Приводной сигнал, по которому ориентировался Ашер, быстро нарастал. Чтобы попасть в мой купол, думал он, ей пришлось преодолеть этот склон. Ей пришлось подниматься в гору, потому что я не захотел приподнять свою задницу. Я заставил больную девушку карабкаться по круче с полными руками посуды и продуктов. Лизать мне горячие сковородки до скончания веков. Но еще не поздно все исправить, думал он. Ях заставил меня отнестись к ней серьезно, ведь я не принимал ее всерьез, не принимал, и все тут. Вел себя так, словно она не больная, а только притворяется. Рассказывает сказки, чтобы привлечь к себе внимание. Ну и как же это характеризует меня? – вопросил он себя. Ведь я не мог не понимать, что ничего она не симулирует, а и вправду больна, тяжело больна. А я лег себе и спокойно уснул. А пока я спал, эта девушка готовилась умереть.
А затем он снова подумал о Яхе и расстроился окончательно. Восстановить аппаратуру будет не так уж и трудно, думал он. Аппаратуру, которую он сжег. Всего-то и нужно будет, что связаться с базовым кораблем и сообщить им, что все тут у меня сгорело. А что до пленок, то Ях обещал их восстановить, и нет никакого сомнения, что он сумеет это сделать. Но мне будет нужно вернуться в этот купол и снова в нем жить. А как я смогу там жить? Я не смогу там жить. Это никак невозможно.
У Яха есть на меня виды, с ужасом подумал Ашер. Он может принудить меня к чему угодно.
Райбис приняла его с полным безразличием; на ней был тот самый синий халат, и она все еще комкала в руке носовой платок, глаза у нее были красные и подпухшие.
– Заходи, – сказала она, хотя Ашер был уже в куполе. – Я тут как раз про тебя думала, сидела и думала.
На кухонном столе стоял пузырек с таблетками. Полный.
– А, это, – отмахнулась она. – Бессонница, вот я и думала, не принять ли снотворное.
– Убери их, – приказал Ашер.
Райбис беспрекословно встала и отнесла пузырек в ванную.
– Я должен перед тобой извиниться.
– Да не за что тут извиняться. Ты хочешь пить? И вообще, сколько сейчас времени? – Райбис взглянула на стенные часы. – Да, в общем, это не важно, все равно я не спала и ты меня не разбудил. Тут сейчас передают какую-то телеметрию. – Она кивнула в сторону пульта; мигающие лампочки показывали, что идет прием.
– Да я не про то, – смущенно сказал Херб Ашер. – У меня были баллоны с воздухом.
– Я знаю, они же у всех есть. Садись, а я заварю чай. – Райбис принялась копаться в кухонном ящике, из которого лезло наружу все его содержимое. – Где-то тут были пакетики.
Только сейчас он заметил, что творится в ее куполе. Это был чистый кошмар. Грязные тарелки, кастрюли и миски и даже стаканы с плесневелыми объедками, во всех углах грязная одежда, мусор и грязь, грязь, грязь… Он хотел было предложить свою помощь в уборке, но не стал, опасаясь, что это будет невежливо. А Райбис двигалась очень медленно, с очевидным трудом, и Ашера вдруг осенило, что ее болезнь куда тяжелее, чем мог он подумать.
– У меня тут полный свинарник, – вздохнула Райбис.
– Ты очень устала, – отвел глаза Ашер.
– Устанешь тут, когда все кишки наружу выворачивает по несколько раз на дню. Ну вот, нашелся пакетик, только… вот же зараза, он уже пользованный. Я их завариваю, а потом подсушиваю. Если сделать так один раз, то все нормально, но иногда я забываю и раз за разом завариваю один и тот же пакетик. Я все-таки постараюсь найти свежий, – сказала она, продолжая копаться в ящике.
На экране телевизора яростно пульсировал огромный, налившийся кровью пузырь.
– Что это ты тут смотришь? – спросил Ашер, отводя глаза от мультипликационного ужастика.
– Сейчас там должен быть новый сериал, он как раз вчера начался. «Величие…», вечно я все забываю. Кого-то или чего-то. Очень интересно, только они там почему-то все время бегают.
