Все, что получает победитель

Take Five

Увидев ее неестественно изогнувшейся в своем любимом кресле, Серж в первую минуту подумал, что это начало какой-то новой дьявольской игры. Она умела играть. А он не знал, как из этой игры выйти. Все в нем кричало о страшной предательской ошибке, которую он совершил. И вот теперь наступило освобождение. Сейчас он видел только один путь – сбежать. Трусливо, подло – но так он был научен. «Сынок, если есть хоть какая-то вероятность, что тебя обвинят и посадят, – беги куда глаза глядят». Он запомнил этот разговор с отцом. Тем более что этих разговоров было не так много.

Марта Брахман, к несчастью, успела стать его официальной женой. Это стало легкой сенсацией, в том числе и для самого Сержа. Его основной чертой была беспечность, а брак… «штампы и штаммы не моя стихия». Ему было хорошо с Лерой. Однажды они попали в дом к известной богатой тусовщице. Богатой не по меркам «Форбс» конечно, но имеющей некоторые соблазнительные излишки. Помнится, при первом взгляде на Марту Серж ее одновременно пожалел и испугался. Но некрасивые и влиятельные женщины, похоже, не выходят из богемной моды. И со средствами, конечно. Удивительно, что при этом она авторитетно несла всякую чушь. Обычно такие люди рационально корыстны, их роднит даже плоское бесцветное вибрато в голосе. У Марты был другой голос – он мог казаться уютным, даже когда она вела жесткие переговоры с арендаторами. Все, чем она занималась, было одновременно значительным и провальным. Но деньги у нее не переводились – похоже, она все-таки умела сохранять фамильный капитал, и основную его часть не трогала. Одних квартир у нее было штук восемь. Впрочем, Серж, у которого не было ни одной, считал не пристально. Пообщавшись с Мартой, он открыл для себя, что деньги – это бремя, и, чтобы блюсти имущественный статус-кво, нужно вести утомительную повседневную борьбу за приумножение имеющегося. Бесконечно менять то, что дешевеет, на то, что дорожает. Иначе говоря, даже для того, чтобы стоять на месте, надо непрерывно бежать вперед. И это довольно нервное и беспокойное занятие. До встречи с Мартой Серж никогда не назвал бы работой продажу собственных квартир и покупку новых, перевод их в коммерческую недвижимость, сдачу в аренду и улаживание проблем с жильцами. Он полагал, что все это человек делает помимо своего основного занятия. Впрочем, его несчастная жена, которую он сейчас видел перед собой мертвой по неизвестным ему причинам, была уверена, что ее основное занятие – руководить творческими потоками. А это значило прежде всего быть в известных отношениях с творцами.

Но сейчас пора было сняться с ее крючка. Кажется, Серж теперь наследник – и первый подозреваемый. Надо было пересидеть в укрытии, изобразить свое отсутствие на момент ее смерти. Почему-то сразу подумалось об убийстве, хотя внешних признаков насилия не обнаружилось. Но он и не всматривался. Еще не хватало оставить следы своего присутствия! Тихо прикрыв дверь, почти на цыпочках спускаясь по лестнице, не вызывая лифт, он чувствовал себя преступником. Он был уверен, что кто-то очень хочет, чтобы его таковым признали. Марту убили, а виноватым сделают проходимца-муженька, нищего иногороднего жиголо, который младше жены на пятнадцать лет. А может, и на все двадцать – поговаривали, что Марта подделала дату рождения в паспорте. Господи, зачем же он на ней женился?! Кажется, она просто попросила, сказала, что это для чего-то нужно. Хотя нет, не просила, а просто поставила в план на день. Она всегда писала планы и старалась их выполнять. Вечером сидела, напялив очки, и проверяла, все ли она выполнила… Она сказала: нам надо оформить отношения. Для чего-то конкретного – Серж ее никогда не слушал, если касалось ее дел. Ее дел! Он не воспринимал женитьбу как свое дело, вот и поплатился. Но он думал, что поймал шанс. На самом деле поймали его.

…Он позвонил в дверь три раза, коченея от стыда. Лера, как всегда, долго не подходила, потом в свойственной ей сибаритской манере недовольно крикнула: «Кто?» и, не дожидаясь ответа, открыла.

– Выслушай меня, пожалуйста. Мне нужно дня два побыть у тебя. Иначе меня могут посадить в тюрьму. Марту убили. Я – единственный и наиболее вероятный подозреваемый. Я гнусно поступил по отношению к тебе. Но я прошу помочь мне сейчас. И ты никогда не пожалеешь об этом.

У нее в руке было яблоко. Спич был чудовищно бездарным. Летний вечер, город остывает от зноя. Ее вообще могло не быть сегодня дома. Лето – беспощадное время, люди уезжают в отпуск именно тогда, когда они нужны позарез. Жизнь висит на волоске. Она прогонит его. У нее кто-то есть, и он сейчас выйдет и даст в морду, и к этому пошлому исходу событий надо быть готовым. А у Марты Брахман Серж отвык от природного хода событий, от игры мускулами, от меню повседневности…

– Похоже на попытку поучаствовать в конкурсе Хемингуэя «Рассказ из шести слов». Многословно, не находишь? Про детские ботиночки все равно лучше…

И она мстительно откусила свое яблоко. Но дверь не закрыла. Серж осторожно просочился.

– Лера, это не розыгрыш. Она лежит там… дома. Она не дышит.

– А может, это все-таки розыгрыш? Только это она тебя разыграла. Притворилась мертвой, чтобы посмотреть на твою реакцию. Очевидно, что экзамен ты не выдержал. Не обессудь – теперь недвижимость и счета на Каймановых островах достанутся не тебе. Вообще, это в духе Брахманши… но ты не кисни, она всех своих бывших фаворитов пристраивает к себе на побегушки за пансион. Да что я тебе рассказываю, ты же сам все знаешь.

Лера была в ударе. Ночь предстояла длинная.

Мы зря перестали писать длинные путаные письма, объясняя свои поступки. Теперь это считается напрасной тратой времени. К тому же искренность по горячим следам – рискованный шаг. По прошествии лет мы иначе смотрим на многое, что происходит с нами. И все же крик души – дело духоподъемное. А также – единственно возможное алиби между близкими. Напиши Серж в тот горький момент, когда ушел от Леры, она бы иначе смотрела на его сегодняшнее вторжение. Потому что, в сущности, он не уходил. Он исследовал новые возможности. Марта – словно крупный морской порт или железнодорожный узел. Через нее можно было связаться с нужными людьми, путь к которым не проложен для простых смертных с улицы. И если бы это получилось, то от этого выиграла бы и Лера. Потому что она… умная, резкая, одаренная, но чертовски наивная. Серж прежде всего искал возможности для ее проекта, потому что многое в нем – и его рук дело. Это было их общее дитя, но увы, не рожденное. Для того чтобы дать ему ход, нужны были средства. Нужно было заинтересовать крупные фигуры… словом, бейся оземь и обращайся в птицу феникс! Оземь бился, а получался в лучшем случае цыпленок. Серж всего лишь симпатичный олух из Ирбита. Он почувствовал, что не тянет. У него… закончилась злость! Пошли выпивка и бесконечные базары с пустышками, играющими в продюсеров и режиссеров. Началось шоссе в никуда.

И тут подвернулась Марта. Хотя сказать про нее «подвернулась» – вопиющая неточность. Это ей кто-то мог подвернуться, а сама она – наступала, словно полярная ночь. Марта всегда сначала внимательно выслушает того, кто появился в ее поле зрения, усыпляя его бдительность и умасливая самолюбие, притворяется глупой бездельницей, болтающей про эзотерику, а потом… до размякшего визави постепенно будет доходить, что этот милый спектакль всего лишь для того, чтобы мадам Брахман поняла, как его лучше использовать. И ведь у каждого свой срок понимания, некоторым и жизни не хватает. Сержу, впрочем, хватило. Ему вообще показалось странным, что Марта выбрала его, пусть и на время. Он слышал, конечно, что ее «тянет на молодое мясцо». Еще бы – ведь он дружил с Шуриком Фомичевым, который был ее предыдущим… особо приближенным. Но в брачную паутину тот не попал, отчего смотрел на прочих со смешливым снисхождением. Их отношения с Мартой – тайна тайн. Ведь он до сих пор ей предан, словно жертва стокгольмского синдрома. При этом не скалится на Сержа. Во всяком случае, виду не подает. Имеет ключи от ее квартир. И даже от той, где, собственно, Марта и проживала. Но на этой пикантной подробности внимание не заострялось. Вроде как в порядке вещей. Но сейчас только на это обстоятельство и надежда – есть вероятность, что именно Шурик обнаружит тело своей госпожи и заявит куда следует.

Лера окатила кипятком свою любимую кружку с известным карикатурным профилем Фрейда – по совместительству контуром голой женщины. Щедро засыпала ее чуть ли не до половины молотым кофе. Заварила.

– Убийцам кофе не предлагаю!

Уселась на подоконник, упав взглядом в огни большого города. Взяла паузу, чтобы сменить амплуа. Обернулась уже в роли холодной и проницательной.

– А правда… почему бы тебе было ее не убить? Ведь краеугольный вопрос – кому выгодно. Выгодно – тебе! Откуда мне знать, что ты в очередной раз не разводишь меня, как тетерю.

Так прошло полночи. Лера должна была выжать из ситуации все возможности для актерского тренинга. Она побывала и прокурором, и свидетелем обвинения, и жертвой, и даже немного преступником, сознавшись в приступе гнева, что с удовольствием сама бы придушила паучиху Брахманшу. «Неужели ты не слышишь, что в самом имени ее – черная трясина!» Сержу более ничего не оставалось, как спокойно выдержать этот бенефис, раздавив зубами свою гордыню, словно надоевшую карамельку, и, только когда становилось уже совсем невмоготу, вставлять молитвенные реплики. Чтобы напомнить Лере, что она сейчас – не королева психодрамы в своем невротическом театре, а в реальном времени, и Марта уже не коварная соперница, не ведьма и не шарлатанка, а просто неподвижно лежащее тело, которое Серж бросил на растерзание обстоятельствам. Все чудовищно и паршиво.

Наконец Лерочка устала и расплакалась.

