Это лето кончилось для меня, так и не начавшись. Тщетно я строила планы курортного отдыха: мой босс так загрузил меня работой, что нечего было и думать, чтобы вырваться из железных тисков необходимости.
А необходимость была самая что ни на есть жестокая: приходилось выполнять обязанности не только секретаря, но и мобильного детектива, который должен поспевать в сборе информации сразу по трем неотложным и важным расследованиям.
Когда же наконец все утряслось и я, ощутив в кармане приличный гонорар за хлопоты, подняла глаза от грешной земли и посмотрела на небо, картина была самая неутешительная: безупречно голубая августовская лазурь куда-то исчезла, и наползли угрюмые, серые и грязные, как штаны поселившегося в канализационном люке знакомого бомжа Виктора Семеныча, тучи. Небо закисло, просочилось самым мелким, дрянненьким и убойно-депрессивным дождиком, какой только можно себе представить.
И я поняла, что мне даже не хочется смотреть в окно, потому что «за окном сентябрь провода качает, за окном с утра серый дождь стеной…».
Конечно, я не была склонна к сезонным депрессиям, но именно в этот момент – после бурной деятельности, оказавшись в каком-то глупом, надуманном вакууме, который невозможно разрядить даже с помощью немалых денег, – как раз в этот момент более чем когда-либо я могла захандрить.
Сплин, одним словом, как звучно именуют это настроение англичане.
Мой же босс, свет ясен месяц Родион Потапович, был как всегда самоуглублен и безмятежен, словно младенец. Кстати, о младенцах: жизненные приоритеты Родиона Потаповича распределялись таким образом, что большая часть его времени и забот, а равно и мыслительных потуг приходилась на долю его малолетнего сына Потапа. Сначала это меня забавляло, но потом, когда я видела босса не иначе как с кипами памперсов и пеленок, буквально бредившего покупкой какой-то чудо-коляски с турбонаддувом и автоматическим катапультированием (шутка, но не очень далекая от истинного положения вещей), все это начало раздражать.
К тому же я поняла, что идея назвать сына в честь покойного батюшки моего шефа не то чтобы неудачна, а даже – на редкость идиотская.
Это надо же дать ребенку такое имечко: Потап Родионович! К этому милому имени-отчеству еще присовокупить какую-нибудь фамилию типа Толстопузов или Грицацуев-Дорогобужский, и все работники по анкетному профилю начнут акции массовых увольнений!
Дескать, гражданин, что за издевательства вы пишете в графе Ф. И. О.?
Это бедному мальчику еще предстоит. А пока его довольный родитель сидит в своем кабинете и чешет в своей полифункциональной, многопрофильной, с удвоенным против обычного количеством мозговых извилин, репе и думает: что бы еще такое прикупить для ненаглядного дитяти? А вслух формулирует это следующим образом:
– Кажется, Тапику-то недостает. Что же я мог упустить из виду?
Тапик – это сокращение от имени Потап. Какое имечко, такое и сокращение. Тапик… тапочка.
Хотя мой босс может выкроить вот такую собачье-обувную кличку из самого пышного и торжественного имени. Не сомневаюсь, что если бы ребенка назвали в честь матери, Валентины, – Валентином, Родион Потапыч сократил бы это звучное имя до какого-нибудь Валенка.
…Но достаточно брызгать желчью. По всей видимости, у меня просто начинали проявляться черты опасного синдрома, в просторечии именуемого кризисом среднего возраста. Это когда человек все еще молод, но уже вышел из нежных годов и теперь анемично завис где-то в районе «тридцатки». Возраст вроде бы уже и существенный, а все еще ничего не достигнуто, не обозначены конечные цели и четкие жизненные ориентиры. Не успокаивает и относительное материальное благополучие: юношеский максимализм еще не утрачен, и хочется гораздо большего, нежели прозябание в конторе или даже самая активная, но куда как прозаичная деятельность.
Я еще не приблизилась к тридцати. О возрасте женщины говорить не принято, но все же, все же… Двадцать шесть. Двадцать шесть.
Возраст как раз для того, чтобы попытаться вырваться из привычного и успевшего уже обрыднуть заурядного течения жизни. Господи… а еще так много нужно сделать, потому что все, абсолютно все не устраивает меня: и работа, активная или сопряженная с сидением в конторе, и тренировки, призванные сохранить мою физическую форму (бассейн, тир, тренажеры и все прочее).