– Ты любишь сериалы? – спросил Ашер.
– Одной сидеть скучно, а так все-таки компания.
Кровавый пузырь исчез, сменившись кадрами сериала, и Ашер прибавил звук. Бородатый старик, на редкость волосатый старик, сражался с двумя лупоглазыми пауками, явно вознамерившимися откусить ему голову.
– А ну, уберите от меня свои долбаные мандибулы! – орал старик, размахивая руками.
Экран зажегся вспышками лазеров; Херб Ашер вспомнил сожженную аппаратуру, вспомнил Яха, и неясное предчувствие сжало его сердце.
– Если ты не хочешь смотреть… – начала Райбис.
– Да не в этом дело. – Следовало рассказать ей про Яха, но Ашер не знал, как к этому подступиться. – Со мной тут случилась одна история. Меня разбудило нечто непонятное. – Он потер слипающиеся глаза.
– Я расскажу тебе, что там было раньше, – предложила Райбис. – Элиас Тейт…
– Какой еще Элиас Тейт? – прервал ее Ашер.
– Бородатый старик. Теперь я вспомнила, как называется эта передача. «Величие Элиаса Тейта». Элиас попал в руки – хотя у них, конечно же, нет никаких рук – гигантских муравьев с Синхрона-Второго. У них там есть матка, жутко злобная, и звать ее… я забыла. – Райбис на секунду задумалась. – Худвиллуб вроде бы. Ну да, именно так. И эта самая Худвиллуб хочет смерти Элиаса Тейта. Она очень мерзкая, ты это сам увидишь. И глаз у нее только один.
– Подумать только, – лицемерно ужаснулся Ашер, которого эта история ничуть не заинтересовала. – Райбис, я хочу тебе все-таки рассказать.
Однако Райбис его не слышала – или не хотела слышать.
– Так вот, – продолжала она, захлебываясь словами, – у Элиаса есть этот самый его друг Элайша Маквейн, они очень близкие друзья и всегда выручают друг друга. Это ну вроде как… – Она скользнула взглядом по Ашеру. – Вроде как ты и я, мы же помогаем друг другу. Я приготовила тебе обед, а ты сюда пришел, потому что начал обо мне беспокоиться.
– Я пришел, – сказал Херб Ашер, – потому что мне было приказано.
– Но ведь ты же беспокоился.
– Да, – кивнул он.
– Элайша Маквейн младше Элиаса, гораздо младше. Он очень симпатичный. Как бы там ни было, Худвиллуб хочет, чтобы…
– Меня послал Ях, – оборвал ее Ашер.
– Куда послал?
– Сюда.
В его ушах отдавались удары пульса.
– Правда? Ну надо же. Так вот, эта Худвиллуб, она очень красивая. Она должна тебе понравиться. Я в том смысле, что тебе понравится ее внешность. Я сбивчиво говорю и сейчас попробую объяснить тебе получше. Так вот, физически она очень привлекательна, а духовно – полное ничтожество. И она воспринимает Элиаса Тейта как нечто вроде своей экстернализированной совести. Ты с чем будешь чай?
– Так ты слышала… – начал он и бессильно замолк.
– С молоком? – Райбис изучила содержимое своего холодильника, достала коробку молока, налила молоко в чашку, попробовала его и скривилась. – Прокисло. Вот же черт, – сказала она, выливая молоко в раковину.
– Я пытаюсь рассказать тебе очень важную вещь, – сказал Ашер. – Бог моей горушки разбудил меня посреди ночи и сказал, что с тобой творится неладное. Он сжег половину моей аппаратуры, а к тому же постирал все записи Линды Фокс.
– Ты можешь заказать их еще раз, базовый корабль не откажет. А почему ты так смотришь? – добавила Райбис и проверила пальцами пуговицы своего халата. – У меня что, не все в порядке?
Халат-то твой в порядке, подумал Ашер, а вот насчет головы дело темное.
– Сахар? – предложила Райбис.
– Да, спасибо, – кивнул Ашер. – И я должен известить командира базового корабля, это очень серьезное дело.
