Никогда не забуду, как впервые увидел Беатриз. Я сидел в дешёвом баре на Файв-Пойнтс в те далёкие времена, когда восточный Нэшвилл ещё не стал притоном хипстеров и там ошивались все. И я тоже. В таком месте не часто встретишь красивую девушку, тем более одну, но она была сама по себе, и уже это привлекало. А она к тому же была моего типажа – тёмные волосы, тёмные глаза, смуглая кожа, фигура что надо. Узкое красное платье усиливало впечатление.
– Даже не думай, – сказал я своему приятелю Джону, не сводя с девушки глаз. Джон рассмеялся.
– О ком? Об этой Джей Ло?
– Да, – сказал я.
– Почему? Ты с ней спишь? – Джон жевал соломинку и смотрел, как девушка идёт мимо нас. Шумный и красивый, он притягивал горячих девчонок, особенно в барах поздними вечерами.
– Пока нет, но я это исправлю, – ответил я, тоже рассмеявшись. – А потом, может, и женюсь на ней.
Джон расхохотался.
– Круто. – Он спрыгнул со стула и хлопнул меня по спине. Когда девушка оказалась совсем рядом, добавил:
– Удачи, чувак.
Она посмотрела на него и перевела взгляд на меня, прекрасно понимая, почему мне понадобится удача.
– Можно? – спросила она, указывая на освободившийся стул.
– Да, – ответил я, вдохнув запах её волос. Они пахли как масло для загара, если вылить на себя целый тюбик. Кокосом, что ли.
Я пытался придумать что-нибудь остроумное, но ничего не выходило, и я просто сказал правду:
– Я не мастер пикапа, но… ты самая красивая девушка, что я видел. – Потом, осознав, как это банально, я прибавил: – В этом баре.
– В этом баре? – переспросила она и рассмеялась заливистым, сексапильным смехом. Я заметил, что её правый передний зуб очаровательно неправильной формы. Она обвела глазами бар и не слишком привлекательных девушек напротив меня.
– Ну ладно, не только в этом баре, – сдался я, уже не боясь показаться излишне льстивым. Она и была самой красивой девушкой, что я видел.
– Ты точно не мастер пикапа?
Я уловил её акцент. Тоже очаровательный. Покачал головой и промямлил:
– Ну… может, и да… но я не хочу просто флиртовать с тобой. Я хочу узнать тебя… узнать о тебе всё…
Она вновь рассмеялась своим бесподобным смехом.
– Прямо всё?
– Всё, – подтвердил я и принялся засыпать её вопросами: – Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Откуда ты?
– Беатриз. Двадцать пять. Из Рио, – на последнем слове она округлила чувственные губы в точности того же оттенка, что и платье.
– Это в Бразилии?
Она улыбнулась и спросила, знаю ли я ещё какое-нибудь Рио. Подошёл бармен, и она, не раздумывая, как раздумывают большинство девушек, заказала напиток, о котором я никогда не слышал, грохочущий раскатистыми «р». Потянулась за огромной плетёной сумкой, которая, судя по её виду, должна была пахнуть марихуаной или хотя бы ладаном. Я остановил руку Беатриз.
– У меня есть личный счёт в этом баре, – сказал я. Она улыбнулась и посмотрела мне в глаза.
– Может, у тебя и имя есть?
– Томми… Том… Томас, – пробормотал я, потому что меня называли то так, то эдак.
– Как тебе больше нравится? – спросила она.
– Как тебе больше нравится, – сказал я.
– Я хочу танцевать, Томас, – внезапно заявила она, откинув назад плечи и волосы.
Я удивился, что она предпочла называть меня полным именем. При словах о танцах я покачал головой.
– Что угодно, только не это. – Я рассмеялся. Она в шутку надула губы, и я про себя взмолился, чтобы мы по-настоящему сблизились – так, чтобы ссориться, и всерьёз надувать губы, и страстно мириться.
– Ну пожалуйста. – Она чуть наклонила голову.
– Я не умею танцевать, – признался я, когда бармен принёс коктейль и поставил перед ней.
– Все умеют танцевать, – заметила она, покачивая плечами в такт «Свободной птице»[9]. – Надо просто двигаться под музыку.
