– Ты езжай, Айболит, меня ребята домой отвезут, – сказал генерал и уверенным шагом пошёл к своей неслужебной машине, в которой его уже ждал водитель.
12
… Дома Виталик принял душ, сменил костюм. Модная рубашка, галстук, туфли Сальваторе Феррагамо.
– Ещё не поздно! Не поздно! Так, приступим!.. Хотел «остановиться»? Закончить всё?.. Ну, нет! Теперь это будет совсем другая «остановка»!
Позавтракав в кафешке напротив дома, Виталик дождался, пока Аркаша уедет к себе в офис, и поехал вслед за ним. В офисе был им незамедлительно принят. Они поприветствовали друг друга, как будто утренняя встреча была не в счет.
– Аркадий Васильевич, моя фирма обанкротилась, – решил сообщить Виталик. – Крах полный и окончательный. Да, ты уже, наверное, знаешь…
Продавив собой глубокое кресло в кабинете директора, он подробно изложил, что, по его мнению, произошло и что уже удалось предпринять, чтобы выйти по деньгам почти «на ноль».
Аркаша внимательно выслушал, не перебивая. Не мигая, смотрел на Виталика, и в глазах его не было никакого удивления, казалось, он и не ждал каких-то других слов.
– Может, возьмешь меня работать к себе? – сказал Виталик как бы растерянно. Сюжет «фильма его жизни» становился интересным.
И тут глаза Аркаши ожили. Он сел на подлокотник кресла и обнял Виталика за плечи. Теперь Виталик не сомневался: это же он, гад!.. Ну, конечно!
– Крупно подкупил кого-то в Стамбуле или Анталье: главное – пару чартеров тормознуть с моими тургруппами под любым, пусть даже самым глупым, предлогом. Потом можно расшаркаться, извиниться. Главное – застопорить самолёты! И с карго грузами также «обломиться в минус».
А вся суть проблемы заключалась в том, что они в основном работали на одну страну. У Виталика дела шли круто, и он своему дублёру-повторителю в такой ситуации просто «закрывал горизонт». Светка, как руководитель основного направления в Аркашиной фирме, наверное, тоже жаловалась и подзуживала. А теперь для Аркаши путь свободен. И все наработанные связи Виталика упадут прямо в его жадные руки. Ситуация была понятна обоим.
Он, наверное, рассчитывал, что я разорюсь и самоустранюсь, пытаясь начать всё заново, – рассуждал про себя Виталик, – но такой удачи, что я пойду к нему в услужение, Аркаша предвидеть не мог. Ему теперь не нужно будет даже напрягаться, чтобы получить мои связи и партнёров в разных странах. Я с ними падал прямо в его разинутый рот…
Аркаша даже вспотел от неожиданности. До того возбудился, что сразу же предложил Виталику стать его первым заместителем, получил согласие и тут же издал приказ. Вызвал руководящий состав и представил Виталия Андреевича, как будущего зама с правом подписи финансовых документов. Видимо, уж очень нужны были ему эти связи. В тот же день успели оформить у нотариуса изменения в уставных документах, и отдали их на регистрацию в ЕГРН.
Всё было ясно. Две недели Виталик старательно передавал свои связи и наработки Аркаше и Светке, дожидаясь окончания регистрации. А когда регистрация состоялась, и Виталик официально стал первым заместителем Аркаши, они вдвоём поехали в ресторан на Арбате отмечать это событие. Теперь Виталик точно знал, что будет делать.
На следующий день, отогнав свой Лендровер в «Лендровер Центр» на Хорошевке, якобы на гарантийный ремонт, Виталик поймал частника, и тот довез его до гаражей, в одном из которых у него на всякий случай стояла старенькая «шестёрка». Завелась не сразу, пришлось оживить аккумулятор, но выкатилась, всё-таки! Заехал на заправку, а затем порулил на окраину Одинцово. Там должен был жить один умелец… Если не убили, или не «посадили».
Уже затемно подъехал к его дому: не помер и не сел! Вызвонил его аккуратно, по-старому, и они отправились на машине Виталика в промзону на окраине Одинцово. На въезде в гаражный кооператив их остановил сторож Иваныч.
– Привет, Иваныч!.. Как здоровье? Есть чем поправить?.. На держи!
– Валера, ты что ли?.. А что машина другая? Ладно, вижу, что ты. Чужие машины нельзя у нас оставлять, ты же знаешь.
– Мы ненадолго! Сейчас приятелю деталь заменю – и всё, мы уедем… Валера-мастер отдал заранее припасённую бутылку водки в руку сторожа, который уже открывал им ворота в гаражи.
Оказалось, что Валера-мастер занимал в кооперативе сразу два совмещённых гаражных бокса. В одном из которых, был собственно гараж, а в другом – «мастерская», обильно заросшая разным техническим хламом на верстаках, и под ними. Был ещё и добротный подвал со всякими «запасами». Для «отвода глаз», чтобы оправдать наличие мастерской, Валера действительно занимался иногда мелким ремонтом автомобилей.
Валера-мастер – так его называли в 90-х – был «оружейником» а, может, и ещё кем-то. Но сейчас о нём редко вспоминали. Больших заказов не принимал принципиально, и работал только с «проверенными» клиентами. Виталика он помнил: тот успел увезти его незаметно в Турцию, когда в конце 90-х за ним гонялись бандюки матёрые, требуя, чтобы тот работал только на них. Отсиделся он там у друзей Виталика и вернулся, когда всё улеглось…
– Вот с этой магнитолкой поработай, Валер!
– Когда надо?
– Сейчас.
– Посиди в том кресле, посмотри журналы.
Валера включил сильную лампу над верстаком, надел специальные очки и углубился в работу.
– На какую волну поставить взрыватель?
– "Европа плюс"
– Я магнитофон изыму нахрен совсем, оставлю только приёмник, ладно?
– Да, ради бога!
Через час Виталик отсчитал Валере «штуку» баксов, аккуратно забрал магнитолу, на выезде помахал рукой Иванычу, и поехал домой. Валера решил остаться в гараже: вроде бы хотел доделать ещё какой-то заказ.
Две одинаковых автомобильных магнитолы "Пионер", по четыреста долларов каждая, они покупали не так давно с Аркашей вместе. Приемники в них были классные, а магнитофонами они оба практически не пользовались.
Оставив свою «шестёрку» на оплачиваемой стоянке, в свой двор Виталик пришел пешком.
Зашёл в квартиру, и сразу упал одетым на кровать. Почувствовал, что дальше уже не может… Пропал запал. – Дурацкое словосочетание! «Пропал-запал». Сейчас это – про него. Он и пропал, и запал. Особенно в этой ситуации… Может, это всё-таки не он? Не Аркаша его подставил?..
По-детски захотелось, чтобы всего этого вообще не было!.. Просто не было! Но это было. Виталик набрал воздуха и закричал по-звериному. Сам от себя оглохнув, выругался матом. Тоже каким-то звериным.
И опять в голову полезли совсем не нужные сейчас мысли: русский язык чем-то напоминает испорченный греческий с вкраплениями неправильно употреблённого английского и французского, но вот эти матерные, безмерно материальные, выражения! Откуда они? Они свои, родные. Именно ими хочется разговаривать, когда слова, и даже, звуки идут откуда-то изнутри не до конца вывернутой души. Со стороны какой-то её неведомой изнанки…
Зачем-то вспомнился родной отец, рано спившийся и умерший в больнице. Ведь он никогда не ругался матом!
Виталик закурил, и в сладком сигаретном дыму вспомнил ещё один эпизод из фильма своей жизни. И снова, как бы со стороны:
…Дует сильный ветер осени. Во дворе их дома на окраине стоит кучка подростков. Они курят сигареты внаглую, прямо под окнами. Отец выходит из подъезда, вытирая мокрые волосы. Считалось, что он с утра до вечера ищет работу, но на самом деле никто в это не верил.
– Виталь, кричит он в сторону подростков, – дай закурить-то, папке-то!
– Да, пошёл ты, – огрызается Виталик, поднимая воротник потёртого тонкого пиджачка.
– Ты как с отцом разговариваешь? – отец подходит к подросткам, худой и сутулый.