– Извести, – поддержала его Райбис. – Свяжись с командиром и сообщи ему, что с тобою беседовал Бог.
– А можно мне воспользоваться твоей аппаратурой? Заодно я доложу, что моя аппаратура сгорела. Это послужит хорошим доказательством.
– Нет, – качнула головой Райбис.
– Нет? – изумился Ашер.
– Это индукция, а любое индуктивное рассуждение чревато ошибками. Нельзя определять причины по следствиям.
– Что это ты там несешь?
– Фактически ты заявляешь: «У меня сгорела аппаратура, значит, Бог существует», но такая логика совершенно порочна. Вот смотри, я распишу тебе это в символической форме. Если, конечно, найду свою ручку. Помоги мне искать, она такая красная. В смысле ручка красная, а чернила в ней черные. Это потому, что я…
– Слушай, стихни ты хоть на минуту. Хоть на одну-единственную долбаную минуту. Чтобы я мог подумать. Хорошо? Ты сделаешь мне такое одолжение?
Ашер с удивлением обнаружил, что его голос поднялся почти до крика.
– Там снаружи кто-то есть, – сказала Райбис, указывая на торопливо моргавший индикатор. – Какой-нибудь клем ворует мой мусор. Я держу весь свой мусор снаружи. Это потому, что…
– Давай-ка запустим клема сюда, и я ему все расскажу.
– О чем расскажешь? О Яхе? Давай. И они тут же облепят твою горушку, начнут приносить там жертвы, будут денно и нощно молиться Яху и советоваться с ним по всем вопросам, и ты не будешь знать ни минуты покоя. Ты не сможешь больше лежать на своей койке и слушать Линду Фокс. Ну вот, наконец-то закипело.
Райбис поставила на стол две чашки и налила в них кипяток. Ашер набрал номер базового корабля и уже через секунду услышал отзыв дежурного контура.
– Я хочу, – сказал он, – доложить о контакте с Богом. Мой доклад предназначен командиру лично, и только ему. Около часа назад со мной беседовал Бог. Туземное божество по имени Ях.
– Секундочку. – Долгая пауза, а затем дежурный контур спросил: – А это, случаем, не фэн Линды Фокс? Станция пять?
– Да, – подтвердил Ашер.
– У нас имеется запрошенная вами видеозапись «Скрипача на крыше». Мы пытались передать ее на ваш купол, однако обнаружили, что ваша приемно-передающая аппаратура вышла из строя. Мы известили об этом ремонтников, они прибудут к вам в самое ближайшее время. В записи участвовала первоначальная труппа, в том числе Тополь, Норма Крейн, Молли Пайкон…
Ашер почувствовал, что Райбис дергает его за рукав.
– Подождите минуту, – сказал он дежурному контуру и повернулся к Райбис: – В чем дело?
– Там снаружи человек, я его видела. Нужно что-то делать.
– Я перезвоню, – сказал Ашер в микрофон и прервал связь.
Райбис включила наружные прожекторы, и Ашер увидел в иллюминатор странную фигуру – человека, одетого не в стандартный скафандр, а в нечто вроде мантии – очень тяжелой мантии – и кожаный передник. Его грубые сапоги выглядели так, словно их много раз чинили, и даже шлем у него был какой-то допотопный.
А это-то что за чучело? – спросил себя Ашер.
– Слава богу, что я тут не одна, – сказала Райбис, доставая из прикроватной тумбочки пистолет. – Я его застрелю. Позови его через матюгальник, чтобы зашел, а потом постарайся не лезть под пули.
Ну вот, подумал Ашер, все посходили с ума.
– Да зачем это? – спросил он вслух. – Не пускай его, да и дело с концом.
– Хрен там с концом! Он просто будет ждать, пока ты уйдешь. Скажи ему, чтобы зашел внутрь. Если мы сразу его не прикончим, он меня изнасилует, а потом нас обоих убьет. Ты что, не понимаешь, кто это такой? А я понимаю, я догадалась по этому балахону. Это бродячий дикарь. Да тебе хоть известно, что они такое, эти бродячие дикари?
– Я знаю, кто такие бродячие дикари.