Она выжала лайм в бокал, размешала тонкой соломинкой и сделала глоток. При виде того, как её полные губы коснулись стекла, а волосы густой волной упали ей на лицо, у меня перехватило дыхание. Я отвёл взгляд, тоже заказал выпивку. Я уже был немного пьян, но решил, что для храбрости нужно ещё. Сильно напиваться мне не хотелось – я надеялся сохранить в памяти наш разговор до мельчайших подробностей. Я спросил у неё, что она делает в Нэшвилле, и она рассказала, что присматривает за двумя малышами в Брентвуде, а сегодня у неё выходной. Потом добавила, что Нэшвилл любит за музыку.
– Ты тоже музыкантша? – спросил я, зная, что музыкантов здесь пруд пруди, и всё же заинтригованный.
Она кивнула.
– Я певица. Во всяком случае, хочу ею стать.
– И в каком жанре выступаешь?
– Сертанежу. Бразильский музыкальный стиль… песни о музыке, о любви… о разбитых сердцах…
Я кивнул, заворожённый.
– Может, как-нибудь мне споёшь?
– Может быть. – Она одарила меня медленной улыбкой. – А теперь ты расскажи о себе, Томас. Ты из Нэшвилла?
– Да. Родился и вырос.
– В какой части Нэшвилла? – спросила она.
– В этой самой, – ответил я. Она рассмеялась и коснулась большим пальцем нижней губы.
– Что, прямо в баре?
– Нет. – Я улыбнулся. – Я имею в виду, – в восточном Нэшвилле. На этом берегу реки.
Она кивнула, будто поняла, что я имею в виду – что река Камбелэнд отделяет гламурный город от моего грязного захолустья.
– Почему же ты не на Нижнем Бродвее?[10] – спросил я, про себя прибавив «с другими красотками».
– Потому что там не встретишь таких мужчин, как ты. – Она улыбнулась, и я улыбнулся ей в ответ. Мы немного помолчали, потом она спросила:
– А ты чем занимаешься, Томас? Кем работаешь?
– Я плотник, – сказал я, опустив глаза и постукивая большими пальцами по барной стойке. Я был готов к тому самому взгляду, каким смотрят на тебя девушки, когда узнают, что ты не работаешь в офисе и лишь полтора года проучился в колледже, а потом остался без денег, был отчислен и пошёл обрабатывать древесину.
Но если она и была разочарована, то виду не подала. Казалось, она даже заинтригована, хотя с моей стороны глупо было так думать. Я встречал девушек, которые первое время врали мне, будто им нравятся мужчины, умеющие работать руками. Я был рад, что она не стала врать. Она просто спросила:
– Значит, ты делаешь мебель?
– Ну да.
– Какую?
– Любую, – ответил я. – Столы, полки, шкафы, парты. Я люблю делать выдвижные ящики.
Она рассмеялась.
– Ящики?
– Да. Ящики, – ответил я. – только не такие, которые скрипят и дребезжат по металлу, а гладкие, полностью из дерева… соединённые «ласточкиным хвостом»… они словно шепчут, когда их выдвигаешь. – Я тихо присвистнул.
Она наклонилась ко мне ближе и кивнула, словно понимала артистизм моего искусства. Искусства делать мебель, которая, может быть, станет фамильной. Хотя до этого мне было далеко. Я закончил обучение, но освоить предстояло ещё многое.
– Значит, ты делаешь будущий антиквариат? – Она придвинулась совсем близко, я ощутил щекой её тёплое дыхание.
– Да, – ответил я. Она была магнитом, силовым полем, и я не смог удержаться от поцелуя. Я прижался губами к её губам, ощутил вкус алкоголя и лайма. Её губы были божественны, моё сердце едва не взорвалось. Несколько пьянящих секунд – и она оторвалась от меня, чтобы сказать мне, что пусть я и не умею танцевать, но целуюсь превосходно.
Я с трудом взял себя в руки и ответил:
– Ты тоже.
– Можно задать тебе вопрос, Томас? – прошептала она мне на ухо.
Я кивнул. В глазах мутилось.
– Ты занимаешься любовью, как танцуешь? Или как целуешься?
Моя кожа горела огнём. Я посмотрел Беатриз в глаза и сказал, что она может и сама это выяснить.
Спустя ещё несколько часов, коктейлей и даже танцев мы отправились в мою убогую студию и занялись просто потрясающим сексом. В двадцать девять лет, не будучи связан отношениями, я и раньше порой проводил ночь с едва знакомой девушкой, но в тот раз всё было иначе. Мы занимались любовью.