– Как хочу, так и разговариваю!
– Ты, ты… – отец останавливается.
– Что я?.. Это ты мамку до слёз каждый день доводишь, а не я!
– Сыночек, – бормочет отец, – ну не сердись, сынок.
– Уйди от меня, – Виталик ёжится от ветра и заводится ещё больше.
– Виталь, не злись, спокойно говорит ему один из ребят, – ведь он – батя твой.
– Не нужен мне такой батя, – Виталик отворачивается ото всех и уходит, выкинув сигарету.
Он знал, что отец долго смотрит ему вслед.
– На, кури, – тот же парень протягивает отцу сигарету.
– Вот спасибо! – отец жадно затягивается, – Не любит он меня. Виталик-то…
– А за что тебя любить? – резко осаждает его парень. – Ты вон куртку Виталика пропил, мёрзнет он.
Отец хотел что-то ответить, но матерных слов не было в его языке, ни под языком, ни где-то ещё, поэтому он теряется в замёрзающем потоке своей речи, беспомощно машет рукой и уходит…
А парнем, который «угостил» отца сигаретой, конечно, был Аркаша.
Теперь Виталик редко вспоминал отца. Ни по-хорошему, ни по-плохому. Но всегда всплывала вот эта его мякоть вместо мужчины, слёзы и мокрое место там, где по-хорошему должен был находиться отец, крепкий, сильный, веселый, на которого хотелось бы быть похожим.
Выпив немного джин-тоника, Виталик позвонил Аркаше: не сможет ли он дать свой "мерседес» на полчасика, чтобы съездить закупить продукты, а то мой «Ленд» на гарантийке?
– Какие разговоры, старик!
На аркашином "мерседесе" он заехал в «Азбуку вкуса» на Новом Арбате и действительно закупил продукты. Не спеша поехал домой, поставил машину точно на то место, где обычно ее оставлял Аркаша. Вынул из гнезда магнитолу. Положил в сумку и осторожно вставил на её место свою. Магнитолы были ещё новые и, потому, практически неразличимы. В «заряженной» Валерой-мастером, поисковая нитка была отведена до упора влево. Чтобы найти желаемую длину волны, следовало настроечку-то покрутить. Осторожно, не хлопая дверью, запер "мерседес". Поднялся и отдал ключи Аркаше.
Весь следующий день Виталик провёл дома, соврав Аркаше, что ему нужно уладить кое-какие дела с арендой и затянувшимся увольнением сотрудников своей разорившейся фирмы. Больше они не созванивались. Перед тем как уйти от Аркаши, Виталик хотел было всё отыграть назад, но Аркаша даже не удостоил его внимания, продолжая с кем-то оживлённо разговаривать по телефону, когда забирал ключи от машины.
Вечером следующего дня Аркаша как ни в чем не бывало подкатил на своем «Мерседесе» к месту стоянки во дворе.
– Та-а-к, он что же, за весь день так и не включил приемник? Это совсем не было похоже на друга детства! … Или… – задрейфил Виталик, покрываясь холодным потом – Или подвёл Валера-мастер? Поставил заряд, который не мог сработать, а сам уже «заложил» заказчика ментам… И они уже терпеливо ждут его у подъезда…
Он осторожно подошёл к окну: Аркаша долго не выходил из машины. Как будто забыл что-то сделать. Что-то очень важное… А, может, его уже нет в машине и её пригнал во двор кто-то другой… Кто-то из оперативников… Из его окна не было видно, кто сидит в машине. Виталик решил перейти на кухню, и посмотреть оттуда. И только он это сделал, ахнуло так, что со звоном вышибло стекла во всём доме. Виталика качнуло назад, а сам он едва не оказался иссечён мелкими осколками из разбитого окна на кухне. Не в силах стоять, он медленно стекал по стене спиной, уставившись в одну точку: на кухонном столе вместе с осколками и недоеденными бутербродами лежали два оторванных при взрыве пальца левой руки – указательный и средний! Под ними образовывалась маленькая лужица крови. Так сказать, «указующий перст» был в наличии, и правильно указывал на убийцу… Он знал эти пальцы: на указательном не было части одной фаланги – её пришлось отрезать ещё в детстве, когда они с Аркашей баловались самодельными петардами.
… Всё, теперь его воспалённому мозгу не нужно было производить какие-либо смыслы и догадываться о происходящем.
Умирать неинтересно, умирать всегда обидно.
Вместе с соседями Виталик, как был, в тапочках, так и выскочил во двор. От Аркаши мало что осталось. А «Мерседес» вспучило и разорвало. Ремонту он явно не подлежал. Наговорив жалких слов собравшимся во дворе любопытным, Виталик вернулся в свою квартиру. Неприятным было то, что очередной раз он убедился: неблизкие люди добры вроде бы ко многим, а определённо – ни к кому. В общем, все как обычно. Он не любил своих соседей, но это чистой воды снобизм. Просто они были другие. Тяжёлыми руками быстро прибрался в квартире и вынес мусор, стыдливо положив туда те самые два, указующих на преступника, пальца. Умылся и стал ждать приезда опергруппы милиции и неминуемого поквартирного обхода операми с целью опроса «свидетелей».
Его жизнь продолжалась, потому что могла продолжиться.
Конечно, он знал, что впоследствии его будут таскать к следователю на допросы, ведь он считался другом и соратником погибшего, многое мог знать. Да и мотив, при желании, следователь мог бы ему накрутить, разобравшись, как был устроен их бизнес. Но это были 2000-е годы. Милиция ещё не стала полицией. Еще не был образован следственный комитет. Ещё не закончилась вторая чеченская война. В Москве и в других городах ещё ожидали теракты со взрывами домов. Ещё не закончились эпопеи с финансовыми пирамидами, новые банки появлялись и исчезали вместе с банкирами. Ещё не был окончательно закреплён передел собственности в стране. Повсеместно работали легальные казино и нелегальные тотализаторы. Пункты обмена валюты работали прямо на улице. И власти ещё не были уверены в себе. И законы в России слишком долго существовали только для того, чтобы все знали, что именно они нарушали.
Поэтому все громкие дела, связанные с криминалом, если не раскрывались «по горячим следам», то обычно «спускались на тормозах». Россия с трудом выползала из 90-х, избавляясь от застрявших в некоторых местах явлений прошлого. Но не все к этому были готовы.
Виталик был уверен, что «в случае чего» при нормальном адвокате и поддержке его прокурорских знакомых, отделается всего лишь небольшими финансовыми издержками.
Если только сам себя не выдаст по глупости…
Почему-то опять вспомнилось детство, когда он решил спросить у отца:
– Это правда, что человек самый умный на Земле?
– Правда.
– Зачем же тогда придумали слово "дурак"?
Отец тогда ничего не ответил ему, потому что это слово было слишком популярным в их семье.
На другое утро на своей старенькой «шестёрке» он подъехал к офису Аркаши. Обе фирмы были построены так, что в каждой имелось по два учредителя: Аркаша и Виталик. Виталик имел десять процентов в уставном капитале фирмы Аркаши. А Аркаша имел десять процентов на фирме Виталика. Теперь, после соблюдения всех юридических формальностей, Аркашина фирма переходила как бы в полное распоряжение Виталика.
Ещё через день, после закрепления своих полномочий у нотариуса, Виталик собрал руководящий состав, высказал глубочайшее соболезнование по поводу гибели своего близкого друга Аркадия Васильевича и заявил, что, как первый заместитель и единственный пока еще живой учредитель, руководство фирмой вынужден взять на себя.
С двумя фирмами у него появлялась возможность финансового маневра. Ну, да! В Москве можно жить, если сможешь выжить…
Если бы он только знал тогда, как сильно ошибается!
Рядом все также текла жизнь, снова ничего не нарушилось – с такой же скоростью бежало время. Такими же траекториями ходили люди, иногда в двух метрах от чужого горя.