И личная жизнь. Которой, по сути, нет.
Меня все не устраивает… даже зеленая пальмово-лиановая растительность в офисе. Да и сам этот офис… нарочно не придумаешь. Вавилонская башня, которую выстроили на месте бывшей трансформаторной будки. Небоскреб в миниатюре, занятый и под офис, и под жилплощадь. Надо сказать, что один мой знакомый сказал: офис Родиона Потапыча похож на самого хозяина – высокий, тощий, нескладный и нелепый. Пусть и уютный внутри, как Родион Потапыч – умный.
Я подняла глаза на большую пальму, стоявшую в кадке слева от входа в офис, и как раз в этот момент в дверь позвонили. Я перевела взгляд на экран видеофона и увидела этого самого посетителя, который прервал мои невеселые размышления. Точнее, не посетителя, а посетительницу.
– Добрый день, – произнесла я. – Детективное агентство «Частный сыск». У вас к нам дело?
Женщина подняла глаза, некоторое время смотрела невидящим взглядом в глазок камеры внешнего наблюдения, а потом произнесла приятным, чуть хрипловатым голосом:
– Да.
Когда она вошла в приемную, первое, что бросилось мне в глаза во всем ее облике, – совершенно белое лицо.
При этом оно не выглядело болезненным или смертельно бледным. Просто, наверно, пигментация такая. Ведь бывают же люди-альбиносы: очень светлая кожа, белые волосы и красноватые глаза.
Все перечисленные характеристики в точности подходили к описанию гостьи.
Она выглядела лет на сорок, быть может, даже на тридцать семь – тридцать восемь. Но, приглядевшись к ней повнимательнее и поймав взгляд ее тусклых, маловыразительных глаз с вялым оловянным отблеском, я поняла: посетительница гораздо старше.
Наверно, ей за пятьдесят.
– Я хотела бы поговорить с директором… с… – По всей видимости, она затруднялась подобрать слово для поименования моего шефа, но все же нашла – С вашим начальником.
– Одну минуту, – сказала я. – Родион Потапыч, к вам посетительница. Как вас представить? – подняла я глаза на женщину.
– Ирина Романовна, – ответила та. – Ирина Романовна Кравцова.
– Как? Кравцова? – переспросила я. – А вы, случайно, не…
– Случайно – да, – отозвалась потенциальная клиентка. – Это мой муж.
Даже при такой недоговоренности мы обе прекрасно поняли друг друга. Марк Олегович Кравцов был видным бизнесменом, одним из руководителей крупной нефтяной компании, головной офис которой находился в Москве.
Примерно две недели назад Кравцов умер. Нет, не такой смертью, которая почти традиционно уготована многим видным коммерсантам. Его не застрелили из снайперской винтовки, не взорвали пластиковой взрывчаткой и не замучили в каком-нибудь грязном подвале утюгом или паяльником…
Его нашли мертвым в собственной машине. У Кравцова было слабое сердце, и при вскрытии врачи констатировали смерть от его остановки. Да, вот так просто – сердце отказалось работать, остановилось, и жизнь ушла из тела. Спокойная, безболезненная, милосердная кончина.
Когда через минуту Ирина Романовна сидела в кабинете Родиона, я спросила с максимальной осторожностью:
– Насколько я знаю, ваш муж…
– Да, он умер своей смертью, – перебила она меня, фактически угадав то, о чем я хотела ее спросить. – И то, с чем я пришла к вам, не имеет отношения к его кончине. Скорее это имеет отношение к его жизни. Вы и правда беретесь за все дела, невзирая на этическую сторону проблемы?
– Хотелось бы знать, что вы понимаете под «этической стороной проблемы», Ирина Романовна, – сказал Родион. – Людям нашей профессии сложно говорить об этической стороне. Конечно, мы работаем в рамках закона, если вы об этом. Функции киллеров не выполняем, подставы не устраиваем. Но все, что связано с расследованиями любой степени сложности, – это наша работа.
– Тогда мне именно к вам, – медленно выговорила она. – Не в милицию же идти с таким…
– А в чем, собственно, дело?
– Я не принесла это сюда. Необходимо, чтобы вы, Родион… простите, не знаю вашего отчества… проехали вместе со мной.
– Куда?
– Ко мне домой.