– Они бандиты! – взвизгнула Райбис.
– Они отступники, – поправил ее Ашер. – Они не хотят жить в куполах.
– Бандиты, – сказала Райбис и сняла пистолет с предохранителя.
Ашер уже не знал, смеяться ему или плакать. Воинственная, пылающая негодованием Райбис стояла напротив двери шлюза, на ней были синий купальный халатик и пушистые тапочки, в жидких волосах торчали бигуди.
– Я не хочу, чтобы он здесь ошивался! – орала она. – Это мой купол! Если ты ничего не сделаешь, я свяжусь с базовым кораблем, и пусть они присылают сюда копов.
– Эй ты, – сказал Ашер, включив микрофон внешних динамиков.
Бродячий дикарь поднял голову, зажмурился от слепящего света прожекторов, заслонил глаза, а затем помахал рукой в направлении иллюминаторов и широко ухмыльнулся. Густо обросший волосами старик с морщинистым, задубевшим от ветра и холода лицом, он смотрел прямо на Ашера.
– Кто вы такой? – спросил Ашер.
Губы старика зашевелились, но Ашер ничего не услышал – внешние микрофоны то ли были выключены, то ли вообще не работали.
– Не стреляй в него, пожалуйста, ладно? – сказал он, повернувшись к Райбис. – Сейчас я пущу его внутрь. Мне уже в общем понятно, кто он такой.
Райбис медленно, словно с некоторым сомнением, поставила пистолет на предохранитель.
– Заходите, – пригласил Ашер. Он включил механику шлюза, изолирующая мембрана упала в пазы, бродячий дикарь шагнул вперед и исчез в переходном отсеке.
– Так кто он такой? – спросила Райбис.
– Элиас Тейт.
– А-а, так, значит, этот сериал совсем и не сериал. – Райбис повернулась к экрану телевизора. – Психотронная передача информации, вот что это было. Что-то тут перепуталось с программами и кабелями. И вообще как-то все странно, мне казалось, что эта передача идет уже очень давно.
Перепонка вспучилась, лопнула, и в купол вошел Элиас Тейт, лохматый, седой и очень довольный, что попал с леденящего холода в тепло. Он стряхнул с себя метановые снежинки, снял шлем и начал высвобождаться из длинного, тяжелого балахона.
– Ну как ты тут? – спросил он у Райбис. – Получше? Этот осел, он хорошо о тебе заботился? Если нет, его задницу ждут большие приключения.
Вокруг Тейта, как вокруг ока бури, завивался холодный ветер.
– Да, я новенький, – сказал Эммануил девочке в белом платье. – Только я не понимаю, где я.
Бамбук шелестел, дети играли. Мистер Плаудет смотрел на мальчика и девочку.
– Ты знаешь меня? – спросила девочка.
– Нет, – сказал мальчик.
Он ее не знал, и все же она казалась знакомой. У нее было маленькое бледное лицо и длинные черные волосы. И глаза, подумал Эммануил. Очень древние глаза. Мудрые.
– Когда я родилась, еще не было океана, – еле слышно сказала девочка. Она замолкла на момент, внимательно в него вглядываясь, чего-то ожидая, возможно – отклика, но в точности он этого не знал. – Я появилась в незапамятные времена, – продолжила девочка. – В самом начале, задолго до самоˆй Земли.
– Ты бы назвала ему свое имя, – укоризненно сказал мистер Плаудет. – Ведь нужно же представиться.
– Я Зина, – сказала девочка.
– Эммануил, – сказал мистер Плаудет, – это Зина Паллас[5].
– Я ее не знаю, – произнес Эммануил.
– Вы бы поиграли, покачались на качелях, – предложил мистер Плаудет, – а мы тут пока с мистером Тейтом поговорим. Ну, давайте. Идите.
Элиас подошел к мальчику, наклонился и гневно спросил:
– Что она только что сказала? Эта девочка, Зина, что она тебе сказала?
Эммануил молчал, он прожил со стариком всю свою жизнь и привык к его вспышкам.
– Я ничего не расслышал, – настаивал Элиас.
– Ты начинаешь глохнуть, – заметил Эммануил.
