И по старым следа́м…
Я полцарства отдам…
До пролива Вилькицкого прошли рекордно быстро, разомкнув интервалы, что позволяло держать приличный ход (следовало наверстать вынужденное стояние у Карских ворот).
Ночью, что ледокол, что броненосцы, что «черноморцы» освещались по максимуму, так что даже концевой «Ослябя» в редком молоке тумана видел огни мощных прожекторов головного «Ямала».
Попадающиеся айсберги, заблаговременно упреждая по подсказке РЛС, обходили по большой дуге. Эти ледяные кочевники могли «разбросать» вокруг себя кучу отколовшихся кусков, от мелюзги до весьма приличных. Налетев на которые, тот же любой из «черноморцев» на 10–12–15 узлах мог покалечиться, пропоров обшивку.
Накануне на ледоколе прошло тяжёлое собрание, вместившее практически всех попаданцев (кроме вахты) в конференц-зале.
«Тяжёлое», так для себя однозначно определил капитан. Из-за мрачных лиц и немногословности экипажа. Многие уже были в курсе произошедшего. Возможно, не совсем имея полную картину, как именно «отыграл» финальную часть в этой драме Шпаковский, но в воздухе витало… даже не слово, а сочетание – «первая смерть». И из-за спины этого неоднозначного… «первая» выглядывал пугающий намёк, что «не последняя». Люди перешёптывались, бросали тревожные взгляды. От былого задорного оптимизма не осталось и следа. Жизнь подала себя уроком, как всегда лупя почти наотмашь, возюкая носом в са́мом вонючем.
Да что там почти.
Не удивительно было, если бы грешные мыслишки посещали едва ли не каждого. И не из-за того, что в каждом сидит «сука». Так просто предзаложено в человеке – выбор!
Ещё любители Библии толковали, дескать, человеку Богом дано право выбирать – «как». Как поступить. И компьютер-мозг индивидуума зачастую неосознанно просматривает все варианты, хотя бы просто для того, чтобы тут же отбросить исключительно неприемлемые, прикрываясь избитым «да мне подобного даже в голову бы не пришло!». Вот только где-то там (в подкорке) оставался, прятался осадочек. Скребя, дёргая ниточки нервов, примеривая на себя: «А вдруг?!»
Кэп говорил. Резко. Хлёстко. Аргументированно. Проникновенно. Пробирая до косточек.
И придумывать ничего не надо было. Рассказал всё как есть, о подмене документов с уголовным следом. О найденных в каюте припасах и бумагах с технической документацией – однозначно тип готовился «делать ноги». О попытке взлома армейского контейнера, опустив, может, уж совсем одиозные подробности. Однако свирепый видок Шпаковского – в порезах, ссадинах, в том числе на костяшках пальцев, что нервно сжимал-разжимал, говорил сам за себя.
Капитан понимал, что человеку от коллективного состояния круговой поруки до «спасайся сам» недалеко – один толчок – и начнут разбиваться на группы. Увидят, что «вот оно – уплывает из рук» – кинутся в крайности. Обособятся. А при совсем гадком раскладе расползутся, как крысы.
