мне снилась птица,
мне никто не снится
в обычной сетке
рваных серых будней.
земля в воде,
стремящейся разлиться
по стертой коже
вызревшего студня.
среди воды —
короткий перешеек —
тонюсенькая ниточка
пунктира.
сжимала птица
в страхе лапы, шею
у самой кромки
маленького мира,
на самом крае
зыбкой ржавой суши…
и чернота ползла
в воде вуалью,
и горечь проросла
и въелась в душу,
а чернота росла
и так кристально
собою отражала
черный мир…
и позабыла птица привкус ветра —
в пространстве черноты немеет воздух…
и высохли серебряные слезы,
на оперенье проседь села фетром.
но взмах!
и распахнулись руки-крылья!
размах —
палитрой радужные перья!
и в этой яркой точке обнуленья
рассыпалось осколками бессилье.
и я смотрела молча, ниоткуда
на чистоту свободного полета,
на чудо сокровенного чего-то.
земля казалась крохотной и скудной.
искрились малахитовые перья
сверкали изумрудом руки-крылья!
мне снилась птица,
мне никто не снится,
безо́бразно
пространство пустоты.
мне снилась птица
уникальной красоты
и силы,
прорывающей границы.
и эта птица – Ты!
что-то больно заснеженный нынче апрель приключился…
это разве апрель, если воет метель волчицей?
и продуло всю душу, и уши, и шею, и даже ключицу!
неужели пучина путей и дорог вереница
до июня планирует снегом в ногах волочиться?
я мечтаю, как буду под куполом аквамаринном фаянса
на зеленой траве, распахнувшись душою, валяться,
тихо жмурясь от ласк и лучей золотого паяца,
арлекина небес, буду снова теплом окрыляться.
главное – только духовно не засоряться,
не засоряться духовно, духовно не засоряться…
не засоряться духовно, духовно не засоряться!
пусть несет ворох дней, что сутуло попрятали лица,
серых будней и сует седая до слез кобылица!
я ей вновь подчинюсь, приму правила, беспрекословно!
не замерзнуть бы только, не выцвесть,
не сжаться духовно!
через пальцы вода, через пальцы песок —
черной пудрой протертое время…
выцветают глаза, и в любимый висок
седины пробирается семя…
распростертое время… распахнута пасть,
только россыпью зубы-недели
выпадают и крошатся, черная масть
между искрами звездной метели.
и я слышу подкожным усилием хруст,
слышу шорох, шушуканье, гогот,
предвкушение, голод не кормленых уст
звук крадется ознобом под ворот…
колкий хохот упущенных дней…
звездоглазый твой лик, Водолей,
помилуй…
когда у порога такой
бессердечной до дна глубины
разрывается слой вслед за слоем
мерцанием сетчатым свет,
я слышу пределы своей
темно-синей кипучей страны.
в руках тишины,
в глазах тишины
дрожит в толщах вод предрассвет.
но блики утонут,
запнувшись о грани
и сколы такой глубины…
я – рыба, глазенки на выкате,
присосочки-губки – молчу!
а крылья свербят,
чешуи режут панцирность – чу!
кричу – то мне кажется только,
богат мир фантазий-причуд!
лечу, плавники мои – крылья!
я – рыба! смотрите – лечу!
никто не увидит, никто не поверит…
ни каплей, ни вздохом, ничуть!
мгновение канет
в гортани скитаний —
соль пищи утроб тишины…
полет неприкаян
полет обрекаем…
а жабры взлохмачены…
и крылья проглочены…
и сказки просрочены,
мечты не домечтаны,
молчанием схвачены,
останутся искрами,
что светятся ночью и
черпнет кто-то темной ладонью
из омута-рта глубины
и, может, слегка утолит свою жажду
соленой моей немотой…
в самых кончиках пальцев пульсирует колкая соль,
обжигает касание… вкрадчиво соприкасаюсь
с перламутром, сокрытым и сжатым
в ракушечник таинств.
мои руки – ветра и волны разгоняют бемоль.
взгляд открыт миллиардами лиц,
мириадами фетровых крыл
свод искрит и пестрит. нет границ!
сердце-кратер не может погаснуть,
пусть звучит оно эхом – бесчисленным омутом гласных.
шире! больше! до дна! до тончайшей черты немоты.
содрогнется реальность и скрипнет мурашками дверь…
послевкусие тайны растает до слова «бессмертна».
только нежность – всемерна, вселика,
до дрожи несметна,
без различий «вчера», «послезавтра», «когда-то», «теперь».
прорезь света окрасит прозрачную грань пустоты,
блики тонких сплетений из «я» неделимое с «ты».