У Аркаши остались мать и Светка… Светка, на которой он вроде бы хотел жениться. Содержание матери Виталик конечно возьмёт на себя, сколько бы это ни стоило. А вот со Светкой надо будет разобраться. Что-то в последнее время у них с Аркашей не было ровно. И вообще, когда Аркаша брал её на работу к себе, решил спросить совета у Виталика. Виталик сказал: – Нет. К себе на фирму он такую не взял бы. Что-то в ней показалось ему опасным и ненастоящим… Но, Аркаша решил по-своему.
В церкви на отпевание Аркадия Васильевича собрались обе фирмы, и кое-кто приехал даже из филиалов и из стамбульского представительства. Закрытый гроб почти весь был охвачен цветами, как каким-то адским пламенем, которое никого не могло согреть. Рядом с матерью покойного ерзала Светка в чёрном, довольно коротком платье и с нескрываемой злостью смотрела на Виталика, когда он стал произносить речь о «безвременно ушедшем друге».
Виталик уже знал, почему в день своей смерти Аркаша так и не включил радио «Европа плюс» на магнитоле в машине, и заметил «непорядок» только когда приехал домой. Весь день на его машине каталась Светка по своим делам. А она была известной любительницей попсы, которая изливалась в эфир через «Русское радио».
Когда священник стал читать основную молитву, Виталик совсем не к месту подумал, что человеку нужна как минимум ещё одна жизнь, поэтому он и придумал Бога. Вечно несчастного и страдающего. Вот и получалось, что у многих вместо веры – обыкновенная жалость и страх перед неизбежной смертью.
Но жизнь всё время почему-то хочет продолжаться. Нет на земле второго Вас. А Аркаша был для Виталика именно вторым его Я. Дублёром по жизни. Почти как у космонавтов: основной и дублирующий экипаж. И теперь ему лететь в этот космос, в эту холодную пустоту жизни, предстоит без дублёра… Но он сможет. Всё сможет!
Ведь жизнь даётся лишь раз, а удаётся и того реже.
13
На зеркале виднелись пятнышки присохшей краски и пузырьки отставшей амальгамы. Оно, видимо очень долго хранилось на разных чердаках у разных людей. И повидало многое и многих. И вот теперь, каждое утро с первыми лучами света из маленького оконца обнаруживало себя в заброшенной кладовке большого дома. В полутьме помещения можно было рассмотреть гору из старой мебели: столов, стульев, тумбочек, нагромождение полок и шкафчиков. Зеркало было приделано к створке одного из развалившихся шкафов. И оно не умело играть в прятки. Поэтому Девочка сразу его нашла, как только увидела, что-то большое и блестящее. Она немного осмелела, и уже не в первый раз выбиралась из своего убежища в камине. Понемногу решила обследовать ту часть дома, в которой оказалась, как когда-то изучала с детским любопытством развалины старой крепости у себя на родине.
Голова ещё немного болела, вчера шла кровь из носа. Но тошнота уже почти прошла. Девочка была маленькая, легкая, и в самом начале неисследованной жизни. Без жизненного опыта, но уже несколько раз преданная и обиженная людьми. В зеркале не отражался неуловимый аромат девичьего цветения, а только боль раннего одиночества.
– Ну вот, и зеркало меня не узнаёт! – подумала Девочка, – И я сама не узнаю…
В ней многое изменилось. Нет, картинка в зеркале показывала ту же внешнюю оболочку: тот же рост, цвет кожи и волос, овал лица. Гематомы и тёмные круги под глазами – не в счёт!.. Но, во всём, что теперь показывало ей зеркало, был какой-то другой смысл!.. Вот!..
Она вдруг почувствовала хрупкую ненадёжность своего времени, которое могло рассыпаться в любую минуту. Понимала, что за те дни и ночи, которые провела в своем убежище, в ней появилось что-то совсем новое и очень тревожное. И отчаянно пыталась понять, что же это такое.
Сначала была обида на весь мир, на всех людей за то, что они по божьей воле разбиты на два пола – мужчин и женщин. Может быть, было бы гораздо лучше, если б они размножались отводками и черенками, как цветы или деревья. Тогда, наверное, не было бы этих животно-жестоких отношений между людьми, в результате которых она пострадала и оказалась на краю гибели.
Все эти дни Девочка словно жалась сама к себе. Не к кому больше было. Куталась в своё одиночество, как куталась бы в мамино тепло, если бы рядом была мама… К ней в камин приходили кошки, запрыгивали на полку и спали, согревая своим теплом.
Затем обида стала цепляться за врождённое чувство справедливости, и, наконец, превратилась в злость. Злость поднималась в её новом взрослом теле оттуда-то снизу, растекаясь жидкой чёрной смолой по кровеносной системе, отзываясь во рту какой-то горечью. И злость эта обратилась на конкретных людей. А людей этих Девочка хорошо запомнила… Всех.
Надо было что-то делать, как-то выбираться из своего убежища и одновременно ловушки. Она наверняка не сможет прожить здесь долго. Ночи сменяли дни, а время вокруг словно остановилось и загустело. А у неё всё никак не получалось придумать что-то толковое. И она уже начинала злиться на саму себя. Помощи ждать было неоткуда. Помогал только сам дом тем, что прятал её…
…Снег валил тяжёлыми мокрыми хлопьями. В обморочно-жёлтом свете фонарей стремительно летящие хлопья сливались в сплошные линии. Казалось, множество тонких тросов было натянуто между низким, грязным небом и крохотным пятачком заднего двора. Она уже знала, где в этой части дома находится окошко, в которое можно немножко заглянуть, чтобы увидеть кусочек заоконного пространства.
А где-то в Москве уже настал вечер, некоторыми своими самыми тёмными и холодными местами напоминавший космос или вечность. Наверное, «вечер» и «вечность», всё-таки, глубоко родственные слова. Обыкновенные люди тащили себя домой с работы, устало протаскивая через продовольственные магазины и отягощаясь пакетами, в которых лежали так себе продукты. Дома им радовались плохие и хорошие дети, встречали плохие и хорошие жёны, и всякие другие родственники. Включались телевизоры, и все вместе, поужинав, смотрели древние фильмы или замыленные новые сериалы. Хорошие мамы укладывали детей спать, а неплохие жёны на секс не напрашивались, но и не отказывались…
Всё это Девочка ещё не могла знать. Откуда? Она не могла представить себе жизнь большого города, в котором никогда не была. Но она уже знала, как жестоки и несправедливы могут быть люди, и не понимала, кому можно задать свой главный вопрос: – Почему?.. За что?..
Она смотрела на небо в маленьком окошке, небо было как небо, только в нём чего-то не хватало. Может быть ей хотелось увидеть своего Бога, то есть, Аллаха, который наверняка отсиживался где-то на юге, и был очень занят. Его тоже хотелось спросить: За что?!
В один из этих мучительных дней, наполненных безысходностью, Девочке снова приснился сон, в котором её, как девочку Элли из «Волшебника Изумрудного города» каким-то вихрем, снежным бураном, занесло в эти северные края. Да, конечно, она знала и эту сказку. Её тоже читали они с мамой в детстве, которое она так и не смогла доиграть.
Но, в этом своём тревожном сне ей почему-то очень захотелось спросить у Волшебника:
– А что такое счастье?
Тогда волшебник задумался, внимательно посмотрел на неё, и произнёс только одно слово:
– Снегопад.
– Как это?
– Протяни ладонь…
– Зачем?
– Я покажу тебе.
– Что это?
– Снежинка.
– Такая маленькая… ну вот… растаяла…
– Возьми еще.
– Не хочу! Зачем? Она снова растает…
– Смотри!!!
– Какая красивая… и снова нет… но при чем здесь счастье?!
И тогда волшебник объяснил:
– Потому что счастье подобно снегу… Оно легкой невесомой снежинкой спускается с небес… И если ты его ждешь, если захочешь впустить в себя – оно растворится в тебе… И напоит сполна… Порой кажется, что этого бесконечно мало… Но, когда снегопад, когда щедрость небес необъятна, ты можешь найти свое счастье – достаточно протянуть ладони и впустить его в свое сердце… Когда ты сама полна надежд и твердо веришь, поймать снежинку не так сложно…
– Но когда?.. Когда он идет? Этот снегопад?