У меня мелькнула озорная мысль, что дамочка мучается хроническим недостатком личной жизни – благо муж-бизнесмен недавно преставился – и теперь собралась подрядить на это Родиона. К тому и все эти туманные разговоры об «этической стороне проблемы». Но, взглянув на босса, его лобастую кудрявую голову, покачивающуюся на тонкой шее над линией щупленьких плеч, едва сдержала улыбку: Ирина Романовна, как женщина состоятельная, могла бы найти себе утешителя и получше.
В плане внешности, разумеется.
Впрочем, мысленное озорство испарилось сию же секунду: Кравцова повернула ко мне голову и добавила:
– Или лучше вы. Мне рекомендовали вас как человека, который может выпутаться из любой, даже самой затруднительной, ситуации. К тому же вы женщина… я думаю, что мне легче будет показать… показать это… именно вам, Мария.
– А, вы знаете, как меня зовут? – отозвалась я. – Тем лучше. Да, вы правы: выпутываться из затруднительных ситуаций – это по моей части. Босс присутствует в конторе на правах мыслительного органа. Такая московская вариация на тему Ниро Вульфа.
Кажется, сказано это было достаточно легкомысленно, потому что Родион посмотрел на меня сурово и выговорил:
– Вы не могли бы объяснить поподробнее, Ирина Романовна, в чем дело? Я гарантирую вам строгую конфиденциальность. Ничто из сказанного вами не будет разглашено.
Она заморгала, а потом хрипло спросила:
– Курить… можно?
– Да, разумеется. Курите. Пепельница стоит справа от вас.
Она вынула из сумочки пачку сигарилл «Captain Black» и закурила, от чего по кабинету тут же распространился сладковатый запах крепкого ароматизированного табака.
– Мне сложно говорить, – произнесла она. – Но еще сложнее держать это в себе. Я должна знать, кто эта девушка и почему Марк держал ее в сейфе.
– Девушку? В сейфе? – с легкой ноткой недоумения произнес Родион. – Не волнуйтесь, Ирина Романовна, курите и рассказывайте все по порядку.
– Может, вам кофе? Или чего покрепче? – быстро спросила я.
– Нет, спасибо. Не нужно. – Она посмотрела сначала на меня, затем на Родиона, потом снова на меня, махнула рукой и сказала:
– А впрочем, немного коньяку я бы выпила. Правда, я за рулем, но… все равно.
Она выпила предложенного ей коньяка, докурила сигариллу и только потом начала говорить о том, зачем, собственно, приехала:
– Я так поняла, что мне не надо рассказывать о том, кто такой мой муж и как он умер.
– Ну… если нет никаких малоизвестных широкой общественности обстоятельств его смерти… – неопределенно протянул Родион, благо Ирина Романовна сделала продолжительную паузу.
– Никаких малоизвестных обстоятельств, – сказала та. – То, что было напечатано в газетах, соответствует истине. Мой муж умер естественным путем. Так что если вы подумали, что я хочу просить вас расследовать дело о его смерти… так это не так. Позавчера было девять дней. И позавчера же я открыла его сейф, который раньше никогда не трогала… Марк не позволял мне вторгаться в его дела. В этом сейфе… в этом сейфе были документы касательно его работы. Ну… вы понимаете…
– Понимаю, – сказал Родион. – Не нужно особой фантазии, чтобы понять, что может содержаться в личном сейфе преуспевающего бизнесмена.
– Ну вот, – продолжила Кравцова. – Эти документы… не имеют ни малейшего отношения к тому, что я нашла среди них. Там была пачка наличных… в фунтах стерлингов. Мой муж был помешан на британских дензнаках. Он использовал только фунты стерлингов. Не рубли, не доллары, не марки. Фунты стерлингов.
– И это вам кажется странным?
– Нет. Мне все равно. Хоть кувейтские динары. Странным мне показалось другое. А именно – то, что я нашла среди этих самых документов и пачек с фунтами стерлингов. Так вот, когда я сказала, что Марк держал «ее» в сейфе, я имела в виду не девушку. Видеокассету. Причем видеокассету профессиональную. Не такую, какие продают в магазинах – формата VHS, а именно профессиональную.
Родион приспустил очки на кончик носа:
– Почему вы так уверенно говорите? Вы понимаете в кассетах?
– Я в свое время работала на телевидении. Правда, в то время, когда я работала, была совсем другая техника, но у меня много друзей в этой сфере, так что я кое-что понимаю. Но дело не в этом. А в том, что именно содержится на этой кассете.