– Сереж, ты говори хотя бы честно: ты ушел к ней не из-за корысти… ты в нее влюбился, она тебя сожрала и не подавилась. Я даже уверена, что никакой ты не наследник. Чтобы Марта Брахман не обезопасила себя от потери собственности?! Да никогда! Зачем эта игра в благородного сталкера, который отправился в логово дракона, чтобы добыть ключи от волшебной дверцы? Наплевать тебе было на меня…

Наплевать так наплевать. Серж не возражал. Главное, что ему не указывают на дверь, а все прочее он вытерпит. Его телефон отключен. Никто не знает, где он. Главное – не взорваться… тсс!.. не слететь с катушек.

Наконец он заснул, оставив повисшие в воздухе вопросы, как перьевое облако после драки подушками. И Лера осталась в облаке одна. Испуганной, злой и постыдно победившей. Хотя свою сомнительную победу она тщательно вытеснила. Она легко убедила себя, что задыхается в кровавом смятении. Молчание было мучительно – но делиться мрачной и абсолютно неправдоподобной новостью было ни с кем нельзя. Да и если бы можно – у кого просить совета? Кто из ее окружения был в подобной ситуации… А Сержу и правда наплевать на нее – ему даже не приходит в голову, какой опасности он ее подвергает. Ведь подозрение в убийстве падает и на Леру! Особенно теперь, когда он у нее прячется… «Месть бывшей любовницы» – примерно таким может быть заголовок в желтых источниках информации. Воображение заработало: вслед за заголовком вспыхнули и фотографии с места происшествий… расследование много лет спустя, ретроубийство. Почему бы не стать героиней очерка, написанного в далеком будущем. Рубрика «Крим пасьональ», преступления на почве страсти… Пять минут славы за преступление, которого ты не совершал. Но в этом деле чем громче нота, тем она фальшивее.

Он все-таки к ней вернулся. Это предрекали некоторые знакомцы из ближнего круга, а она тогда сжалась в свинцовый комок, защищаясь от приторных утешений. Лера всегда думала, что такое могут говорить только лицемерные Иудушки. Впрочем, не стоит поминать всуе Иуду – много чести для легковесных болтунов. Иуда – предатель по неведению. Уход Сержа заставил ее глубоко изучить вопрос предательства. Она никому не говорила об этом. Только Сонька поняла бы ее – это она, как преподаватель Божьей милостью, умела так осветить вопрос, что хотелось немедленно погрузиться в тему. С ее легкой руки Лера узнала, что, кроме Михаила, есть еще один Булгаков – философ. И он реабилитировал Иуду. Знает ли об этом мир? В своем маленьком театре «Психея» Лера собиралась ставить спектакль на эту тему. Но Соня уже не узнает, что ее зерно легло на благую почву. Она умерла несколько лет назад.

И не дано было предугадать… как причудливо проросло ее зерно. И сколь неожидан ракурс. Серж в своих попытках оправдаться сорвался в ту же тему – предательства и прощения. Напирая на прощение, конечно! История уходила корнями в джазовую классику – отношения легендарного Дейва Брубека и не менее легендарного саксофониста его квартета Пола Дезмонда. Когда-то Дезмонд был более именитым, и Брубек играл у него на клавишах. А Пол… его обманывал, урезая долю заработка вопреки договору. Брубек бедствовал, они рассорились, и их музыкальный союз распался. Прошло время – и Брубек пошел в гору, а Дезмонд оказался на мели. Перевертыш судьбы! И тогда талантливый и… не слишком щепетильный Пол постучался в двери своего обманутого и ныне успешного приятеля. Жена Брубека не хотела пускать предателя на порог. Но ее великодушный муж все же простил Пола. И оказался прав: иначе не родилась бы культовая тема Take Five и еще много божественной музыки, которую они создали вместе. Как иным мужчине и женщине суждено сойтись, чтобы родить гения, так и музыкантам суждено встретиться, чтобы создать шедевр. Великая роль прощения!

О да, главное – к месту рассказанная история. Лера даже задумалась, как эффектно вплести ее в спектакль. В моменты смятения, отчаяния или обиды ее спасала эта особенность – импульсивно увлечься замыслом. Сублимировать. Тем более она не могла глубоко скорбеть по Марте. Неловкая пристыженная жалость – вот, пожалуй, что можно было чувствовать к этой женщине. Ведь и соболезновать по поводу ее смерти, в сущности, было некому. Родных у Марты… а впрочем, что Лера о ней знала! Единственное, что ей казалось более-менее понятным, – то, что Брахманша стремилась к статусу замужней женщины. При ее образе жизни ранее никто не мог ее в этом заподозрить, однако история с Сержем недвусмысленно говорит об этом. Лера подняла на смех его рассказ о таинственных и сугубо прагматичных мотивах Марты, когда она его попросила жениться на ней. Только идиот мог поверить в это!

– Она просто-напросто запудрила тебе мозги – ведь не могла же она обнаружить, что ей, такой свободной и авангардной, замуж невтерпеж! Как можно быть таким идиотом?! – возмущалась Лера.

– Ты многого не знаешь. Она хотела обезопасить свое имущество от нежелательных наследников, – бубнил Серж.

– Первостатейный абсурд! Выход замуж – это не защита, а угроза для наследства. В случае если ты богачка, не составившая брачного контракта.

Но выяснилось, что у Марты были трудности не юридического, а этического характера. Ей было проще отказать неимущим родственникам, если ее муж – и его мифические родственники! – будут столь же неимущи…

Лера даже расстроилась оттого, что не понимала, как можно купиться на подобные россказни. Хотя сама купилась, когда вся эта история только набирала обороты. Серж нежно полировал ей мозг о том, что надо войти в среду, иначе тебе как творческой личности не дадут хода. Пропуском в таинственную среду служит не столько талант, а скорее побочные бонусы. Внешность и молодость – пожалуй, но тут надо правильно наметить цели и не напутать с ориентацией. Серж не напутал, попал в точку. Марта оказалась удачной мишенью. Несколько нервно бессонных суток в ожидании любимого, который усердно тусовался в сугубо профессиональных целях, – и ржавая машина подозрений со скрипом заработала. Лера не любила конфликтовать. Она хранила объятия открытыми и считала, что любой человек достоин свободы. Захотелось ему забежать налево – да пожалуйста! Только без грязи, s’il vous plaȋt. Но у Сержа не получилось изменить с элегантной легкостью. Он увяз в болоте, считай, в грязи, только в эзотерической. При этом Марта умело вплетала в свое шарланство манипулятивные коды. И вот уже Серж просил Леру отпустить его в отпуск… вместе с престарелой любовницей и не менее престарелым продюсером, который… заинтересовался Лериным театром «Психея». Какой тонкий ход! И главное, было совершенно очевидно, откуда ветер подул. Сам Серж до такого не додумался бы. Хотя он был способным учеником. И мало-помалу принялся идеологически обрабатывать Леру. Она долго уворачивалась от неминуемой раны выбора. Пыталась его вразумить:

– По-твоему, чтобы обрести имя, надо потерять совесть?

– Нет, надо просто расстаться с романтическими иллюзиями.

И все же Лера предпочла расстаться не с иллюзиями, а с Сержем. Долгое время она терзалась вопросом о том, что выгода – всего лишь прикрытие. А на самом деле ее любимому предателю просто больше понравилась Марта. Ведь это первое, что должно прийти в голову в подобной ситуации. Если, конечно, это рассудительная голова свидетеля, а не участника событий. Но Лера никак не могла быть рассудительной. И теперь, когда Серж в столь зависимом от нее положении, она решила, что вправе знать, даже если вселенная опять расколется надвое. Требовала в упрямом исступлении сказать просроченную правду – пока он не уснул. Пересохшими губами Серж пытался донести ей выжимку из всех своих правд – и одновременно не сказать лишнего. Он все больше отстранялся от Леры, словно опасаясь, что она потребует новой невыносимой откровенности. Она знала, что мучает его, – и не могла остановиться.

– …не знаю, как сказать… для меня Марта была новым насыщенным жанром. Она… неожиданная. Могла лежать, как квашня, а потом внезапно превращаться в тугой сгусток энергии. А потом… я почувствовал ее запах. Не знаю, как объяснить… мертвый! Как если бы она была продуктом, вначале свежим, а потом… испорченным. Странные внезапные превращения. С ней можно курить на балконе, ловить пивной кайф с брюшком семги, а через минуту увидеть перед собой абсолютно чуждого человека, который выговаривает тебе за грязную плиту.

– Поверь мне, эти превращения входят в понятие брака. А про мертвый запах…

– Нет, я не сейчас придумал! Меня как раз и ужаснуло, что ее запах стал моим предчувствием.

– Почему ты называешь его мертвым?

– Толком не объяснить… Однажды в детстве я был на похоронах. Умер хороший знакомый моих родителей. Тогда он казался мне… пожившим на свете. А сейчас я понимаю, что он был молодым. У него недавно родился ребенок. С тех пор у меня внутри – заготовка для соляного столба, как я это называю. После тех похорон я долго не мог ни смеяться, ни радоваться. Во мне работал ступор вины. Мир мне казался бункером для трагедии. И запах… Там был запах, который запомнился мне на всю жизнь… Хотя мне было-то лет семь. Никто и не думал, что я так проникнусь происходящим. А я запомнил все так ярко! Что это был за погребальный дух… может, цветы какие-то особенные? Но от Марты, клянусь, пахло так же!

Лера пожалела, что затронула эту тему. Не хватало еще воспоминаний!

– Я думаю, дело в ее парфюме. Просто обонятельная ассоциация! Не бери в голову.

– Нет, она не пользовалась духами. Никакими – до недавнего времени. Ей как раз твой аромат нравился. Духи, которые я тебе подарил, помнишь? Она их себе купила.

– Она украла… даже мой запах! – обескураженно прошептала Лера.

– Но, поверь, это ей не помогло! – с мученической гримасой отозвался Серж.

«Марта Брахман лежит сейчас в странной позе и пахнет моими духами. Может быть, я следующая? Может быть, убийца найдет меня по запаху? Может быть, Серж все это выдумал, чтобы я не приставала к нему больше с ревнивыми подозрениями. Ведь запах – это серьезно. Теперь я успокоилась по части Марты. Разве можно ревновать к женщине, которая плохо пахла… Тем более лежачего не бьют. Значит, он ее не любил. А кто же тогда любил эту странную женщину? Зачем она жила на этом свете… Почему все это произошло?» Лера не заметила, как, прикорнув, уснула. В кресле. Ее тело было гиперартистично – оно, не дожидаясь нейронных сигналов, воплощало образ, над которым безуспешно билась мысль.

