Вите исполнилось пять лет, и ему подарили чудесную книгу с картинками. Там были нарисованы и какой-то бородатый старик с сетью в руках, и злобная старуха с корытом для стирки белья, и «тридцать три богатыря», и корабли. Но, главное, – везде было море. Мама читала Вите эти сказки, все было необычно и интересно, но самым необычным, все-таки, было море.
Море – это много, очень много воды. И вся она синего цвета, а по морю бегут волны с белыми завитками, и плавают корабли. Витя был только на реке, но воды там было мало, и была она тёмная, почти чёрная. Наверное, поэтому и называлась Черновой. И никаких кораблей там не было, даже лодок, и тех не было. Ни папа, ни мама никогда не видели моря, никогда не рассказывали о нём. Наверное, оно бывает только в сказках, или в каких-то дальних странах – так думал Витя.
В ванной комнате, где они мылись, а мама стирала на доске белье, он видел порошок. Назывался этот порошок «Синька». От крупинок порошка, попавших случайно в мокрую ванну, появлялись синие пятна. Вите пришла в голову мысль: «Надо набрать побольше воды и насыпать порошок». Он открыл кран и наполнил ванну наполовину. Насыпал порошок. И всё получилось, вода стала синяя, как на картинках в книге.
Витя пустил в ванну пластмассового кита, подаренного тётей Клавой, затем запустил и мыльницы. Двоюродная сестра – ровесница, гостившая у них, с интересом во всем участвовала. Если болтать в воде руками, то получались и волны, правда, небольшие и без гребешков. Но все это мало походило на настоящее море, не хватало простора. Корабликам – мыльницам некуда было плыть, они просто болтались вверх-вниз на рукотворных волнах. Да и самому хотелось плыть по морю, а не смотреть сверху вниз на кораблики.
Надо пустить воду в комнату, там места намного больше, решил он. Но вода из ванны постоянно вытекала в круглую железную решётку. Из белья, приготовленного для стирки, он взял платок и заткнул эту решётку. Вода сразу же стала прибывать. Витя с сестрой пошли готовить комнату к превращению в настоящее море. За спиной уже раздался шум воды, льющейся через край ванны. Во-первых, он закрыл дверь на кухню, чтобы воды набрать быстрее. Во-вторых, закрыл бельем и половой тряпкой дырки, через которые на первый этаж спускались коричневые трубы.
Вода уже растекалась ручейками по полу. Совсем как весной, когда они пускали самодельные кораблики, сделанные из дерева или коры сосны. Надо и ему приготовить свои корабли. В комнате были венские стулья, но они ему не понравились. Слишком тонкие и гнутые ножки, спинка тоже изогнутая – могут опрокинуться. И он принес из кухни две табуретки, для себя и сестры, которая помогала ему, как могла. Они уселись на табуретки, поставленные посредине комнаты, и стали ждать, когда же поднимется вода. Но вместо воды поднялась, точнее, прибежала, испуганная соседка с первого этажа.
– Витя, что у вас случилось? Да, у вас целое море воды!
Витя, как-то сразу догадался, что рассказывать о своем замысле не стоит.
– Мы купались в ванной, а кран закрыть не смогли.
– Господи, да ты ещё и синьку в воду опрокинул?
– Я случайно, тётя Зина. Не нарочно, просто так получилось.
Как же часто ему придётся в дальнейшем, отвечая на недоуменный вопрос взрослых, «Зачем? Ну, зачем ты это сделал?», прибегать к этим словам: «Случайно», «Не нарочно», «Так получилось». Но в душе он был доволен, пусть не до конца – поплавать не пришлось – но у него получилось. Ведь первыми словами тёти Зины были: «Господи, да у вас море воды!» Значит, он все-таки сделал море!
У Вити и его родителей появилась квартира, первая своя квартира в их жизни. Две комнаты, кухня и большой балкон. Дом был маленький, всего один подъезд и два этажа, но очень красивый, светло-желтый с выступающими наружу окнами в большой комнате и деревянными коричневого цвета балконами по краям дома. Рядом, слева и справа, стояли такие же новые недавно построенные дома. На три дома был общий просторный двор с деревянной оградой, отделявшей его от улицы. Места для игр хватало и во дворе. Но за домами были ещё дощатые сараи, где каждая семья хранила дрова и уголь, а кто-то даже заводил мелкую живность, кроликов или кур. Здесь можно было забраться на крышу, сверху было далеко видно вокруг, а потом спрыгнуть на сено или сугроб снега зимой.
А за сараями овраг, в нём потемневшая от времени почти черная городская баня, с задней стороны бани огромная куча угля и горячий котёл от паровоза, в нём греется вода. На гору угля можно было забираться и скатываться вниз. В этом же овраге стояла всегда закрытая кирпичная будка, рядом с ней два огромных бака, в которых булькала вода. По лесенкам можно подняться на бак и заглянуть в открытые люки. Было видно, что вода эта очень грязная и плохо пахнет. На узкой полоске земли между сараями и оврагом кто-то умудрился даже сделать небольшой огород и там, на грядках из навоза, росли огурцы. Всё это было так интересно, везде хотелось полазить, посмотреть: «Что это, из чего сделано и зачем?»
Наступила зима. Приехали бабушка с дедушкой. В Новокузнецке они по-прежнему жили в бараке, и были рады, что хотя бы у одной дочери появилась своя квартира, и можно приезжать к ней в гости. В новом доме Вите не нравилось только одно место, это низкое тёмное место под широкой лестницей, ведущей на второй этаж. Когда с улицы открываешь сначала одну дверь, потом вторую, то всегда кажется, что в темноте под лестницей кто-то сидит, и как только сделаешь ещё шаг, то «Он» на тебя набросится. Летом ещё ничего, на улице было светло, при открытой двери было не так страшно в подъезде. Но осенью темнеть стало рано, и, открыв дверь, он бежал как можно быстрее мимо этого страшного места, останавливаясь только на площадке между этажами. Хуже всего, что это место стало его постоянным сновидением, он боялся уснуть, а уснув, просыпался с криком. Вдобавок этот «Он» во сне приобрёл конкретные черты, а именно «Чёрта». О нём он узнал из сказок, которые читали в детском саду, там же увидел его на картинках. И хотя «Чёрт» был маленький, но противный как крыса. Крыса тоже маленькая, ясно, что тебя не съест, ты же больше её, а все равно жутко делается от её усов и зубов, особенно когда неожиданно днём выскочит из сарая. А если вечером, в темноте?