– Что же там содержится? – спросила я.
– Вот за этим… для этого, собственно, я и просила бы вас, Мария, проехать со мной.
И Ирина Романовна снова закурила.
Сверху послышался вопль проснувшегося Потапа, и Родион с заметно переменившимся лицом подпрыгнул на своем кресле и произнес поспешно:
– Поезжайте… поезжайте. Только нам надо оформить… э-э-э… юридически.
По всей видимости, мысли о проснувшемся чаде парализовали все лучшие профессиональные качества Родиона (на данный момент), и я в который раз прокляла то обстоятельство, что босс оказался таким истовым семьянином. Лучше бы по бабам мотался, что ли.
Тогда хоть ничто не смогло бы вытеснить из этой курчавой головы его профессиональных обязанностей.
Кравцова перевела на меня несколько недоуменный взгляд красноватых глаз и сказала:
– Юридически? Я должна подписать контракт?
– Да, двусторонний. Мы даем подписку о неразглашении, а вы обеспечиваете финансовую сторону и выплачиваете аванс. После этого мы едем к вам, и я начинаю заниматься этим делом, – отозвалась я, косясь на босса, который уставился на потолок и, по всей видимости, обращал мало внимания на происходящее в его собственном кабинете.
Сверху доносился плач несчастного создания с диким именем Потап…
Через четверть часа мы вышли из офиса и направились к припаркованной в нескольких метрах от него ядовито-желтой машине – дорогущему кабриолету марки «Мерседес». Он был затянут черным тентом и радужно переливался, даже несмотря на полное отсутствие солнца. Новенький.
– Это подарок Марка, – ответила на мой немой вопрос Ирина Романовна. – Я всегда любила спортивные автомобили, хотя не особо похожа на гонщика. Он хотел подарить мне «Феррари», но я не допустила: слишком дорого и к тому же никак не подходит для наших раздолбанных трасс.
– Да уж, – сказала я. – На «Феррари» у нас не разъездишься. Разве что только не выезжать за пределы Садового кольца. Да и то…
И я взглянула на эту женщину, которая в полном несоответствии со своим возрастом и внешним видом любила кататься на дорогих и скоростных спортивных автомобилях. Да еще тяпнув рюмку коньяку.
Мы сели в машину и выехали из нашего двора.
– Мой муж был прекрасным человеком, – говорила Ирина Романовна по мере того, как мы преодолевали расстояние до ее дома (она в самом деле оказалась лихим водителем). – Он был очень деликатным, скромным, никогда не рвался к этой кричащей роскоши, которая сплошь и рядом встречается у наших нуворишей. Его чуть ли не заставляли приобретать те или иные престижные вещи: дескать, неудобно богатому человеку, вице-президенту крупной компании жить в жалкой четырехкомнатной квартире и ездить на старенькой «Вольво», которую может себе позволить едва ли не каждый торгаш с рынка.
– Он был спокойным человеком? – спросила я.
– Да, более чем. Спокойным и домашним. Редко выезжал из дома без особой на то надобности. По мере возможности, конечно. А таких возможностей – чтобы работать, не выезжая из дома, – у него было немного. Бизнес – штука злобная. Поедает все время, выпивает все соки.
«По большинству наших бизнесменов не скажешь, что бизнес выпивает из них все соки, – подумала я, – все как на подбор – кругленькие, розовенькие, гладенькие».
Но вслух я сказала совершенно иное – банально-примирительное:
– Да, большие деньги требуют больших жертв. К сожалению, это закон нашего времени.
Ирина Романовна вывернула руль направо и, не поворачивая ко мне головы, заговорила быстро и сбивчиво:
– Нет… я решительно не могу понять, откуда в его сейфе этот кошмар. Не может же быть, чтобы он хранил его просто так. Значит, это было важно для него… какая-то необходимость. Мне уже начинает казаться, что не все так просто… что он мог умереть не своей смертью… мало ли что.
– Но ведь у него действительно было слабое сердце?
– Да… да.
– И врачи констатировали смерть от его остановки, и вы читали заключение экспертизы?
– Да, конечно. Я знаю, что Марк умер сам, своей смертью. Что никто его не убивал. Но после того, как я увидела кадры из этого… из этого ужаса… мне кажется, что не может так вот просто умереть человек, который хранит в своем сейфе… такое! – вырвалось у нее, и я аж похолодела, подумав, что в таком состоянии она может не справиться с управлением.