Сильный демон

Телефон зазвонил ранним утром. Но Лера, почти не спавшая, словно и не выходила из темы. «Вот кто действительно дорожил Мартой!» – подумалось ей. Почему? Это так странно… «еще один, упавший вниз»?

– Лера, привет! – Голос Шурика был непривычно сух и отрывист. – Сергей у тебя?

Секрет Полишинеля.

– Откуда? Ты о чем? По-моему, рановато для бреда. Что у вас – любовь втроем разладилась? Порно с дельфинами не вышло?!

Система Станиславского в действии: эффект неожиданности и инстинкт самосохранения заставил Леру непритворно злиться. Мгновения назад она была совсем не готова защищать Сержа-предателя, но совсем другое дело, когда мифическая угроза начинает превращаться в реальность.

Шурик не ответил на ее выпады – хотя обычно он был благодатным партнером по словоблудию. Он сказал, что его только что допрашивали в полиции. В той самой, которая ныне разыскивает Сергея. И теперь Сержу лучше бы стать зверем, бегущим на ловца. Потому что на убегающего все подозрения. Тем более он – муж жертвы! Умерла жена – ищи мужа. Так делают все полиции мира.

Этого Фомичев, конечно, не говорил. Лера додумала сама.

– Понятия не имею, где он! – прокричала она, и ее лжесвидетельство стало очевидным.

– Да, я понимаю, – с нарастающей злостью в голосе отозвался Шурик.

Артистичная конспирация Леры, не успев окрепнуть, дала трещину.

– Господи, Шур, прости, что я на тебя спустила собак! Может… давай встретимся?! Ты все расскажешь?

Это были жалкие потуги к неуместному сочувствию. И Шур на него не повелся. Лера, к стыду своему, провалила этот этюд, в котором должна была изобразить шок от внезапной смерти Марты. Он все понял. А проснувшийся Серж зевал и отмахивался от жесткой реальности, желая вернуться в уютную морфейную грезу. Он недооценивал Шурика: профессиональный нахлебник… легко быть добрым за чужой счет… Все это Лера слышала с тех пор, как их познакомила. По иронии судьбы она сама протоптала дорожку к Марте Брахман. Но она относилась к Шурику иначе, зная его давно, с тех светлых времен, когда они вместе гуляли по ночному городу и вынашивали замыслы, из которых потом родились самые драгоценные Лерины спектакли. И фильм! Пока единственный. Но эта короткометражка наделала шума во Всемирной паутине, и благодаря легкой волне популярности Лера и смогла воплотить свой маленький театр под крылышком психологического центра, где не последнюю роль играл доктор Айзенштат, бывший Сонин муж. Золотые времена, когда все задуманное получалось. Тогда казалось, что рождение было в муках, но сейчас, в эпоху свинцового «нет», понятно, что эти муки были всего лишь камешком в туфле – по сравнению с теперешним параличом надежды.

А фильм нашумел Лериным фрагментом. Патологическим танцем на проезжей части в час пик. Пробка только-только начинает рассасываться. Озверевшие люди рвутся вперед. И тут – выскакивает чокнутая девица в эротичных лохмотьях, с бешеным маниакальным взглядом. Сцена сумасшествия Жизели в современном прочтении. Лера щедро заимствовала у жемчужин хореографии – Эйфмана и Бежара, добавила в экспрессию свой почерк, получилось сочно и свежо. Она была одержима желанием искренне рассказать о том безумии, которое сидит сжатой пружиной в каждом из нас. Ужас и восторг противостояния проклинающей тебя толпе. Это была артхаусная бомба, она пошла по соцсетям. Лера наивно полагала, что после этого ее пригласят в большое кино. Но этого не случилось по горячим следам, а пока она погружалась в тонкости форматов, в которые не вписывалась, наступил кризис. К счастью, она успела до него создать свое неформатное театральное детище, в котором сладостно предавалась творческой свободе. Психодрама и ее ответвления. Групповая терапия на грани искусства отважного обнажения альтернативных «Я». Театр, излечивающий душу. Он пока жив, слава богу. И благодаря Мише Айзенштату, который не закрывает гуманитарно-некоммерческий проект, как бы сделал на его месте любой начальственный упырь. Но театр – еще и память о Соне. Когда-то Лера боялась и мечтать о своем театре. А Соня сказала: «Валери, действуй!»

Шурик тоже стоял у истоков. Сцену вакханалии на трассе Лера придумывала вместе с ним. Упоительные ночные бдения… она по ним скучала. Тогда они еще оба дымили и покупали самый терпимый из дешевых коньяков – «Кенигсберг». Сейчас-то и его Лера вычеркнула из скудной винной карты, но тогда жизненный тонус бил из всех щелей. Шурику хотелось усугубить сцены безумства, он требовал, чтобы Лера в разодранных лохмотьях устроила государственный переворот. По сценарию фильма, разумеется. Но, к счастью, Шурику не дали права голоса на съемках. С ним нельзя было перебирать, как и с алкоголем. С ним можно было сливаться в ночном творческом экстазе, а после расходиться и ни о чем не договариваться. И еще… он умел заговаривать кровь. Кому расскажи – на смех поднимут. Но Лера страдала кровотечениями. Однажды попала в больницу. Там ничего не могли сделать. Шур пришел к ней и заставил твердить какое-то древнее заклинание… Лера сама своим ушам не верила, что ударилась в лубочное мракобесие, но надвигалась первая премьера в ее театре – они ведь с группой энтузиастов должны были начать не с психотерапии, а с ударного зрелищного действа, близкого к теме психо… выбрали судьбу Чаадаева. Но Лера тонула в крови и, как выброшенная за борт кошка, висела на одном яростном когте над бездной. Не то чтобы по мановению Шуриковой палочки все прекратилось, но постепенно перешло в вялотекущий режим. Усилием иррациональной воли.

– У тебя сильный демон. Именно поэтому тебе противопоказано не только говорить о задуманном, но и мечтать о нем. Помнишь, ты говорила, что стоит тебе представить, «как все будет», – и этого не будет никогда?

Как же не помнить главный кошмар ее жизни! Сколько она себя помнит – столько и вредит самой себе. Оказывается, это ее личный демон, антипод ангела-хранителя. Она-то считала, что так у всех, пока не узнала о методе визуализации. Который для многих – лучший метод. Она даже пыталась его практиковать, вопреки накопленному опыту. Устроила себе пытку на уровне тонких энергий. Но демон только рассвирепел – началась черная полоса. Умерла Соня. Лера понимала, что связывать бытовую магию, игру ума с гибелью лучшего человека из тех, что она знала, – кощунственная глупость. Но она не посмела больше спорить со своим мелким бесом. Она потеряла слишком много.

Кто еще мог диагностировать демона и остановить кровь? Никто, кроме Шурика. А уникумы часто ни на что не годятся, кроме уникальных задач. Лера к этому привыкла. Поэтому, в отличие от многих, не задавалась вопросом, почему симпатяга Шур – полный балбес. Ни кола ни двора, ни семьи, ни одной профессии, ни даже прошлого! Даже если человек не пристал ни к одной гавани, он имеет за плечами хотя бы багаж горьких разочарований. Болезненный развод, бывших жен, неоконченное высшее, брошенную мечту… Шурик же был девственно-чист. Он, как в рекламе поляроида, жил только настоящим. Он появлялся в жизни Леры из ничего и так же исчезал. И это ничего было непонятным, но напряженно содержательным. Когда Лера впервые их увидела вместе с Мартой, они занимались… лозоискательством! Задавались вопросом, покупать ли на завтра рыбу, и с мрачной торжественностью вавилонских жрецов на физиономиях крутили перед собой рамку-лозу. Лера сначала приняла это за шутку и с бодрящей некорректностью поинтересовалась, с каких пор средневековое мракобесие опять в тренде. Но Шурик безмолвствовал. Куда девалось его тусоватое остроумие? Помнится, тогда Лера решила, что Марта просто его старит, как плохой костюм. И что это быстро закончится. Но она ошиблась – Шурик словно приклеился. Проще всего было валить на мракобесие и ведьминские чары. Лера бы и это приняла как необходимый витамин экзотики, если бы Шурика, с которым они время от времени встречались, не постигли странные метаморфозы…


– Серж, собирайся! Нам нужно съездить к Мишелю.

– К Айзенштату? Это еще зачем?

Лера могла ответить лишь нервным молчанием. Но крупные неприятности и катастрофы всегда приводили ее к дяде Мише. Он был создан для того, чтобы его звали на помощь. Но скрывал это взрывной раздражительностью и сезонной ксенофобией – чтобы не растерзали его гуманную душу и крепкую плоть на сувениры. Начальство, гастарбайтеры, соседи, налоговые инспекторы, судебные приставы, женщины за рулем или все женщины… – доктор Айзенштат ненавидел их с темпераментным смачным красноречием. Более всего доставалось пирамиде вышестоящих организаций и прочим государственным инстанциям, но и простым смертным перепадало его жаркого яростного огня. Но если огонь переждать в окопе, а потом вылезти и побить челом нервному доктору, – он с той же страстью погрузится в твою проблему, даже если ты вовсе не его пациент. Он патологически отзывчив, и от этого «я давно свой собственный пациент», как он представлялся иной раз в компании. Доктор Айзенштат был суицидологом. Спасал людей от самоубийства – и был самоубийственно беспощаден к себе.

Строго говоря, Сониным мужем он не был. У них была дочь и несколько лет «пограничного» романа. Соня говорила, что Миша не способен воспринимать людей, если они не собираются перешагнуть опасную грань самоуничтожения. А уж чье-то наслаждение жизнью приводило доктора Айзенштата в форменную тоску – если только это была не умелая маскировка, а действительно радость бытия. Увольте, тут не о чем говорить! Невысокий, упитанный, с коренастой медвежьей ладонью и толстыми короткими пальцами… Этими пальцами он раздвинул прутья кованой старинной решетки, которая чуть было не задушила ребенка на лестничной площадке средь бела дня. Дитя просунуло головенку – и оказалось хрипящим в западне. Дядя Миша вышел покурить свою «последнюю» сигарету. Он собирался бросить, но после такого поворота судьбы он стал курить одну за одной. «Отстаньте, я знаю, от чего я сдохну. Я готов! А вы готовы сгинуть из-за чудовищной уродливой случайности?» Миша с тех пор боялся не оказаться рядом…

А Серж наотрез отказался идти к Айзенштату. Тогда Лера отправилась к нему одна. У нее был формальный рабочий повод – разные внутритеатральные неурядицы, а уж под этим соусом развить интересующую ее тему она сможет. И пускай Серж предает ее анафеме за разглашение тайн следствия. Раньше она бы испугалась разорвать отношения с разгневанным… мужем не мужем, но таки любимым человеком ныне и присно, хоть и не во веки веков! Теперь же нет смысла поджимать хвост – он ее первый предал. И пришел просить о помощи. Никто не будет больше диктовать ей условия. Она заплатила за это одиночеством.