– Всю жизнь…
Во всех тюркских языках снежинка обозначается русским словом «снежинка», в том числе и на родном для девочки киргизском, а вот снежная буря, сильный снегопад, вьюга – совсем другим словом «бороон». По-русски это «буран».
Теперь Девочка часто просыпалась, и это были уже не сны, а какое-то полузабытьё, в которое она проваливалась, не понимая, где она, и что она теперь такое… Вот, злые люди говорят, что нет души! Не существует! А тогда что же у меня болит сейчас? – Не зуб, не голова, не рука, не грудь, – нет, всё-таки, грудь!.. В груди, там, где дышишь, – всё время что-то ноет… Нестерпимо!
Кто она, что она? Теперь она, наверное, уже женщина! Женщина без мужа, даже без мужчины… Для чего она? Для кого она?..
Зачем ей теперь любимые вещи: музыка, природа, стихи. Она в прошлой жизни любила простые и пустые места, которые обычно никому не интересны. Но это были её места. Только её!
Она женщина, но даже не знает, любит ли она целоваться. Теперь она даже не знает, сможет ли когда-нибудь обнять мужчину, которому может посвятить свою жизнь… Какую жизнь? Ведь её жизнь висит на волоске… Теперь она точно знала: умирать неинтересно, совсем неинтересно, умирать будет… грустно.
Проснувшись следующей ночью и ловко выбравшись из камина, девочка замерла от испуга. Её глаза давно привыкли к темноте и позволяли хорошо ориентироваться. Поэтому она оторопела, когда увидела, что прямо перед камином на красивом подносе стоял глиняный горшок с пловом, целый литр апельсинового сока в бумажном пакете, рядом лежал хлеб, похожий на лепёшку, и ложка с вилкой – тоже лежали рядом на салфетке…
– Всё! Её нашли! Вот и кончились мои сказки!..
Девочка осмотрелась и прислушалась: Никаких чудес. Только одно: Я все еще жива…
Через несколько ударов сердца она поняла, что рядом никого нет. И тут же увидела, что под ложкой с вилкой лежит не салфетка, а записка. Дрожащей рукой взяла её, и смогла прочитать написанное по-русски послание, адресованное к ней:
НЕ БОЙСЯ. ПОМОГУ. НИКУДА НЕ ВЫХОДИ. НОЧЬЮ ПО ДОМУ ПУСТЯТ СОБАК. ХОЗЯИН СНОВА ТЕБЯ ИЩЕТ.
– Случайность состоялась. Где-то она всё-таки, наверное, наследила, – подумала Девочка. Было понятно, что это написала женщина, работавшая на кухне в этом доме. Она пыталась её предупредить. Видимо, она своим, привычным к мелочам, женским глазом заметила исчезновение некоторого количества еды в холодильнике, и перемещение некоторых предметов на столах в кухне. Женщина не стала поднимать шума, а проследила за девочкой. Сразу поняла, что это именно её уже почти две недели ищут хозяин и охранники.
– Но, почему она решила мне помочь?.. Неужели?.. Неужели в этом страшном мире у неё могут быть не только враги?..
Голова Девочки была ясной, и в ней одновременно могло поместиться много всяких «почему». Но на одно такое «почему» она по-детски легко нашла ответ: Её южный Бог послал ей ангела-хранителя. И, хотя она не была набожной и раньше со своим «коммунистическим» дедом почти не соблюдала мусульманские обычаи, почему-то сразу в это поверила… Её уже недетское сознание по-детски хотело уцепиться за какую-нибудь новую сказку.
Пока все эти и другие мысли суетились в голове Девочки, в её животе уже жалобно погибал кусочек вкусного хлеба с пловом.
14
Тетя Вера была бездетной, сдержанно злобной, напряжённо терпеливой женщиной. Она оказалась двоюродной тёткой генерала Николая Михайловича и работала у него на кухне. Готовила и мыла посуду. Она же занималась уборкой в этой части дома и сдавала бельё в стирку. Это её Николай Михайлович обозвал «дурой на кухне» в разговоре с Айболитом, видимо, потому что та не боялась и не лебезила перед ним. Была лет на десять старше него и старалась не вмешиваться в общем -то, в чужую для неё жизнь. Тем более, что с собственной жизнью она так и не разобралась, и не понимала, зачем прожила такую неоправданно долгую и, одновременно, неправдоподобно короткую жизнь.
Тетя Вера, как и многие, получала пенсию, на которую можно было, как тогда говорили, только умереть. Поэтому, когда генерал собрался затеять свою эксклюзивную VIP баню, решил попросить свою родственницу несколько раз в месяц приезжать к нему в загородный дом и «помогать по хозяйству». Многим было известно, что её муж продвигал Михалыча по службе, когда был его начальником. А любитель домашней кухни Николай Михайлович навсегда запомнил, какими вкусными получались многие блюда на кухне у Веры Павловны дома. Совсем не то, что у его жены Наташи. Поэтому Вера Павловна сочла за благо заработать к своей пенсии приличную добавку.
Мужа Вера Павловна давно похоронила, детей не нажила… С бывшими подругами Вера Павловна перессорилась. Ну, так получилось… К гипертонии и начинающемуся диабету привыкла. Считала за благо, что хотя бы Паркинсон с Альцгеймером за ней пока не гоняются. – Ну их! Погонятся – не убежишь!.. И вот теперь запас её жизненных сил заканчивался, и она чувствовала это. Поэтому мысли о смерти часто жалили её, как осенние мухи, и тревожно угнетали своей навязчивой актуальностью.
Она не знала, что ей делать: еще, ведь, никогда она не умирала по-настоящему. Смерть – это же навсегда! Хотелось даже придумать какую-нибудь красивую философию, доказывающую, что смерть – это, может быть, даже хорошо… А еще – ведь она не очень верила в Бога и, поэтому, не очень на него надеялась…
– Мало человеку себя, никак нельзя ему без обмана впереди. Маловато в жизни радости. Бог создал незаконченные жизни, как незаконченные произведения искусства. Но почему так глупо приходится их заканчивать? – рассуждала состарившаяся женщина. – И наши тела пожизненно хранят души, когда-то подорвавшиеся на минах человеческого зла…
– Вот, и Михалыч говорит, что жизнь – как рубашка маленького ребёнка – короткая и обгаженная… Да, может оно и так. Но, получается, что гадим-то мы в неё сами!.. Ох, Михалыч, Михалыч!.. Таким грубияном стал! А ведь, когда-то мог прямо с порога наговорить кучу тонизирующих комплиментов и подарить красивые цветы на день рождения… Не забывал.
А ещё тётя Вера, как и многие старики, часто думала о деньгах. Вернее, не о деньгах, а о соразмерности денежных знаков тому, что на них можно купить. Вот, например, 1000 московских рублей – это совсем не тысяча российских. Они как-то быстрее тратятся, быстрее теряются и исчезают. В России есть много мест, где на 1000 рублей простому человеку можно было прожить несколько дней. Но только не в Москве. И, вообще, зачем нужны такие деньги, на которые так трудно жить!..
Иногда она могла позволить себе лишь несколько холодных проливных плачей в месяц. Но тревожное настроение почти не покидало её. Красная жидкость, извилисто блуждающая по её кровеносной системе, уже давно не согревала.
А в её женской жизни всё-таки было, о чём вспомнить. В молодости не была особо красивой, но что-то во внешности неизменно привлекало мужчин. Бывали короткие романы, была и любовь… Но жизнь сыграла с ней самую ужасную шутку: свою жизнь она связала с одним, а душу с другим. Обоих уже не было.
Это было горе такое, горе, горше которого и выговорить нельзя. В результате, незадолго до смерти мужа она себя чувствовала словно уже не родной, а какой-то дальней двоюродной женой, которая вопреки всему поддерживала на плаву домашнее хозяйство. – Ну, зачем?.. Кому это нужно?.. – спрашивала она себя. – Значит, зачем-то нужно! – сама отвечала.