До того, как я встретил Беатриз, я считал, что любовь с первого взгляда невозможна. Но она разрушала все правила, любую логику. Она была потрясающей. Невероятной.
Не прошло и трёх месяцев, как мы поженились и она забеременела. Хотя, если честно, эти события произошли в обратном порядке, но какая разница. Я в любом случае собирался на ней жениться. Беременность лишь ускорила процесс и прибавила проблем. Ну, например, моя мама невзлюбила Беатриз, решив, будто она намеренно залетела, чтобы выскочить за меня замуж и получить гражданство. Я имел неосторожность поделиться этими соображениями с Беатриз; она, разумеется, была задета, и так я выяснил, что умение прощать не относится к числу её достоинств. Сильный характер она унаследовала от отца, ортопеда, работавшего с национальной футбольной командой Бразилии, который, в свою очередь, и так злился на Беатриз за то, что она уехала в Штаты, решив стать певицей; тот факт, что её вдобавок обрюхатил какой-то плотник, никак не мог пойти на пользу их взаимоотношениям, тем более что мачеха, ставшая Беатриз весьма паршивой заменой матери, всячески подливала масла в огонь. Классическая история Золушки.
В общем, обе стороны весьма прохладно отнеслись к нашему браку, друзья тоже разбежались, и каждую свободную минуту мы проводили вдвоём. Это было, наверное, неправильно, но нам казалось, что мы двое против целого мира. Мы были непобедимы и неутолимы. Даже когда на сцене появилась Лила в самом расцвете колик и Беатриз, пережив послеродовую депрессию, оставила мечты стать певицей, а я хватался за любую грязную работу, чтобы сводить концы с концами, наши чувства не гасли.
Но где-то вскоре после того как Лила отпраздновала второй день рождения, что-то начало меняться. Любовь стала больше похожа на похоть и уже не могла победить всё остальное. Оба мы были несдержанны, оба склонны ревновать, ссоры участились. А может быть, просто стало меньше секса, и от этого казалось, что участились ссоры. Беатриз обвиняла меня во всех смертных прегрешениях, отказывалась куда-то идти, говоря, что слишком устаёт и ей ничего не хочется. Какое-то время я верил в её теории и чувствовал себя виноватым, никуда не годным супругом. Я обещал ей, что буду меньше работать, что мы будем чаще веселиться. Но понемногу я начал понимать, что представления Беатриз о веселье сводились к пьянству. Безудержному. Не то чтобы я сам был против того, чтобы выпить немного пива. Но Беатриз всё чаще и чаще надиралась в хлам, а похмелье лишь усугубляло депрессию. На следующий день она не могла ничего делать, мне приходилось отпрашиваться с работы и сидеть с Лилой. И, конечно, мы ссорились ещё больше.
Вдобавок она начала мне врать. По мелочам – прятала от меня телефон, ноутбук. Но я перестал ей доверять и понемногу начал разочаровываться. Хотя, конечно, по-прежнему её любил, потому что она была Беатриз и к тому же матерью моего ребёнка.
И однажды летним вечером, вскоре после того как мы перебрались в бунгало на Эвондейл-драйв (где я по сей день живу с Лилой), случился скандал. Он разгорелся ещё утром, когда я предложил сходить куда-нибудь всей семьёй, втроём. Может быть, в зоопарк, или на пикник в парке, или в гости к моей маме, которую Беатриз по-прежнему ненавидела, но терпела, потому что та порой сидела с малышкой.
Я хотел таким образом наладить отношения, но Беатриз быстро меня обломала, заявив, что собирается на барбекю с друзьями. Я спросил, с какими друзьями, она ответила. Мне не нравились эти люди, не нравилось, какой она становится в их кругу. Я сказал ей об этом, она наговорила мне ответных гадостей, завязалась перепалка, она заявила, что всё равно пойдёт туда и возьмёт с собой Лилу.
– А меня пригласили? – спросил я, что было очевидной глупостью. Она пожала плечами и сказала, что если я хочу, то, конечно, могу пойти с ней, но если не хочу, она поймёт. Я решил отправиться в мастерскую, надеясь, что работа меня успокоит. Но поздно вечером, уже убрав на место инструменты, я почувствовал: что-то не так. Поэтому я нашёл адрес её друзей из Инглвуда и отправился на вечеринку.