Дедушка появился у них вовремя. Он подарил коробочку с шашками, а доска для игры подошла от шахмат, которые у них были, только играть в них он не умел. Дедушка объяснял так:
– Играть просто, ходи по клеточкам наискосок и перепрыгивай через чужие пешки, если за ней есть свободная клеточка. Перепрыгнул – убирай её с поля, ты как будто её «съел» или «срубил». Кто все чужие «срубит» тот и выиграл!
Витя быстро понял правила игры, стал с дедушкой играть. Всё просто, вот только никак не удавалось «съесть» больше, чем дедушка.
Самое главное, он избавил его от кошмарного наваждения. Мама поделилась с дедушкой своей тревогой:
– Папа, Витя плохо спит, постоянно одно и то же снится, «Чёрт» под лестницей.
– Ничего страшного, со всеми бывает. Подойди-ка ко мне!
Витя подошёл, дедушка положил ему ладонь на голову и начал тихим спокойным голосом говорить непонятные слова:
– Отче наш, иже еси ….
Повторил эти слова три раза, погладил по голове и сказал:
– Не бойся, Бог с тобой! Больше ничего не будет.
И действительно, больше ему этот страшный сон никогда не снился.
В воскресенье Витя пошёл с бабушкой во двор на прогулку. Взяли санки, чтобы покататься в овраге как с деревянной горки в детском саду.
Когда зашли за сарай, то на месте огорода увидели домик. Настоящий домик с дверью и крышей, только домик белый, и не из бревен, а из снежных шаров, так похожих на брёвна.
– Какой чудесный домик, как в сказке – подумал Витя, и вошёл в него. Там было два окошечка, правда без стёкол, и одна лавочка из снега, покрытая льдом. Витя никогда такого не видел:
– Бабушка, а чей этот домик, кто в нём живёт?
– Это ледяная избушка, зимой живут в ней разные зверушки!
– Какие зверушки?
– Зайчики.
– А где они, почему не видно?
Несмотря на малый возраст, Витя был очень недоверчив. Бабушке пришлось придумывать доказательства:
– Они людей очень боятся, не все же люди хорошие, есть и плохие, поэтому днём прячутся. Но можно проверить, живут здесь зайчики или нет.
– А как?
– Давай вернёмся домой за морковкой.
Они сходили домой, взяли две морковки и положили их внутри на лавочку.
На следующий день Витя бегом помчался к избушке. Морковок не было. Значит правда – зайчики здесь живут!
Витя ходил в детский сад. В первый раз мама просто сказала: «Завтра пойдем в детский сад, теперь будем ходить на работу вместе». Что такое детский сад Витя знал, мама работала там воспитательницей.
Он обрадовался, как хорошо, целый день с мамой. Но всё оказалось не так просто, как он себе представил.
Когда пришли в сад, мама отвела его в комнату, подвела к высокой темноволосой женщине и сказала: «Эта Тамара Александровна, твоя воспитательница, надо её слушаться и делать всё, что она говорит!». Пошла к двери, открыла её и… исчезла! Он бросился её догонять: «Мама, мама…!». Догнал в коридоре, схватил за халат. Мама отцепила его руки и строгим голосом сказала: «Запомни, здесь я не мама, а Лидия Васильевна. Не бегай за мной, не хватай за юбку!». Это внушение ей приходилось повторять потом не один раз. Снова отвела его в комнату, а сама пошла в свою группу. Несколько дней он всё-таки бегал за ней, плакал, особенно не выдерживал, когда встречал на прогулке или в раздевалке. Потом привык, но в душе осталось недоброе чувство к детскому саду, не понимал он этих требований: «Зачем заставляют притворяться, зачем заставляют маму называть Лидией Васильевной?».
Конечно, в детском саду было много игрушек, каких у него не было, и быть не могло. Нравились сказки, которые им читали воспитательницы, особенно волшебные с приключениями, нравились утренники и подарки на Новый год, когда единственный раз в году им давали диковинные мандарины. Летом их вывозили на дачу в сосновый бор. Сначала отправляли на дачу вещи. Приезжал грузовик, в кузов грузовика складывали матрасы, одеяла, простыни, кастрюли, горшки. Вся эта кутерьма будоражила воображение, особенно, когда ехали в первый раз. Машина увозила все вещи и возвращалась за детьми. В кузове были скамеечки, на них садились дети, воспитатели и нянечки по бокам, ближе к бортам. Жить в лесу было здорово, сколько животных он увидел впервые в жизни именно там, на даче.
Но за все эти блага, игры и вкусную еду, приходилось расплачиваться – выполнять режим! Особенно не нравилось спать днём, или, хотя бы, лежать тихо и не разговаривать. Не нравилось и вставать рано утром, особенно зимой. Печка к утру остывала, пол и воздух в комнате холодные до того, что невозможно высунуть лицо из-под одеяла и встать голыми ногами на пол, а тебя будоражат: «Витя, просыпайся, вставай, надо в садик!». Темно, кажется, что ночь ещё не кончилась. Только редкие фигурки прохожих, бегущих в морозном тумане в сторону завода, подсказывают, что утро наступило. Тебя укутывают, заворачивают даже в шаль, но холод пробирается через нос, между варежкой и рукавом, через металл самодельных, сваренных из стальных прутьев санок. Согреваешься только во время завтрака, и так мучаются дети два месяца в году, пока стоят самые сильные морозы, по 30—40 градусов. Через три года, в старшей группе у него появились единомышленники. Началось всё с разговоров о том, как надоело ходить в детский сад. Им не нравилось рано вставать, особенно зимой, не нравилось ходить парами за ручку. Хотелось простора, самими придуманных игр во дворах. К лету уже начали думать, что же сделать, чтобы в сад не ходить. Сначала пришла в голову мысль – заболеть! Ведь когда они болели – их оставляли дома. Но сразу поняли, что болеть долго, да ещё всем вместе, не получится. Тогда Витёк предложил радикальный вариант: «Надо сад сжечь! Пока новый построят, мы уже в школу пойдем!» Школа была желанной, представлялась воротами во взрослую жизнь. Мишка принес из дома патрон, Витёк – спички. На прогулке набрали сухой травы и стали носить её в летний туалет.