Эта оговорка всегда казалась ей смешной, как сдача с теперешнего рубля. Поэтому и выпивать стала. Втихую. Так, по маленькой… – Когда не хочешь никого обидеть, то лучше никого и не видеть…
Но потом всегда говорила: – Да, что это? Я же снова вру себе…
Организовать свою, всё ещё продолжающуюся, жизнь вокруг какого-нибудь нового мужчины не получалось. Ну, не получалось и всё! То ли мужчины уже были не те, то ли…
Поэтому она почти с радостью приняла предложение Николая Михайловича поработать у него на загородной кухне.
Работа оказалась несложная. Она приезжала, готовила на нескольких человек из заранее заказанных продуктов обычно то, что она хорошо умела готовить. Иногда приходилось оставаться допоздна чтобы успеть помыть посуду и прибраться. Несколько раз даже пришлось заночевать прямо там, в комнатке при кухне… Да, ничего, её же дома всё равно никто не ждёт, кроме кошки.
В ту ночь ей тоже пришлось остаться в доме. От охранников, которые появились утром, она «по секрету» узнала причины переполоха, который устроил Михалыч ночью. Искали и не могли найти какую-то девчонку, которая приехала вечером со своим дедушкой в гости к генералу, где они остались переночевать, и почему-то потерялась то ли в доме, то ли уехала куда-то сама, без деда. Вот, ведь, молодёжь!..
Как всегда, водитель Михалыча отвёз Веру Павловну домой, а через несколько дней её снова вызвали. Когда приехали, она поняла, что Михалыч не в духе… С Айболитом они тоже были давно знакомы. Заметно было, что он тоже чем-то озабочен. Но, по своей привычке, тётя Вера постаралась не докучать никому и, поздоровавшись, быстро прошла на «свою территорию» в доме, при этом не преминув заметить, что мужчины пили коньяк. А она знала, какая закуска шла у Михалыча под этот напиток. На скорую руку нарезала лимоны, набила тарталетки своей «фирменной» приправой из протертого на тёрке шоколада с сыром и овощами, достала виноград из холодильника и отдала всё это прибежавшему за закуской охраннику. Затем подошла к единственному окну в этой части дома и стала ждать. Ждать, что потребуют новую порцию закусок, или отпустят домой.
Наступал вечер. В окно сочился свет чистого ноябрьского снега. Две давно пригретые женщиной на кухне кошки неожиданно вскочили. Откуда-то из-за дальнего леса быстро появилась луна. Вера Павловна посмотрела на луну и тут же почувствовала, что она пахнет подгоревшим молоком. – Нет, это тянуло запахом из кухни. Захотелось ей самой вечерком кашки поесть на молоке, да кошечек подкормить… Ну, конечно, все подгорело!
Почему-то вместо охранника за новой порцией закусок примчался сам Айболит. С каким-то перекошенным лицом. Вера Павловна его таким ещё не видела:
– Что с тобой, Айдарчик? – сразу спросила она. Видно было, что Айдар хочет ответить, и во рту его какая-то невнятная фраза шевелится и уже щекочет язык, но никак не получается у этой фразы выйти на волю. Наконец, он решился:
– С ума сошёл!.. Михалыч с ума сошёл! Павловна, ты понимаешь?! – и тут Айболит словно обжёгся об особый, тёпло-карий взгляд её глаз, как только что обожглось убежавшее из кастрюли молоко о горячую поверхность плиты. Она смотрела на него тем самым взглядом, который выписывают иконописцы на иконах с богоматерью, по-матерински всепонимающим и всепрощающим. Айдара она знала. Айдару она почему-то всегда верила.
Он довольно сбивчиво, но понятно рассказал ей о только что услышанном от Михалыча. И тут тётя Вера словно проснулась. – Ну, конечно!.. Какой, к чёрту, дедушка с внучкой, в какие гости, в баню на ночь глядя!.. Ой, дура я старая! Как же сразу не поняла-то!? К нему же и раньше, говорят, девочек маленьких привозили!.. Ай, да, беда бедовая… В другое время за такие дела…
…Время, время! Да! И тут Веру Павловну на старости лет пронзила нетривиальная мысль: у нас же нет другого времени, кроме нашего. Мы – все те, у кого совпали по времени наши единственные в этом мире жизни…
– Айдарчик, ты иди. Вон там, на столе возьми закуски и иди, милый… Михалыч тебя ждёт. И смотри, чтобы во рту у тебя никаких таких слов об этом больше не появлялось!.. Не любит он это! Ты меня понял?..
Айдар, посмотрел на Веру Павловну как на икону, которая всегда поможет пережить трудные дни в жизни, и подчинился даже не её словам, а взгляду, который встречал только на иконах в церкви. Крещёный татарин, всё-таки…
Но Айдар не был так прост, как хотел казаться. Его печаль и отягощение сегодняшним днём были связаны не столько с генералом, сколько с тем, что он задумал. Недавно он потерял всю свою семью: любимую жену Настю и двух сыновей-школьников Ильдара и Даниёра. Они стали одними из ста тридцати погибших заложников «Норд-Оста».
А Вера Павловна присела на краешек стула, как она теперь садилась – всегда на краешек. Быть может, потому что подсознательно ощущала себя почти всё время «на краю». На каком краю? На краю жизни, на краю бескрайней равнины времени… И стала думать.
Она всё поняла. В ней словно проснулся покойный муж-оперативник. Который поневоле когда-то научил её думать, как опер. Да, наверное, она всё-таки любила его, своего Витеньку, и часто вспоминала в последнее время. Наверное, она была с ним счастлива. Или просто время было такое, что можно было быть счастливой, даже не замечая этого…
Вспоминала, как его «подставили» на службе, и как его несправедливо уволили по отрицательным мотивам. Помнила, как он переживал это, тяжело заболел, и буквально в полгода сгорел. Кто подставил, так и не выяснили… Хотя поговаривали, что «подсидел» его именно Михалыч, давно метивший в его кресло. Она не хотела в это верить. На похоронах было очень мало народа. Но Михалыч пришёл. Даже речь произнёс.
– Михалыч, конечно, сволочь! Даром, что родственник… Он и до этого частенько брызгался и пачкался кровью. Но никогда не терял контроль над событиями и ничего не делал просто так. Это она знала наверняка.
Значит, и Айдара он к ней запустил не просто так. Знал, гад, что тот не выдержит и «поплачется ей в жилетку». Поняла: это Михалыч таким образом её к поискам девочки подключает. За одно и очередную проверку на преданность для неё устраивает. Знает, что я никуда не побегу и никому ничего не расскажу. У него ж всё схвачено. Значит, хочет, чтобы я тоже на «своей территории» в доме присмотрелась и поискала. А потом спросит… Как пить дать, спросит. Завтра же…
16
Ещё через несколько дней Вера Павловна решила остаться на ночь в банном тереме генерала. Такое случалось редко. Только когда гости задерживались в бане допоздна, и нужно было приготовить что-то праздничное и необычное. Под утро она уже валилась с ног от усталости и ложилась поспать на небольшую кушетку, стоявшую на этот случай в закутке на кухне. Укрывалась она теплым пледом, привезённым из дома. И, хотя генерал был прижимист, и даже жаден, такие дни оплачивал по двойному тарифу.
Сегодня у Веры Павловны резко подскочило давление, и она по привычке выпила свои лекарства. Но сердце всё равно отчаянно щемило. Подошла к окну и глянула в снежную темень за окном, но увидела лишь свое отражение.
«Я ли это?»– вдруг подумала Вера Павловна. Шагнула поближе к окну. Холодея, вгляделась в своё, показавшееся ей чужим лицо. И вдруг, нестерпимо, до ломоты в груди, захотелось набрать полные лёгкие горького воздуха и, заполнив всё собою, издать громкий, глубокий и печальный крик. Вместо этого она сказала, обращаясь к давно умершему мужу: – Витенька, любимый мой, мы, наверное, скоро увидимся… И снова будем вместе…
Ей даже показалось, что из темноты за стеклом на неё смотрит её Витенька. Тяжело дыша, прижалась морщинистым лбом к стеклу. Отражение надвинулось на неё и исчезло.
Ноги не держат. Она боялась, что вот-вот упадет, умрет, а хотелось плакать и жить. Да, жить! Ведь ещё не сделала того, что должна была сделать… За окном сновали снежинки, мохнатые, как пчелы. Много белых пчел!
