В понедельник утром я первым делом спрашиваю доктора Бенефилд:
– Итак? Я свихнулся?
На прием меня записала мама, чтобы доказать, что я не сумасшедший.
Врач выключает фонарик в форме ручки, убирает в карман и качает головой, глядя на меня с веселой улыбкой.
– Нет. Вы пережили тяжелую утрату, и последствия для вашего организма могут проявляться весьма неожиданным образом.
– Например, я буду видеть призрак Кимберли?
– Например… вы можете видеть то, что вам хочется увидеть, – уточняет доктор Бенефилд и протягивает мне свой айпад. На экране устройства отображаются снимки МРТ моего мозга. – Смотрите.
Она пролистывает несколько изображений, демонстрируя сначала здоровый мозг, а потом – сканы моего мозга, попутно объясняя, как именно я «почти в норме». Мама вытягивает шею, чтобы лучше рассмотреть снимки, но я почти не смотрю.
– Человеческий мозг – великолепная машина, – добавляет доктор Бенефилд, закрывая айпад. – Он делает всё возможное, чтобы защититься от боли, вне зависимости от того, физическая она или душевная. Пока вы нездоровы, всё происходящее с вами вполне нормально. Понимаете?
«Защититься от боли». Каким образом я буду защищен от боли, изо дня в день видя свою мертвую девушку?
Врач выжидательно смотрит на меня, так что приходится послушно кивнуть, потом достает бланк для назначений, ручку, записывает какие-то рекомендации, отрывает листок и протягивает мне.
Я забираю у нее бумагу и вглядываюсь в нечитаемый почерк. Ожидаю увидеть какой-то диагноз, названия выписанных мне лекарств, но вместо этого читаю следующую фразу: «Успокойтесь. Это всё не по-настоящему».
Отлично.
– Кайл, – говорит доктор Бенефилд. Я поднимаю глаза и встречаю ее деловой взгляд. – Видения, которые вас посещают, ненастоящие. Помните об этом, хорошо? Когда вы будете готовы, они пройдут сами собой, обещаю. Но пока вы их видите, следуйте моим предписаниям. Прочитайте назначение, запомните и поверьте мне.
Я киваю, однако слова врача меня не убедили. Видения пройдут сами собой? Что со мной будет, если даже этот, слабый образ Ким исчезнет? Когда я ее вижу, то чувствую себя сумасшедшим, и это очень неприятно, но всё же я ее вижу. И я не готов ее потерять.
После того как мы возвращаемся домой, мама отправляется на работу, а я насыпаю себе полную миску хлопьев «Лаки Чармс» и устраиваюсь за столом в кухне. Сначала тишину нарушает только хруст пережевываемых хлопьев, но потом я вдруг готов поклясться, что слышу приглушенный голос, только не могу разобрать слова. Перестаю жевать, не донеся ложку до рта, усиленно прислушиваюсь.
– Мама?
Мой голос эхом раздается в пустом доме.
Может, она что-то забыла? Я напрягаю слух и понимаю, что звук идет откуда-то снизу. Из моего кармана.
Вытаскиваю телефон из кармана, и из динамиков раздается треск и приглушенный голос. Ой, похоже, я своей задницей нажал на кнопку. Подношу телефон к уху.
«…Сэм, – говорит голос, слова наконец-то становятся четкими. Я открываю рот, намереваясь ответить, но Сэм продолжает говорить. Это сообщение голосовой почты. – Не знаю, услышишь ли ты это, но я должен тебе сказать. Мне страшно. И не вздумай смеяться, осел, я серьезно. Ты нас пугаешь».
Голосовое сообщение прерывается, экран загорается, показывая вереницу непрочитанных эсэмэсок и пропущенных звонков.
Я смотрю на зажатый в руке телефон, мой большой палец зависает над зеленой кнопкой вызова, но секунды идут, и экран гаснет. Тяжело сглатываю, потом засовываю мобильный обратно в карман.
Доедаю хлопья, убираю беспорядок в подвале, набиваю целый пакет пустыми упаковками и обертками от еды, перемываю все грязные тарелки и чашки, расставленные вокруг моей постели, и наконец, переделав все мыслимые и немыслимые дела, набираюсь смелости позвонить Сэму.
Гудки в трубке тянутся так долго, что я уже начинаю сомневаться, ответит ли Сэм, после того как я несколько месяцев его игнорировал.
Но это же Сэм, поэтому он всё-таки отвечает на звонок, хоть я этого и не заслуживаю.
Сэм делает глоток виски, потом с удивленным видом рассматривает фляжку. Я наблюдаю за ним, отмечая темные круги под глазами и легкую щетину – прежде я никогда не видел Сэма таким.
В другое время я бы поддразнил его, обвинив в неряшливости, но с тех пор, как он приехал сюда пятнадцать минут назад, я услышал от него всего пару односложных ответов, что бы я ни говорил.
После целого лета, проведенного в одиночестве, мое умение поддерживать беседу почти свелось к нулю.
– Что… м-м-м… подтолкнуло тебя приехать сюда? – спрашиваю, кивая на сине-зеленую с белым футболку, в которую одет Сэм. Футболка муниципального колледжа. Я знаю, что Сэм подавал документы в несколько государственных колледжей, но понятия не имею, на каком он в итоге остановился.
Сэм смотрит на меня, выгнув бровь, и я замечаю нечто такое, с чем сталкивался всего несколько раз за всё время нашей дружбы.
