?
– В тебе все и дело. Они по сути дела ставят ультиматум: ты должен публично откреститься от этого манифеста.
– И каким же образом?
– Ну, не знаю, написать статью, выступить по телевидению. Кстати, этот человек намекнул, что проблем с эфиром не будет.
– Но я не могу этого сделать, мне самому не нравится этот манифест из-за его чрезмерной резкости, но при этом согласен почти с каждым его словом. Разве у нас не диктатура, разве у нас государство не покровительствует коррупционерам и совершает много других отвратительных вещей. Да мы с вами ни раз говорили на эти темы. А церковь все покрывает своим авторитетом. Ни разу не осудили ни президента, ни правительство.
– Да причем тут все это, Марк! Мы разве сейчас говорим про государство или про церковь. Я пекусь только об институте. Если его закроют, без работы останется почти сто человек, прекратятся важные исследования. Тебе ли этого не знать. Мы все равно ничего не изменим в этой стране. Но, если сохранимся, можем пролить немного света на окружающую нас тьму.
– Став тьмой самим. Если помножить тьма на тьму, будет лишь непроницаемая тьма. И ничего другого.
Варфоломеев в отчаянии взмахнул руками.
– Это демагогия. А я думаю лишь о том, чтобы спасти институт. Все остальное оставляю на потом. Я обращаюсь тебе, Марк: я много сделал для тебя, сделай и ты что-то для меня.
Введенский почувствовал, что попал в западню. Отказать Варфоломеева он по многим причинам не может, но согласиться с его просьбой – тоже. И дело не только в том, что в этом случае он поведет себя нехорошо по отношению к Бурцеву, но и в том, что он предаст самого себя. Он полностью разделяет мнение друга о режиме, другое дело, что не согласен вести с ним непримиримую борьбу, на что нацелен Дмитрий. У него другое предназначение. И еще есть одна причина; из головы не уходит мысль о том, как отнесется к его поступку Иисус. В свое время он не пошел на компромисс, за что и был распят. Самое печальное во всей этой истории – то положение, в которое угодил Варфоломеев. Ему не позавидуешь.
– Александр Георгиевич, я понимаю, что все очень плохо, но я сейчас ничего не могу обещать. Извините меня. Если у вас ко мне нет других дел, я пойду.
– Других дел нет, – потерянным голосом произнес Варфоломеев.
14.
Разговор с Варфоломеевым сильно расстроил Введенского. Он не ожидал такого поведения от своего учителя. Он всегда считал его сильным, уверенным в себе человеком, убежденного в правоте того, что делает. В свое время Варфоломеев пробил создание института, для этого требовался огромный напор, смелость, убежденность в необходимости такой организации. Все это у него имелось в наличии, потому то он и добился успеха, хотя почти никто не верил в такую возможность. В том числе и он, Введенский. Он старался по-возможности перенимать у Варфоломеева эти качества. Во многом, подражая ему, он и принялся за свою книгу. А теперь этот человек сломлен. И для этого оказалось достаточным всего одного звонка из администрации президента. Не слишком ли легко директор сдался? Или он ничего-то не понимает и на самом деле это серьезный повод для капитуляции?
Введенский вдруг испугался. А если так же сломают и его? Пока за него по-настоящему еще не принимались, разве только отец с братом пытались добиться от него раскаяния и отречение от того, что он написал. А если позвонят из администрации президента, патриархии, ФСБ? Как он поведет себя? Не так-то просто устоять против такого давления. Теперь он это лучше понимает.
Невольно мысли Введенского перекинулись на Христа. На него тоже давили мощные силы, может быть, по тем временам даже более мощные, чем администрация президента. Сам прокуратор Иудеи, а за ним незримо стоял император Рима. И власти у Понтия Пилата было побольше, чем у нынешних властителей. И наказания он применял, куда как суровей. Даже практически невозможно современному человеку представить, как их можно выдержать. Для современного человека это почти нереально. Между тем эти люди выдерживали. И их было немало. Можно вспомнить христианских мучеников, которых травили дикими зверьми. Будучи ребенком, он так переживал мучения, которым подвергли их в Лионе. Он откровенно рыдал над судьбой Блондины, слабой женщины, которую безжалостно истязали неслыханным по жестокостям пыткам, но которые не сломили ее, она осталась преданной своей вере. Он радовался до слез, когда читал, что подвешенную на дереве ее не тронули хищники. Пришлось снова отправить в тюрьму. До сих пор он помнит эти строки наизусть: «Спустя какое время после бичей, ее посадили в ивовую корзину и бросили быку. Животное долго подбрасывало ее, но она уже ничего не чувствовала в надежде обетованного и в общении со Христом. Ее тоже закололи. Сами язычники сознавались, что у них ни одна женщина не смогла бы выдержать столько таких мучений».