Едва приехав, я сразу же заметил Беатриз, танцующую прямо на крыльце с лузером, которого я видел у неё в друзьях на «MySpace». Обе его руки лежали у неё на заднице и, судя по всему, не в первый раз там оказались. Лилы поблизости не было. Я в ярости выпрыгнул из машины и по лестнице поднялся в дом.
– Где Лила? – спросил я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не дать этому типу в морду. Он сразу же убрал руки с задницы Беатриз, и его лицо приняло виноватое выражение. Точно такое же я ожидал увидеть на лице жены, но она лишь бесстыдно таращилась на меня, очевидно, пьяная или под кайфом, а может, и то и другое.
– Где Лила? – Я уже кричал.
Все замолчали и посмотрели на меня, кроме Беатриз, которая сказала:
– Господи, Томас. Расслабься. Она была здесь. Только что.
Я вновь посмотрел на неё и увидел, что из-под майки у неё торчит купальник, а волосы, стянутые в узел, мокрые. Значит, она недавно плавала. Значит, у этих идиотов есть бассейн. Вне себя от волнения, я растолкал собравшихся, обежал весь дом, выскочил на высокое крыльцо. С него я оглядел сад и, конечно, увидел бассейн, возле которого детвора играла в жмурки, а Лила, одна-одинёшенька, сидела у самого края, возле чёрной надписи «Глубина три фута» – не такая уж большая глубина, но тем не менее опасная для четырёхлетней девочки, посетившей лишь пару уроков плавания.
Я сбежал вниз по лестнице и помчался к ней, громко крича её имя. Конечно, я видел, что она в безопасности, но меня не отпускало чувство, будто, пока я бегу к ней, может случиться страшное. Её испугал мой голос – может быть, она подумала, что делает что-нибудь плохое, – и она подалась вперёд, едва не свалившись в воду. Я сжал её в объятиях и стал покрывать поцелуями. Я знал, что не нужно так волновать ребёнка, но не мог остановиться. Держа её на руках, я рванул в машину, обежав вокруг дома. Не знаю, где в этот момент была Беатриз и видела ли она нас, но если видела, она за нами не пошла. Я пристегнул Лилу к сиденью, отвёз домой, вымыл и накормил, снова и снова ощущая весь пережитый ужас. Наконец уложил её в свою кровать, и мы оба уснули. Беатриз даже не позвонила.
Не знаю, во сколько она вернулась домой. Я проснулся в полночь, увидел её и сказал:
– Выметайся. Со мной ты спать не будешь.
– Это и моя кровать.
– Только не сегодня.
– И где я, по-твоему, должна спать? – спросила она.
– Где хочешь. На диване. Мне всё равно, только не здесь.
Мы разругались. Никто не пытался извиниться, мы лишь обвиняли друг друга. Я её опозорил. Я психопат. Я параноик и ревнивый засранец. Она оставила Лилу одну лишь на три минуты.
– Трёх минут хватит, чтобы утонуть! – крикнул я. – Сто восемьдесят секунд – и мы бы её потеряли. Навсегда.
Мы топтались на месте, снова и снова повторяя одно и то же. В порыве чувств я назвал её алкоголичкой. Она спросила, чего я ожидал, влюбившись в девушку, с которой познакомился в баре. Как будто гордилась этим.
– Ты паршивая мать! – кричал я.
– Это не меняет того, кто я есть! – Она гордо вскинула подбородок.
– А кто ты есть? – спросил я. – Девчонка, которая спит с первым встречным?
Она оцепенела, будто я отвесил ей пощёчину.
– Значит, вот как ты обо мне думаешь? – спросила она с сильным акцентом, когда-то восхищавшим меня, а теперь ненавистным.
Я сказал – да, потому что не мог выбросить из головы образ Лилы, сидевшей на краю бассейна. Я сказал, что я её не уважаю, что она никуда не годная мать и что Лиле было бы лучше без неё. Что лучше уж вообще никакой матери, чем такая. Я ожидал встречных обвинений, но она лишь закусила губу и сказала:
– Ну, наконец-то я узнала, что ты на самом деле обо мне думаешь, Том.
Потом повернулась и вышла из спальни, закрыв за собой дверь. Я занервничал, чувствуя, что слишком далеко зашёл. Что я жестокий лицемер – ведь я был счастлив, что мы переспали в первую же ночь. Я по-прежнему любил её и знал, что всегда буду любить, но вместе с тем я знал, что мы движемся к разводу. Я представлял, как мы пытаемся поделить нашего ребёнка, как Лила живёт на две семьи. Я представлял отчимов, сводных братьев и сестёр, ссоры и скандалы. Представлял бессильную ненависть.