И дело будет закончено так и не начавшись.
– Так что же там на этой кассете? – спросила я.
– Вы знаете, Мария… там… там – порнография. Не совсем обычная, но – порнография. Я женщина без особых предрассудков и думаю, что нет ничего предосудительного в том, что мужчина держит кассету такого содержания… но…
– Правда, странно, что он держал ее в сейфе, – сказала я. – Порно. Н-да…
– Но, как я говорила, это не совсем обычное порно, – произнесла Ирина Романовна. – Я не помню, как называется фильм… есть такой очень популярный фильм, где действует на редкость миролюбивый герой, который перекрошил двадцать человек… впрочем, это неважно.
– Да, я поняла, о чем вы.
– Там есть такой эпизод, – продолжала Ирина Романовна, – после того, как главный герой перекрошил этих… двадцать человек, один жирный америкашка смотрел порно… с истязаниями. Садомазохизм, если можно так выразиться… но, мне кажется, та девушка, с которой там снимали эпизод… кажется, она делала все не по контракту и не по собственному желанию.
– Я поняла, какой эпизод вы имеете в виду. Жесткое порно с садистским уклоном. Вероятно, там только разыграно насилие.
– А вот на той кассете, – горячо перебила меня женщина с белым лицом, – вот на той кассете – уверяю вас – не разыграно! Такое не разыграешь! И тем более… тем более это лежало в сейфе моего мужа!
Я только покачала головой.
…Квартира Кравцовых находилась в недавно отстроенной высотке с автостоянкой, обнесенной высокой чугунной оградой. По всей видимости, Марк Олегович вселился сюда относительно недавно: дому не было и года.
Нет надобности описывать подъезд и квартиру Ирины Романовны: это было типичное «новорусское» жилище, со всеми приличествующими тому атрибутами: консьержем и охранником в вестибюле, покрытом ковром, лестницами, сплошь застеленными ковровыми дорожками и заставленными кадками с пальмами; в квартире, шикарной, двухуровневой, с неисчислимым количеством комнат – картины, скульптуры, золото, белая кожаная мебель и люстры, которые, вероятно, делали на заказ или попросту стырили из какого-нибудь дворца под Питером.
– Вы живете тут одна? – осторожно спросила я.
– Нет. Еще есть две горничные, охранник и… м-м-м… – Она замялась, а потом взмахнула в воздухе рукой и произнесла – Борис Сергеич, вы где?
– Ира?
Из смежной комнаты к нам вышел высокий седеющий мужчина моложавого вида, стройный и подтянутый, в черных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами. В руке он держал сигару.
Увидев меня, мужчина приподнял бровь и вопросительно проговорил:
– Ирина Романовна?
– Это Мария… та самая…
– Мария Якимова, – представилась я. – Я из детективного агентства «Частный сыск».
– Вы все-таки решились на это, Ирина Романовна? – сказал мужчина, и в голосе его прозвучало неодобрение.
Та уселась в кресло и, налив себе вина из большой фигурной бутыли, перевитой золотистой проволокой, произнесла:
– А что мне делать, если… если я потеряла сон? Если я так вообще жить не могу? Вы же сами соглашались со мной, Борис Сергеевич.
– Соглашался, – сказал он и повернулся ко мне: – Меня зовут Борис Сергеевич Теплов. Я старый друг и адвокат покойного Марка Олеговича. Вице-президент столичной гильдии адвокатов, – после некоторой паузы внушительно прибавил он. – А вы, значит, и есть та самая знаменитая Мария из «Частного сыска»? Мне приходилось слышать про вас от общих знакомых.
– Общих знакомых?
– Или, скажем так, людей, которые прибегли к вашим услугам и счастливо разрешили с вашей и уважаемого Родиона Потаповича помощью свои проблемы. Мария Якимова… интересно. Интересно.
– Вы находите что-то интересное в моем имени и моей фамилии? – прищурилась я.
– Совершенно справедливо изволили заметить. Точно так же, как вас, звали одну известную особу. Я думаю, вы о ней слышали. Она тоже носила имя Мария. И ее отца звали Иоаким. Или Яким, по-русски. То есть, если именовать ее по старорусской традиции, – Марья Якимова.