Они представляли, как от сухой травы загорится порох в патроне, потом деревянный туалет, потом от туалета и здание детского сада – опыт разжигания костров и печек у всех был. Трава дымилась, но патрон не взорвался, да и мокрый обоссанный пол никак не разгорался. На их частые походы в туалет обратили внимание воспитатели. Затоптали тлеющую траву и привели всех к заведующей. Поставили в коридоре перед кабинетом, чтобы остальные дети видели, как они стоят, опустив головы. Быстро выяснили, кто принёс спички – Витёк сам сознался. Заведующая сбегала за прутиком и отстегала его по ногам. Он подпрыгивал, стараясь увернуться. Было больно и обидно, что все смотрят на него. Дома бьют, в садике тоже лупят. Не подумайте, что детей в детских садах тогда били. Но собственного сына кто запретит? Хорошо ещё, что и мать и воспитатели приняли это за обычное баловство со спичками. О далеко идущем замысле никто так никогда и не узнал
В том году, когда он перешёл в старшую группу, к ним снова приехала тётя Сима со своей дочкой Ларисой. Они тоже, как бабушка и дедушка, жили в Новокузнецке, только не в бараке на Рабочем посёлке, а в своём домике на ДОЗе. Тётя Сима была молодая, небольшого роста, как и мама, с кудрявыми светлыми волосами. У Ларисы волосы тоже были белые и вьющиеся, сразу было видно, чья она дочка. Тётя Сима была портниха, поэтому у неё и Ларисы было много нарядных платьев. С их приездом в доме зазвучали загадочные слова: крепдешин, креп-жоржет, панбархат, плиссе, гофре. Появилась новые вещи: швейная машинка, большие ножницы, сантиметр, листы с рисунками платьев, стопы каких-то бумаг странной формы. Приближался Новый год, тётя сделала ему костюм «Кот в сапогах», а Ларисе сшила костюм «Красная шапочка».
А одной тетеньке, заказчице, она сшила красивое платье из темно-синей ткани. Довольные, что с шитьём всё закончено, тётя и мама пошли в кино. Когда они ушли Витя стал рассматривать платье, которое висело на стуле. Цвет ему очень понравился, похоже на небо в сказке про Золотого петушка. Там ещё и белые блестящие звёзды были нарисованы. Вите захотелось и платье украсить такими звёздами. Но блестящей бумаги у них не было. В садике он видел, как делают снежинки. Сворачивают бумажки и надрезают, потом разворачивают и получаются снежинки. Он стал объяснять сестре:
– Платье как небо, надо его украсить звездочками, будет красиво как ночное небо.
Лариса, как всегда не возражала, слушала его как завороженная. Витя взял тётины большие ножницы, сжал в кулачок немного ткани и отрезал верхушку. Получилась дырочка. Постарался в стороны пустить лучики.
– Наделаем звезд, тёте не жарко в нём будет. Будет танцевать, а от звёздочек прохладно..
Три звёздочки он сделал вверху на спине и пять внизу на подоле.
– Красиво, да? – спросил он сестру. Та только кивнула головой.
Про платье тотчас забыли и стали делать поезд. Составили стулья один за другим – это были вагоны, а впереди табуретку – это паровоз. Витя стал машинистом, а Лариса пассажиром. У них в городе не было ни трамваев, ни автобусов. Но два раза в день ходил поезд до станции Белово. Витя уже ездил на поезде, знал, как гудит паровоз, как дежурный в форме бьет в колокол и даёт сигнал к отправлению, поэтому изображал всё натурально и очень громко. Время пролетело незаметно. Раздался шум на лестнице, защёлкал замок.
В прихожей мама и тётя Сима раздеваются, заглядывают в комнату:
– Господи, опять все стулья в кучу собрал! Кастрюля, сковорода? Зачем посуду в комнату притащил?
Мама обращалась только к Вите, знала, что все затеи идут только от него.
– Мы в поезд играли!
Как объяснить им, что без сковородки сигнал не подать? А без кастрюли будет тихо. Стали расставлять стулья вокруг стола, тётя взяла в руки платье, чтобы его расправить, и не поверила своим глазам, поднесла платье ближе к столу под абажур.
– Ох, боже, ой, не могу! – она присела на стул, – Лида, оно всё в дырках!
Мама подбежала к сестре, сразу стало понятно, кто поработал ножницами.
Сестры были подавлены, да просто раздавлены случившимся настолько, что забыли даже наказать виновника.
– Муж ей после войны из Германии ткань привёз, такую ни за какие деньги не найдёшь. Что делать, ума не приложу. Она материал столько лет хранила, все искала хорошую портниху. И вот нашла! Что ей скажу? Что мальчик порезал? Господи, так искромсал? Досталось и Ларисе.
– Ну, он-то мальчик, глупый. Ты же девочка! Тебе с детства твержу, что материал, выкройки – ничего нельзя трогать! Гляди, как он платье изуродовал, куда ты смотрела, почему ничего не сказала?
Лариса заплакала, что она могла сказать. Она была заворожена мальчишеской фантазий. Теперь же всё выглядело по-другому. Теперь видно, что это не звёзды, а просто дырки, причём не с лучиками, а с неровными краями. Витя подумал, что может всё из-за того, что ножницы очень большие и тяжёлые? Надо было маленькие взять? Была бы серебряная бумажка от шоколада, сделал бы звёзды из неё, наклеил на платье, и ничего бы не было. Что он мог сделать, если бумаги не было? Эх, так хорошо было, пока не пришли взрослые. Он видел небо и звёзды на платье, и Лариса тоже видела. А как они пришли, почему-то всё исчезло. Вот и с «морем» в прошлом году также получилось. Пока были одни с Ларисой, было настоящее «синее море», и корабли плавали, ещё немного и они бы на плотах поплыли. Но снизу прибежала соседка тётя Зина. И сразу вместо «синего моря» – лужи воды в комнате и ванной.