Но даже в самых жутких, отвратительных фантазиях я не мог представить того, что увидел утром: неряшливо нацарапанную записку на столе, сообщавшую, что Беатриз от нас уходит. Я сказал себе, что она не всерьёз. Что она, конечно, вернётся.
Но дни сменялись неделями, недели – месяцами. Я звонил, и писал, и отправлял сообщения, иногда взволнованные, чаще злые, но не получил ответа. Я был разъярён, сконфужен, унижен, я очень страдал. Я жалел себя и невыносимо жалел Лилу.
Хуже всего было то, что я не знал, как всё объяснить дочери. Я говорил себе даже, что Беатриз нет в живых, я вспоминал свои слова в ту ночь и убеждал себя, что без неё нам в самом деле лучше. Больше я никак не мог себя успокоить. Я понял, почему она ушла. Я действительно перегнул палку, я наговорил гадостей. Но я был не в силах понять, почему она не вернулась. Матери так себя не ведут. Отцы сплошь и рядом уходят из семьи, чтобы обзавестись новой или жить в одиночестве. Но матери всегда остаются.
Она ушла – вот и всё, что я мог сказать Лиле.
– Куда ушла? – спрашивала Лила, порой сквозь слёзы, хотя обычно изначальная причина этих слёз была в чём-то другом.
Я всегда отвечал уклончиво – в одно красивое место (на пляж в Бразилии? На небеса?), но всегда старался не врать. Ей и так непросто было это пережить, даже без лживых комментариев отца.
Со временем воспоминания Лилы о матери выцвели, и эта тема стала подниматься всё реже и реже. Моя мать помогала как могла со стрижками и нарядами, со всеми девичьими радостями и горестями. Это спасало. Но большую часть времени я был отцом-одиночкой. Я готовил и стирал, утром провожал её до автобуса, днём встречал, вечером укладывал спать. Я подстраивал свой рабочий график под её распорядок и практически отказался от личной жизни. Время от времени я ходил на свидания – мама соглашалась посидеть с Лилой – но ничего серьёзного не вышло. Отчасти потому, что я не встретил никого подходящего, отчасти потому, что у меня не было ни времени, ни сил, ни денег на кого-то, кроме Лилы. Если вам кажется, будто я жалуюсь, то вы правы. Воспитывать детей нелегко, даже если вы делите эти обязанности с супругом. В одиночку – это грёбаный ад.
Но мы справились, и я гордился тем, какую прекрасную дочь воспитал. Лила выросла красивой, умной, доброй, и весь мой мир вращался вокруг неё. Мы оба забыли о Беатриз и продолжили жить своей жизнью.
Но спустя пять лет она внезапно вернулась. Безо всякого предупреждения. В девятый день рождения Лилы. Настолько неудачно выбранное время, что я хочу предупредить всех без вести пропавших родителей: пожалуйста, налаживайте контакты со своими детьми до или после их дня рождения. Заявиться в сам день рождения или ещё в какой-нибудь важный для них день – не только нарциссизм, но и самая настоящая жестокость. Особенно если ваш ребёнок не ожидал, что вы вообще вернётесь. Особенно если вас не было так долго, что он вообще думать о вас забыл.
В тот год я, как сумел, устроил праздник – у меня никогда не получалось ничего спланировать заранее, а приглашать организаторов было бы слишком дорого. Так что я просто предложил Лиле пригласить трёх подружек с ночёвкой. У неё день рождения в июне, и нам всегда везло с погодой, но тот вечер выдался просто потрясающий. Девчонки бегали по саду, брызгая где попало водой из пульверизатора, а я жарил хот-доги и гамбургеры. Потом был шоколадный торт (спасибо маме), и Лила открывала подарки. Потом все четверо забрались в спальные мешки и заявили, что хотят смотреть фильм, пожалуй, слишком жутковатый для их возраста, но я спросил, разрешают ли им родители смотреть фильмы с рейтингом 13+, и они ответили, что да. Чувствуя себя замечательным папашей, я отправился спать.
Меня разбудила Лила, тряся за плечо. Вид у неё был изумлённый.
– Сколько времени? – спросил я.
– Не знаю, – ответила она, потому что дети никогда не знают.
– Что случилось? – Я взглянул на часы и увидел, что почти полночь. Лила села на край кровати и произнесла слова, поразившие меня едва ли не больше всего в жизни.
