После стрельбы школа начала работать только в августе. Снаружи поджидало несколько съемочных групп, готовых запечатлеть наше возвращение, но не столько, сколько можно было бы ожидать. Прошло пять месяцев, и другие трагедии вытолкнули нашу школу из основного новостного цикла.
Меня обрадовало отсутствие большого количества камер. Не хотелось видеть в новостях свою фотографию. Особенно в тот день, когда я даже не знала, смогу ли войти в здание без панической атаки. Это в считаные часы стало бы сенсационной новостью. «Выжившая в старшей школе округа Вирджил потеряла самообладание, вернувшись на место жестокой расправы». Я превратилась бы в бедную трагическую фигуру, которую еще несколько дней жалела бы страна. А я не нуждалась в чьей-то жалости.
Как и не думала, что заслужила ее.
Тем утром мама попросила подменить ее на работе. Мне кажется, в тот день многие из наших родителей взяли выходной. Все хотели впервые после случившегося подвезти в школу своих детей. Кто-то даже вошел с ними в здание, как в первый день в детском садике.
– Я могу войти с тобой, – сказала мама, когда мы заехали на парковку. Мы смотрели, как в здание вошел выпускник, не отстающий от папы. – И могу остаться, если нужно.
Я покачала головой.
– Нет. Все хорошо.
Как бы сильно я ни волновалась насчет того, что испугаюсь войти, я без тени сомнений понимала, что и мама не сможет с этим справиться. Иногда кажется, что случившееся в тот день затронуло ее больше меня. Это часто бесило меня в первые месяцы. Она словно брала на себя часть моей боли. Я понимала, что она не хотела этого. Понимала, что слишком строга к ней. Но временами мне хотелось на нее накричать. Сказать, что у нее нет права плакать, паниковать или видеть кошмары. Потому что ее там не было.
– Ты уверена? – спросила она, и я уже слышала, как дрожал ее голос. – Ли, можешь не идти, если не хочешь. Я тебе говорила. Можем подумать об обучении на дому или найти другую…
– Мам.
Уверена, она пыталась мне помочь, но эти жалкие предложения скорее раздражали меня. Она работала так много, что я и не могла думать об обучении на дому, и других вариантов, кроме переезда, не оставалось – чего мы точно не могли себе позволить. Эта старшая школа была единственной в округе.
Да и смена школы ничего не изменила бы. Стрельба будет меня преследовать, куда бы я ни отправилась.
– Просто я волнуюсь. Ты была так сильно расстроена, когда мы пошагово разбирали все вместе с детективами. Если не хочешь туда возвращаться…
– Я опоздаю.
Я схватила рюкзак и, выйдя из машины, захлопнула дверь, пока она не успела сказать что-то еще. Поежилась от такого громкого звука и ощутила укол вины. Я слишком часто хлопала этим летом дверями. Но как бы меня ни грызла совесть, я понимала, что не попрошу прощения.
Я посмотрела вперед, избегая взглядом припаркованные на лужайке перед школой машины СМИ. Сосредоточилась только на двери. На той самой, из которой выбежала пять месяцев назад, запачканная кровью лучшей подруги.
Я сглотнула и направилась к зданию с компанией старшеклассников. Возможно, прозвучит абсурдно, но часть меня почему-то считала, что это место будет выглядеть иначе. Будто мы войдем и увидим везде последствия стрельбы. Но все было не так. Главный коридор, столовая выглядели именно так, как в прошлом семестре, до всего произошедшего. Везде чисто, виднеются украшения традиционных школьных цветов – зеленого и золотого, – все бежали к своим друзьям, обнимались и смеялись, как в обычный первый учебный день.
Кажется, мне должно было бы стать легче, но все казалось таким неправильным.
Я уже бывала здесь до этого дня. Несколько свидетелей приходили сюда летом, чтобы помочь детективам в точности определить, что произошло. Но тогда в школе было тихо. Почти пусто. И на несколько секунд можно было притвориться, что я находилась в каком-то другом месте.
Но сейчас все казалось слишком нормальным. Я поняла, что искала в толпе Сару, словно пыталась увидеть ее, как бывало каждое утро в школе. На ее плече висел ярко-фиолетовый рюкзак, в руке сладкий пирожок. И она всегда брала один для меня, потому что знала – ради сна я пропустила завтрак.
Конечно, Сары, ее рюкзака и пирожка здесь не было. Поэтому я просто встала посреди столовой, не понимая, что делать и куда идти.
Тогда я заметила мемориальную доску, большой блестящий черный квадрат на столбе в центре помещения. Единственное изменение в этой части школы, едва ли заметное. Я сделала несколько шагов вперед, посмотрела на доску и пожалела об этом.
На ней перечислялись их имена. Все девять жертв, в алфавитном порядке. Я перечитала их, хотя и так знала наизусть.