… и это не самая горькая цена.

Волшебный перещелк

Сережины страхи были напрасны – Миша Айзенштат свято верен принципу «Не навреди». Его даже приглашают в качестве судмедэксперта… вроде бы. В этой теме Лера плавала, потому что никогда ею особо не интересовалась. В любом случае дядя Миша несравненно умнее в том, что касается грани между жизнью и смертью. И сегодня воскресенье, его дежурство. В будний день он был бы загружен… Хотя как только подошла к двери его кабинета, она поняла, что дежурство выдалось горячим, а главный суицидолог искрится праведным гневом, спасая этот мир от геенны огненной. Впрочем, как всегда…

– И зачем ты суешься в чужие проблемы, хотел бы я знать? – Миша сделал две затяжки, потом нетерпеливо затушил сигарету, смяв ее гармошкой.

– Тебя не вызывали сегодня ночью… на какое-нибудь место преступления… к погибшей при странных обстоятельствах женщине? – выдавила из себя Лера, после того как вкратце описала свою необычную проблему.

– Даже если бы и вызывали, я не мог бы разглашать подробности, – огрызнулся дядя Миша больше для острастки. – И вообще, что за дурь – выгораживать бывшего хахаля, который ушел от тебя к какой-то богатой тетке, да еще, возможно, ее и прикончил. Тебе не приходило в голову, что ты соучастница убийства?

– Именно поэтому я и пришла к тебе, – поникла Лера, вся обратившись в просительную ноту. – Раз я за него ручаюсь, значит, в случае его обмана готова нести ответственность.

– Нет, это уже полная ахинея! – взревел Айзенштат. – Ты понимаешь, что в нашем государстве такие «честные» игры с законом – верный путь за решетку. Тебя-то и сделают крайней! Ты же такая удобная фигура для обвинения – бывшая любовница, подговорившая парня отравить жену, которая оставила ему наследство… Я на месте какого-нибудь карьериста-следака новые погоны хапнул бы на этом деле.

Дядя Миша еще долго пускал ядовитые стрелы негодования, обличая женское виктимное поведение, которое культивирует ненавистный ему шансон. Да и вся наша культура в целом, если уж копнуть поглубже. Потом он убежал к больным, вернулся, они с Лерой пили ядреный кофе по Мишиному рецепту – и он все не мог успокоиться по части странной манеры некоторых барышень упоенно лезть в чужие дела. Лучше бы с тем же рвением писали квартальные отчеты. Лера приуныла – отчетность была ее слабым местом, и если сейчас пойдет речь о ней…

– Как звали жертву? – внезапно поинтересовался Миша.

– Марта Брахман.

– Что ты говоришь?! Неужели на свете есть вторая Марта Брахман?! Фамилия редкая. – Энергичный доктор забурлил уже в более дружелюбном ключе. – Тот, кого я считаю моим первым пациентом, тоже носил эту бархатную фамилию. Да и сейчас благополучно носит. Лева Брахман. Лев Львович. И его сестра Марта. О, только не это! Лева, Лева, чудик хренов!

– Твой пациент?! То есть он… хотел наложить на себя руки?

– Ох… строго говоря, Лева был пациентом моего незабвенного учителя, который передал его мне как учебное пособие. Я тогда напрашивался к нему в аспирантуру, а Петрович… он был доктором от Бога, но романа с наукой у него не было. Он отлынивал от бремени в виде моей скромной растрепанной персоны и придумывал отговорки. И наконец, задал мне, желторотому ординатору, задачку: «Освободишь меня от Левки Брахмана – возьму тебя!» Взять – означало ввести в ремиссию. На излечение я не надеялся – Левка в ту пору мне казался безнадежным безумцем. У него была попытка суицида из-за неразделенки. Как выражался Петрович, случай неглубокий, но геморройный. Но мне тогда во всем виделась бездна! Мы же с Левой ровесники, да и, сказать честно, я был в ту пору не меньшим невротиком, чем он. Потому и выбрал свою специализацию. Спаситель хренов над пропастью во ржи…

Лера, заикаясь, попыталась встрять о том, чтобы он не смел сомневаться в своей спасительности, но дядя Миша замахал руками – дескать, он давно не тот, цену себе знает, но какой ценой, пардон за каламбур! А Лере было не до каламбуров. Внутри словно разорвалась резиновая бомба с кипятком. Дядя Миша лечил брата Марты. Мистика тесного мира! Получается, что суицид – это у Брахманов фамильное?

– Погоди, так ведь есть виолончелист такой – Лев Брахман. Это, случайно, не он?

– Случайно, он. Выстраданная мной карьера, – усмехнулся Айзенштат. – Ладно, шучу… но в этой шутке доля шутки. А тебе не советую делать поспешные выводы! Брат и сестра в этой семье выдались очень разными. У них с матерью какая-то странная история, но меня в нее не посвятили. И как я потом ни пытался прощупать почву, ничего не пронюхал. Даже Левка молчит до сих пор. Нет-нет, грешным делом задумаюсь, а не лежит ли его матушка на «вечной койке» в дурдоме? А семья бережно хранит этот скелет. Но как же такая наследственность от меня ускользнула?! – Миша театрально воздел глаза к небу. – Какой же я после этого доктор? Впрочем, теперь меня эта наследственность не интересует. Я и без нее по Леве могу диссер написать. И что же получается? Я сам остался в неведении, а тебе должен выложить всю врачебную тайну? Ну да ладно, срок давности давно вышел… хотя мы с Левой остались приятелями. Когда-то я дал себе горячую клятву наблюдать его всю жизнь. О, я тогда был старательный – все записывал подробнейше и любовно. Ночами, корпел, сопел…

– Что же это был за случай?

Быть может, не такой уж и необычный. Кто в юности не сходил с ума от любви? Просто у всех разная степень резистентности к этому яду. У Левы Брахмана не было ее вовсе. Он был ранимым истеричным ботаником и жил одной лишь музыкой и своими экзальтированными музыкальными теориями. У него была мания эклектики, он мечтал объединить – например! – виолончель, якутское горловое пение и группу «АББА». Судя по современным музыкальным тенденциям, не такой уж он был безумец. Многое из того, что Лева проповедовал тридцать лет назад, превратилось в актуальные современные течения. Уже тогда было ясно, что Брахман – талантище.

И путь его будет трудным, как у всех, кто выходит из берегов отпущенной тебе речки жизни. Однако жизнь не состоит из одной лишь музыки. А грубую реальность Лева искренне не замечал. И она ему отомстила! Какая-то жестокая девица-однокурсница поспорила с товарками, что соблазнит недотепу Брахмана. Просто из спортивного интереса – доказать свою безграничную сексапильность…

Все эти деликатные детали молодой доктор Айзенштат выковыривал из Левы, словно рассыпавшийся бисер из пыльных углов. И усмехался в едва проклюнувшиеся усы: «Подумать только – поспорила она! Да ведь соблазнить Леву, горячечного девственника, который боялся девочек как геенны огненной, но втайне-то пребывал в сладких грезах чуть не о каждой, – это было раз плюнуть».

Но в чем была одновременно сила и уязвимость Левы – в его отце, в честь которого сын был назван Львом, но плавно переименован во Львенка. Папаша был крупной шишкой, потом превратился в крупного предпринимателя – откуда, собственно, капиталы Марты. Отец рассудил практично – талантливого ранимого сына надо выхаживать, но деньги ему в руки давать – смерти подобно. Зато дочурка подросла – крепкий искровец, как говаривали в революционную эпоху. Эта девочка сможет капитал не только сохранить, но и приумножить. С тех пор так и повелось: Лева-Львенок не от мира сего, и потому финансовые потоки текут мимо него. Но ведь проныры-однокурсницы этого не знали и полагали, что соблазнение невинного младенца может обернуться для них выгодной партией. А сам Лева… он пребывал в музыкальной нирване и был бесконечно далек от переделов собственности. Тут его и настигла коварная любовь. Одного-единственного эпизода плотского катарсиса хватило, чтобы у парня вырвало предохранители. Он решил, что барышня теперь – его невеста, в то время как его нареченная гоготала и обжималась по углам с духовиками. Она же пошутила, в конце концов! Поняв это, Лева Брахман решил свести счеты с жизнью.

Петрович, Мишин учитель, к которому важный папаша привез своего Львенка, увидел в анамнезе двойное дно. Вроде мальчишка – отчетливый шизотимик, а с другой стороны… к таланту нельзя подходить с обыденной мерой. Может, это будущий виолончельный Паганини? Вламываться в хрустально тонкое устройство музыкальной натуры с пыточным набором советской психиатрии, по сравнению с которым инквизиторы нервно курят в туалете… Нет, Петрович был доктором высшим промыслом, он ускользал от системы и умел хотя бы не навредить. И он рассудил, что пусть с Левой поработает его ровесник, которому органически понятны страдания пациента, пускай утрированные нестабильной психикой. Насчет того, что Петрович хотел избавиться от хлопотного пациента – и заодно от аспиранта, – тут больше зубоскальства, конечно. Петрович был подвижником. Каким потом стал и сам дядя Миша.

– Мишк, пойми, у этого юного Ростроповича психотип комбинированный. Шизоидность поверхностная, осложненно-смягченная, а, по сути, он холеричный астеник. И терапия должна обязательно это учитывать. У него в нейронах должен произойти перещелк тумблера. После чего он поймет, что планета переполнена мириадами других сисястых дур. Твоя задача – этот перещелк ему устроить. Андестенд? Действуй осторожно, но напористо.

Ничего не получалось. Очень долго. Но Миша не сдавался. Он нянькался со своим первым пациентом честно и самозабвенно. Именно с ним он понял свое призвание – тогда еще специализация «суицидолог» была в диковинку. Леву давно выписали из психбольницы, а он продолжал пребывать в черной меланхолии, и не за горами был рецидив, и никакого волшебного перещелка. Миша начал сомневаться и в Петровиче, и тем более в своей незрелой компетенции, хотя он уже докопался до самых глубин Левиной натуры. Уже тогда он понял темную роль Марты. С самого детства она загоняла младшего братца в незавидную роль истеричного ботаника. Дар, талант – это ведь открытая рана: братьям-сестрам вечно кажется, что за эту привилегию любят больше… и они с упоением гнобят одаренных. «Зона» начинается в семье.