И от таких мыслей Черто́в иногда не сдерживался и на эмоциях начинал перескакивать с одного на другое:
– …или кто-то думает, что мы сразу кинемся зарабатывать на патентах, например, p-n-транзистора и-и-и… Да чёрт там знает ещё чего «и»? Что тут же возьмётся противником (далеко не потенциальным) с патентом или без и немедленно используется в военной сфере? Тогда как аграрная Россия будет только лапу сосать? А вот хрена! Всё, что «двойного назначения», будет скрыто до сроку. И «военное» будет далеко не массовым – будет исключительно за «колючкой», для обеспечения собственной безопасности в том числе! И наверняка поначалу эксклюзивно, почти штучно, при технологиях нынешнего века. Бабло мы станем качать с мелюзги, типа дисковых тормозов, синхронизаторов в коробках и, бляха-муха, прикуривателей в авто. И то я загнул. …И не надо кривиться. Заработать на этом будет проще и не меньше, чем на эхолоте, который, естественно, сразу поставят на вражеские корабли. И вот тут…
И вот тут, друзья мои, появляется крыса! Которая хотела лишить нас не только копейки! А по сути, подвергнуть нас риску быть загнанными в угол и размазанными тут же набежавшими по нашу душу эскадрами бриттов, франков, немцев… А то и свои расейские замочат, чтоб никому не досталось. Не доверяю я особо царю. И тем, кто… мало ли кто там будет, если история пойдет, как шла («временное», эсеры, большевики), и подавно. В их вполне оправданной логике нас всех прибрать к рукам с потрохами. А уж одиночку-двоих распять и вытряхивать наизнанку, мордуя, и того легче!
Про «двоих» было сказано неспроста – народ уже косился на машиниста трюмной команды, с которым злоумышленник чаще всех общался. А тот сидел сам не свой (с ним уже поговорили «по душам»).
На перегон потратили чуть больше суток. Тридцать часов.
Уже на подходе к проливу Вилькицкого двигались осторожней. Справа на горизонте показалась приземистая серость полуострова Таймыр, слева нависало суровое величие архипелага Северная Земля, а вот впереди холодным безмолвием надвигался лёд.
А попозжа́ воздушная разведка предоставила совсем уж неприятную картину – пролив был забит торосами, наверняка севшими на грунт мелководья. Складывалось такое впечатление, что накануне был сильный штормовой ветер, гнавший ледяные поля, которые наползали друг на друга, создав непроходимую «пробку».
– Наломало дров, – штурман уже елозил взглядом по карте, выискивая другой маршрут, – пройти этим проливом нам дорого станет.
– Что предлагаешь? – спокойно спросил Черто́в.
– Нормальные герои всегда идут в обход, – безо всякого юмора продекламировал помощник. И пояснил: – В обход архипелага.
– Так далеко на норд, – покачал головой капитан, – там вероятней пак.
– Но без торосов, – стоял на своём штурман, – ко всему прочему, высокоширотный маршрут сокращает километраж до Берингова пролива почти на треть.
– Шли бы мы одни. А с таким хвостом… Предлагаю обследовать ближайший пролив между островами. Вертолётом.
В течение следующего получаса Черто́в, переговорив лично с Зиновием, объяснил ситуацию и необходимость провести основательную разведку большим летательным аппаратом, показывать который было нежелательно. Для чего ледокол уйдёт за пределы видимости.
В этот раз Рожественский предусмотрительно приказал донести до всех экипажей («чтобы самое распоследнее трюмное дурачьё знало»), что ледокол всего лишь отправился отыскать более удобный путь во льдах.
– Часа два-три у нас есть. Вполне возможно, что и более, – отметил для себя время командующий и почти рекомендательно бросил командиру корабля: – Можно провести малую перегрузку угля на броненосцы. Чтоб занять матросню делом. Чтоб вся эта сволочь дурью меньше маялась!
Зиновий Петрович спешил вернуться к себе в каюту.
Вместе с радиостанциями и лазерными армейскими дальномерами (этих – по штуке на каждый броненосец) адмирал получил личный подарок от потомков – специально для него подобранные материалы. Целую кипу бумаг с распечатанными фотографиями, схемами – все, что отыскали на ледоколе по морской тактике, разборе эскадренных сражений Русско-японской и двух последних мировых войн. После поверхностного ознакомления с которыми, просмотрев первые листы, скептицизм Рожественского быстро улетучился. А последние сутки он и вовсе практически не появлялся на мостике, запираясь у себя.
В этот раз вслед за адмиралом в стойкую, не выветрившуюся накуренность вошёл капитан 2-го ранга Коломейцев – ныне один из флагманских офицеров при штабе на эскадре.
