На следующее утро я пришел в школу на десять минут раньше обычного. Хотел начать день с того, чтобы похвастаться перед Начо и Лео фоткой с Хуаной Чичарро. Я ее послал Кларе по «Вотсапу», но попросил, чтобы она никому не пересылала, – хотел посмотреть, какие у тех двоих будут лица, когда они ее увидят.
Клара сдержала слово. Как всегда. Я ей во всём доверял и мог рассказать о чём угодно, зная, что она будет нема как могила. Когда сама Клара просила сохранить что-то в тайне, она говорила всего одно слово, в котором выражала всю идею:
– Швейцария.
И было понятно, что надо вести себя как швейцарский банк, который ни за что на свете не расскажет, что люди со всего мира прячут там свои капиталы, чтобы не платить налоги на родине.
Секреты у Клары были не такие, как у меня. Она развлекалась шоплифтингом, и не потому, что денег не хватало. Отец мог ей купить всё, что она пожелает, – и покупал, стоило ей открыть рот и о чём-то попросить. Но Кларе было скучно – вот она и наловчилась снимать с вещей магниты и укрываться от камер наблюдения. Это были дурацкие кражи, и она не раз выбрасывала украденную вещь в мусорку, едва выйдя из магазина, либо отдавала первому же нищему, которого видела на улице. Дошло до того, что она заговаривала с попрошайками, спрашивала, что им нужно, шла в магазин, воровала эту вещь и приносила им. Попрошайки глядели на нее так, будто увидели, как Супермен подтягивает колготки.
Мать Клары умерла года три назад, и она тогда сменила школу и перевелась к нам. Она переехала к дедушке с бабушкой, а ездить от них в старую школу было слишком далеко. А может быть, в семье решили, что ей полезно будет сменить обстановку.
Мы с Начо и Лео не знали Клару до этого, а она никогда не говорила о смерти матери. Любой человек старше двадцати пяти, узнав о ее преступных занятиях, подумал бы, что она ворует, чтобы: а) привлечь к себе внимание, б) компенсировать какую-то психологическую проблему, или в) из-за депрессии. Но он не додумался бы до истинной причины: г) ради развлечения. Вот и всё. По крайней мере, так мне тогда казалось.
Я хранил ее секрет и даже иногда ходил с ней по магазинам и прикрывал ее. Притворялся, что при этом у меня сердце не рвется из груди от волнения, и всеми силами сдерживался: так хотелось психануть, выбежать оттуда и не останавливаться до самого Тимбукту. Я до истерики боялся, что Клару поймают. И когда нам наконец удавалось без происшествий покинуть магазин, я клялся себе, что в другой раз придумаю хоть какую-нибудь отмазку, чтобы с ней не ходить. Но я ведь был я – непробиваемо крутой парень, который, несмотря на то что был внуком уважаемого человека, рисковал, помогая подруге воровать из магазинов, и я знал, что снова соглашусь пойти с ней, потому что меня обязывает моя роль интересного, прикольного и крутого пацана. А еще потому, что мы с Кларой друзья – как показало то утро, когда она меня ждала с телефоном наготове, чтобы снимать реакцию Начо и Лео.
Я им объявил, что у меня есть фотка, от которой они офигеют, и, хотя они меня донимали сообщениями, словно рой комаров во дворе детского сада, я стойко молчал. И вот наконец настала моя минута славы.
– У меня есть две новости: хорошая и плохая. Не спрашиваю, с какой начать, а начну сразу с плохой.
– Ты сменил пол второй раз, и теперь тебе снова нравятся девчонки, – атаковал Лео.
– Экий ты невежда, Лео. Можно поменять пол и всё равно бегать за девчонками, – пошутил Начо.
– Так, не уводите в сторону. Я как раз насчет девчонок, но это уже хорошая новость.
– Ты сменил пол один раз, выяснил, что тебе нравятся парни, и теперь тебя переводят в девчачью школу-интернат, – не унимался со своей шуткой Лео.
– Хватит, это уже тупость какая-то пошла. Кстати, имей в виду: я вчера видел, как Карлита в кошачьем парке обжималась с Тони. Так что не рассказывай теперь, будто вы с ней мутите и всё такое, – срезал меня Начо с умным видом.
– Плохая новость – что теперь вы меня возненавидите. А хорошая – что мне пофигу, потому что после того, как я заглянул в декольте Хуаны Чичарро, на ваше мнение мне плевать. На колени, ничтожные! – воскликнул я и показал им фотку – как охотник демонстрирует голову льва, которого убил на африканском сафари.
– Мать моя женщина! – заорал Начо.
Лео ничего не сказал. Он застыл с раскрытым ртом. А Клара в это время снимала их на видео и подкалывала:
– Лео, закрой рот, а то навозные мухи налетят!
– Но… но… Чува-а-а-ак! Какой ты рядом с ней страшный! Что ты ей наплел, чтобы она с тобой сфоткалась? – воскликнул Начо, выхватив у меня мобильник.