Айзенштат терпеливо разматывал этот клубок, пытаясь разбудить в Леве естественную сопротивляемость, подпитываемую здоровым уровнем тестостерона. Но психотерапия давала крайне неустойчивый результат. Ни на каких «сисястых дур» Брахман смотреть не желал. Надежда вышибить клин клином иссякала. И тут доктор вместе с пациентом попал в историю.

– Я, молодой ретивый дурак, решил водить Леву на вечерние прогулки в парк культуры. С целью знакомств, разумеется. Как говорится, не догоним – хоть согреемся. Уговорил его отрастить бороду – чтобы хоть какие-то зачатки брутальности проклюнулись. Бороденка у него полезла рыжая, и я придумал ему прозвище – Шкипер. Для нетребовательных барышень сойдет, думаю… Но напоролись мы однажды не на барышень, а на шпану приблатненную. И так как с нас было взять нечего, а бойцы из нас тоже не выдающиеся, мягко говоря, – Миша закашлялся от смеха и дыма, – я и брякнул, что мы музыканты и можем им «Мурку» сбацать. Они и взяли нас с собой на блатхату. Идем, как на заклание, и я с ужасом думаю: ну вот что Лева Брахман может знать из блатного репертуара?! Короче говоря, два Шарапова идут в логово Горбатого! А Левка, однако, спокоен. Приходим – там раздолбанное пианино. И вдруг наш хлюпик развернулся во всей своей красе! Чего он им только не играл… Мне-то, конечно, тоже пришлось ему подпевать, но я никак не ожидал, что наш Брахманчик так заправски лабает. И голосище ведь прорезался…

– Это и был долгожданный перещелк? – не выдержала Лера.

– Перещелк случился, когда вся эта шестерня заснула вповалку, а Леву за его заслуги ретиво поимела какая-то пронырливая юная маруха. Я тихо сидел в углу и молился всем святым. Потом добрая девка выпустила нас – в утреннюю росу, и мы, счастливые, оттого что живые, потрусили до дому… И вот с тех пор у Левушки и впрямь началась новая жизнь. Вот и скажи после этого, кто его вылечил – я или его величество Случай?! Хотя Петрович, тертый калач, вкусивший самых непредсказуемых поворотов в лечении своих пациентов, всегда учил, что хороший случай надо заслужить.

– Что же было с Левой дальше? – Леру, конечно, восхитил водоворот судьбы, но ей-то хотелось побольше узнать о Марте.

– Дальше? Хочешь, чтобы я тебе объяснил про наследство семьи Брахман. Хорошо… если поможешь мне сделать отчет!

Лера послушно закивала. Она уже была готова на все, лишь бы удовлетворить любопытство. Результаты совместной работы дяди Миши и провидения были впечатляющими. Львенок Брахман не просто преодолел «ужас пола» – он стал настоящим ходоком. В результате он был женат три раза, и у него… шестеро детей! Кто еще так мощно менял «минус» на «плюс»! И все бы прекрасно, если бы не зловредная сестрица Марта, которая при виде такого бодрого размножения почуяла опасность для своего благосостояния. Папа-магнат, хоть и назначил ее главной по золотым тарелочкам, но все же не собирался оставлять сына и его многочисленных потомков бесприданными. И в семье начал набухать многолетний нарыв скрытого конфликта, в курсе которого оказался и доктор Айзенштат, ведь он наблюдал Леву всю жизнь и стал свидетелем его взлетов и падений – и не только свидетелем, конечно.

– Выходит, Серж не врал мне. Марта могла его использовать как прикрытие для того, чтобы не делиться с братом. Якобы у Сержа больная мать… и прочая ложь, – задумчиво пробормотала Лера. – Слушай, дядя Миша, а ты не мог так хорошо вылечить непредсказуемого Леву, что его тяга к самоубийству с годами преобразовалась в тягу к убийству? И он убил свою сестру Марту – тем более мотив налицо.

Миша мефистофельски расхохотался.

– Да ты просто ученица Фрейда. Не зря твой театрик «Психея» до сих пор дюжит… Видишь ли, дорогая моя Сабина Шпильрейн – надеюсь, ты знаешь, кто это такая! – твое предположение имело бы право на рассмотрение, если бы это убийство случилось много лет назад. Сублимация, конечно, не происходит быстро. Но и на тридцать лет не затягивается. Вот если бы Лева замочил сестрицу в молодые годы, я бы в это поверил. И это был бы и мой грех как профессионала, между прочим! Тогда у него действительно был мотив, если на то пошло. Он был никому неизвестен, пробиваться было тяжело. Лева довольствовался случайными заработками типа игры по провинциальным домам культуры, в гостиничных холлах и на свадьбах… А семья у него тогда уже появилась. Родился сын. Да, кстати, тут необходимо признать, что именно этот ребенок как раз умудрился попасть в фавор к своей железной тетке Марте. Первенец Левы. Остальные пять – как по заказу, дочки! И именно сын унаследовал музыкальные способности отца. Сыграло ли это обстоятельство свою роль в расположении Марты… не знаю. Кажется, Левка со мной делился, что его семья признавала только его первую жену, а когда он от нее ушел, Марта и родители остались на ее стороне. Так бывает. И в этом-то, наверное, дело… А теперь, когда Лев Львович набрал обороты и даже стал известен, ему совсем ни к чему убивать сестрицу. Он, конечно, не разбогател, но и нищим его не назовешь. Более того, из наших, теперь довольно редких встреч я понял, что с годами он ее понял… и даже стал жалеть! Ведь в его понимании – она несчастная бездетная и даже фригидная женщина. Я пропускал эти характеристики мимо ушей. Ведь мне было важно не то, какова Марта на самом деле, а то, как меняется к ней отношение моего пациента… Который давно превратился в моего друга.

– А он тебе что-нибудь рассказывал о замужестве Марты? О Сергее? – спросила Лера с надеждой.

– Не особо. Он рассказывал только о том, что сестра не получает удовлетворения от интимной жизни и потому меняет мужчин как перчатки. Я не вдавался в подробности. Мне было важно, что Лева теперь смотрит на ситуацию принципиально иначе. Ушел внутренний конфликт, обида… это важно. Вряд ли он действительно был в курсе сексуальных проблем своей сестры. Но ему было легче присвоить ей этот статус. Лучше жалеть, чем ненавидеть. И не только в психиатрической парадигме.

– Мишенька, а если я тебя попрошу позвонить Леве… Может быть, он что-то знает? – Лера задействовала самые жалобные ноты, но она, увы, знала ответ.

– Нет. Я и так слишком много тебе рассказал. Я не буду влезать в эту историю. И тебе настоятельно советую этого не делать. Своему этому Сергею скажи, прямо или косвенно, чтобы он сам разбирался с этой проблемой. Он женился на этой женщине. Что бы он тебе сейчас ни плел, брак – это серьезно. Да, это в большинстве случаев трагедия, но это трагедия на всю жизнь.

Мужская доля

Конечно, он не был пунктуальным. И не было между ними той нити, которая делает ожидание невыносимым. Но когда Шурик даже не предупредил о том, что их встреча отменяется, Дина поняла, что произошло нечто необратимое. На звонки он не отвечал, оставалось только ждать. С некоторых пор она приучила себя к спокойствию в подобных обстоятельствах. Иначе разбилась бы на мелкое драже осколков, как крепкий советский стакан, если с силой швырнуть его о стену. Если не можешь ничего изменить – прими удобную позу и включи энергосберегающий режим. И все же одна предательская мыслишка проделала брешь в ее равновесии. Хорошо, что Шурик ей не сын. Иначе как было бы сейчас… страшно по-настоящему!

Значит, просто за человека страшно быть не может? За того, с которым не состоишь в безусловных биологических или социальных узах, который тебе не муж и не родня, а просто бывший милый друг, и ты от него базисно не зависишь – эмоциональная надстройка не в счет… Мы холодны и далеки друг другу. Именно «далеки друг другу», ошибки согласования тут нет.

А со своим ребенком Дина только что разговаривала. С ним все отлично – переплюнем через левое, но так и есть. Только живет он далеко, за океаном. И скоро у него появится собственное дитя. Дина намеренно не хотела знать пол будущего малыша. Но это… тоже было частью ее жесткого аутотренинга. Чтобы не дать себе раскиснуть и заскучать, и завыть от одиночества. Нельзя! Только если она будет цветущей, энергичной современной бабушкой, ее позовут туда… Не сейчас. – Об этом она и не мечтала. Когда-нибудь. Там, где живет сын, нужно светиться тонусом. Ни о чем не просить и все принимать, словно не очень-то хотелось.

Дина провела бессонную ночь – она и в спокойные дни со сном не дружила. В неотвратимости рассвета ее броня сильно ослабла, и она уже молилась «только бы он был жив». Она простила ему все – и сама себя презирала за то, что прощала так пошло, в момент смертельной паники… В голову лез эпизод из копилки Шуриковых обид на женщин. Как-то, лет десять назад, когда он был совсем бездомным, – а его бездомность имела сравнительную и превосходную степени! – он снял двухкомнатную квартиру и, чтобы разделить бремя оплаты, пригласил компаньонку. Она тоже нуждалась на тот момент в пристанище и благодарно приняла предложение. Тем более квартирка была симпатичная и недорогая. Юго-запад, высокий этаж, вид на главное здание университета, шикарные закаты… Шурик был там счастлив, как он уверял, – ведь ему для счастья шикарного заката достаточно. И минимальных удобств, конечно, – но без излишеств.

Счастье же оказалось недолгим. Компаньонка, познакомившись с хозяином квартиры – молодым дауншифтером лет тридцати, – воспылала к нему вполне понятной страстью. Дауншифтер не устоял, хоть и девушка была не бог весть какой Афродитой. Но в таких делах важнее не красота, а уверенность и наглость, закамуфлированные овечьей шкуркой. И вот уже квартировладелец просит Шурика съехать, потому как собирается поселиться здесь с новой подругой и, возможно, будущей женой. А компаньонка, скромно потупив взор, на голубом глазу поясняет, что у квартировладельца очень удачно умерла бабушка, – и теперь можно сдавать ее квартиру. Надо же молодым на что-то жить!

И действительно, соглашался Шурик, как все удачно сложилось у приезжей барышни! Она его совершенно искренне благодарила и извинялась за причиненные неудобства. Упрекнуть не в чем.