Кевин Брентли
Бренна Дюваль
Джаред Грейсон
Рози Мартинез
Сара Макхейл
Ричард Макмаллен
Томас Нолан
Эйден Страуд
Эсси Тейлор
Под именами была цитата Эмили Дикинсон:
«Любимые не могут умереть, ведь любовь бессмертна».
Я ненавидела эту цитату, потому что она лгала. Даже если бы любовь была бессмертной, я не могла отделаться от мысли, что в итоге все твои любимые тоже умрут. Тогда какое это имело значение? Никакого. Такие цитаты только делали жизнь проще. Помогали нам игнорировать тот факт, что забвение неизбежно.
Я потрясла головой, пытаясь заглушить навязчивые мысли. Но не нашла в себе сил отвернуться от доски.
Имени стрелявшего в этом списке не указали. Как и на других мемориальных досках по всему городу. Насколько я знала, этим летом велись ожесточенные споры. Некоторые предлагали его включить. Он ведь всего лишь ребенок. Шестнадцать лет, одиннадцатый класс. Они утверждали, что в каком-то смысле он тоже жертва. Жертва травли, собственного разума, одержимого оружием общества. Как будто это все имело значение. Доска – это единственное, что было не про него, или почему он это сделал. Она была про всех остальных, про нанесенный им ущерб.
Кто-то из родителей воспротивился, чему я была рада. Я не хотела видеть там его имя. И не хотела видеть его рядом с именем Сары.
– Ли, – произнес голос за моей спиной. Я оглянулась и увидела Майлса, одетого в обычную черную футболку и поношенные джинсы. Мы секунду просто смотрели друг на друга. Несмотря на все произошедшее летом, мне было странно разговаривать с ним на территории школы. Я ждала этого знака, который доказал, что теперь все изменилось.
Он пожал плечами и жестом попросил меня следовать за ним. Мы побрели сквозь толпы учеников к столовой, у которой стояли Иден Мартинез и Денни Лукас, прислонившись рюкзаками к стене. Иден тянула темную волнистую прядь волос и выглядела слегка зеленой, как будто ее вот-вот стошнит. Денни стоял, сжимая обеими руками резиновую ручку трости так, словно, если понадобится, был готов использовать ее как оружие.
– Справа от тебя подходят Ли и Майлс, – сообщила ему Иден.
– Привет, ребят, – поздоровался Денни. – Странный денек, да?
– Самый странный, – сказала я.
Возможно, самым странным было стоять с этой троицей. Мы были чудной компанией, которая не имела почти ничего общего. Иден была старше нас на год. И до стрельбы мы все тусовались в совсем разных кругах. Но я могла находиться рядом только с этими людьми и ощущала себя частью только этой компании.
Эшли окончила школу в мае, доучившись в больнице и на дому. Тем утром она отправила всем нам сообщение, пожелала удачи и сказала, что можем ей звонить. Интересно, чувствовала ли она себя одинокой, хотела бы оказаться здесь с нами, а не смотреть новостные отрывки нашего возвращения в школу? А возможно, она была рада, что никогда сюда не вернется. Интересно, а что бы чувствовала я, окажись в ситуации, когда мне, единственной из всех, не надо возвращаться в школу.
Точнее, не единственной.
Я осмотрелась в поисках вспышки сине-черных волос или рюкзака с черепами.
– Кого ищешь? – спросил Майлс.
– Келли, – ответила я.
– Келли Гейнор? – уточнила Иден. – Ты разве не слышала?
– Не слышала что?
– Она переехала. – Иден убрала руку от волос и принялась ковырять ногти. – Вся ее семья. Бабушка видела, как они несколько дней назад загружали вещи в фургон, перед их домом табличка «Продается».
– Что? – Вопрос прозвучал, словно кашель. Мое горло вдруг сжалось. Как бывает после укуса пчелы, пока мама не вколет эпипен [4]. Я постаралась дышать, но раздался звонок, резкий и громкий, заставивший всех нас подпрыгнуть от испуга. И легче совсем не стало.
Мимо по кабинетам устремился рой учеников, и я схватила Иден за руку. Она дернулась, сжалась. Но мы обе быстро пробормотали извинения.
Никому из нас не нравилось, когда его касаются без предупреждения, даже друзья. Тогда было еще хуже. Любое внезапное движение казалось угрозой. Нам всем пришлось научиться быть осторожными друг с другом.
Когда звонок затих, мне удалось выдавить несколько слов.
– Келли… Келли?..
– Она уехала.
Позже, на собрании, директор не стал говорить о новой политике нулевой терпимости к насилию. Или о гражданских исках, поданных против школы. Он сосредоточился на единственном позитивном, что смог найти.
Он сказал, что, к удивлению школьного совета, в старшую школу вернулись все бывшие девятиклассники, десятиклассники и одиннадцатиклассники, а наш новый девятый класс стал самым большим в истории школы. Он сказал, мы все вернулись в нашу школу. Он сказал, мы не позволим победить страху или ненависти. Он сказал, это – наш дом.
Но вот о чем он умолчал: вернулись почти все ученики.
Все, кроме одного.