Ночь мучительно долго выползала из настенных часов. Вера Павловна ждала её… Она уже знала, что девочка здесь, в доме. По едва заметным в пыли следам босых ног стало понятно, откуда девочка приходит. Вера Павловна специально не мыла полы на кухне несколько дней. У женщин с пылью свои отношения. Только намётанный женский глаз смог бы различить эти следы в пыли. Они вели к камину в зале бывшей библиотеки. Тетя Вера посыпала молотым перцем полы вокруг камина и протёрла раствором уксуса все наружные поверхности. Теперь собаки наверняка не смогли бы учуять девочку. Они итак дурели от кухонных запахов и бестолково разбредались в поисках еды и кошек. А она ждала её. Особенно после того, как в прошлый свой приезд оставила еду и записку. Это было опасно. Но Вера Павловна всё уже решила для себя. И ее руки успокоились обычной работой. А потом она присела на кушетку и… уснула.
Разбудило её едва заметное движение воздуха на кухне и холод из приоткрывшейся форточки. Из-за двери выметнулась черненькая девочка с каким-то размытым от слез лицом. Это было видно даже в полутьме неосвещённой комнаты.
Вера Павловна, не вставая с кушетки распахнула по-матерински руки, и девочка кинулась к ней. – Иди ко мне, дочка!..
С этими словами она провела рукой по голове прижавшейся к ней девочки. Той вдруг захотелось потереться об эту руку и заплакать, но девочка сдержалась. А мама Вера, у которой никогда не было своих детей, ощутила, как под тонкими ребрышками девочки бешено колотится маленькое бездомное сердце. Обеим показалось, что обыкновенные слова им ещё не скоро понадобятся.
Наконец, женщина решилась что-то спросить, и приподняла успокоившуюся голову девочки. Та посмотрела на неё и не по-детски твёрдо сказала:
– Меня зовут Бороон, – такое теперь будет у неё имя, решила девочка, ведь прежнее имя всё равно никто не знал, и оно ей уже было не нужно.
– А меня: Вера Павловна, – тут же ответила Вера Павловна и немного отстранилась от девочки.
Бороон подумала: да, именно веры ей сейчас и не хватало… Но больше всего ей не хватало мамы, и она сказала:
– Можно я буду называть тебя «Мама Вера»?
Да, ей очень не хватало веры в себя, веры в то, что всё это с ней сейчас происходит на самом деле, и что это – не игра !.. А, если и игра, то какая-то отчаянно жестокая, где люди играли судьбами других людей. Игра, в которой можно было покрыться многолетней усталостью, а можно было сразу, безо всякого истощения чувств оказаться проигравшим, и, не познав весёлой силы надежды на выигрыш, сразу же оказаться вне игры.
Ей слишком рано суждено было осознать, что жизнь, в которой родители и дед оставили её одну на обиду другим людям, жизнь – это такая почти детская игра на выбывание…, в которой, если уже успел родиться, то ты в игре!
И тут она, маленькая, живая, настоящая, с чёрными грустными глазами, вдруг увидела, что старая женщина, которую она только что назвала Мамой Верой, беззвучно плачет.
Вера Павловна не прятала мочёные яблоки своих глаз. Она внезапно почувствовала, как обретает ту самую материнскую силу, о которой мечтала всю жизнь, ту силу, которая одна могла дать то самое напряжение чувств, которое к ней никак не приходило в её прежней покорной человеческой жизни. И почувствовала она эту силу по отношению к девочке, которая была рождена не из её крови, а из крови других совсем не известных ей людей.
Эта огромная материнская сила выдавливала из неё не только слёзы, но и какую-то безотчетно-радостную волну возбуждения и прибавляла силы. Она знала: – теперь всё будет хорошо. Совсем хорошо…
Наконец-то этот причудливый дом, может быть, именно в этот момент наполнялся истинным смыслом своего существования, утерянным за годы никчёмной жизни. Рядом все также текла жизнь, ничего не нарушалось – с такой же скоростью бежало время. И никто не собирался его торопить… Время счастья.
17
– Это страшно: спать с незнакомыми людьми. Ложиться к ним в постель страшно: вдруг тебя не полюбят, ты не понравишься, или, наоборот, полюбят. – Так, или примерно так, когда-то наивно думала маленькая девочка, которая хорошо училась в школе и хотела её закончить с медалью. Но в школе её окружали подростки, едва осилившие половое созревание и думавшие почему-то об ином.
Ей пришлось пройти эти курсы с другими. Курсы первой любви, хождения в кино, чтобы можно было держаться за руки, целоваться в подъездах… Расставания, конечно, тоже пришлось пережить. И разные душевные травмы, а еще соперниц, изменения прически и отношения к учебе…
Повзрослев, и не выйдя слишком рано замуж, она уже думала, что только в постели с нелюбимым можешь почувствовать особенно явно собственное одиночество. – Ну как это так: смотреть на парня, который лежит рядом и пытаться думать, что ты не одинока, и, что из этого что-то может получиться…
Ей не нравилось лето – оно замедляло время и вызывало душную усталость. Мысли текли, как варенье из банки, вяло и по-детски приторно. Она с нетерпением всегда ждала осень. Зимой замерзала и ждала весну.
Городок, из которого она когда-то приехала в Москву учиться и искать человека для себя, остался далёкой точкой на карте. И, если эту точку на карте как следует расковырять ногтем, то там непременно окажутся отсидевшие мужчины, рано поседевшие женщины, загубленные дети и грубо одомашненные звери, временами похожие на собак и кошек. И заборы с неумелыми граффити. В таких городах нет губернской размеренности и патриархальности, но есть уездное "все друг друга знают" и «что, тебе больше всех надо?».
Там издревле существовали местные «употребляющие», которые с раннего утра таращили свои вчерашние глаза в сторону магазинов. А в квартире у мамы-учительницы стояли стеллажи, ломящиеся от всяких литератур, с помощью которых приходившие к ней городские интеллигенты могли заниматься обычным душевным онанизмом. И разговор всегда шёл о судьбах России, её будущем и прошлом. Поэтому пили только водку. При этом с кухни пахло необыкновенно вкусными блинами с чем-то всяким. Отец обычно молчал и посматривал на часы. Это был верный признак того, что в доме стояло предательство, и они обе, мать и дочь, дышали тяжёлыми испарениями этого предательства. Поэтому Москва была неизбежна… Ну и фиг!
Дальше ногтем ковырять не следовало, ибо можно было этот ноготь сломать, или расковырять такое, что потом больше не захочется почувствовать в своей жизни никакую идею, связанную с нравственностью…
… Родители своевременно присылали деньги во время её учёбы в одном из московских Универов, хотя и развелись сразу после её отъезда. Светлана была молодая, азартная, легкая, в самом начале жизни, без жизненного опыта, который обычно сводится к обидам и предательствам. Первое время она летала, почти задевая крыльями потолок комнатки в общаге от счастья свободы… Летала и чуть не залетела. Обошлось. Влюбилась в преподавателя, но быстро поняла, что она – офигевшая собственница. Ненавидела всех его бывших. Когда представляла, что они с ним трахались, то мысленно отрубала им ноги, вырывала кишки, и вешала то, что получалось, на люстру… Преподаватель зачем-то научил её водить машину, и даже заставил получить водительские права. Может быть, из-за того, что сам не слишком уверенно ездил на своей девятке, и однажды даже чуть не разбился. Но та самая люстра начала сильно раскачиваться, и, в конце концов, упала.
Пока училась водить машину, изменила преподавателю с инструктором по вождению. Поехали к нему сразу после того, как Света заявила, что «истинная помеха справа» – это он сам.
Спустя год у неё «случился» крутой, но слишком романтичный парень со старшего курса. Первый анальный секс он предложил ей известной фразой: «вилкой в глаз или в жопу раз?». Было больно и неинтересно.
А её сокурсники, в основном, были до отвращения инфантильны, и даже не пытались разобраться в своей крошечной взрослой, но уже какой-то онемело-испуганной жизни. Словно были награждены вечным детством за примерное поведение в школе и дома.