Я рассказал, как съемочная группа приезжала в фонд и как дедушка воспользовался случаем и познакомил меня. Я обычно не распространялся о том, в каких необычных местах бываю благодаря деду, и не хвастался знакомствами со знаменитостями и важными людьми. Мне так нравилось больше: два разных мира. В одном я и дедушка, в другом – все прочие. Но тут случай того стоил. К тому же ребята никогда не просили меня что-нибудь им устроить через дедушку и не расспрашивали о нем, и это мне нравилось – одна из причин, почему мы и дружили. И мои родители тоже очень хорошо понимали эту тонкость.
Из нас четверых я учился хуже всех. В глазах окружающих Клара была идеальной девочкой. Стройняшка, блондинка с короткой стрижкой, веснушчатое личико озорного ангелочка, занимается легкой атлетикой, учится на одни восьмерки и девятки. Родители всегда говорили, что я хотя бы друзей умею выбирать. Не знаю, что бы они подумали, если бы узнали, что Клара главную пользу от своих спортивных успехов видит в том, чтобы легко убежать от охранников, если ее поймают на шоплифтинге. Или что она почти никогда не ботает: ей достаточно послушать, что рассказывает учитель, быстро перечитать конспект – и готово.
Отцу с матерью спокойнее было и оттого, что двое других моих лучших друзей были Лео и Начо. Начо они вообще обожали, потому что он ботает как бешеный. Он хочет стать авиаконструктором, уже присмотрел себе университет за границей и настроился на то, что ему нужен высший балл, чтобы туда поступить. Поэтому он отвлекается от учебы, только когда у него случается «запой» и он с головой уходит в видеоигры. Или когда горюет, что Клара не обращает на него внимания и считает только другом и что он дорос всего до метра шестидесяти пяти, а Клара уже перемахнула за метр семьдесят.
Лео тоже соответствовал критериям моих родителей: хотя учится он не лучше моего, но старается гораздо больше. Лео прекрасно понимает, что учеба ему не дается, и зубрит изо всех сил, только гранит науки сопротивляется, и он еле-еле выезжает на пятерки. Поэтому время от времени он на всё забивает и начинает ходить в спортзал по пять раз в неделю вместо двух, как обычно. Либо бросает все силы на то, чтобы написать шикарнейшие шпоры. Но об этом мои родители не в курсе – да и не надо. Еще они не в курсе, что мы все четверо пробовали курить и выпивать. Однажды даже травку думали достать, только Начо отказался наотрез: читал, что от нее нейроны гибнут, а они ему еще пригодятся. Мы его называли «мастер Начо» и прикалывались над ним, потому что он ведет себя как те «духовные мастера», которыми моя мать зачитывалась накануне развода.
Родители за меня не беспокоились – учителя им сказали, что я один из самых популярных мальчиков в классе. И что мы с друзьями хотя и не в числе лидеров, но нас уважают и считаются с нами. Отец с матерью, конечно, вздыхали над моими отметками и отсутствием интереса к учебе, но утешались тем, что я «хороший мальчик» и что наша компания «не пошла по кривой дорожке». Это я однажды подслушал от отца, когда он по телефону с матерью говорил, и мне смешно стало. А теперь, после всей этой истории с дедушкой, мне еще смешнее. А может, наоборот, совсем не смешно.
Но до катастрофы оставалось еще несколько часов, и в тот день я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете, когда Анхель забирал меня из школы, чтобы везти в фонд. Мне даже неважно было, что Хуаны Чичарро со съемочной группой там уже не будет. Деду надо было еще немного поработать в кабинете, но он пообещал, что потом отвезет меня в какое-то крутое место – в какое, он не хотел заранее говорить. Мне ничего больше не оставалось, и я пошел убивать время в библиотеку фонда. Там было полно информации про несравненного Даниэля Каноседу. Дома у деда я откопал в документах один факт, который меня озадачил, и я стал искать в книгах подробности, чтобы разобраться. Наконец я кое-что обнаружил. Теперь это мне впору было воскликнуть:
– Ну и шельмец!
На прошлом благородного и сиятельного Даниэля Каноседы темнело вонючее грязное пятно. Образ нашего идеального сверхчеловека, оказывается, портила одна мелочь. И не то чтобы я раскрыл какую-то великую тайну – документы были никакие не секретные и в книгах это упоминалось. Всё в открытом доступе – бери да читай! Только об этом деле говорилось как-то вскользь. Я поискал в интернете, но особенно ничего не нашлось. Молчание и тайна. Швейцария.
Я сомневался, спрашивать ли об этом у деда. Конечно, он мог бы кое-что разъяснить, но я боялся, что он меня пошлет. Или посмеется над моим невежеством: «Да ты что, впервые об этом слышишь, шельмец? А откуда, по-твоему, взялись твои деньги? Если…»
Я закрыл для себя тему. Только спросил у Долли, где можно отксерить пару разворотов из книжек.
– Давай, королевич, только отметь страницы, какие тебе нужны…
– Да не надо, я сам.
Долли умилилась, что я такой славный мальчик – сам всё сделаю, вместо того чтобы ее гонять. Я знал, что она хорошо ко мне относится, потому что я внук своего деда, но в ее симпатии было сколько-то процентов искренности, и я был тронут.
Дедушка закончил работу и с загадочным видом посадил меня в машину.