– Кажется, я понимаю, о ком вы говорите, господин Теплов, – сказала я. – Мария… Иоаким. Вы имеете в виду деву Марию, не так ли?
– А вы догадливы.
– Это профессиональное. Но, мне кажется, Борис Сергеевич, мы несколько отклонились от темы. От основной темы нашей встречи.
– Нам следует пройти в кабинет Марка, – хрипло произнесла Кравцова, допив все вино, что она налила в бокал. – Он заперт, ключ я всегда ношу с собой.
И она, расстегнув две верхние пуговицы блузки, сняла с шеи золотую цепочку, на которой висел – словно распятие, или «гимнаст», как говорят многие «новые русские», – ключ весьма прихотливой формы. Такой сложно подделать. По всей видимости, Марк Олегович Кравцов знал, какой замок следует врезать в дверь своего кабинета.
– Следуйте за мной. И вы, Борис Сергеич.
Теплов окинул меня чуть насмешливым взглядом и пристроился вслед за мной.
Мы вошли в просторный темный кабинет, два больших окна в котором мало того, что были закрыты жалюзи, так еще и затянуты тяжелыми плотными портьерами. Центром кабинета являлся огромный рабочий стол, на котором стояли открытый ноутбук, тяжелая хрустальная ваза и большой канделябр с толстыми свечами. Рядом с канделябром стояла стопка водки, прикрытая ломтиком черного хлеба.
Ах, да, недавно же было девять дней.
– Вы в святая святых моего мужа, – сказала Ирина Романовна, зажигая свечи. – Сюда был ограничен доступ даже мне. Только Борис Сергеич мог входить сюда в любое время дня и ночи.
– Да, мы с Марком старые друзья, – просто сказал Теплов, а потом добавил с заметной горечью:
– К сожалению, были старые друзья.
Кравцова обогнула стол и, отдернув занавеску на стене (по всей видимости, покойный нефтеторговец питал к последним слабость, поскольку вся квартира была заполонена разнокалиберными занавесями, портьерами, шторами и шторками, придавшими жилищу Кравцовых довольно мрачный колорит), представила моему взору тускло блеснувшую в отсветах свечей дверцу металлического сейфа.
– Вот тут мой муж хранил самые важные документы, – сказала Ирина Романовна. – Тут тройная система защиты, какое-то еще дополнительное кодирование… в общем, я в этом ничего не понимаю и кодов не знала. Так что если бы не Борис Сергеевич… Оказывается, сейф открывался не напрямую, а через компьютер. Сейчас многие так делают, правда, Борис Сергеевич?
– Совершенно верно, Ирина Романовна, – сказал тот. – Надо сказать, что всей системы декодирования Марк Олегович не доверял и мне, и сейф мы открыли, можно сказать, по счастливой случайности.
– Кто это – мы? – спросила я.
– Я и Борис Сергеевич, – услышав нотку недоумения в моем голосе, отозвалась Кравцова. – Ему я доверяю полностью, так же, как и мой покойный муж. Мы вместе ознакомились с содержимым сейфа. Лучше бы мы этого не делали! – вырвалось у нее. – Тогда бы я хоть спала спокойно!
Борис Сергеевич пристально посмотрел на нее, потом перевел взгляд своих выразительных темных глаз на меня и проговорил:
– А вы, Мария? Вы уверены, что будете спокойно спать после того, что вам предстоит увидеть? То есть я хочу спросить: вы уверены в крепости своих нервов? Только не говорите, что стальные нервы – это у вас профессиональное. Мне приходилось знавать таких зубров сыска, до которых, я так полагаю, вам еще далеко, но имеющих тем не менее до предела расшатанные нервы и страдающих психическими расстройствами, из них бессонница – самое невинное заболевание.
Я передернула плечами:
– Если вы можете говорить такое, то почему бы вам не обратиться к этим самым зубрам, которые, как вы тут только что сказали, много превосходят меня в деле сыска?
– Я вообще ни к кому не хотел обращаться, – сухо сказал Теплов. – Это Ирина Романовна настояла.
– К чему тогда все эти душеспасительные разговоры? – я еле заметно усмехнулась. – Мы подписали соглашение, и теперь поздно говорить о том, чтобы идти на попятную. Показывайте вашу кассету, Ирина Романовна.
Она провела рукой по белому лицу и выдохнула, не глядя на меня:
– Ну ладно… только вы помните, Мария, что никому… никому.