– Нет, – возмутился Элиас. – Это она понизила голос.
– Я не сказала ничего такого, что не было бы сказано давным-давно, – вмешалась Зина.
Элиас кинул на нее озадаченный взгляд.
– А кто ты по национальности? – спросил он ее.
– Пошли, – позвала Зина.
Она взяла Эммануила за руку и повела его прочь; они уходили в полном молчании.
– Это хорошая школа? – спросил Эммануил, когда взрослые остались далеко позади.
– Нормальная, только компьютеры допотопные. И еще правительство за всем здесь следит. Здешние компьютеры – это правительственные компьютеры, нужно все время об этом помнить. А сколько лет мистеру Тейту?
– Очень много, – сказал Эммануил. – Тысячи четыре, как мне кажется. Он уходит и снова возвращается.
– Ты уже видел меня раньше, – сказала Зина.
– Нет, не видел.
– У тебя пропала память.
– Да, – подтвердил Эммануил, удивленный, что ей это известно. – Элиас говорит, что она еще вернется.
– Твоя мама умерла? – спросила Зина. Эммануил молча кивнул. – А ты можешь ее видеть?
– Иногда.
– Подключись к отцовским воспоминаниям. Тогда ты сможешь быть с ней в ретровремени.
– Может быть.
– У него там все рассортировано.
– Я боюсь, – сказал Эммануил. – Из-за той аварии. Я думаю, они устроили ее нарочно.
– Конечно же нарочно, но им был нужен ты, даже если сами они этого не знали.
– Они могут убить меня теперь.
– Нет, – качнула головой Зина, – им ни за что тебя не найти.
– А почему ты это знаешь?
– Потому что я та, которая знает. Я буду знать для тебя, пока ты не вспомнишь, и даже потом я останусь с тобой. Ты всегда этого хотел. Я была при тебе художницей, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем твоим все время, веселясь на земном круге твоем, и когда ты завершил, моя первейшая радость была с ними.
– Сколько тебе лет? – спросил Эммануил.
– Больше, чем Элиасу.
– Больше, чем мне?
– Нет, – сказала Зина.
– Но ты выглядишь старше меня.
– Это потому, что ты забыл. Я здесь, чтобы помочь тебе вспомнить, но ты не должен говорить про это никому, даже Элиасу.
– Я все ему говорю.
– Только не про меня, – сказала Зина. – Не говори ему про меня, ничего не говори. Ты должен мне обещать. Если ты расскажешь про меня хоть кому-нибудь, правительство узнает.
– Покажи мне компьютеры.
– Да вот они, здесь. – Зина ввела его в большую комнату. – Их можно спрашивать о чем угодно, но они дают подстроенные ответы. Может быть, ты сможешь их перехитрить. Я люблю их перехитрить. В общем-то, они совсем глупые.
– Ты умеешь делать чудеса, – сказал Эммануил.
– Откуда ты знаешь? – улыбнулась Зина.
– Твое имя. Я знаю, что оно значит.
– Так это же просто имя.
– Нет, – сказал Эммануил, – Зина не просто твое имя. Зина – это то, что ты есть.
– Скажи мне, что это такое, – попросила девочка, – только очень тихо. Я это знаю, но если и ты это знаешь, значит, твоя память понемногу возвращается. Но только осторожно, государство все подсматривает и подслушивает.
– Только сперва ты сделай чудо, – попросил Эммануил.
– Они могут узнать, правительство может узнать.
Эммануил пересек комнату и остановился перед клеткой с кроликом.
– Нет, – сказал он, помолчав. – Не это. А есть тут какое-нибудь другое животное, каким ты смогла бы быть?
– Осторожнее, Эммануил, – остерегла его Зина.
– Или птица, – предложил Эммануил.
– Кошка, – сказала Зина. – Подожди секунду. – Она постояла, беззвучно шевеля губами, и вскоре в комнату вошла серая полосатая кошка. – Хочешь, я буду этой кошкой?
– Я хочу сам стать кошкой, – сказал Эммануил.
– Кошка когда-нибудь умрет.
– Ну и пусть себе умирает.
– Почему?
– Для того они и созданы.