Сэм рассержен.
– В последнее время моя жизнь мало походила на сказку, старик. Один мой лучший друг умер, а другой скрывается от мира, – говорит он. Уже через секунду выражение его лица смягчается. – Я понятия не имел, что с тобой происходит, так что приходилось постоянно звонить твоей маме.
Я делаю большой глоток виски, алкоголь обжигает горло, но благодаря ему мне проще произнести следующие слова.
– Прости меня, Сэм.
Мне действительно жаль, но я боюсь, что он мне не поверит.
– Знаю, я был отвратительным другом, но я просто… не мог. Не мог находиться рядом с тобой. Иногда я думаю, что до сих пор не могу.
Я чувствую на себе оценивающий взгляд Сэма.
– Выглядишь паршиво, – говорит он наконец, указывая на мою мятую рубашку, отросшие волосы и кудрявую бородку.
Пожимаю плечами: по правде говоря, мне плевать на свой внешний вид. Кимберли нет рядом, она не увидит меня таким. Она постоянно твердила, что я выгляжу как животное, если я надевал толстовки, напоминала, что помимо спортивного костюма существует и другая одежда. Какое теперь имеет значение, стану ли я бриться, стричься и надевать чистую одежду? Какое это имело значение в прошлом, если в итоге я всё равно оказался в нынешнем положении?
– Итак. – Сэм вздыхает, и, кажется, с этим вздохом исчезают остатки его злости. – Я рад, что не потерял еще и тебя, хоть сейчас ты и выглядишь как бездомный бродяга.
Он откручивает крышку фляжки, наливает себе в стакан еще виски, широко улыбается и кивает на фляжку.
– Как тебе удалось протащить эту штуку через «таможню»?
– Нашел ее в сумке с вещами, привезенными из больницы, – отвечаю я, кивая на дверь кладовки, в которую мама сложила мои окровавленные и порванные вещи. – Должно быть, мама ее не заметила.
Я знаю, что можно улизнуть от серьезного разговора, свести всю беседу к болтовне о виски и прочей чепухе, но в ушах всё еще звучат слова Сэма, и что-то в них меня тревожит.
– Ты рад, что не потерял еще и меня, – повторяю я, качая головой. Смотрю на серые диванные подушки. – Порой я жалею, что не погиб вместо Кимберли. Иногда мне кажется, что она вот-вот войдет в эту дверь. Жду, что всё снова станет, как раньше.
Взгляд Сэма становится серьезным: примерно с таким выражением лица он выслушивал указания тренера перед серьезными матчами.
– Я тоже, – твердо говорит он. – Именно поэтому мы не можем ее забыть. Нам нужно держаться вместе, потому что только так нам удастся сохранить память о ней. Кимберли хотела бы этого.
Чего хотела Кимберли? Раньше я думал, что знаю все ее желания и мечты, но я ошибался. А вот Сэм действительно знал.
Я думаю обо всех разговорах, которые эти двое вели за моей спиной, о том, что Сэм знал об истинных чувствах Кимберли, о ее подлинных стремлениях.
– Давно ты узнал? – спрашиваю я. – Про Беркли?
Сэм отвечает не сразу, качает головой.
– Прости. Мне следовало тебе рассказать.
– Ага, – просто говорю я, но думаю о словах Ким, сказанных за несколько минут до аварии. О том, что она поступает в Беркли. «И ты бы меня отпустил?»
Неужели Сэм думал так же?
Друг наблюдает за мной, потом, поняв, что я не буду скандалить, продолжает:
– Знаю, тот вечер был просто ужасным, но Ким тебя любила, и ты должен об этом помнить.
Я взвешиваю эти слова, и они кружат мне голову сильнее алкоголя. Прошедшее время в слове «любила» ранит так же сильно, как в тот вечер, и сейчас я не готов с этим смириться.
Сэм сидит у меня недолго. Мы переходим на более безопасные темы, говорим о его планах на этот семестр, о приближающемся футбольном сезоне в Калифорнийском университете, несмотря на то, что я не буду участвовать в матчах.
Потом Сэм уходит, и я обещаю, что больше не буду таким засранцем и буду отвечать на его сообщения.
Но через несколько минут после того, как за Сэмом закрывается дверь, я снова ее открываю и выхожу наружу, вдыхаю прохладный августовский воздух. Я не сразу осознаю, что иду к пруду, зажав в руке наполовину пустую фляжку с виски, хромая, шагаю по парковой дорожке. Сажусь у воды, в тени одной из огромных ив, и смотрю, как солнечные лучи искрятся на поверхности воды.
Легкий ветерок взъерошивает мои волосы, и в нем слышится какой-то голос. Шепот. Слова слишком тихие, я не могу их разобрать.
Оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти источник звука, но на этот раз меня совершенно не удивляет, что поблизости никого нет – только зеленая трава вокруг пруда да растущие вдоль берега деревья – а еще ощущение, от которого я никак не могу избавиться. У меня не выходят из головы слова Сэма, они звучат снова и снова, как будто я бегаю по кругу, получив наказание за пакет контрабандных орешков.
Я не боюсь забыть Кимберли. Я никогда ее не забуду, но как, скажите на милость, понять, чего она от меня хотела? Разве можно существовать без нее?
Загадочный голос смолкает вместе с ветром, я провожу пятерней по волосам, гадая, как мне жить самостоятельно, если я не чувствую твердой почвы под ногами.