Дина пила кофе пополам со слезами, которые не вытирала, словно салфетка была уликой ее слабости, и думала: как же это похоже на Шурика – вот так вляпаться! В нем причудливо сочетались наивность и расчетливость. Корысть и великодушие. И никогда не знаешь, какая часть его натуры сработает в данный момент. Дина не спрашивала, но была уверена в том, что Шурик сам надеялся на роман с вероломной компаньонкой, и именно этим объяснялась острота обиды. Однако он будет это отрицать, и правды не узнаешь. А быть может, Дина не права, и зря она искала черную кошку там, где ее нет. Быть может, все потому, что у нее был давний разлад с мужской частью своего «Я». Эту версию она услышала в очень странном месте, как выразилась бы Алиса в Стране чудес, – в театре психодрамы, куда ее привел Шурик. Театром заправляла его подруга, и она, конечно, не могла быть рядовым офис-менеджером, с десяти до семи вкалывающим на работе. Действо показалось Дине муторным и непонятным. Разбирали чей-то глубинный конфликт, замешенный на семейных травмах детства, но она уже знала, что групповая терапия не для нее, и не слишком вникала. Но вот слова той самой подруги, простые и понятные, о том, что отношения с мужчинами у любой женщины зависят от того, насколько она принимает в себе «мужскую долю» своей личности… Пускай маленькую, но драгоценную, потому что она – от отца. А вот как раз против своего отца Дина бунтовала все детство и юность. И видимо, продолжала бунтовать против его терпкой доли в себе…

Хотя в ее случае бунт не означал отсутствие любви. Это как раз была любовь и, быть может, слишком сильная, акцентуированная… Отец, сам того не понимая, категорически не разрешал своей дочери становиться женщиной. Хотя это не выражалось в примитивной ревности к кавалерам и мужьям – как у других отцов. Он был умнее, глубже, изобретательнее… он был лучшим. Но именно это и мешало. Будь он дурным – агрессивным и примитивным, – дочь быстрее приспособилась бы к жестокому миру, в котором жила.

Дине запала в душу эта мысль, и она даже после этого так называемого психоспектакля благодарила подругу Шурика за инсайд. Отметив, кстати, что в ее театре на удивление много зрителей, которые по ходу действия становились участниками. «А, – махнула рукой… Валерия, кажется, так ее звали. – Так сегодня студенты психфака набежали! Это у них вместо семинара».

Вызвало симпатию, что эта театральная энтузиастка – трудяга без пафоса. Хотя чего греха таить – Дина смотрела на нее с покровительственной иронией. Как и на всех друзей Шурика, впрочем… И даже мысль об отношениях со своей мужской долей быстро перестала казаться оригинальной. Постепенно она так к ней привыкла, что присвоила эту версию себе. А потом… отец умер. «Очень вовремя», прямо как бабушка в той Шуриковой истории. И бремя вины за «своевременность» Дина немедленно возложила на себя, и оно заняло всю «мужскую долю» и женскую заодно. Ведь он ее воспитал один. Папа, который умер и освободил место, чтобы уберечь ее… кто знает, может быть, даже от тюрьмы. Судьба завершила тот виток тупиком черного абсурда.

Дина вздрогнула от звонка в дверь. Она задремала в старом неудобном кухонном кресле, у нее затекла шея. Она не смогла сразу вскочить, чертыхаясь, искала тапки – казалось бы, зачем?! Ответ прост: в ней крепко сидела программа делать вид, что не очень-то и хотелось. Игра в благополучие, в волшебную независимость. Не пришел вовремя – так я тебя уже не жду, Морфей тебя затмил.

– Марта умерла. Я ненадолго.

Обезоруженная, измученная, злая, она взорвалась: «Не сомневаюсь!» Но, увидев, как задрожали его пальцы, когда он пытался закрыть молнию рюкзака, – а ведь успел его открыть, для того чтобы что-то достать, какую-нибудь дешевую безделицу для Дины, – молниеносно пожалела. Потный, уставший, гневный, он мог уйти от нее навсегда? Нет, конечно, не мог, если на пути разъяренная тигрица. Просто в эту секунду до нее дошло, что рухнула плотина, и возврата к старому нет. Умерла бессмертная горгона Медуза. Внутри лопнул, как бракованный воздушный шарик, смешок о том, что с точки зрения банальной парадигмы смерть жены должна обрадовать любовницу – если подойти с жестким цинизмом. Могут быть разные благородные вариации, конечно, но в сухом остатке – освобождение, не так ли? Но в данном случае следовало выкинуть на помойку хрестоматийность, ведь с Шуриком и мадам Брахман все обстояло иначе. Она не была его женой, но он был ее рабом. Мириады попыток ответить на вопрос «почему» оставили Дине лишь устойчиво невротичную реакцию на само дородное немецкое имя «Марта». Это была патологическая привязанность к женщине, отношения с которой давно закончились и которая беззастенчиво его использовала. Женщине, гораздо его старше. В конце концов, такой… неприятной!

Что это было? Животный магнетизм, секс? Однажды Дина едко заметила, что чем дальше от простого природного совокупления, от которого родятся дети, тем Шурику милее. А ведь порой так хочется изначальной юной простоты, которая почти забыта и манит… тянет припасть к матери-природе. «Ты соскучилась по миссионерской позе?» – поддел ее мерзавец. У Шурика не было истории, и матери как будто тоже не было. Ему не нужна природа.

Так и в его странной связи с Мартой. Она была настолько далека от естественных отношений мужчины и женщины, что порождала темные предположения о разного рода девиациях. Отклонениях… Патологиях. Притом эта связь была куда как крепче многих благородных многодетных семейств. Может быть, Брахманша как раз и удовлетворяла те интимные потребности, лежавшие далеко за гранью здорового полового влечения? Ее некрасивость просто кричала об этом. И здесь Дина подозревала вечный подвох. Не бывает такой гладкой очевидности! Шурик же неизменно повторял в разных вариациях, что у него перед Брахман-сан обязательства, что на самом деле она фригидна, что он даже однажды привел к ней для утех молодого Аполлона… При этом Шурик никогда не оставался у Дины на ночь. Он возвращался к своей госпоже.

И потому на дне колодца отчаянных и изнурительных догадок лежала простая мысль. Наверное, Шурик просто любил свою уродливую Марту. Если окинуть взглядом наш ближний и дальний круги – так ли уж часто мы понимаем чужую любовь? Да мы и в своей порой ничего не смыслим! И в конце концов… пускай он даже обожает запах ее туфли. Если в этом настоящее чувство, то никто не вправе его осуждать. Дина даже прониклась уважением к этой извращенной необъяснимости. Если она чего-то не понимает, то это что-то больше ее самой. Шурик одновременно злил и рос в ее глазах. Кто-то любит за муки, а она его полюбила за… любовь к другой женщине. Странную, опустошающую… какую угодно! Но преданную.

Удивительно, но Шурик был одним из самых красивых мужчин, которых знала Дина. Что дало возможность сделать неожиданное открытие: красота может быть нелепой, неприкаянной и невостребованной.

Но что же будет теперь? Он прошлепал босыми ногами на кухню, по обыкновению запнувшись о тумбочку, с которой Дина все никак не могла расстаться. Советский антиквариат пятидесятых. Отец хранил в ней инструменты, канифоли, разные пахучие скипидары – которые, к слову, там и остались. Это волшебная ароматная развалюха была вместилищем детских игр воображения для Дины – потому единственная из родительской мебели избегла участи оказаться на помойке. Шурик спотыкался, за что и ненавидел милую рухлядь. И наверняка все бы спотыкались и ненавидели – только к Дине мало кто ходил. Незаметно для себя она стала нелюдимой.

Шурик не раскис. Он просто замер, превратившись в бесцветный транслятор подробностей пережитого этой ночью. Защитная реакция, шок. Дина повторяла это про себя, ей хотелось сделать простой утешающий жест, по-бабьи наивно погладить по руке, но вокруг Шура словно действовало отталкивающее поле. Она чувствовала себя неуместной рядом с тихо кровоточащим горем. Марта была предметом ее вечных саркастических насмешек. Надо втянуть голову в плечи и не надеяться, что тебя допустят сочувствовать.

Шурик, весь обратившийся в скорбную монотонность, рассказывал, как он пришел вечером к Марте, – естественно, по деловой надобности! – и ему никто не открыл. А это был сигнал SOS. У них с Мартой давняя договоренность: если в ее доме звонящему не отпирают, то либо никого нет, что редкость в этом бурлящем салуне, либо случился форс-мажор. И в том и в другом случае Шурику было предписано войти, отперев своим ключом. «Но ведь она замужем!» – не выдержала Дина, и сама себя одернула. Это ж у нас, простых смертных еще кое-как соблюдается неприкосновенность семейного круга. А большим кораблям – свободная любовь.

Подозревая, что «юный Аполлон» и был тем самым мужем Марты, Дина частенько его упоминала, когда в бодрящей разговорной риторике хотела парировать язвительной репликой. Шур, однако, себя ничем не выдавал. Не привыкать: ему ведь не знакомы многие земные чувства, – наверное, и ревность тоже. Либо брак его повелительницы и впрямь был фиктивным. Но с ее «маленьким симпатичным мужем» Шурик дружил. И действительно, именно он познакомил ее с ним. На жестокий вопрос, почему она за семнадцать лет их отношений не сподобилась выйти замуж за Шурика, тот невозмутимо отвечал: «А я ей предложения не делал».

– А молодой сопляк, значит, сделал?! – саркастически нападала Дина. Как будто таким колоссам, как мадам Брахман, нужны предложения…

Теперь над ней, великой и ужасной, грешно потешаться. Дина заметила, как под изменившимся углом света по Шуриковой щетине пробежали седые искры.

– А что такого неприкосновенного в семейном кругу? Ведь со временем он все равно трескается, размыкается и оставляет тебе одну лишь иллюзию.

Дина по привычке собиралась возразить, но замешкалась. Потому что испугалась. Вдруг теперь и Шур умрет? Вдруг он не может без своей жуткой пчелиной матки, как бы грубо это ни звучало. Да и черт с ней! Лишь бы он смог освободиться от этого морока.

Теперь, на мгновение, Дина испугалась за «милого друга» по-настоящему.

Позже она поняла, что именно в этот момент сделала выбор.