– Был такой случай, – сказала Зина, – когда теленок, которого собирались зарезать, прибежал для защиты к рабби и спрятал голову между его коленями. «Уходи! – сказал рабби. – Для того ты и создан». В смысле, что ты создан, чтобы быть зарезанным.
– А потом? – заинтересовался Эммануил.
– Бог подверг этого рабби долгим и тяжким страданиям.
– Понимаю, – кивнул Эммануил. – Ты меня научила. Я не хочу быть кошкой.
– Тогда кошкой буду я, – сказала Зина, – и она не умрет, потому что я не такая, как ты.
Она наклонилась, уперев руки в колени, и стала общаться с кошкой. Эммануил стоял и смотрел, и через некоторое время кошка подошла к нему и попросила разрешения с ним поговорить. Он взял ее на руки, и кошка тронула лапкой его лицо. Она рассказала ему лапкой, что мыши очень докучливы, но она не хочет, чтобы их совсем не стало, потому что кроме докучливости в них есть и нечто увлекательное, и увлекательного в них больше, чем докучливого, и кошка постоянно ищет мышей, хотя она их и не уважает. Кошка хочет, чтобы были мыши, – и в то же время кошка презирает мышей.
Кошка сообщила все это мальчику лапкой, положенной на его щеку.
– Понятно, – сказал Эммануил.
– Так ты знаешь, где сейчас мыши? – спросила Зина.
– Ты кошка, – сказал Эммануил.
– Ты знаешь, где сейчас мыши? – повторила Зина.
– Ты что-то вроде машины, – сказал Эммануил.
– Ты знаешь…
– Тебе придется поискать их самостоятельно.
– Но ты же можешь мне помочь. Ты можешь гнать их в мою сторону.
Девочка приоткрыла рот и оскалила зубы, Эммануил рассмеялся.
Лапка, лежавшая на его щеке, передала ему еще одну мысль – что в здание вошел мистер Плаудет. Кошка слышала его шаги. Опусти меня на пол, сказала кошка.
Эммануил опустил кошку на пол.
– Так есть тут где-нибудь мыши? – спросила Зина.
– Перестань, – сказал Эммануил. – Здесь мистер Плаудет.
– О, – кивнула Зина.
– Я вижу, ты нашел нашу Дымку, Эммануил, – сказал мистер Плаудет, входя в комнату. – Хорошая животинка, правда? Зина, что это с тобой? Что ты так на меня уставилась?
Эммануил рассмеялся – Зине было очень трудно выпутать себя из кошки.
– Осторожнее, мистер Плаудет, – сказал он, продолжая смеяться. – Зина может вас оцарапать.
– Ты хотел сказать «Дымка», – поправил его мистер Плаудет.
– Мой мозг повредился, но все же не настолько. Я… – Эммануил замолчал, потому что так ему велела Зина.
– Понимаете, мистер Плаудет, – сказала Зина, – у него не очень-то ладится с именами.
После многих стараний ей удалось выпутаться из кошки, и теперь крайне озадаченная Дымка неуверенно шла к двери. Для кошки было совершенно непостижимо, как и почему она находилась в двух разных местах одновременно.
– Эммануил, ты помнишь, как меня звать? – спросил мистер Плаудет.
– Мистер Болтун, – сказал Эммануил.
– Нет, – улыбнулся мистер Плаудет и тут же добавил, нахмурившись: – Хотя в чем-то ты и прав. По-немецки «плаудет» значит «болтает», «эр плаудет» значит «он болтает».
– Это я ему рассказала, – поспешила вмешаться Зина. – Насчет вашей фамилии.
Когда мистер Плаудет ушел, Эммануил спросил у девочки:
– А ты можешь призвать колокольчики для плясок?
– Конечно, – кивнула она и тут же покраснела. – Это был хитрый вопрос, с подковыркой.
– Но ты-то выделываешь всякие хитрости. Ты все время выделываешь всякие хитрости. Я бы хотел услышать колокольчики, только мне не хочется плясать. А вот посмотреть на пляски мне бы хотелось.