Конечно, он с тех пор повзрослел, и та история уже не вызывает таких острых чувств. К тому же теперь он прекрасно знает, что не только христиане проявляли силу духа, таких примеров в истории не счесть. Но почему-то именно лионский эпизод особенно прочно засел в памяти. А ведь Варфоломееву ничем страшным не грозит, в самом худшем случае закроют институт. Будем преподавать в университете, как прежде. Такого известного ученого примут везде. А он перепугался аж так, что весь посерел. Если бы тем давним мученикам сообщили, что в наказание закроют какую-нибудь их лавку, они бы расхохотались. Да они бы последнее отдали за свою веру. Неужели мы так измельчали? Было море, остался ручеек.
Он непременно должен поговорить об этом с Иисусом. Но сначала он отправится к Бурцеву. Им пора решительно объяснится. Ему не нравится, что Дмитрий за его спиной и без его согласия использует его имя по своему усмотрению, в своих политических целях. Этому надо положить конец.
Введенский отправился в клуб Бурцева вечером. Он не стал предупреждать друга о своем визите, будучи уверенным, что найдет его там. Он знал, что тот с некоторых пор проводит здесь все вечера.
Так оно и оказалось, Бурцев сидел за столом в клубе вместе со своими единомышленниками. Не без удивления Введенский увидел, что рядом с ним расположился Сергей Галаев. Насколько он помнил, между ним и Бурцевым была едва ли не вражда.
Появление Введенского нисколько не удивило Бурцева. Он, как показалось Марку, с насмешливой улыбкой наблюдал его приближение. Когда же тот подошел к столу громко приказал: «Стул, господину писателю».
Такой, несколько шутовской прием не слишком понравился Введенскому. Впрочем, посмотрев на стол, он все понял, рядом с его другом стояла почти пустая бутылка виски. Да и слишком сильный блеск глаз говорил о том, что Бурцев не совсем трезв. С чего он это так напился?
Кто-то поставил стул рядом с Бурцевым, и Введенский сел.
– Виски будешь? – спросил Бурцев.
– Какие виски, я за рулем.
–Чтишь законы? Напрасно. В этой стране их нет.
– Правильно. И пока мы не свергнем тирана, их и не будет, – подал голос Сергей Галаев.
Общаться с полупьяным Галаевым Введенскому уж совсем не хотелось, и он позволил себе проигнорировать эту реплику. Зато ее активно поддержал Бурцев.
– Именно так и никак иначе. Пора кончать с этим режимом. Он слишком долго существует. Ты согласен, Маркуша?
Обычно Бурцев так называл Введенского в моменты особого расположения к нему. Но сейчас это произошло скорей всего под влиянием алкоголя. Впрочем, Введенского сейчас больше занимало совсем другое – как бы пообщаться с ним наедине. Высказывать свое недовольство его действиями при всех ему не хотелось.
– Дима, нам надо поговорить.
– Говори, у меня от друзей нет секретов.
Нет, так нет, раздраженно подумал Введенский. В последнее время Бурцев становится другим. И нельзя сказать, что он в восторге от этих перемен.
– Хорошо, буду говорить при всех. Я про твой манифест.
– Про него говоришь не только ты, про него говорит вся страна, – с гордостью произнес Бурцев.
На счет всей страны – это было небольшим преувеличением, но то, что он привлек к себе внимание – это было правда. О чем свидетельствовали отклики в Интернет. Перед поездкой сюда Введенский целый час изучал реакцию на писанину своего друга. И к своему огорчению обнаружил, что многие упоминали в своих комментариях в том числе и его, Введенского. Причем, часто, как соратника Бурцева, что ему совсем не нравилось.
– Но я хочу поговорить не о самом манифесте.
– А о чем же? – удивился Бурцев.
– Ты самовольно используешь в нем мое имя.
– Тебе это не нравится?