Родители поменяли квартиру. Из 2-комнатной мы переехали в 3-комнатную на той же улице Ленина, и я оказался в одном доме с «Проскурёй». Мы были знакомы и до этого – учились в одной школе – ну, а тут познакомились поближе, выпивали несколько раз вместе, да и городская компания была общая. В шестнадцать лет все мы пили уже стаканами, но его жадность на водку была безгранична. За эту жадность и способность выжрать немереное количество водки его, за глаза, называли «Прорвой». Напившись, он обязательно искал повод для драки, и если рядом никого подходящего не оказывалось, то шёл на людный перекресток и бил всех подряд, кто там проходил.
За эту привычку в 17 лет он и получил свой первый и, как оказалось, последний срок*. Но это случилось в следующем году, когда он уже совсем с катушек слетел. А в этом году, весной, произошло вот что. Выхожу я из подъезда, и вдруг, поравнявшись с тополем, слышу резкий непонятный звук и треск сломанной ветки. Поднял голову, оглядываюсь, тут раздался второй хлопок, снова треск сломанной ветки и хохот со стороны сарая:
– Ну, чё, собздел!? Не бойся, я поверх головы стрелял.
Подошёл к сараю, на крыше сидели «Проскуря» и «Вова-голубятник».
– Пистолет испытываю, – сказал «Проскуря».
Пистолет был самодельный с деревянной ручкой и стволом от мелкокалиберной винтовки.
– Витёк, ты завтра с утра чё делаешь?
– Да, ничё вроде.
– А школа?
– Как настроение будет, могу и не пойти, всё равно решил бросить.
– Слушай, пойдём завтра со мной. Пацаны с «татарского аула» моего кореша побили, ну я их побуцкал* немного. Они мне за мировую пол-ящика водки ставят.
– Чё, поддержка нужна?
– Не, на кого они прыгать будут? Просто завтра все наши заняты, только «Горник» и «Чёрный» могут пойти. Втроем мы десять бутылок и за день не осилим.
Городок наш небольшой, расположен на юге, только не Крыма, а Западной Сибири. Чисто географически интересен тем, что с одной стороны за сопками – черновая тайга, ель, сосна, пихты. В тайге малина, красная смородина, кедровый орех, колба*. Чуть ли не посередине города – согра*. А на север и восток от города начинается степь. В степи – ковыль, пасутся лошадки телеутов из Шанды, а в небе кружат ястреба-копчики, выглядывая емуранок* и полевых мышей. В центре города пара десятков двухэтажных кирпичных и деревянных домов, даже старая школа и клуб были сложены из чёрных от времени брёвен. От центра на окраины во все стороны: на юг к сопкам, к лесу на запад, на север до самой согры* и вокруг неё – разбежались избы; большая часть горожан жила в частных домах.
Мы были «центровые» – единственный кинотеатр, каток и клуб в центре – пройти мимо нас было нельзя, поэтому все, кто жил на окраинах, за речкой или в том же «татарском ауле», старались поддерживать с нами хорошие отношения. Тогда было не принято брать за «обиду» деньги. Да и просто прийти и забрать водку тоже некрасиво, ты же мировую пьешь! Пей, сколько сможешь, друзей приводи, это, пожалуйста. Вот «Прорва» и старался набрать собутыльников, чтобы водка не пропала!
Пришли мы на следующий день вчетвером. Хозяин был с другом, таким же чернявым парнишкой, как и он. Татары или казахи, как мне показалось. В Сибири много пришлого народа, и на национальность, на то, коренной ты или приезжий, никто особо внимания не обращает. Хозяин поставил на стол пару бутылок водки, как раз хватило на шесть неполных стаканов. Выпили, закусили варёными яйцами и солёными огурцами с луком.
Мы выпили до дна, а хозяева по глотку:
– Не, мы столько не можем!
– Пейте, как хотите, у каждого своя мера!
Познакомились, пообещали в будущем мир:
– Пацаны, ходите в город спокойно, кто будет приставать, скажете, что «Проскуря» за вас!
Способность пить лошадиными дозами придавала нам дополнительный авторитет. Прикончили вторую пару бутылок. Хозяин снял с плиты кастрюлю и выложил на блюдо внушительную горку небольших кусков мяса на косточках. После второго стакана разыгрался аппетит, накинулись на мясо. Вкусное, нежное, нежирное – курица, утка, или кролик? – не поймешь.
– Пацаны, а что за мясо? Кролики? – спросил «Проскуря».
– Дичь, мы же охотники!
До этого мы курили прямо в избе, а тут, изрядно окосев, решили выйти на улицу. За входной дверью чуть в стороне стоял эмалированный таз, доверху заполненный окровавленными головами и серыми шкурками.
– Вот сколько для вас вчера наловили!
Это были емуранки! И то ли от избытка водки, то ли от зрелища этих крысиных голов и серых шкурок, но всех троих моих друзей-хулиганов начало выворачивать наружу. Они стояли наполовину согнувшись, содрогаясь от желудочных спазмов, а на чёрную вскопанную для посадки землю в обратном порядке следовали: огурцы, яйца, лук, мясо. Азиаты молча улыбались, блевать после выпивки – считалось слабостью. Не можешь – не пей!
*Примечания:
1. Последний срок – в колонии «Проскуре» ночью перерезали горло.
2. Побуцкал – наказал за нарушение, побил немного.
3. Колба – дикий чеснок, черемша.
4.Согра – заросшее болото, болотистая равнина.
5. Емуранка – суслик.
Родители Миши Семёнова купили дом за рекой, поэтому в восьмом классе ему пришлось учиться в новой школе. Эта школа считалась лучшей в городе, её выпускники почти все поступали в институты, большинство поближе к дому, в Новокузнецк или Кемерово, чтобы не тратить больших денег на поездки домой, да и посылки с продуктами родители могли передавать с рейсовыми автобусами. Водители сочувствовали и студентам, и их родителям – со многими были знакомы – денег за это не брали. Кто-то уезжал и подальше, в Томск и Новосибирск, чтобы учиться в университетах. Да и класс для Миши мама выбрала получше, в нём не было отъявленных хулиганов. С одной стороны Мишке в этом классе нравилось, ребята спокойные, никто не пристает, не задирает. В прежней школе Чёрный его просто изводил на каждой перемене. Вот только комсорг в этом классе такие порядки установила, что учителям и классной руководительнице и делать было нечего.