– Как-нибудь в другой раз, – пообещала Зина. – И получается, ты что-то все-таки помнишь. Раз ты знаешь про пляски.
– Мне что-то припоминается. Я просил Элиаса показать мне моего отца, сводить меня туда, где он лежит. Я хочу посмотреть, как он выглядит. Может получиться, что если я его увижу, то сумею вспомнить куда больше. А так я видел только его снимки.
– Ты хочешь от меня и другое, – сказала Зина. – Тебе нужны от меня и другие вещи, нужны даже больше, чем пляски.
– Я хочу узнать про твою власть над временем. Я хочу посмотреть, как ты заставляешь время остановиться, а затем бежать в обратную сторону. Это лучший из всех фокусов.
– Я же говорила, что за этим тебе нужно обратиться к отцу.
– Но ведь ты же можешь это сделать, – не сдавался Эммануил. – Можешь прямо здесь и сейчас.
– Могу, но не буду. Это повлияет на слишком многие вещи, и они никогда уже не вернутся к нормальному порядку. Как только они выбьются из ритма… Ладно, как-нибудь я это для тебя устрою. Я могу вернуть тебя назад, в до крушения. Только не знаю, стоит ли это делать, ведь тогда тебе придется пережить его снова, и это может тебе повредить. Ты, наверное, знаешь, что твоя мама была очень больна, я думаю, она все равно бы не выжила. А пройдет четыре года, и твоего отца разморозят.
– Ты точно это знаешь? – обрадовался Эммануил.
– Когда тебе будет десять лет, ты его увидишь. А сейчас он с твоей мамой, он любит возвращаться во время, когда впервые ее увидел. Она была страшной неряхой, и ему пришлось прибираться в ее куполе.
– А что это такое, «купол»? – спросил Эммануил.
– Здесь их не бывает, они специально для космоса. Для колонистов. Ведь это там, в космосе, началась твоя жизнь. Элиас тебе все это рассказывал, почему ты так плохо его слушаешь?
– Он человек, – сказал Эммануил. – Смертный.
– Нет, это не так.
– Он родился человеком, а затем я… – Эммануил помолчал, и к нему вернулся кусочек памяти. – Мне не хотелось, чтобы он умирал. Ведь правда мне не хотелось? И тогда я взял его к себе. Когда он и…
Он задумался, пытаясь сформировать в мозгу потерявшееся имя.
– Элайша, – подсказала Зина.
– Они все время ходили вместе, – продолжил Эммануил, – а потом я взял его к себе, и он послал часть себя Элайше, и поэтому он, в смысле Элиас, никогда не умер. Только это не настоящее его имя.
– Это его греческое имя.
– Так, значит, я все-таки что-то помню, – сказал Эммануил.
– Ты вспомнишь больше. Понимаешь, ты же сам установил растормаживающий стимул, который в нужный момент напомнит тебе все прежнее. И ты единственный, кому известен этот стимул. Даже Элиас и тот его не знает. И я не знаю, ты скрыл его от меня, когда ты был тем, чем ты был.
– Я и сейчас есть то, что я есть, – сказал Эммануил.
– Да, – кивнула Зина, – но с той оговоркой, что у тебя нарушена память. А это, – добавила она рассудительно, – не совсем одно и то же.
– Пожалуй что нет, – согласился мальчик. – Но ты же вроде сказала, что поможешь мне вспомнить.
– Есть разные виды воспоминания. Элиас может сделать так, чтобы ты кое-что вспомнил, я могу сделать, чтобы ты вспомнил больше, но только твой собственный растормаживающий стимул может сделать тебя тем, чем ты был. Это слово… наклонись поближе, потому что никто, кроме тебя, не должен его слышать. Нет, уж лучше я его напишу.
Зина взяла с ближайшего стола листок бумаги, карандаш и написала одно-единственное слово: HAYAH.
Глядя на это слово, Эммануил почувствовал, что к нему возвращается память, но она вернулась лишь на какую-то наносекунду и тут же – почти сразу – исчезла.
– Хайах, – сказал он, еле шевеля губами.
– Это священный язык, – пояснила Зина[6].
– Да, – кивнул Эммануил, – я знаю.