– Представь себе, Дима, не нравится. У Варфоламеева из-за этого неприятности.
– В чем же дело?
– Грозятся закрыть институт.
– А он в штаны наделал, я так понимаю?
Введенскому не понравилось то, как отозвался Бурцев про его учителя, хотя по сути он был прав.
– Да, он сильно обеспокоен.
– Передай ему, что когда мы свергнем режим, его институту ничего не будет угрожать.
– Непременно передам. И когда это великое событие случится? – насмешливо поинтересовался Введенский.
– Скоро, – пообещал внимательно слушавший разговор Галаев.
– Слушай его, он знает, – произнес Бурцев. – У него слово и дело не расходятся.
– А вы крови не боитесь? – спросил Введенский.
– Кто боится крови, должен дома сидеть, – ответил Галаев.
Введенский почувствовал злость, этот парень по-настоящему опасен. И очень плохо, что Дмитрий связался с таким субчиком. Но еще хуже, что Бурцев треплет без всякой надобности его имя. Ну, как же, он дал деньги на издание книги, и теперь до некоторой степени ощущает себя хозяином ее автора. Нет, дело так не пойдет, с этим следует решительно заканчивать.
– Дима, ты считаешь, что тебе нужно иметь дело с такими типами? – спросил Введенский. Он даже не попытался приглушить голос, пусть слышат все, в том числе и Галаев.
Введенский увидел, как впервые за вечер лицо Бурцева посерьезнело. Он посмотрел на Введенского, затем вылил в свой стакан остатки виски и выпил.
– Ты думаешь, в таком деле мы обойдемся без крови. Когда по нам станут лупить из автоматов, я не считаю нужным погибать, словно кролик. Я намерен отстреливаться. И не только отстреливаться, а и переходить в атаку. И без Галаева и его ребят, это сделать не удастся. На это способны совсем немногие – идти вперед под автоматным огнем и видеть, как рядом погибают твои товарищи. – Бурцев вдруг наклонился к Введенскому и взял его за отворот пиджака. – Вот увидишь, то, что я тебе сейчас рассказывал, произойдет совсем скоро. И боюсь, даже раньше, чем ты думаешь. Ты понял меня?
Слова Бурцева испугали Введенского, он вдруг ясно представил себе эту картину: идут в атаку люди, и каждый их шаг вырывает из их рядов то одного, то несколько человек. Так все и будет, это похоже на пророчество. Бурцев никогда не выступал в роли пророка, но на этот раз она кажется ему удалась. Но что он, Введенский, может сделать в этих обстоятельствах? Он должен себя как-то защитить, уберечь от всеобщего кровавого безумия, о котором так настойчиво мечтают эти люди.
– Я не знаю, Дима, прав ты или нет, но я настоятельно тебя прошу: не используй в своих пропагандистских материалах мое имя. Я тебе такое право не давал. И вообще я не желаю участвовать во всем этом безумии. Я ученый, а не революционер.
– Ты можешь быть кем хочешь, хоть поваром, но ты уже завяз в этом деле по макушку, – пожал плечами Бурцев. – Неужели ты этого не понимаешь?
– Не понимаю, – пробурчал Введенский. – И не желаю понимать. Зато я вижу, ты зачем-то упрямо хочешь втянуть меня в свои игры.
– Хочу, чтобы ты не только писал об истории, а делал бы ее своими руками. Разве это не благородная цель.
Введенский понял, что спорить на эту тему дальше бесполезно. Бурцев всегда отличался упрямством, а в последнее время это качество в нем многократно усилилось. Лучше просто по-возможности держаться от него подальше. Это самое благоразумное, что он может сделать при нынешних обстоятельствах.
К нему вдруг пришла одна странная мысль: а если познакомить Дмитрия с Иисусом? Сможет ли Он оказать на него влияние?
– Скажи, Дима, а как ты относишься к Иисусу Христу? Он же тоже боролся с тогдашним режимом.
Бурцев бросил на Введенского насмешливый взгляд.
– Я бы его к себе не взял, он бы своим пацифизмом разложил бы всех моих ребят. Как ты считаешь, Сережа?
– Согласен, – ответил Галаев. – Зачем он нам нужен. Свою партию он бездарно проиграл. Если бы я его встретил, так бы ему прямо и сказал. Обойдемся без Него.