– В дверях стоит мама, – сказала она, – и хочет с тобой поговорить…
На этом воспоминании я и уснул в ночь после того, как Лила вернулась со своего блевотного фестиваля. Проснулся я рано утром оттого, что зажужжал её телефон. Я поднялся и подошёл к кровати Лилы, убедился, что она ещё спит, потом взял телефон и набрал 1919 – пароль, который вбил несколько дней назад. В глубине души я надеялся, что она его поменяла, но цифры сработали, и я получил полный доступ к личной жизни моей дочери. Я с трудом держался, чтобы не читать её дневник, который, как я знал, хранится в верхнем левом ящике стола – это было бы бесцеремонное вторжение. Я и теперь ощущал чувство вины, но сказал себе, что превыше всего для меня – её безопасность и комфорт, а сейчас под угрозой и то, и другое. Поэтому я нажал на иконку сообщений и стал просматривать список входящих.
Большинство имён были мне известны, и всё это были девочки. Я почувствовал мимолётное облегчение, хотя тот факт, что мальчики не писали ей сообщений, не исключал того, что у неё могло с ними произойти что-нибудь другое. Ввёл имя Грейс, открыл недавнее сообщение, то, которое пришло только что.
У тебя всё норм? Сорри, что позвонила папе, но ты ппц меня напугала!!! Он не очень злится??
Я провёл пальцем по экрану, медля, прежде чем переступить опасную черту. Думать как Лила. Писать как Лила. Я набрал:
Фу, блин, ну и похмелье. Чо вчера было-то?
Вспыхнул овал, сообщение отправилось, и со скоростью света пришёл ответ:
Ты ваще ничо не помнишь?
Моё сердце колотилось. Я изо всех сил старался печатать как можно быстрее.
Неа (расскажи.
Я затаил дыхание. На этот раз ждать ответа пришлось дольше.
Ты была в отключке. Прости, прости, что я тебя бросила одну! Я же не знала, что ты тааак напилась! Чо ты пила? И чо у вас с Финчем?
Не знаю, – ответил я.
Грейс отправила мне грустный смайлик и вслед за ним ещё одно сообщение:
Тут, блин, такое… кто-то выложил твою фотку. Хз кто, но, по-моему, Финч.
Чувствуя подступающую тошноту, я написал:
Какую фотку? У тебя она есть?
Есть.
Перешли мне.
Я старался держать себя в руках, когда картинка всплыла на экране, слишком маленькая, чтобы что-то разглядеть. Нажал, чтобы увеличить, приблизил и увидел свою малышку на кровати. Она лежала на спине, грудь была голой. Меня едва не вырвало, как Лилу вечером, но приступ тошноты сменился яростью, когда я прочитал комментарий к фото:
Похоже, эта девчонка получила свою зелёную карту.
Твою мать, – написал я, забыв на секунду, что я – Лила. Хотя с подружками она наверняка материлась. Что это за херня?
Хз. Он тебя обзывает нелегалкой, что ли? Ты же полубразильянка, да?
Нихера, я американка. Да хоть бы и да… – напечатал я, слишком сильно разозлившись, чтобы закончить фразу.
Грейс ответила:
Понимаю ((это ппц. Но зато ты такая секси!
Я покачал головой, поразившись глупости этого замечания, и едва себя не выдал – всё равно они обе это выяснили бы – но решил ничего больше не писать. Моё сердце просто не выдержало бы.
Мне пора, – написал я.
Ок. На связи! – ответила Грейс.
Я удалил переписку. В моей голове всплывали ужасные кадры – несколько воображаемых и один весьма реальный.
– Готова рассказать, что случилось? – спросил я Лилу спустя несколько часов, когда она наконец выплыла из спальни. Вид у неё был задумчивый и сконфуженный. Я сидел в гостиной и ждал её.
– Ты и сам знаешь, что случилось, – ответила она мягко. Вероятно, они с Грейс уже вывели меня на чистую воду. Телефон она сжимала в руке. Потом положила на чайный столик, экраном вниз, и села рядом со мной, по всей видимости, чтобы не смотреть мне в глаза. – Я слишком много выпила.
– Даже немного пить тебе не стоит, – заметил я. – Ты несовершеннолетняя.
Она придвинулась ближе, положила голову мне на плечо и тяжело вздохнула.