Пятнадцать минут на прощание с мышеловкой

Серж возвращался к себе и знал, что за это последует расплата. Но так и должно было быть. Струсив и удрав к Лере, он эту расплату только усилил. Зато эта отсрочка дала ему возможность сгруппироваться, чтобы выдержать удар. Он открыл дверь, подавляя в себе сильнейший импульс к бегству, – и стало понятно, что в квартире кто-то есть. И даже ясно, кто. Этот мрачный инквизиторский рык, прочищающий старое горло, Серж узнал бы из тысячи. Это был его тесть.

– Лев Ксенофонтович?

– Что, вернулся с блядок, щенок!

В который раз Серж помянул добрым словом своего учителя по боксу. «Держи голову свободной от злости. Пусть она работает в твоих руках, в корпусе – и они защитят тебя, как верные телохранители. А голову оставь нетронутой. Пускай она даже любит твоего врага, так даже лучше. Пари над схваткой, посмеиваясь внутри. Но помни про пот, кровь и слезы. Без них ничего не получится». Пятнадцатилетний Серж был щуплый, неперспективный. И злости у него ни в голове, ни в корпусе не было. Он был из тех, что не ввязываются. Учитель, редкий тип армейского интеллигента, нашел к нему подход. Потому что когда-то сам был таким.

Серж ожидал чего угодно, но только не драки со Львом. Эта толстая холестериновая глыба обрушилась на него в уверенности, что легко схватит за шкирку и размозжит голову о стену. В первую долю секунды Серж пожурил себя за утерянную форму, но тело поймало сигнал опасности и не подвело. Тренерский завет дал о себе знать. Воспарить над схваткой в сознании – и дать рукам обезвредить врага. Это была энергия даже не злости, а удивления: старый упырь позволил себе сойти с пьедестала и окончательно лишился магнатской спеси. Серж не думал, что Лев предстанет перед ним в таком виде. А тот свирепо сопел, пытаясь встать с пола, и в старческих трясущихся мечтах топил «щенка» в крови. Серж дал ему руку и помог встать. Ему некстати вспомнился афоризм о том, что победитель получает все. Горькая насмешка памяти! Кто здесь победитель и кто получает все… Дни этого мелкопоместного старого воротилы сочтены. А сам Серж получил по шапке за свое циничное приключение. Он никак не мог поверить в то, что Марта могла просто так взять и умереть. Он искал в этом подвох, скрытый смысл… Лера права в своих импульсивных догадках.

«Оставь в покое старика, у него горе, он потерял дочь», – приказал себе Серж. Лев уселся на диван, и какое-то злобное клокотание неслось из глубин его легких, его обычная надменность превратилась в бессильную ярость, но он собирался с силами, чтобы царственно произнести приговор тому, кого и в расчет-то никогда не принимал. Но Сержа уже не очень интересовало то, что изрыгнет это поверженное тело. Он понял главное: раз его пытались таким образом «поприветствовать» – значит, он не наследник и вне подозрений. Иначе… о, его обхаживали и дурили бы ему голову, пока он не отказался бы от своей доли. А если бы он не попался на эту удочку – начали бы угрожать. Дожали бы! Они, клан Брахманов, это умеют.

И будто в подтверждение его мыслей, из ванной преспокойно вышел семейный юрист клана – видно, справлял нужду и даже не понял, что произошло. Есть такой тип людей – они умудряются не запачкать репутацию и даже костюм, находясь в миллиметре от границы взрывной волны. Наверное, на них с рождения накладывает лапу Фемида. Адвокат невозмутимо протянул хрипящему Ксенофонтовичу прозрачную пластиковую папку, и тот немедленно углубился в ее содержимое. Судя по хищному интересу и моментальному переключению с агрессивного хрипения на заинтересованное затихание, речь шла о деньгах. И как ни странно, отчасти и о деньгах Сержа. Но пока он не знал об этом и прошел в комнату, которую до нынешнего момента считал своей. Теперь ни о чем своем здесь и речи быть не могло. Тем более что на его столе валялись чужие гаджеты, а вокруг – изрисованные салфетки. Значит, кто-то здесь пытался сосредоточиться – не иначе, как адвокатишка обдумывал дележ имущества под дудку Ксенофонтовича. Но что бы здесь ни происходило, Сержу бояться нечего. Пусть перегрызут себе глотки из-за Мартиного наследства. И папаша Лев будет с упоением руководить этой мышиной возней, ведь все имущество – кто бы сомневался! – в его руках, в том числе и принадлежавшее его дочери. А у Льва есть плодовитый Львенок, так что… битве будет где развернуться.

Тесть обожал бои в грязи. Нет, не те, в которых дерутся голые девушки, – хотя кто знает! Но все же главным для него было вывалять человека в иной черноте. Извлечь на свет божий неприглядные стороны натур и столкнуть их лбами. Откуда Серж это знал? Он однажды видел, как Марта сцепилась с папашей. Это была битва титанов. Титанов низкого презренного мира. И Сержа, выросшего отнюдь не в куртуазной среде, эта сцена шокировала. По его представлениям, так ссорилась лишь опустившаяся подзаборная пьянь, не поделившая бутылку. Ни до, ни после он не видел Марту в таком отвратительном ракурсе. Но также он видел, что она – жертва отцовской провокации. Как можно было родную дочь обзывать «бесплодной пираньей»? Сержу хотелось заткнуть уши. Его, однако, никто не стеснялся, словно он неодушевленный предмет или раб в доме богатого патриция. После всего этого безобразия он хотел утешить свою измученную жену, но она только отмахнулась от него. И вскоре уже как ни в чем не бывало вела со своим уродливым родителем вполне мирную беседу. Это был принципиально иной тип людей, которым не нужна пауза, чтобы зализать раны, и перемирие, чтобы восстановить достоинство.

Впрочем, не время ударяться в воспоминания. Надо быстро сообразить, куда и как перебраться. Серж оброс вещами здесь, расслабился и забыл о священных принципах кочевой жизни. За полчаса ему не собраться. Хотя… это смотря как обставить процесс. Есть один запасной вариантец. Чреватый непредсказуемостью, зато незатратный.

В дверном проеме возникла зловещая фигура Льва. Чертова манера вставать на проходе! Еще один удар в челюсть старик, пожалуй, не выдержит. Придется договариваться с этой темной силой.

– Тебе там… Марта оставила триста тысяч. Через полгода, когда вступишь в права, получишь. – Льву, видимо, стоило большого труда проскрипеть о своей крупной потере. Неужели какому-то «щенку» удастся откусить от его пирога!

Серж сделал вид, что не слышит, и продолжал яростно заполнять сумки вещами. Он вспомнил, что Марта хранила походные рюкзаки и баулы именно в его комнате – и мысленно-горько поблагодарил ее за это.

– А чего это ты? Как крыса, бежишь с корабля?

«Скорее из мышеловки», – ответил про себя Серж, храня молчание.

– Не дури. Оставайся. Пока. Сейчас не хочу никого сюда пускать.

– А я не хочу здесь оставаться.

Старое прогнившее чудовище! Все и вся должны подчиниться твоему жесткому графику наживы. Он, видите ли, хочет соблюсти приличия и… не так чтобы уж совсем на следующий день после смерти дочери сдать ее квартиру! Поэтому пока можно остаться. Серж подавил острый импульс нецензурного наката на ненавистного тестя. Он перевел эмоциональные шлюзы в мелкую досаду на трехсоттысячную подачку и на то, что наверняка ему завещана доля этого чудесного флэта. Но об этом он никогда не узнает. Да, он любил это место жительства. И был благодарен Марте за возможность здесь обитать. И всегда будет. Но сильнее, чем досада корысти, его отвлекло липкое ощущение всамделишной ловушки. Сейчас ему дается шанс стать беззвучным винтиком тайной империи Льва Брахмана. Марта при всей своей властности и тяге к манипулированию уберегала его от этой участи. А вот… Шурик попал как кур в ощип! Его она втянула в этот омут, и с каждым годом он все больше напоминает «стареющего юношу» на побегушках, при жалких потугах изобразить из себя коллегу и партнера. И вероятно, началось все с предложения, от которого было трудно отказаться… Что-то вроде того, что происходит сейчас с Сержем. Но Шурику уйти было бы намного труднее. Марта его возила в Германию и вылечила от какой-то тяжелой интимной болезни. Впрочем, подробности канули в Лету и нынче совсем некстати. Сержа никто не держит на коротком поводке благодарности, и на прощание с привычной жизнью у него осталось минут пятнадцать. В воображении роились мрачные мысли о том, что теперь у него есть возможность хотя бы отдаленной вспышкой представить, что чувствует человек, которого внезапно из дома берут под стражу и увозят в тюрьму. Тепленьким. От домашнего ужина, от детского гомона, от ворчанья жены… в камеру с урлой.

Баста, это уже немая истерика! Это в нем заговорил папенька. Нет никакой тюрьмы! Напротив, он наконец свободен. Прости, Марта. Ты – важная, но короткая глава. Надо отодвинуть Ксенофонтовича и закончить эту историю. За книгами можно заехать потом, вместе с Шуриком. Он не откажет добровольно освободившему место. Хотя Серж давно чувствовал, что Шурику проще оправдать свой странный статус, когда у Марты есть кто-то другой. Иначе… место свободно, а они все равно уже не пара. Печально. Завел бы подругу! Серж внезапно поймал удивительный абсурд их жизни – ведь Шурик почти всегда ночевал здесь! И даже после того, как у Сержа с Мартой начались отношения… И это воспринималось само собой разумеющимся… и «молодой муж» ни разу не задал не очень молодой жене ни одного вопроса по поводу того, зачем им третий. Да живет он здесь! Уже много лет. Не выгонять же.

И то правда!