Их тянуло к Светлане, которая уже давно не была девочкой, но её длинные ноги и почти детское личико заставляли их смущаться и всячески глупеть рядом с ней.
Ощутив её природную красоту и теплоту искренности в отношениях, один из них даже захотел немедленно жениться – закрепить за собой эту красоту, эту теплоту. Он встречал её каждый день у общежития и подвозил до Универа на машине, подаренной родителями. И она решила попробовать. Видимо, надоело толкаться в метро среди серых мокрых пальто.
Но в первую же их ночь он заплакал. Она сказала ему: – Ты же знаешь, что женщину необходимо зажечь. А у тебя не хватает… спичек. Она быстро уснула от переживаний и обиды, что её раскалённая плоть оказалась бесполезной. Почему-то приснилось, будто он признался, что раньше был девушкой. Проснулась от дикого смеха. Потом как-то грустно стало. Пощупала там. Всё было в порядке. Только тогда успокоилась, зачем-то потолкала его своей попой и уснула.
Утром он угрюмо приготовил ей завтрак из яиц и овощей. Про себя она успела усмехнуться: этому «овощу» явно нужно определиться со своими «яйцами».
Пока он готовил, решила немного рассмешить его на детском уровне. Рассказала, что любая женщина может совершать чудеса. И, по крайней мере, 4 настоящих чуда ей подвластны: женщина может стать влажной, не намокая; кровоточить, не поранившись; давать молоко, не поев травы и затрахать, не раздеваясь.
Он слушал как ребёнок, открыв рот и по-детски рассмеялся, а она подошла к зеркалу и поняла, что отразившаяся в нём девушка никак не подходит этому приготовителю яичниц. И уехала от него на метро.
Надо было прекращать всю эту чушь, все эти слюни в сахаре. Она даже попыталась немного разобраться в себе и немного «пофилософствовать». Любила она это дело. Поэтому записала в своём дневнике: у женщин бывает три вида «запуталась»: 1. Запуталась в мужчинах, 2. Запуталась в себе, 3. Непонятно всё. Судя по опыту подружек, у 90% процентов женщин это и первое, и второе одновременно. У оставшихся 10% – глобальный апокалипсис.
И это был её случай.
Постояв под ледяным душем и приведя себя в порядок, решила, что никогда больше не будет просыпаться с чувством отвращения. Вот!
Ну, теперь Светлана Николаевна снова способна жить дальше свою прекрасную и интересную жизнь.
Света захотела стать женщиной по-настоящему. Прямо такой вот женской женщиной. Не блядью и не женщиной-вамп. А умной и расчётливой. Соблазнительной и самостоятельной. А когда же ещё становиться женщиной, если не в двадцать с небольшим?.. Или нет?.. Вспомнила, как одна подруга говорила ей: – Ну, всё! 25 лет – жизнь кончилась, можно выходить замуж…
Сразу после окончания Универа, по протекции своей лучшей университетской подруги Валентины, Светлана устроилась в перспективную фирму под названием «Сервис-тур» менеджером. Образование позволяло правильно оформлять договора и ваучеры. Самое интересное оказалось в том, что сама Валентина работала примерно в такой же фирме. Только та называлась наоборот «Тур-сервис». Она начала работать там ещё во время учёбы. Почему турфирма?.. А просто очень хотелось на жаркие берега тёплых морей. К совсем другим мужчинам. Для начала. А там посмотрим…
Но её шеф, Аркадий Васильевич, определил Свету как нового сотрудника на офисную работу, без выезда за рубеж. Пусть мол себя проявит, наберётся опыта… А там – посмотрим.
В коллективе из 25 человек сразу заметили её исполнительность и желание работать. Но Свете очень хотелось в Испанию. В Коста дель Соль или на Тенерифе. Загоревшие и довольные сотрудники, которые вели это направление, раздражали своим знанием испанского и размером командировочных в валюте. У неё же был неплохой английский, необходимый для других не слишком «тёплых» направлений и оклад стажёра… И, вообще, сколько ещё он собирается держать меня в московском офисе? Правда, в этот офис иногда заглядывали холёные и хорошо одетые мужчины заказать тот или иной тур. Но, почти всегда место возле них уже было «крепко занято». В том смысле, что мужчины эти заходили в офис в сопровождении своих женщин. Или явных жён, или молоденьких, невыспавшихся подружек. Да и флиртовать с клиентами было категорически запрещено под угрозой немедленного увольнения и последующего «волчьего билета».
Но больше всех других Свету заинтересовал Виталий Андреевич. Такой же уверенный в себе, как и её шеф, Аркадий Васильевич, он изредка приезжал на своем Лендровере и проходил прямо в кабинет шефа. Высокий, интересный. Там они закрывались ненадолго, решая какие-то свои вопросы. Оказалось, что «высокий и интересный» – старый друг и партнёр Аркадия Васильевича, который как раз руководит той самой фирмой с названием наоборот «Тур-Сервис», в которой работала её подруга Валентина. Молодые сотрудницы подмигнули, когда увидели, как она смотрит на Виталия Андреевича: «не женат, злостный холостяк…»
– Ну всё, мне пора! Пора действовать. Пора быть женщиной, – решила одним морозным утром Светлана, когда снег под ногами хрустел не хуже пляжного песка, а по календарю был конец ноября. А до лета ещё… о-ох, как далеко!
18
Она уже знала, что шеф, Аркадий Васильевич, серьёзный мужчина 35-37-ти лет, всё ещё не был женат, и придерживается мудрого правила не заводить служебные романы на работе. Хотя и было видно, что он её «заметил». А как можно было не заметить эти стройные ноги в короткой юбочке и это доверчивое личико с широко открытыми глазами. Тем более, что всё это великолепие почему-то стало попадаться ему на глаза всё чаще. Другие девчонки из отдела оформления договоров и виз останавливали Свету. Говорили: не ты первая пытаешься – бесполезно, не трать время!
Но её было уже не остановить: теплые моря шумели волнами прибоя в её маленьких ушках, а ветер трепал волосы на голове, как на рекламных плакатах, которыми был обклеен весь их офис.
Погода гнала Свету прочь из съемной квартирки на окраине Москвы, на воздух, куда-нибудь к берегу моря… Жаль, что форточку нельзя открывать в такой мороз. Так, а почему, собственно, нельзя?.. Вот!
На следующий день она заболела. Перед этим успела съездить во французский визовый центр, привезя оттуда кучу загранпаспортов со свежими визами для очередной группы туристов. Паспорта были нужны срочно. Группа вылетала на следующий день, а Света при всём желании уже не могла привезти их в офис.
Спасать ситуацию пришлось лично Аркадию Васильевичу.
– Диктуй адрес, – сказал ей шеф по телефону, – сейчас приеду.
Был уже вечер, и температура у неё успела подскочить выше 38 градусов, но Света подготовилась и была в своём лучшем «активном раскрасе».
Конечно, он торопился. Но выпить чаю с дороги согласился тем более, что чай «лечебный». Что уж там она добавила в него – неизвестно. Паспорта были приготовлены и лежали на столе. В полутёмной комнате зажжённые перед его приходом индийские свечи создавали нужный аромат. Аркадий Васильевич уже собирался уходить, но, посмотрев девушке в глаза, сказал:
– Света, вы не возражаете, если мы однажды встретимся по-другому, так сказать?
– Так мы уже встретились… – и Светлана распахнула халатик, под которым ничего не было. Аркаша поплыл куда ветер дует и волны несут. Обычно он проявлял легкомыслие только в постели, да и то не всегда…
Следующие несколько дней Аркадий Васильевич общался со Светой так, словно у них ничего не было. А через неделю, будто вспомнил, подошёл, обнял сзади и осторожно поцеловал в шею. Свету передёрнуло.
– Что-то не так?
– Да, всё не так! – сказала Светлана, изобразив женскую обиду. – Ты фальшив во всём, даже в хороших манерах.
– Ну, тогда Светлана нам стоит забыть о том, что случилось.