– Взгляните… – указал хозяин кабинета на стол, где на россыпь листов с узнаваемым печатным шрифтом потомков навалились большие лоскуты ватмана.
На них Рожественский начертил какие-то эскадренные движения, со стрелками курсов, пунктирами перестроений, линиями артиллерийского огня и эллипсами накрытий.
– Значение вот этих документов для разработки тактики морского боя даже не берусь оценить. Я тут поэкспериментировал немного. И знаете… – заговорил, зачастил Зиновий Петрович с воодушевлением, – скоро линейный бой устареет! И даже кроссинг-Т. Однако не в нашем случае, конечно. На этот самый кроссинг То́го всегда можно применить контр-кроссинг. А ещё возможен не только обхват головы колонны противника, но и удар по концевым, с хвоста. Управляя отрядом из трёх достаточно быстроходных броненосцев… С имеющейся на наш случай идеальной связью… Применяя дальномеры, которые нам предоставили потомки, способные в два счёта не только выдавать дистанцию, но и вычислять изменение скорости хода кораблей противника… Можно не то чтобы совсем уйти от принципа линейного боя, а гибко маневрировать, меняя необстрелянные борта, выбирая выгодные позиции. Я не могу пока проверить заверения Николая Ивановича4, что он изрядно попрактиковал экипажи и офицеров вверенных мне кораблей на манёвр и эволюции. Нет, к сожалению, времени и на «пострелять». Но я надеюсь, ещё будет возможность.
Коломейцев кивал, показывая полный интерес, в чём был совершенно искренен, хотя, признаться, не все понимал. Догадываясь, что Зиновию Петровичу просто надо с кем-то поделиться, а он тут единственный, кто из офицеров эскадры имел нужный уровень доступа к секретам.
Скосив взгляд, Николай Николаевич углядел сиротливую стопочку листов, скреплённую в уголке тонкой проволокой, где в заглавии всё тем же без «ятей» было отпечатано: «Анализ повреждений, приведших к потоплениям ЭБР от артогня».
А ниже первым подпунктом шёл «Суворов».
И поразился этим «потоплениям» (не «потоплению»), догадываясь, что такое «ЭБР» – извращённая аббревиатура «эскадренный броненосец»!
«Святые угодники! Это ж чего я ещё не знаю? Это что же – утопнет “Суворов”… и не только? Там? – Понимая, где это “там”. – А что Рожественский? Судя по нетронутости именно этой стопочки – с ней-то он ознакомился?»
– А взгляните-ка сюда, – продвигал между тем далее адмирал, – качество фотографий на удивление – не очень, против обыкновения того, что предоставляли потомки. Смею предположить, что это просто графика, но как нельзя лучше передаёт реальную картину наблюдаемых на горизонте кораблей.
Коломейцев один за другим просмотрел чёрно-белые изображения – словно зебры в полоску замысловато изломанную углами разрисованные борта и надстройки кораблей.
– Это маскировка из ближайшего будущего, – Рожественский говорил таким тоном, будто бы это его личные художества. – Забавно, не правда ли? Вблизи, может, немного аляповато, но издалека уверяют, этот «ослепляющий, деформирующий камуфляж», как он тут называется, будет искажать представление о корабле в целом. А также дистанции до него. Особенно примечательны пририсованные буруны на форштевнях, что визуально добавляет кораблю скорость. Более светлые оконечности (носовая и кормовая) – хитрость немного сомнительная, пригодная лишь для определённого времени суток и светимости дня. Тем не менее…
– Вы хотите перекрасить броненосцы сейчас? – Всё ещё обескураженный Коломейцев и не заметил, что перебил адмирала. – Но простите, сейчас это будет весьма затруднительно – влажность, обледенение…
– Да будет вам, конечно, не сейчас, – благосклонно заверил Рожественский. Однако неожиданно показал, что это добродушие держится на тонких равновесиях.