Повесив через плечо сумку с ноутом, Серж вышел из квартиры и позвонил в дверь напротив. Пора было брать на абордаж соседку Гулю. Сколько сигарет он ей купил? Сколько одолжил-подарил мелких дензнаков? Пришла пора расплаты. Хотя бы пускай потерпит его вещи в маминой комнате. Мама-то все равно на даче. А Гуля, к счастью превеликому, дома. Еще только ногти красит, перья чистит, намыливается выйти в свет. Что с ней хорошо – не надо долго объяснять свои намерения. Она считала Марту ведьмой. Исчерпывающее, на Гулин взгляд, определение, не требующее пояснений и ремарок. Но не это отличало Гулю от всего здешнего богемно-хипстерского круга, а то, что она могла поведать это Марте лично. Конечно, после изрядной дозы «Мартини», но Серж и после двух бутылок виски не решился бы… Может, и зря, потому что Марте нравилось быть ведьмой. И она тесно приятельствовала с Гулей и даже ездила с ней за грибами. Серж был уверен, что они обе предаются в лесу магическим обрядам, может, даже, наводят тренировочную порчу на белок – Марту временами заносило. И Гуля была ее верной гадальщицей на Таро…

Серж, свирепея от духоты и надвигающегося хаоса, переносил вещи и медленно вспоминал мизансцену с умершей Мартой. Ведь была деталь, которая показалась странной и которая проскользнула по краю сознания и растворилась в бездне шока и ужаса. А именно – чистый и пустой стол. На этом столе, который стоит в кухонной зоне и который для Марты – и обеденный, и рабочий, – всегда немытые кружки, пепельницы, бумаги. Но в тот момент стол был непривычно чист. Так бывало, только когда Гулю звали погадать на причудливых картах. Не исключено, что она может быть источником неожиданной информации. Но – надежным ли?

Когда скарб Сержа загромоздил девственно-опрятную и полупустую комнату Гулиной мамы, он позволил себе расслабиться… и растерялся. Гуля, начесываясь и гримируясь у большого зеркала в прихожей, легкомысленно интересовалась, надолго ли он у нее и что вообще случилось. Она ничего не знала! И была уверена, что Серж проблем не создаст – ведь он обычно ее выручал по мелочам и ни о чем не просил. Теперь же он приготовил для нее голубя с черной меткой. Страшное известие. Хотя у него промелькнула привычная мысль о том, что и здесь о Марте сильно скорбеть не будут.

Но восточная красавица Гульфия, оставив яркое месиво, вываленное из косметички, просто пошла в свою комнату и легла, отвернувшись от мира. Серж испытал острую досаду саморазрушения: зачем он впутал эту девицу?! Лучше бы взял тачку и вернулся к Лерке. Та хотя бы уже все знает и родня по духу. А вот что сейчас может вытворить Гуля – с учетом того, что не так давно она вообразила, что Марта – не только ее соседка и приятельница, но еще и большая трагическая любовь. Мадам Брахман, конечно, потешалась, но марающий коготь компромата уже впился в ее горло. Пьяная Гуля разболтала о внезапной страсти консьержке, а та обрадовалась сенсации, скрасившей ее однообразные будни. Как-то неловко все выходило – вроде бы Марта плевала на общественное мнение с высокой колокольни, а с другой стороны, кому хочется быть объектом каверзного и даже брезгливого внимания соседей. Свобода свободой, а запинаться в клубке сплетен не хотелось. К тому же тень косвенно падала на Сержа.

Тогда ему пришлось унимать внезапные нетрадиционные страсти. Деликатно и вкрадчиво объяснять Гуле, что этого не может быть, потому что… «ты же нормальная!» Чтобы убедить некоторых людей, необходима убогая скудость аргументов. Даже несмотря на то, что они авторитетные эзотерические гадалки. Избыточность и фрейдистская глубина их только запутает и насторожит. Сержа она тоже насторожила бы, почувствуй он в себе некоторые отступления от традиций. Гульфия, услышав, что кто-то ее называет нормальной, растрогалась. И в ходе их душевного, подкрепляемого тушеным кроликом с картофелем, общения проступили истинные признаки нормальности. То есть влечения не к жене, но к мужу. Серж тогда прошелся по лезвию ножа: умудрился оставить надежду Гуле, не ранив ее самолюбия, и одновременно Марте не изменил. Он боялся предположить, что было бы в противном случае – особенно принимая во внимание такое мощное средство распространения интимной информации, как консьержка. Женщины, декларирующие сексуальную свободу в браке, обычно декларируют ее только для себя. А Серж не хотел еще раз увидеть свирепую супругу – как в разгар ругани со Львом. Он просто не знал бы, что делать! А вдруг она и вправду ведьма и навела бы порчу на его мужское естество! Может быть, есть на свете люди, которые не становятся глупы и примитивны, ввергаясь в омут своей или чьей-нибудь ревности? Если да, то они достойнейшие из нас…

Гуленька полежала, пострадала, поднялась, убедилась, что макияж не размазался, и продолжила сборы. Только уже тихая, обесточенная. Сказала, что ни на какие загулы не останется, просто кого-то там важного поздравит – и обратно. В этот момент Сержу стало даже любопытно, что она думает. О смерти Марты, о роли ее мезальянсного мужа. Осуждает? Всегда осуждала? Она первая за эти безумные сутки, кому больно… кто, кажется, относился к его жене тепло, без тяжелых побочных примесей. Как умела, конечно. И не переусердствовала в лицемерной скорби.

Вернулась она поздно, но еще успев на метро. Пугающе трезвая. И, сбрасывая жуткие конструктивистские копыта, прослывшие дизайнерской обувью, заявила, что вчера к Марте приходил Аптекарь.

– Я не знала, стоит ли вообще об этом упоминать! Поэтому тебе сразу не сказала. Ведь он становится подозреваемым… А почему ты так уверен, что она умерла не своей смертью? Я не могу представить, что ее кто-то вот так… берет и убивает! – Гуля возбужденно металась по кухне в поисках любимой мельхиоровой ложечки.

Серж чувствовал себя громоздким и лишним. Он не мог понять, кого Гуля называла Аптекарем. И, что важнее, он вовсе не был уверен в том, что Марту убили. Просто он изложил Гуле безопасную версию событий: о том, как был на съемках… – магическое слово! – и ему позвонили, и он приехал…

– А ты был на опознании? Вскрытие делали?! Почему место преступления без охраны?

Гуля сыпала вопросами, на которые у Сержа не было подходящих ответов. Но и вопросы были больше панической риторикой. И какая вообще может быть охрана? Серж вспомнил рассказ Конан Дойла «Второе пятно» – и доверчивого констебля, которого отчитывает Лейстрейд. Не наша тема.

– Понимаю тебя, – вдруг тихо протянула Гуля. – Не хочешь настаивать на статусе мужа…

И это было, пожалуй, самым точным определением его нынешнего состояния. Нежелание настаивать на статусе.

Некрасивое мортидо

– Лев Львович! Как ваше ничего? Процветаете помаленьку?

Мишка!

Мученическая улыбка сморщила воспаленно-радужную красноту лица Левы Брахмана. Он был рыжим, поредевше-кудрявым, с возбудимой мимикой. И ему невероятно хотелось ликующе ответить на этот звонок. Подурачиться, выпить, поерничать насчет вновь открытой болезни Айзенштата-Альцгеймера. Крепкая циничная докторская шутка – как раз то, что сейчас нужно. Блаженный отдых в целебной болтовне с тем, кому ничего не надо объяснять – можно только бесстыдно жаловаться и плакаться в жилетку. Но ведь теперь вокруг ураган «Марта», и все мы будем унесены им и сгорим в геенне огненной. Зачем же она умерла именно теперь! Когда как раз пошла масть – гастроли за гастролями. Да, Лева чертовски устал, но если появилась возможность, он будет пахать до кровавого пота. Он еще мальчишкой узнал, что это такое: это когда после четырехчасовой подготовки к конкурсу с лица течет влага и смешивается с кровью из носа. И Лева отчаянно вытирает эти капли с виолончели, но от усталости кажется, что она, жадная красавица, успевает их мгновенно впитать, чтобы напоить звук…

Но какой глупый вопрос «зачем»! Разве Марта смогла бы умереть приватно, не испортив попутно кому-нибудь жизнь… Только бы с собой не забрала. Теперь Львенка преследовал страх увидеть усопшую во сне, как она зовет его с собой! Единственный человек, которому не стыдно в этом страхе признаться – это Мишка. Но Лева не хотел в этом признаваться и ему. Потому что это унизительно. Выходило, что он так и остался припадочным истериком, а свою сестру не любил всего лишь из зависти. Она – большой человек, воротила, папино воплощение. А Левушка – рыжий чудик-ботаник, в которого, напротив, вечно приходилось вкладывать… Стоп! Зашевелилась давно побежденная змея былых ущербов. Все иначе. Лева – гордость семьи. Времена его неприкаянности, безработицы и нищеты канули в Лету. Его статус ныне никто не оспорит. Что же до Марты… острота их конфликта тоже погребена в забвении. Сестрица даже стала приходить на его концерты. Правда, только в престижных местах – ну и бог с ним. Главное, что они преодолели вражду. И в этом, конечно, сыграла свою тайную роль первая жена Левы… Но сейчас это тысяча раз не важно! Важно, что у Левы намечается психотический рецидив. Миша научил его распознавать приближение кризиса… и это освобождает Леву от трудного разговора с отцом. Который ему никогда не простит… того, что он встал на сторону матери. Открыто Лева это сделал всего один раз – но в чувствительном вопросе. Возмездия не миновать!

Нет, сегодня ничего, кроме целительного приема у доктора Айзенштата! Иначе Лев Ксенофонтович Брахман потеряет еще одного ребенка. Вот так примерно и надо сформулировать «отмазку» от вызова на ковер.

– Слушай, Миш! А ты можешь… как тогда, в незапамятные, отпросить меня у папаши. У нас трагедия. Без твоего слова я невыездной… то есть не выходной из дома.

И поведал о смерти Марты и о своем растрескавшемся под тяжестью супер-эго душевном микрокосме. После чего, вытирая испарину, пробормотал шепотом: «Иисус Мария шолом тебя в душу». Загадочная богохульная приговорка Мишкиного учителя Петровича, ставшая для Левы оберегом. Теперь можно расслабиться!

Миша, как всегда, понял без толкований и пообещал немедленно замолвить словцо. Теперь Лев Львович свободен от темных поручений, от интриганских паутин, от смутного чувства вины за то, что тебя делают орудием стяжательских схем, а ты соглашаешься. Потому что в вечном долгу перед родителем. Ведь это ему Лева должен быть благодарен за музыкальную карьеру. Лев Ксенофонтович бережно выхаживал и окрылил своего дрожащего Львенка – хотя этот хваткий монстр Баха от Штрауса не отличит. Но при этом однажды позаботился о смысле и о даре, в котором понимал, простите, как свинья в апельсинах. Но в папе сильна природная чуйка. Жаль, что Маркуша, сын Левы, ярый нонконформист, послал демонического дедушку по трем осям. Нельзя отказываться от родовой силы! Фатальная ошибка. Лева костьми ляжет, но уговорит непокорного сына не совершать ее. Хотя про себя он гордится выкрутасами своего первенца. Сам Лева так не смог.

Загрузка...