– Я знаю, пап. – Она давила на жалость, искала сочувствия, но я оставался непреклонным.
– И сколько же ты выпила? – продолжал я.
– Не так много, ну честное слово. – Её голос дрожал, и я не знал, раскаяние тому виной или похмелье.
– И часто ты так напиваешься?
– Нет, пап… совсем не часто.
– Значит, это первый раз?
Она немного помолчала, прежде чем ответить – это, конечно, означало, что не первый, но ещё и то, что она сомневается, врать мне или нет. Потом, решившись, твёрдо сказала:
– Да.
Я поднялся, обошёл диван и сел в кресло напротив неё.
– Ладно, вот как мы поступим, – сказал я твёрдо и негромко, переплетя пальцы. – Я хочу, чтобы ты была со мной откровенна. Я не буду тебя наказывать, а ты не будешь мне врать. Иначе та жизнь, к которой ты привыкла, закончится очень и очень надолго. Это ясно? – Лила кивнула, не глядя мне в глаза. – Когда ты впервые попробовала алкоголь?
– Прошлым летом, – сказала она, не сводя глаз со своего колена.
– Значит, ты пьёшь с прошлого лета?
Она немного помолчала, потом кивнула.
– Да. Но не всё время. Иногда.
Я набрал в грудь побольше воздуха и сказал:
– Ну, начнём с этого. С алкоголя.
– Пап, – сказала она, устало вздохнув. – Я знаю…
– Что ты знаешь?
– Знаю, что ты сейчас скажешь.
Я поднялся. Да, с её стороны это был блеф.
– Ладно, Лила. Хорошо. Дело твоё. Но таким путём мы придём к необходимости тебя наказать.
Когда я проходил мимо, она поднялась и схватила меня сзади за рубашку.
– Прости, пап. Садись. Я тебя слушаю.
Я пристально посмотрел на неё и сел рядом, вновь вспомнив ту ночь, когда вернулась Беатриз. Разумеется, пьяная. Я велел ей уйти, но она вернулась на следующее утро и провела в городе целую неделю, обещая Лиле, что переедет в Нэшвилл – это была скорее угроза, чем обещание. Однажды сообщила ей, что я – чокнутый псих, с которым она не смогла жить. А потом опять свалила.
Это было семь лет назад, и с тех пор я совершенно запутался, где, по словам Беатриз, она теперь жила (в Лос-Анджелесе, Атланте, Сан-Антонио, снова в Рио) и сколько раз проезжала мимо нашего города, радовала нас своим нетрезвым присутствием, давала Лиле пустые обещания и снова исчезала.
Не без помощи школьного психолога, с которым я побеседовал после очередной чудовищной выходки Беатриз, я научился не говорить о ней гадости в присутствии Лилы, и до недавнего времени мне это удавалось. Но сейчас важнее было другое. К тому же, сказал я себе, алкоголизм – не черта характера, а болезнь.
– Нелишне будет сказать, что твоя мама – алкоголик, – начал я. Лила щёлкнула языком и закатила глаза.
– Ну да. Я знаю, пап.
Я кивнул, стараясь подбирать слова.
– Хорошо. Тогда ты, наверное, знаешь, что алкоголизм передаётся по наследству.
– Папа, хватит! Я не алкоголик! – простонала она. – Я не пью так много! И кстати, мама сейчас тоже почти не пьёт. Она ходит на собрания…
– И всё равно она алкоголик, – отрезал я. – Собрания тут не помогут. Алкоголизм заложен в генах. Опасность есть всегда.
– Я не пью так много!
– Ну, «так много» приходит постепенно, Лила. Это скользкая дорожка. С твоей мамой так и случилось.
– Я всё это знаю, пап…
Я оборвал её:
– Дай мне договорить. Есть и более практические соображения. В нетрезвом виде люди часто совершают поступки, о которых впоследствии жалеют. К примеру, возьмём вчерашний вечер. Ты помнишь, что произошло?
Она пожала плечами и ответила:
– Да. – Потом добавила: – Вроде.
– Вроде? Значит, чего-то ты не помнишь.
Она снова пожала плечами.
– Да, наверное.
– Ты… была… с мальчиком?
– Пааап! – возмутилась она.
– Отвечай на вопрос, Лила.
– Там были мальчики, если ты это имеешь в виду.
– Нет. Я не это имею в виду. Ты знаешь, что я имею в виду. У тебя был секс? – Я с трудом произнёс это слово. – Ты могла забеременеть?