Взгляд его упал на заглавие «Анализ повреждений…», переход к дурному настроению был почти неуловим, но с каждым чеканным словом только распалялся:
– Не след командам расхолаживаться! Всё едино надлежит подготовить под маскировочную раскраску. Все три броненосца. Это приказ. Вот, возьмите общие контуры «бородинцев» и «Осляби». Я тут примерно кое-что набросал, пусть и грубовато. Подкорректируете. И быть готовым к выполнению покраски в первое же удобное время. Что же касательно обучения пользованию лазерными дальномерами и радиостанциями… Чтобы не полетела с нас клочьями немытая шерсть, требую от господ судовых командиров изучения в кратчайший срок в том числе и семафорного разговора5. И про наши беспроволочные телеграфы не забывать – проводить тренировки. Совершенствоваться. Так как в бою может всякое случиться: разобьют исключительный прибор, контузят шальным снарядом и… впросак! Так что пусть сверят все эскадренные дальномеры «Барра и Струда» и репетируют. Чтоб по первому разряду мне были! Бездельники!
Ледоколом отошли ровно на столько, чтобы не светиться вертолётом, обогнув юго-западную оконечность архипелага Северная Земля (мыс Неупокоева). Стали на якорь у входа в пролив Шокальского.
Пролёт «вертушки» вдоль всей его длины с промерами толщины льда и далее на ближайшие километры над морем Лаптевых показал, что пройти там будет вполне удобоваримо.
Скинули «квитанцию» на эскадру: «следовать к ожидающему их у пролива ледоколу».
На флагмане как всегда отреагировали с небольшим запозданием (всё та же цепочка инстанций), но на связь вышел сам Рожественский.
Пролив Шокальского пролегал между островами Большевик и Октябрьская Революция. На картах, предоставленных предками, дабы не нервировать их революционной тематикой, эти названия просто чуть подрезали – лишь бы самим было понятно, о каком объекте идёт речь.
Рожественский же, изучив маршрут северного похода, подошёл к картографии со своим взглядом на географическую ономастику – творческим и верноподданническим6.
– Ты гляди, чего Зиновий предлагает. Видите ли, «Шокальский» ему звучит неблагозвучно, – штурман, как всегда, привычно расположился над картой. – И надо же, угадал, один в один, как было.
– Ты о чём? – Капитан не успел к сеансу связи с адмиралом – завтракал.
– Да бузит, типа «чё за Шокальский? Кто таков? Почему не знаю?». А архипелаг предлагает назвать в честь царя, аккурат как в своё время до какого-то там года он и был назван. «Большевик» – в «Цесаревича Ляксея». Фигеть! Так и в судьбу и предопределённость поверишь7.
– Да и по барабану бы… – отмахнулся кэп.
– Путаница только будет, если совместные хождения и планирования тут будут в дальнейшем. Мы ж привыкли к прежним названиям. Кстати, не знаешь, кто такая Ольга Николаевна? Зиновий намерен в честь неё остров Крупской переименовать.
– Пёс его знает…
– По-моему, жёнушку его так звали, – вмешался Шпаковский, – я вчера проштудировал биографию нашего адмирала.
– Во как. Стало быть, и себя не забыл… умник.
– Похрен. Хоть горшком назови, только в печь не ставь, – всё так же неожиданно покладисто реагировал Черто́в. – Меня сейчас больше льды в Лаптевых волнуют. Ох, и намучаемся.
– Это да!
Вот тут и пригодилась вся учёба-тренировка в Карском море… и «на» и «по» и «через».
На полуметровом льду…
По битому, сплоченному…
Через торосы и перемычки.
А ещё и «в» – в разных режимах. Так как совместное маневрирование боевых и грузовых судов имеют свои нюансы и сложности.