Попробовал он один раз в начале учёбы комплимент со смыслом одной девчонке сказать – тут же эта Воробьева подскочила, уставилась своими голубыми глазками и давай его воспитывать: «Как тебе не стыдно, мы в классе скоро все будем комсомольцами! Ты, Миша, собираешься вступать?»
– Конечно, обязательно буду – а что другое он мог сказать, не дурак же, знал, как надо отвечать – вот только полугодие хорошо закончу.
– Раз собираешься быть комсомольцем, значит, уже сейчас должен относиться к девочкам как комсомолец, по-товарищески, без всяких пошлостей. Над другой бы все посмеялись, но смеяться над Воробьевой, над её искренней верой, никакого желания не было. Кто-то был в ней влюблен, кому-то она казалась просто симпатичной обычной девчонкой, но уважали её в школе все.
После новогодних каникул на школьной линейке зачитали очередной выговор Куприянову Виктору за поведение – появление в пьяном виде на новогоднем утреннике – и приказ о переводе из 8-го «В» в параллельный 8-й класс «Б». Новый год – новая жизнь? Да, этот 1963 год начался с резких изменений. Непривычно было смотреть на новую графу в расписании, после звонка идти на урок не вместе со старыми приятелями, а с другими учениками. Классы отличались не просто буквами, а составом учеников. Шло это с самого начала, ещё с первых классов. Так все второгодники, а в те годы их было много, оказывались в «В» – классе. С длинными чубами, в брюках клёш, старше на два-три года, среди мальчиков в школьной форме и девочек с белыми бантиками они смотрелись как волки среди ягнят. В третьем классе эти переростки уже курили, не стесняясь учителей. До восьмого класса они, правда, не доучились, ушли в ремесленное училище. Но атмосферу успели создать соответствующую.
Разницу между классами Витёк почувствовал с первого дня, с первого урока. Активность и организованность у них объяснялась поголовной влюбленностью мальчишек в своего комсорга Таню Воробьеву. Она приехала в их городок два года назад. Как и все новенькие, да ещё прибывшие из большого города привлекла внимание всех школьников, хотя внешности была самой обычной. Небольшого роста, веснушчатая, голубоглазая, с такими же двумя косичками до плеч, как и все остальные девчонки. Училась на «отлично», но таких же отличников только в этом классе было пять человек. В спортзале она тоже не выделялась: ни результатами, ни формами.
Отличалась она от всех остальных искренней убежденностью во всём, что касалось комсомола и всяких общественных дел. Ей только стоило объявить о каком либо мероприятии – явка была обеспечена, неважно, что это было: дежурство в школе, сбор макулатуры или посадка деревьев. Девчонки шли за ней по привычке к послушанию, а мальчишки ради того, чтобы лишний раз побыть с ней рядом. Витьку было забавно глядеть на них – такие разные внешне, как толстяк Барановский, спортсмен Телегин, худой как вобла Пончик – все слушались её беспрекословно. Но с другой стороны ему всегда нравилось быть в компании, поэтому он тоже стал ходить с ними в выходные дни в лес на лыжах.
Лишившись поддержки своих прежних друзей, всегда готовых поржать над его выступлениями – хохмами, Витёк старался помалкивать на уроках. Да и к экзаменам надо было готовиться. А к этому делу он относился серьёзно, вдруг в техникум придётся поступать? Учиться в детской школе уже порядком надоело. Из всего класса он больше всего подружился с Мишкой, тот тоже пришёл в этот класс недавно из другой школы. Да и знакомы они были ещё с детского сада. Да не просто так знакомы, мало ли детей ходит в один детский сад? Мишка был одним из пяти «бунтарей – заговорщиков» в старшей группе. Им тогда надоело ходить в детский сад. Не нравилось рано вставать, особенно зимой, не нравилось ходить парами за ручку. Хотелось простора, самими придуманных игр во дворах. К лету уже начали думать, что же сделать, чтобы в сад не ходить. Сначала пришла в голову мысль – заболеть! Ведь когда они болели – их оставляли дома. Но сразу поняли, что болеть долго, да ещё всем вместе, не получится. Тогда Витёк предложил радикальный вариант: «Надо сад сжечь! Пока новый построят, мы уже в школу пойдем!» Школа была желанной, представлялась воротами во взрослую жизнь. Мишка тогда большой патрон принёс, правда, он не загорелся. Для Витька это кончилось показательной поркой, а Мишка отделался проработкой за то, что таскает в сад патроны.
В школе он учился на тройки, спортом и художественной самодеятельностью не занимался. Да, что там спорт! На уроках физкультуры и то еле справлялся с заданиями! У него был успех в другой области. И это затмевало всё! В пятнадцать лет многие из них только впервые по-настоящему целовались, обычно это случалось на праздничных домашних вечеринках – Новый год, 1-е Мая, 7-е Ноября. В кино и во время танцев мальчишки прижимались поближе к девчонкам и старались потрогать за грудь, а потом делились друг с другом впечатлениями. Для Миши Семёнова это было давно пройденным этапом, он уже делал с девчонками то, к чему они не знали даже как приступить: как уговорить, что сказать, что делать вначале, что потом? Лучший друг Витька с прежнего класса Толян тоже был знаком с Мишкой. Вечером, гуляя втроём по центральной улице города, они по-прежнему могли вроде бы в шутку повалить в снег каких-нибудь девчонок, в суматохе – как воруют на базаре во время шухера – пощупать их, добираясь до самых укромных мест. Но Мишке эти развлечения уже были не так интересны, как раньше. Витька и Толяна его «подвиги» ужасно интересовали, но как спросить? Как-то неудобно и глупо, ещё услышишь в ответ: «Что, сам не знаешь, маленький что – ли?» Но тут представился случай как бы невзначай поговорить на эту тему.