– Встретишь Его, так ему и передай наше мнение, – засмеялся Бурцев.
– Непременно. – Введенский встал. Говорить о чем-то еще было бесполезно.
15.
Введенский два дня не мог дозвониться до Веры, хотя звонил едва ли не через каждый час. Но бесстрастный голос в телефоне все время отвечал одинаково: «Абонент не доступен. Позвоните позже». Он не знал, что и думать, раньше такого не случалось. Даже когда они пребывали в размолвке, она отвечала на его звонки. Другое дело, что разговаривать она не хотела, обычно кратко отвечала на его вопросы – и обрывала беседу. Но чтобы быть недоступной… Куда же она делась, чем занимается?
Можно было просто отправиться к ней домой. По крайней мере, официально никто от ее дома его не отваживал. Хотя, зная его отца, Введенский был уверен, что он с некоторых пор не самый желанный там гость. Но этим можно и пренебречь. Тем более Вера, как-то сказала, хотя и довольно давно, что если он идет к ней, не имеет значения, как к этому обстоятельству относятся другие ее домочадцы.
И все же он решил пока воздержаться от посещения дома Веры. Если бы что-нибудь с ней случилось плохого, уж кто-нибудь непременно ему бы сообщил. А раз никто этого не сделал, значит, за ее судьбу можно быть спокойным. Ну а коли она не выходит на связь, следовательно, у нее есть на то веские причины. Зная ее прямоту, он не сомневался, что однажды узнает о них.
На решение не ехать в дом Веры повлияло и его настроение, в котором Введенский пребывал в эти дни. Оно же было довольно подавленным. Разговоры с Варфоломеевым и Бурцевым наводили на печальные мысли. Испуг одного и решимость другого, по его мнению, ни к чему хорошему привести не могли. Предчувствие подсказывало, что все это кончится плохо. Иногда совершенно разные вещи соединяются в одной точке и приводят к печальным событиям. И Введенский не мог отрешиться от мысли, что как раз сейчас такое и происходит. И однажды все увидят результат этих действий.
Была еще одна причина, почему он решил не ездить к Вере. Его захватил новый замысел. У него возникло намерение написать книгу об Иисусе Христе. Это желание появилось спонтанно, минуту назад оно еще не существовало. Но вдруг словно бы ниоткуда появилась мысль, которая за считанные мгновения захватила его целиком. И теперь он почти ни о чем другом не мог думать. Разве только о Вере…
Что это будет за книга, Введенский пока не представлял. Об этом персонаже написано гора литературы во всех существующих жанрах. И повторять то, что уже есть, нет никакого смысла. Другое дело, что он по сравнению с прежними авторами имеет гигантское преимущество: он знаком со своим героем, а они знали его только на основании сохранившихся источников. Он же имеет возможность задавать вопросы напрямую. К тому же сейчас на его глазах пишется новая глава этой захватывающей истории. Если он опубликует такой труд, то будет мировая сенсация еще невиданного масштаба. За один день он, Введенский, прославится и разбогатеет.
Введенский одернул сам себя. Причем, тут богатство и слава, это совсем не та цель, ради которой все и стоит затевать. Задачу, которую он должен перед собой ставить, – показать Иисуса совсем иначе, чем это делали до него. Хотя он общался с Ним совсем немного, но уже начинает понимать, насколько этот образ не похож на тот, что изображен в канонической литературе. Да и сама история христианства, судя по всему, сильно отличается от официальной. Все было не совсем так, да и цели были несколько иные. И постепенно они перед ним приоткрываются. По крайней мере, то, что ему внушали с самого детства, далеко от реальности. Хотя на этот вопрос еще только предстоит получить ответ.
Введенским овладело такое нетерпение, что он стал даже набрасывать первые страницы. Но вскоре работа застопорилась. Он вдруг ощутил какую-то пустоту. Причем, она была такой сильной и глобальной, что он почувствовал даже не растерянность, а скорей опустошенность. И он не мог понять ее причину. Все выглядело так, как будто некто запретил ему дальше идти по этой дороге.
А может, так оно и есть, мелькнула мысль. Некто считает, что не наступило время писать такую книгу. Он должен спросить об этом у Него самого. Как скажет, так он, Введенский, и поступит. Но почему-то ему кажется, что Он будет не против. Пора раскрыть правду обо всем. Сколько можно ее скрывать. Хотя не слишком ли он самонадеян, не обуял ли его грех гордыни, раз он считает, что эта великая миссия выпала именно ему. Прежде чем приступать к этой работе, следует досконально убедиться, что именно это он обязан ее выполнить.