Разведку провели с особой тщательностью, не ограничившись дистанционным промером толщины ледяного покрова. Приходилось, как говорится, «ручками-ножками» – с посадкой вертолёта на поверхность. При боковом ветре, когда «вертушку» предательски сносит над сплошным белым полем, где и глазу зацепиться не за что, да при поднявшейся снежной пы́ли от молотящих винтов – та ещё задачка.
Для ориентира кидали вымпел, а то и вовсе прихваченные для такого дела старые автомобильные покрышки.
А иногда вообще делали виртуозный финт без посадки – пилотяга ставил «Миля» на одно колесо, на лёд, без выключения двигателя, в режиме зависания. Парни-гидрологи прямо из грузового отсека делали промер, давали отмашку-добро – дело сделано, и Шабанов уводил машину к следующей точке. Ну и конечно, без джипиэсов-глонассов летали по счислению, с помощью компаса и секундомера, естественно, греша в общей навигационной точности на десяток миль.
Что пока было не критично – Новосибирские острова подкорректируют.
Упала температура, стекля окна ходовых рубок узорами. Мороз теснил туманы. Ветер дул умеренный, сухой, морозный, колючий. Северный. Тем не менее весь опыт «ледорубщиков» говорил, что в восточной части моря Лаптевых обстановка обещает быть полегче. Даже с оглядкой на более холодные температуры нынешнего века.
Так что прихватить хоть какой-то участок «Великой Сибирской полыньи» всё же рассчитывали8.
Формировали караван несколько в иной ордер (порядок следования) – «черноморцев» объединили и поставили за двумя «бородинцами», которые должны были «трамбовать» за ледоколом дорогу, дабы льдины не успевали заползти в ледовый канал. «Ослябя» так и оставался концевым.
Протяжённость моря Лаптевых (кстати, в это время носящего имя Норденшёльда) с запада на восток, а в нашем случае от выхода из пролива Шокальского до ориентировочной точки – траверза острова Котельный архипелага Новосибирские острова, чуть меньше тысячи километров9.
Пролив Шокальского (хрен тебе, Зиновьишко, привычней нам именно так) форсировали достаточно легко, вышли в море Лаптевых и там сразу как-то с ходу прогрызли с десяток-полтора миль. А потом началась мутотень со всеми «прелестями» прохождения в тяжёлых льдах.
Выше к норду действительно лежали паковые льды. Но и к югу спускаться смысла не было – ледяное покрытие тоньше не становилось. А так хоть можно было сократить путь высокими широтами.
Шли тяжело, делая порой каких-то десять навигационных миль за все те же десять часов, так как даже это, несравнимое с паком ледяное поле оказало достойное сопротивление.
Искали слабины (незаметные трещины между ледяными полями) и двигались по их кромкам, зигзагами, чуть ли не петляя.
Были и совсем напряжённые моменты: случались облипания судов (адгезия), когда по бортам судов образовывалась снежная «борода», как свинцовым грузом стопорящая движение.
Однажды «Ямалу» пришлось покидать своё место в ордере и выкалывать изо льда завязший концевой броненосец, включая пневмообмыв. А потом поочерёдно оббегать все корабли, так как те успевали застрять в ледовой каше.
Но в целом для «ямаловцев» шла, что называется, рутина… чуть морока, а где, конечно, и геморр. И то только из-за ответственности за идущих позади.
Для остальных же (следующих за ледоколом «новичков») реальный напряг. Мандраж.
И скребло кому-то по ушам-мозгам-по сердцу, когда скребло по борту. Особенно тем, кто не с верхотуры мостика на вахте, а сидел непосредственно «за стенкой», слыша весь ледовозубовный скрежет эхом от переборки к переборке.
Ледовую разведку снова проводили лишь беспилотниками, гоняя их и в хвост, и… в крылья, и… в электронную начинку. Вот в один из таких полётов техника, наконец, взбунтовалась – случилось происшествие, имевшее знаковое продолжение, которое оклемавшийся в психическом плане Шпаковский прокомментировал: «Не одна я в поле кувыркалась, не одной мне ветер… дул!»