– А что случилось? Ничего не было…
Горячий душ разгладил озябшую кожу, но не избавил от неприятных ощущений. Воспоминания воздушными пузырьками всплыли откуда-то из потаённых глубин, противно щекоча позвоночник: «Старикашка, без сомнения, рад был бы воспользоваться своими «полными мочиями», да, видимо, совсем уже ни на что не годился. Хорошо, что обошлось лишь тошнотворным тисканьем на его кожаном диване. Бр-р!..»
В такие моменты Света обычно нажимала кнопку «стоп» и начинала философствовать: «Не знаю, кто именно создал человека. Все называют его Творцом, Создателем, но это слишком абстрактно. А мне бы хотелось увидеть его в жизни и заглянуть в лицо. Ибо всегда подозревала, что в великий момент создания человека, особенно, когда Он занимался конструированием мозга, Его что-то отвлекло. Или Он что-то перепутал. Или недоделал. Или, наоборот, перестарался… Как бы там ни было, а с мозгами у человека постоянно возникают серьёзные проблемы. Отсюда и непоследовательность наших поступков…»
Вспомнился наивный сюжетик из школьной жизни. В разгар выпускного три девчонки торжественно поклялись друг другу и себе на будущее: «Если ложиться и «давать», так только за деньги!» Светлана поморщилась: глупо, конечно, но, по крайней мере, честно. И у самой всё шло, как по задуманному, пока шеф не подкатил: «Светочка! Вы наша единственная надежда! Кроме вас никто не справится!» А потом, когда никого рядом не было, зажал её в коридоре и сказал:
– Ты же у нас девушка интеллигентная, душевно тонкая, и даже, на свою беду, не идиотка.
А она и уши развесила! До последнего верила в обещанный чудесный отпуск в Испании. А вместо этого отправилась прямо в трясущиеся ручонки какого-то всемогущего папика.
– Так надо! – Сказал ей Аркаша.
Решительно растёрлась полотенцем. Зеркало в полный рост тут же передразнило. Не привыкшая долго дуться, тем более на себя, Света увидела свежие глаза на ненакрашенном ещё лице. И успокоилась.
Уверенно взяла зазвонивший мобильник.
– Привет! Проснулась?
– Давным-давно. Даже приняла душ и стою тут вся голая!
Но подразнить Аркашу как следует не удалось:
– Как вчера прошло?
Безоблачное утро – не повод сгущать тучи над головой, поэтому дурачилась:
– За-ме-ча-тель-но! – Нет, я серьёзно! Лучше не бывает!
Некоторое время на том конце накапливалось молчание. Видимо, шеф подбирал подходящие слова:
– Сильно выпендривался?
– Да нет… – Света оценила заговорщицкое доверие. – Был тих, аки агнец.
– И договор подписал и денег дал?
Тон принял деловую окраску:
– Ровно столько, сколько требуется внести в качестве аванса за год вперёд.
Оба знали, что в договоре проставлена одна сумма, и совсем другая, в несколько раз больше, должна была быть выплачена наличными. В 2000-х почти все так делали, пытаясь уходить от первых настойчивых потуг налоговых органов контролировать по-настоящему все денежные операции в стране. Аркаша расслабился:
– Классно сработала! – «Ещё бы!» – похвалила она себя и ждала: вот, сейчас объявит о назначении её начальником отдела и поездке в представительство их фирмы в Малаге!
– Я переживал… Он тебя не… обижал?
Надежды рухнули, как когда-то это сделала берлинская стена. У Светы осталось огромное желание отвести хоть душу:
– Ты дурак?
Угрюмое сопение шефа-любовника-сутенёра на том конце провода моментально отбило желание шутить: «А то не знал, на что посылал, шут гороховый!»
– Приставал, конечно! Но самую малость! Я его ловко отшила!
– Молодец, девочка, – выдохнула трубка облегчённо. – Через час будь готова. Пора ехать документы оформлять.
Усмешка тронула губы: «Его определённо следовало обожать, пока окончательно не выстарился!» Светка принялась натягивать кружевное бельё. Слабость к качеству каждой вещи выдавала в ней стремление к достойной жизни вообще. Кстати, неизменные застёжки спереди тоже ни разу её не подводили. Решив убедиться, что появившееся солнце и резкое потепление за окном не отменило необходимости надёжно упаковывать своё тело, отправилась к термометру за стеклом. Нет! Что ты! Мороз только крепчал. «В такую погоду хороший хозяин… Стоп! А вон и баба Люба тащится…
19
К мусорным бакам, в интересного покроя шубе с разноцветными вставками, в вязаном «петухе» и стоптанных мужских полуботинках барской походкой подруливала местная бомжиха.
О бабе Любе можно было сочинять легенды, песни и фильмы. Жила в подвале дома напротив. Все соседи у неё были по традиции мерзавцами, ворами и тайными отравителями. Баба Люба, конечно, человек принципиальный, и если что-то ей не нравилось в мироздании, она объясняла это выражениями, достойными словаря русского специального языка, да и то лучше в обратном переводе с английского. Причём тексты были всегда нетривиальные и, поэтому, запоминались… А не нравилось ей почти всё.
Свету она знала и не одобряла в ней то, что та живет на седьмом этаже и выбрасывает слишком мало бытового мусора.
Света припала лбом к холодному стеклу: с невозмутимостью, достойной разве что коронованных особ, баба Люба успела тщательно обследовать содержимое мусорных баков. Черезчур низко наклонившись над одним из них, ушла с головой в его космическую бездну. «Вот балда! А как обратно?» Захватив косметичку и плед, Светлана расположилась на табурете у окна, ловко манипулируя у лица кисточками, щипчиками и щёточками. А внизу в ящике не менее шустро действовала баба Люба. Время поджимало одну, а мороз заставлял шевелиться другую. Но целеустремлённости им обеим было не занимать.
Изредка Света кидала взгляд посмотреть, как там дела. «У-у-у, работяга!» – ирония слегка тонировала горький привкус, оставшийся после вчерашнего «праздника». В очередной раз заметила свору бездомных собак. Их внимание привлекли тканевые сумки, аккуратно поджидавшие хозяйку в стороне. Голод – не тётка! Одновременно штук восемь пастей рванули ветхую материю на себя. «Вот так! Допрыгалась!» Светка почему-то стала переживать за Бабу Любу, наверное, как представитель одного с ней вида существ против другого.
– Не на ту нарвались! Вмиг прекратив разглядывать солнце сквозь телескопы разнокалиберных бутылок, командирша окрестных помоек пошла в наступление. Вместе с интересными утверждениями о несправедливости мироздания в цель полетело всё подряд из мусорного ящика. А когда осознала, что крепким словцом этих тварей не проймёшь, решила карабкаться на волю. Она тяжело подпрыгнула и повисла, балансируя, как акробат под куполом цирка, на остром краю ящика. Ещё чуть-чуть – и свободна. И тогда держись! «Лезь, давай! Хоть бы помог кто!..»
О, чудо! Мольбы неожиданно оказались услышаны. К подъезду лихо подлетел на новеньком «Мерседесе» Аркадий, круто развернулся и громко засигналил. Свора кинулась врассыпную. А баба Люба, как переспевшая груша, шмякнулась меж контейнеров и шустро ворочая тазом, по-пластунски двинула к авоськам.
Спустя несколько минут, закутав голову мохеровым шарфом, Светка подбежала к машине.
– Поздравляю! – Запыхалась она с мороза. – Вы только что совершили добрый поступок.
Шеф принял намёк по-своему:
– Подумаешь! Не дал красивой женщине замёрзнуть по пути на работу. Отработаешь! – Садись быстрей, мне потом ещё в «налоговую» ехать. И резко рванул машину с места.
«Ну, вот! Опять мне отрабатывать! Сам попробовал бы!» – огрызнулась про себя то ли подруга, то ли менеджер, то ли вообще непонятно кто, и отвернулась к окну.
Обида не позволяла ей думать с быстротой речи. Трудно, всё-таки, с первого раза стать настоящей женщиной! Поэтому решение не выработалось моментально. А баба Люба, оправившись от потрясений, уже деловито распихивала по сумкам «добычу». Заметив, что кто-то интересуется ею из авто, подхватила с земли осколок бутылки и запустила вслед. «Дура!» – непонятно, то ли в свой, то ли в её адрес Света вынесла окончательный приговор.