– Куда мы едем?
– Так я тебе и сказал.
Я промолчал. Ясно было, что ничего от него не добьюсь. У деда на лице играла та полуулыбочка, с которой он всегда позировал для фото. Которую теперь все считают наглой ухмылкой. Ухмылкой человека, который без спроса сожрал целый мир за один укус, пукнул на весь ресторан и даже не подумает извиниться.
Но пока что это был просто очередной сюрприз. Машина выехала в верхнюю часть города и поехала обычной дорогой, как будто домой к дедушке. Туда мы в итоге и прибыли.
– Дедушка, я не понял.
– Тогда помолчи, и скоро всё поймешь.
Анхель нажал кнопку на пульте, и дверь гаража открылась. Дедушка жил в коттедже с роскошным садом у проспекта Бонанова. Там был крытый бассейн (на лето крышу убирали), спортзал, теннисный корт, небольшое футбольное поле, которое дед распорядился устроить специально для меня, и небольшой гараж, где пылилась «Монтесса» – мотоцикл, на котором дед рассекал в молодости.
Анхель не высадил нас перед входом в дом, а завез прямо в гараж. Дед вышел из машины, я, заинтригованный, последовал за ним. В углу стоял прицеп, а в нем, накрытое тканью, бугрилось что-то большое и непонятное.
– Ну-ка полюбуйся, что у меня тут… – весело произнес дедушка.
Он сдернул ткань, и я невольно вскрикнул.
– «Монтесса»! Ты ее починил! Она на ходу?
– В мастерской уверяют, что да. Скоро проверим. Я велел на маленькую машину приладить фаркоп для прицепа, чтобы возить мотоцикл куда угодно.
– Дедушка, какая красота!
– Рад, что тебе нравится, потому что тебе на этой красоте ездить.
– Что?! Но у меня же прав нет!
– Ну так получишь. 125 кубов с шестнадцати лет можно. Хочу, чтобы ты учился обращаться с мотоциклом. Это он сделал меня тем, кто я есть. Пора тебе уже стать жестче. Нам тут сопляков не надо.
– Родители не разрешат, – сказал я, вспомнив вдруг, что у меня самый скучный на свете отец, пресный, как заводской хлеб, а мать появляется в моей жизни только в самые неподходящие моменты, чтобы мне что-нибудь запретить.
– Твоих родителей я беру на себя. А теперь хватит болтать, помоги мне подсоединить прицеп.
В молодости дед знать не хотел своего отца, который тогда возглавлял фонд и параллельно управлял ткацкой фабрикой, изрядно бедствовавшей. Отношения между дедушкой и прадедушкой – из тех семейных историй, которые рассказывают шепотом, обрывками и намеками. По официальной версии, у деда были свои идеи, а его отец в него не верил и считал его безумцем, который ничего в жизни не добьется. Тогда дед купил себе «Монтессу» и сказал, что поедет без остановок до самой Африки. И уехал. Но в путь он отправился не один, а с парой друзей. И поехали они не просто на поиски приключений. Они договорились с одной газетой, что будут отчитываться о путешествии, дали интервью на радио, и одна мебельная компания из муниципалитета Ла-Гаррига выступила их спонсором – во времена, когда это слово-то еще не было в ходу. Вокруг экспедиции сочинили рекламную кампанию: «Они вернутся и будут как дома». Этот слоган тоже придумал мой дед, и мебельная фирма потом взяла его на работу коммерческим директором. Так началась его карьера, и ему удалось убедить отца, что у него есть стоящие идеи и он готов рваться к успеху, с отцовской помощью или без нее. Эта глава семейной истории у нас называлась «африканской эскападой», и все знали: чтобы поднять деду настроение, достаточно вспомнить о ней и попросить рассказать о каком-нибудь из тогдашних приключений, например, о том, как они ночевали в лагере берберов-кочевников, или как им пришлось продать обувь, чтобы выручить денег на бензин, или как им предлагали трех женщин в обмен на один из мотоциклов…
Потом дедушка стал работать в фонде – по его словам, в те времена это было «гнездо бесполезных старикашек, едва способных умножить два на два», и фонд тогда чуть не обанкротился. У прадеда с математикой, мягко говоря, было не очень, что в фонде, что на фабрике, которая в конце концов разорилась. Дедушке пришлось нелегко. Прадед крепко сидел в директорском кресле, пустил корни, оброс связями – дедушка еле его оттуда выдернул, чтобы получить возможность спокойно заняться делом. Когда кто-то из взрослых вспоминает эту историю, говорят они непременно вполголоса и поглядывают по сторонам, чтобы никто не услышал: «прошел по головам», «подводные течения», «ни капли жалости», «отец его так и не простил»… Прадед согласился уйти на пенсию (точнее, его оперативно отправили в отставку), и дедушка стал героически спасать фонд. Он его поднял с самого дна, перетряс сверху донизу и превратил в то, о чём мечтал в старину Даниэль Каноседа, – в один из культурных столпов отечества. Фанфары! Овация! «Получи, отец!» Жаль только, что теперь он на том свете, наверное, смеется над тем, как обернулась вся эта история с дедушкой.