Мишке срочно понадобилась помощь, и на одной из перемен он сам начал:
– Витёк, представляешь, какая-то слишком грамотная мне попалась, тоже отличница, вроде тебя. Замечание мне сделала, мол, ошибки делаю. Речь, конечно же, шла не о его школьных работах, а о записках. Телефоны тогда были только у начальства. Мишкина мать хоть и работала заведующей магазином, но жили они в собственном доме, да ещё за рекой, телефонной связи там не было. Эпистолярный жанр в то время процветал: писали письма родственникам в другие города, женихам и сыновьям в армию, тем же мужьям и сыновьям в тюрьмы, писали и любовные записки. У Витька, как отличника, был уже один клиент, для спортсмена Телегина он вёл переписку полностью, как секретарь. Его «симпатия» любила всякие вопросики подкидывать, ставила Телегина в тупик, каждый раз надо было догадаться, что она имеет в виду и сочинить остроумный ответ. С Мишкиными письмами этого не требовалось, его подружки никаких загадок или вопросов с подвохом не задавали.
– Миш, а как ты с этой из 15-й школы познакомился?
– Увидел на катке, когда Вальку встречал. Понравилась. Заметил, что и она на меня поглядывает. Узнал у знакомых, где учится и как зовут. Послал письмо, пару раз уже встречались. Хотите посмотреть? Я завтра им смотр устраиваю.
– Смотр? Ты что, в натуре? А как?
– У ДК всем троим назначил. На одно время. Увидите, вырядятся как на парад, а мы смотреть будем, как они маршируют на морозе!
– Ладно, Толяна ещё возьмём, хорошо?
Назавтра, спрятавшись в переулке за оградой, они втроем наблюдали как у входа в ДК «Металлург» появились одна за другой три девушки. Народу на дневной сеанс было немного, и девушек хорошо можно было разглядеть. Сначала они стояли недалеко от входа, изредка поглядывая по сторонам. Потом начали прохаживаться вдоль фасада, заходить и выходить обратно из кассового зала.
Мишка показывал:
– Вот Людка, видишь, в сером пальто, это ей последнее письмо писали. Вовремя пришла – отличница, я ж говорил!
– А эта в белых валеночках моя новенькая из 10-й школы. Опоздала всего на пять минут. Но видно не нарочно, … запыхалась! Живёт далеко, у парка.
– Миша, а зачем сразу трём?
– А что время тратить на каждую!
– А смысл какой? Вдруг они знакомы? Разоблачат тебя?
– Да, ты что! Они из разных школ, в своей, чтобы разговоров не было, вообще ни с кем не связываюсь. Если даже знакомы, они постесняются сказать, что парня ждут! А мне со стороны видно, кто вовремя пришёл, кто опоздал. Сколько ждать будут.
Первой, прождав всего минут пять, ушла Валя, последней, продержавшись полчаса Люда.
– Вот с ней и будем заниматься, – сказал Мишка, – Валька слишком строптивая, пусть подождет.
– Миш, назначил, а сам не пришёл, они же обидятся?
– Для друзей обидно, а тут другое, тут важно чувства пробудить, чтобы обижалась, ревновала, чтобы обо мне думала постоянно. Сейчас переживать начнут, ночь спать не будут, – он засмеялся. – А завтра записки пришлют. С Валькой на катке встретимся, что-нибудь совру. Пусть видит, что не очень-то она мне и нужна.
Следующие две недели ушли на переписку с Людой. И тут Мишка ещё больше удивил Витька. Понятно, что парень он симпатичный. Среднего роста голубоглазый блондин, и нос у него прямой, а не курносый, как у многих из них, понятно, что многим девчонкам он напоминал Есенина, стихами которого все тогда увлекались. И одевался он намного лучше остальных, не зря мать в магазине работала. Полупальто с шалевым воротником, шапка пирожок, а не ушанка как у них. Ему не надо было заправлять брюки в валенки, брюки у него спускались свободно на тёплые ботинки. На школьные вечера и на танцы в клубе он приходил в сером тонком пуловере и белой рубашке. Но брал он всё-таки не этим.
Витёк понял это, когда Мишка стал приносить в школу черновики писем. Это были не обычные записки, которые Витёк видел до этого, вроде: «Ты мне нравишься, хочу с тобой дружить, давай встретимся…». У Семёнова это были послания страдающей от непонимания души: тут и одиночество, и обманутое сердце, и женская неверность. И всегда немного надежды, что может в мире есть и другая подобная душа. Витёк диву давался, такие мысли, такая глубина, откуда это у Мишки, которого он знал, как облупленного? Вроде смешно? Но ведь действует! Исправляя ошибки, Витёк стал чувствовать в его посланиях что-то немного знакомое, как будто встретил мельком виденное когда-то в толпе лицо. Вот эти противопоставления он точно где-то встречал:
«Я был скромен – меня обвиняли в притворстве, родители меня не любит – я стал злым и грубым, я говорю правду – мне не верят, в душе моей отчаяние, прикрытое весёлостью!»
Он, может быть, и не догадался, но увидел у Мишки книгу Лермонтова.
– Да, оттуда взял, немного переделал под себя, Печорин в этих делах хорошо разбирался.
Витёк, как и большинство учеников, только запоминал сюжет, имена героев, их характеристики. Лирику и описания природы бегло просматривал, выбрасывал из памяти эту муру. Мишка же пускал всё это в дело.
– Витёк, стишок, что ты мне давал, тоже пригодился! Я ей вопросик подкинул к этим строчкам:
– «Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне!» Хочешь ли ты узнать настоящую любовь?
– Ну, и какой ответ?
– Какой, какой! Завтра придёт ко мне после школы. У меня мать уезжает на два дня в деревню к бабушке за продуктами. Приходите с Толяном, поучитесь, как девок надо уговаривать. Потом выпьем, у меня и переночевать можно, если сильно забалдеем.
Вечером Витёк сказал родителям, что завтра пойдет заниматься с отстающим. Он с первого класса занимался с двоечниками, поэтому мать не удивилась, была только рада, что в новом классе ему уже дали комсомольское поручение. Семёновых она знала ещё с детского сада.