Это был иврит, сложное слово на иврите. Слово, от которого произошло Божественное Имя. Его охватило глубокое, сокрушительное благоговение, а еще он испугался.
– Не бойся, – сказала Зина.
– Мне страшно, – объяснил Эммануил, – потому что я на мгновение вспомнил.
И тогда я знал, подумал он, кто я такой.
Но снова забыл. К тому времени как они с девочкой вернулись на школьный двор, он уже этого не знал. И все же – как ни странно! – он знал, что недавно знал, знал и тут же забыл. Это словно, думал он, у меня не один разум, а два, один на поверхности, а другой в глубинах. Поверхностный был поврежден, а глубинный сохранился. Однако глубинный разум не может говорить, он закрыт. Навсегда? Нет, придет день, и его освободит некий стимул. Стимул, мною же и придуманный.
И нет сомнений, что он не просто не помнит, а по необходимости. Будь он способен восстановить в сознании все прошлые события, всю их сущность, государство нашло бы его и убило. У этого зверя было две головы: религиозная, кардинал Фултон Стейтлер Хармс, и научная по имени Н. Булковский. Но это были тени, фантомы. Для Эммануила не являлись реальностью ни Христианско-исламская церковь, ни Научная Легация. Он знал, что кроется за ними, Элиас все ему рассказал. Но и не расскажи ему Элиас, он все равно бы знал – он мог опознать Врага всегда и везде, под любым обличьем.
А вот эта девочка, Зина, она ставила его в тупик. Что-то с ней было не так. И ведь она совсем не лгала, не умела лгать. Он не наделил ее способностью обманывать; ее главной, первейшей чертой была правдивость. Чтобы разрешить все сомнения, нужно было просто ее спросить.
А пока что он полагал ее зиной, одной из них – тем более что она призналась уже, что пляшет. Ее имя, без всяких сомнений, происходило от «Дзяна», приобретавшего иногда форму «Зина».
Он догнал девочку и тихо сказал ей на ухо:
– Диана.
Она мгновенно повернулась – и преобразилась. Нос у нее стал совсем другим, и на месте девочки появилась зрелая женщина в бронзовой маске, сдвинутой на лоб так, что было видно лицо, греческое лицо; что же до маски – это была военная маска. Маска Паллады. На месте Зины появилась Паллада. Но он знал, что ее суть не там и не там, что все это лишь обличья, лишь формы, ею принимаемые. И все равно военная маска выглядела впечатляюще. А затем этот образ поблек и исчез, никем, кроме него, не увиденный. Эммануил знал, что она никогда не покажет его прочим людям.
– Почему ты назвал меня Дианой? – спросила Зина.
– Потому что это одно из твоих имен.
– Как-нибудь этими днями мы сходим в Сад, – сказала Зина. – Чтобы ты посмотрел зверей.
– Мне бы очень хотелось, – обрадовался Эммануил. – А где он? Сад?
– Здесь, – сказала Зина.
– Я его не вижу.
– Это ты сделал Сад, – сказала Зина.
– А вот я ничего такого не помню.
У него болела голова, и он сжал ее ладонями. Подобно отцу, подумал Эммануил, он делал то же самое, что делаю я сейчас. Вот только он не был моим отцом.
У меня нет отца, сказал он себе. Его наполнила боль, боль одиночества, а потом вдруг Зина исчезла, а с ней и школьный двор, и сама школа, и город – исчезло все. Он попытался сделать так, чтобы оно вернулось, но оно не возвращалось, и никакого времени не проходило. Исчезло даже время, даже оно. Я совсем забыл, думал он, и потому, что я забыл, все исчезло. Даже Зина, его художница и радость, не могла теперь ему напомнить; он вернулся в бескрайнюю пустоту. По лику пустоты, по бескрайности, медленно прокатился низкий рокочущий звук. Тепло стало зримым – при таком преобразовании частоты тепло стало светом, вот только свет этот оказался тускло-красным, зловещим. Эммануил посмотрел на свет и увидел, что он уродлив.
Отец, подумал он. Ты не…
Его губы шевельнулись, формируя короткое слово: HAYAH.
И мир вернулся.