– Папа! – закричала она, закрыв руками лицо. – Хватит! Прекрати! Нет!
– Нет – ты не могла забеременеть, потому что у тебя не было секса? Или нет – ты не могла забеременеть, потому что вы предохранялись?
Она поднялась и завопила:
– Господи, папа! Уж лучше накажи меня! Я не хочу это с тобой обсуждать!
– Сядь, Лила, – сказал я так сурово, как только мог, не срываясь на крик. – И не смей так со мной разговаривать.
Она закусила губу и снова плюхнулась на диван.
– У тебя был секс вчера вечером? – спросил я.
– Нет, пап, – сказала она. – Не было.
– Откуда ты можешь знать, если не помнишь?
– Пап, знаю, и всё. Давай не будем об этом, ладно?
Я глубоко вздохнул, готовясь перейти к самому главному.
– Ладно. Хорошо. Кто такой Финч?
Она принялась разглядывать свои ногти. Её нижняя губа дрожала.
– Я знаю, что ты сделал, пап. Я знаю, ты переписывался с Грейс с моего телефона. Она отправила мне скриншоты. Я всё видела. Просто признай это.
Я кивнул, готовясь выслушать тираду о праве на личную жизнь. Но она как-то почувствовала, что нужно вести себя смиреннее.
– Кто он такой?
– Старшеклассник, – сказала она.
– Из твоей школы?
Она кивнула.
– Ну хорошо, – сказал я. – Сообщу об этом администрации Виндзора.
– О господи! Папа! – вскричала она и подпрыгнула. Её глаза расширились от ужаса и стали совсем дикими. – Не надо! Пожалуйста!
– Я вынужден…
– Ты не можешь! Пожалуйста! Я больше никогда не буду пить! И прощу тебя за то, что ты копался в моём телефоне! И можешь наказать меня… как угодно! Только, пожалуйста, пожалуйста, не трогай его! – кричала она, перегнувшись через чайный столик, молитвенно сложив руки.
Я привык к её мелодрамам (все подростки такие) и знал, что она начнёт брыкаться. Но всё же такая реакция показалась мне слишком бурной. Я кое-что прикинул, пытаясь понять, какая часть этой истории мне неизвестна. Спросил, всё ли она мне рассказала; она поклялась, что всё.
– Это совершенно неважно, – добавила она.
– Это важно. Это очень важно, – сказал я как можно спокойнее. – И нужно что-то сделать с…
Она покачала головой и залилась слезами – настоящими слезами. Я всегда знал, когда она притворяется.
– Нет. Не надо, папа! Правда, не надо! Мы можем просто оставить всё как есть?
– Нет, Лила. Не можем.
– Почему, пап? Ну почему? Господи! Я не хочу, чтобы об этом знали! Пожалуйста! Давай оставим всё как есть и не будем драматизировать! – взмолилась она.
Я посмотрел ей в глаза и уже готов был сдаться, лишь бы она не плакала. В конце концов, сказал я себе, ей и без того хватает трудностей. Конечно, не каких-нибудь неразрешимых трудностей, мешающих жить нормальной жизнью, но тем не менее. Во-первых, она дочь плотника, вынужденная учиться в понтовой школе, битком набитой богатыми детишками. А во-вторых, мамаша ей досталась никуда не годная. Поэтому я, само собой, хотел пойти по пути наименьшего сопротивления и согласиться на её условия. Но я сомневался, хорошо ли это кончится в итоге для самой Лилы. Может быть, мне стоило больше заниматься воспитанием дочери? Показать ей, как важно стоять за себя и за правду? И потом, если бы я смолчал, не факт, что эта проблема не выплыла бы потом из ниоткуда, как мать Лилы.
При мысли о Беатриз я вновь представил себе её лицо в ту ночь, когда сказал ей, что лучше уж никакой матери, чем такая. Это, конечно, было не так; я не должен был говорить ей эти слова; мне очень хотелось, чтобы сейчас она была рядом. Чтобы мы с Лилой были не одни.
– Посмотрим, Лила, – сказал я уклончиво. Потом поднялся и вышел, пообещав вернуться. Важнее всего сейчас было справиться с чудовищными, недостойными эмоциями и сосредоточиться на том, что мне нужно сделать. Ради дочери.
– Ты куда? – Её голос был резким и печальным.
– В мастерскую, – ответил я как можно сдержаннее. – Пей побольше воды.