– Предметов много, может, я останусь у них, а то темнеет рано, а фонарей там за рекой нет.
.На следующий день после уроков он пришёл домой, взял тетрадки и учебники на завтра. По пути зашёл за Толяном, вместе отправились к Мишке. Мишка уже поджидал их:
– Давайте садитесь в кладовку, одежду тоже туда берите. Как придём – услышите, я ногами на крыльце потопаю – дверь закрывайте, сидите тихо. Минут через десять буду, она к мосту придет. Они сели на табуретки, глаза привыкли к свету, Толян показал на щель в перегородке: «Смотри, тут видно немного». Витёк прищурил один глаз: «Ага, стол и край кровати. Гляди, а Мишка кровать уже приготовил, покрывало снял!». Они посмеивались над ним, но в душе- завидовали.
Скрип снега на тропинке, топот отряхиваемых ног, поворот ключа. Невнятный пока разговор. Они закрыли дверь.
– Люда, давай пальто повешу. Возьми тапочки – пол холодный, я печку только после школы затопил, – Мишка поставил пластинку, – старая пластинке, «Бесаме мучо», тебе нравится?
– Да, нравится. – А знаешь, как переводится? – Нет. – Целуй меня крепче!
Началась какая-то возня, видать Мишка её целовал и раздевал одновременно. Толян подтолкнул слегка друга, чтобы тоже посмотреть.
– Миша, что-то шуршит за стеной, ты слышишь?
Мишка, первый раз сказал, что ничего не слышит. Во второй раз соврал, что запер там кота, чтобы он к ней не приставал.
– Кто ни придёт, ко всем лезет, возле ног трётся, потом вся в шерсти будешь.
Миша начал красиво говорить о любви, повторять то, что Витёк читал в его письмах к ней. Для Толяна такие речи были в диковинку, он начал давиться смехом. У Мишки же дело шло на лад, видно верхнюю одежду всю снял, так как девушка сказала: «Миша, тут очень холодно». Мишка тихим, вкрадчивым голосом: «Сейчас согреемся …. любовью!»
Этого «согреемся» кладовка не выдержала. Оба зашлись от хохота, как на уроке, когда изнемогающие от напряженного внимания ученики вдруг получают возможность расслабиться и хохочут над самой простой шуткой.
Девушка, обозвала Мишку дураком и убежала. Пошли провожать Толяна, на обратном пути купили бутылку «Столичной». Сделали уроки, сложили тетради и учебники в портфели, чтобы утром не тратить время. Пожарили картошку, разогрели котлеты и сели ужинать. Выпили по две стопочки водки. Мишка рассказал, что отец пока дома постоянно ревнует мать, а сам частенько пропадает неделями. Наверное, разойдутся. Ему даже лучше будет, надоели эти страсти, постоянные ссоры. Витёк вспомнил:
– У меня тётя тоже так жила лет десять. Она красивая, муж – пьяница тоже ревновал, частенько её бил, она с дочкой даже к нам приезжала несколько раз жить, пряталась от него. Ушла от него, и теперь живёт спокойно.
– Ладно, давай угля подкинем на ночь, а то утром совсем холодно будет.
Утром, действительно, было холодно. Умылись, можно сказать, символически, плеснув пару пригоршней воды на лицо. Пожарили яичницу с салом. Сели за стол
– Давай допьем, чего оставлять, – Мишка достал припрятанную на всякий случай бутылку.
– Давай, тут как раз по сто грамм выйдет
Только они выпили – хлопнула входная дверь
На пороге стояла мать. Красивая, слегка полноватая, хорошо одетая женщина с двумя сумками в руках. Полвосьмого утра, единственный сын – школьник сидит за столом с бутылкой водки! Она старается, прёт эти чертовы сумки с мясом и картошкой, а сын? Сумки упали на пол, она поднесла руки к вискам как от внезапной боли: «Что за жизнь такая бл… я!? Муж потаскун! Сын – алкоголик!» Ошарашенные они бросили вилки, быстро оделись и пошли в школу. Мать не сказала больше ни слова, только села на табурет, охватив голову руками. Витёк впервые выпил утром – мост, подвешенный на тросах, легко покачивался под ногами, в начале февраля было уже тепло и солнечно – но радости не было.
Шли молча, Мишка чувствовал предстоящий вечером тяжёлый разговор с матерью. Витька же потрясло отчаяние Мишкиной матери. Женщина так выругалась! Он первый раз услышал такое от женщины. Вот и его мать, наверное также переживает, только не матерится.
«К нам в Бутырскую тюрьму
залетели гуленьки.
Залететь-то залетели,
а отсюда ху… ки!»
Ну, Витёк-то залетел ненадолго, и был твердо уверен, как и все остальные советские люди, в своем «завтрашнем дне», в светлом будущем, которое наступит ровно через десять суток. Пять он уже отсидел. В тюрьме вместе с подследственными он оказался, то ли потому, что у дознавателя сначала было желание предъявить ему 206 ст. УК РСФСР, то ли в КПЗ места свободного не нашлось. Но, слава богу, кончилось все административкой. Да-да, вы правильно поняли, было это давно. Было это в те времена, когда ещё был жив СССР, а в нем помещалась и РСФСР, и все её четырнадцать разномастных, как от разных отцов, сестер. И у каждой свой УК, списанный, как и все остальные законы с УК старшей сестры. Если бы вы знали, как это здорово, знать наперед своё будущее, даже сидя в камере. Тем более радостно, что основания у милиции были, могли за «бакланку» и срок дать. Уже через три дня и еда стала казаться сносной – до этого он пил только чай с хлебом – и интерес к окружающим людям появился.