Введенский с досадой выключил компьютер. Его не покидало ощущение, что он опускает что-то важное. Но что именно понять был не в состоянии. Чтобы переключиться на что-то другое он в очередной раз позвонил Вере. И в очередной раз услышал всю туже фразу.
Вера пришла на второй день к вечеру. Точнее, уже начиналась ночь. Зная ее, Введенский не мог даже представить, что она может появиться у него в столь поздний час. Но к его изумлению, девушку особенно это и не смущало, выглядела она совершенно спокойно, на лице – ни тени смущения. От неожиданности он не знал, что ей сказать. И стоит ли радоваться ее внезапному неурочному визиту.
– Можно войти, Марк. Или мне продолжать стоять у порога? – поинтересовалась Вера, так как он все никак не мог прийти в себя и молча стоял перед ней.
– Проходи, Вера, – спохватился Введенский. – Не ожидал увидеть тебя столь поздно.
На эту реплику Вера никак не отреагировала и прошла в комнату. Она села в свое любимое кресло, забравшись в него ногами.
– Марк, умираю, есть хочу.
– Сейчас что-нибудь сварганю.
У Введенского в холодильнике никогда не было много продуктов. И, сделав быструю инвентаризацию его содержимого, он понял, что ничего другого, кроме яичницы, не способен предложить страждущей.
Он принялся готовить яичницу. И пока ее жарил, думал о том, что от растерянности даже не поинтересовался у Веры, где она была столько времени? Что это за зона ее недоступности?
Он поставил перед Верой тарелку с яичницей.
– Не хочешь вина? – на всякий случай спросил он, зная, что Вера пьет крайне редко и крайне мало.
– А давай, Марк, с удовольствием выпью.
Введенский достал бутылку, два бокала, разлил вино по ним.
– За весь период нашего знакомства мы с тобой пили всего два-три раза, – заметил он.
– Значит, выпьем четвертый, – засмеялась она. Она взяла в руки бокал, и, не дожидаясь его аналогичных действий, сделала глоток. – Вкусное вино.
– Где ты пропадала столько времени?
– Ты о чем?
– Я звонил тебе двое суток. Телефон безмолвствовал.
– Я его отключила.
– Отключила?!
– Ты не ослышался. Не хотела, чтобы кто-либо меня отвлекал.
– Позволь спросить, от чего?
– От общения.
– С кем? – не без чувства ревности спросил он. – Я выуживаю из тебя слова, как клещами гвозди из стены.
– Разве я не сказала, – посмотрела Вера на Введенского. – Я была все это время с Марией Магдалиной.
– Вот как! Что с ней ты делала?
– Как что? Общалась, гуляла. Мы играли в теннис.
– Она играет в теннис? Насколько я помню, в древней Иудеи кортов не существовало.
– Она научилась недавно. Но уже играет классно. Лучше меня. Хотя я пять лет ходила в секцию. И меня признавали способной.
– Теннис – это хорошо, но о чем вы говорили?
Вера задумалась.
– О многом. Почти обо всем. Она такая классная!
Введенский посмотрел на Веру. Раньше он не слышал от нее таких слов, она бы посчитала их вульгарными.
– Но о чем конкретно?
– Она продолжала мне рассказывать об их романе. Даже поделилась некоторыми интимными подробностями.
Введенскому вдруг стало жарко.
– И что за подробности?
– Не могу с тобой поделиться, это не мои секреты. Я пообещала ей молчать о них.
– Нет, значит, нет. Но этим ваши разговоры и ограничились?
– Что ты, совсем нет. Я лучше стала понимать Его. Вернее, не так. Раньше я ничего не понимала, хотя думала, что понимала.
– Что же ты поняла?
– Он действительно хотел изменить мир. Бог не может хотеть ничего другого. Но Он слишком поздно понял, что мир не меняется. Или меняется очень долго и тяжело. И требуются совсем иные усилия и другие способы. Не такие, как Он избрал.
– Разве Он не ведал этого с самого начала?
– В том-то и дело, что нет. Он многого не знал или не совсем правильно понимал.