К тем бедным сидельцам, которые продолжали мучиться неопределенностью своего положения. Некоторые из них замыкались в себе, и целыми днями лежали на нарах и курили. Другие, наоборот, искали новых собеседников, точнее слушателей, и возбужденно рассказывали им, уже надоевшую всем, свою историю. До этого Витёк не встречал таких людей, а может просто не обращал на них внимание. Запомнился старик-инвалид. Всю жизнь, начиная с шестнадцати лет, он провел по лагерям и вокзалам. В лагере он стал инвалидом, остался без ноги. Подбирали его периодически за бродяжничество, это 209 ст. того же УК. Чаще всего не сажали, а просто отвозили километров за пятьдесят, а то и сто от своего города, чтобы глаза не мозолил на подопечной территории. Запомнился Володя, моряк торгового флота, подозреваемый в убийстве своей жены, который отрывками, но часто рассказывал ему о своей жизни: как после службы на флоте стал моряком торгового флота, как долго не женился, насмотревшись на портовых проституток, как поехал в отпуск к деду в Курскую область. Там познакомился с девушкой восемнадцати лет, только окончившей школу. Как привез её в Керчь, как она шалела от города на море, от кино и мороженого. В рейсы он уходил на три – четыре месяца. Прошло три года. Однажды, он вернулся из рейса, а ни её, ни дома! Дом, конечно на месте, но живут в нем чужие люди. Он остался без дома, на который копил десять лет. Дальше можно и не рассказывать. В убийстве он не признавался, но даже ему, мальчишке, а не только следователю, ясно было, что убил он, и убил за дело.
Оставалось три дня. Появился новый человек. На фоне бродяг и несчастных воришек он выделялся своей интеллигентностью. И речь, и особенно, очки в тонкой золотого цвета оправе с затемненными стеклами, ясно говорили, что человек он не простой. На прогулке они познакомились.
– Меня зовут Аркадий Михайлович, в шахматы играешь?
– Плохо, только правила знаю. Лет до десяти играл, начинал книги по шахматам читать. А потом интерес пропал.
– К одному пропал, значит, к чему-то другому появился?
– Да, так, то одно – то другое. В секции разные ходил, авиамодели делал, турпоходы очень нравились Затем в спортивные секции подался, сначала волейбол, потом немного бокс. Волейбол после 8-го класса бросил – рост маленький. Пошел на бокс, народу записалось много, так тренер провел отбор. После 2-х месячной общефизической подготовки, тех, кто выдержал тренировки, поставил против разрядников. Этот парень, старше и сильнее меня, и отбил желание ходить на бокс напрочь.
– На хулигана ты вроде не похож. Как же здесь оказался?
– В ресторане обозвал буфетчицу «сукой».
– А зачем? Она может и сука, а зачем вслух?
– Как-то разошелся в ресторане с друзьями, разгулялся. То один одноклассник подойдет, то другой подсядет. Водки уже достаточно выпил, решил пива заказать. Официантка сказала, что пива нет, кончилось. А из буфета то один, то другой! Да несут не по бутылочке, а сетками и портфелями! Ну, я и возмутился.
– Неужели только за одно слово и пятнадцать суток?
– Да, я потом узнал, что один из её клиентов, который пиво брал, капитан милиции, вдобавок он её дрючит! Он и позвонил в милицию, и все организовал.
– Да, совпадение, конечно, трагическое. Не повезло тебе.
– Да я ещё и сам усугубил. Начал на других кричать, мол, что вы всё молчите, всё терпите, и стихи орал – «А вы на земле проживете, как черви земные живут …!»
Вот они и подписали протокол, что всех оскорблял, червяками обзывал.
– Ну, а с учебой как?
– Да, все нормально. Троек нет.
– В институт будешь поступать?
– А какой смысл? Сейчас рабочие больше инженеров получают. Я после девятого класса работать пошел, на автобазу. Отец помог устроиться. Научусь машины ремонтировать, буду калымить, и себе машину куплю.
– Ты, знаешь, Витёк, не всё зарплатой решается. Вот мне тридцать два года, у меня квартира и «Волга», двадцать первая. А ведь я детдомовский! Ты парень неглупый, но без «царя в голове». Надо к жизни внимательнее относиться, смотреть, что людям нужно. Вот идешь по улице, увидел болтик – подбери. Гаечку увидел – тоже возьми. Вот так я на машину и собрал. Да, и вообще люди без высшего образования подобны слепым, те ничего не видят, а эти ничего не понимают.
Витёк не понял, как подбирая винтики и гаечки, можно набрать на машину. Выспрашивать он не любил. Но слова запомнил. И про отношение к жизни, и про образование. В последний день Аркадий Михайлович написал свой адрес, телефон и должность: кандидат филологических наук, доцент кафедры лингвистики.
– Может, к нам надумаешь поступать? Если решишь, то помогу.
– Филология, это о чем? Марки, что ли?
Нет, марки – это филателия, а филология – это наука о языке. Ты даже представить не можешь, сколько можно узнать о человеке по тому, как он говорит, как пишет.
Это Витёк тоже запомнил. Когда он пришёл домой, мать не ругала, а только горестно вздыхала:
– Что же дальше с тобой будет? В 17 лет уже в тюрьме побывал, с отбросами общества познакомился.
– Ну, там не только отбросы. Один даже очень умный человек попался. В шахматы играли. О жизни говорили. Мама, я послушал его и решил, буду поступать в институт!
Тут к ним зашла соседка, аспирантка Светлана, захотелось с кем-нибудь поговорить. Муж у неё был большой начальник в системе высшего образования, он её и устроил в аспирантуру.
– Знаете, у нас на кафедре переполох. Пропал доцент Прозоров. Сегодня уже третий день не выходит на работу.
– Загулял, поди, – машинально ответила мать Витька, – он же молодой?
– Молодой, тридцать два года, не пьет, своя кооперативная квартира и «Волга», все студентки по нему сохнут. На 8-е Марта всем женщинам на кафедре цветы покупает, деньги взаймы – всегда, пожалуйста.
Услышав про «Волгу» Витька насторожился: «А как зовут его? Как кафедра называется?»
– Аркадий Михайлович, с нашей кафедры лингвистики.
– Так я с ним сидел!
Так в институте узнали, что их перспективный сотрудник, который мог занять должность заведующего кафедрой после ухода престарелого профессора на пенсию, арестован. А через полгода во всех центральных газетах появились статьи о разоблачении спекулянта автомобильными запчастями доцента Прозорова. Началась кампания по борьбе со спекуляцией, поэтому Аркадий Михайлович получил восемь лет строгого режима. Отбывал в Архангельской области. Подготовил дочку начальника лагеря в университет и через четыре года вернулся в Москву.