– Странно, – задумчиво протянул Введенский. – Мы все воспитаны на мысли, что Боги не ошибаются, что они знают все и обо всем. Но если это не так, в чем же тогда смысл божества?
– Я тоже задала ей этот вопрос.
– Что же ответила Мария Магдалина?
– Она сказала… – Вера замолчала и задумалась. – Она сказала, что Бог нужен для того, чтобы человеку было бы куда тянуться. Бог – это наша глубина, которую мы должны сами открыть и высота, на которую должны подняться.
– И все?
– Этого мало?
– Не знаю. Я всегда о Боге думал по-другому. Я его представлял… – Введенский замолчал. – Знаешь, я вдруг сейчас поймал себя на мысли, что на самом деле никак Его не представлял. Без конца слышал это слово, сам его повторял бесконечно, а вот по-настоящему задуматься об его значении как-то так и не удосужился. И боюсь, не я один. Это распространено повсеместно.
– Удивительно, Марк, но у меня тоже возникают похожие мысли.
– Это не удивительно, а закономерно. Мы же познакомились с живым Богом. Раньше бы я думал, что такая встреча вызовет во мне гигантское потрясение. А сейчас я почти спокоен. Даже не понимаю, что со мной происходит. Просто у меня появился еще один знакомый с редким именем Иисус Христос.
– Может, мы еще не в состоянии оценить всю грандиозность события? – предположила Вера. – Все выглядит уж слишком обыденно.
– Возможно, – согласился Введенский. – Но все же мне кажется, не все так просто.
– Кстати, Он просил тебя к Нему заглянуть, если у тебя есть время, – произнесла Вера.
– Он спрашивает, есть ли для Него у меня время? Непостижимо.
– Он очень тактичный и щепетильный. В отличие от его окружения.
– Тебе оно не нравится?
– Не все. Некоторые апостолы чересчур шумные и не слишком образованные. У меня даже не возникает желания общаться с ними.
– Что делать, это в основном простые люди. Рыбаки, горожане, есть мытарь. Университетов никто из них не кончал. Тем более не защищал диссертаций на богословские темы.
– Мне не нравится твой юмор, Марк.
– Не вижу в нем ничего страшного. Критиковать апостолов можно, а подшучивать над ними нельзя? Это, Вера, не логично.
Она задумалась.
– Согласна с тобой. Когда ты поедешь к Нему?
– Завтра с утра. Заставлять ждать Бога – это вверх непочтительности. А ты?
– Поеду домой. Родители заждались. Завтра же праздник – Троица.
– Ты расскажешь им о том, где и с кем проводила время?
– Не знаю, – послу паузы произнесла Вера. – Я должна обо всем подумать. У меня голова кругом идет.
– Тогда до свидания, Вера.
– До свидания, Марк.
16.
Утром, встав и быстро слегка позавтракав, Введенский отправился в путь. По дороге он думал о том, сказать ли Ему о своем намерении написать про Него книгу? Как он отнесется к такой идеи? Может, лучше наблюдать за Ним, не сообщая ему об этом? Так будет все происходить естественней. Он, Введенский, может описать свои наблюдения. Пока больше ни у кого в мире нет такой возможности.
Но принять окончательного решения он так и не смог. Ладно, посмотрим по обстоятельствам.
На этот раз все были на месте. Причем, судя по их виду, они готовились куда-то идти.
– Вы, Марк, пришли очень вовремя. Мы как раз собирались ехать.
– Могу узнать, куда?
– Разумеется. Сегодня же, если не ошибаюсь, Троица или Пятидесятница.
– «Внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» – процитировал Введенский.
Иисус улыбнулся.
– Все было не столь ужасно, но об этом как-нибудь потом. Но с тех пор мы, в самом деле, можем говорить на всех языках. Мы хотим посмотреть, как служат этот праздник в храмах. Мы вообще с самого начала хотели совершить экскурсию по церквям. А сегодня как раз подходящий день. Поедете с нами.
– Разумеется.
– Тогда идемте к машинам.
Еще когда Введенский шел к дому, он заметил рядом с ним стоящий пикап. В него и села вся кампания. Мест хватило всем. К некоторому его удивлению место за рулем занял Иисус. Введенский же оказался сидящим рядом с Марии Магдалиной. Он сознательно это сделал, ему хотелось поговорить с ней о Вере.