Когда участковый наконец привел свой драндулет в деревню, возле фельдшерского пункта их уже ждало чуть ли не половина деревни. А деревня была по меркам здешней глухомани вполне себе большая. Помимо фельдшерского пункта, здесь была средняя школа, два магазина и леспромхоз с лесопильным цехом, в котором и работала большая часть населения деревни. Кстати, деревню сами местные, особенно молодежь, гордо именовала «поселком городского типа». Хотя от «типа» здесь только и было, что одно единственное каменное здание, которое раньше, до войны, принадлежало богатому финскому купцу, а сейчас там располагался сельский совет. С торца этого шедевра шведско-финской архитектуры располагался фельдшерский пункт. Именно здесь сейчас собралось, благодаря неугомонному Алексе, которого участковый дядя Вася не захотел брать с собой обратно на озеро, большое шумное «общество», громко обсуждавшее на разные лады находку старика Авдея.
Участковый остановил мотоцикл рядом с закрытыми дверями местного «медицинского центра». И к ним сразу кинулись со всех сторон любопытствующие. В первых рядах подбежал внук Авдея, с горящими глазами, засыпая деда вопросами. Народ от него тоже не отставал. И из толпы слышалось: «Егорыч, кто ж это такой?», «А он живой, али как?». С сочувствием, перемешанным с любопытством, вздыхая причитали бабы: «Ой, глядите… Худой-то какой!» Участковый, надо отдать ему должное, быстро навел порядок. Довольно зычным голосом прокричал:
– А ну, граждане, расступись! Дайте пройти. – Потом, вроде как вспомнив что-то, кинул в толпу новый клич. – Может кто видел его раньше?
Народ притих, с удвоенным вниманием вглядываясь в бледное, до синевы, обросшее щетиной, лицо мужчины сидевшего в люльке старенького «ижа». Поглядел, поглядел, а потом закачал отрицательно головами. Кое-где звучали реплики: «Нет… Не наш это… не знаем…» Одна шустрая бабенка, худая, как телушка с недокорма после голодной зимы, работающая кладовщицей в леспромхозе, выдвинула фантастическую гипотезу:
– А не кум ли он Алевтины, которая поварихой у нас в бригаде работает? У нее вроде кум из Сортавалы был, все в такой одеже ходил, как сюда приезжал.
В ответ на нее зашикало несколько голосов:
– Чего сочиняешь -то, трещотка! Кум Алевтины уже в летах, а этот -то молодой совсем.
Полемика перекинулась, словно разгорающийся лесной пожар, в народные массы. Предположения в определении возраста дедова найденыша колебались от двадцати пяти до сорока лет. И длился бы это базар-вокзал еще неизвестное количество времени, если бы фельдшер не взяла управление этой непростой ситуации в свои крепкие женские руки. Она гаркнула, перекрывая гул голосов звонким голосом, сделавшим честь любому командиру кавалерийского полка:
– А ну цыть, горластые!! Не видите, человеку плохо. – Потом обвела взглядом первые ряды любопытствующих, и ткнула пальцем в двух крепеньких мужиков. – Ты и ты… Живо взяли его и внутрь понесли!
А сама, даже не обернувшись, чтобы проверить, подчинились ли мужики ее указаниям, достала ключи, и принялась торопливо открывать двери. У мужиков даже мысли не возникло ослушаться грозную фельдшерицу. Безропотно схватив потерпевшего, они торопливо понесли его внутрь. Двери фельдшерского пункта закрылись буквально перед носом у народа, желающего поглядеть, что же будет происходить внутри. Участковый поставил точку в этом стихийном митинге, пригрозив, что если народ не разойдется, то он будет штрафовать всех подряд. Это подействовало, и толпа стала неохотно, с недовольным урчанием, словно уползающие за горизонт грозовые тучи, рассасываться. Вскоре, возле серого каменного здания остались только сам участковый, да дед Авдей с внучком. Старик, немного потоптавшись на месте, тоже собрался идти восвояси, но Василий Егорович попросил его еще немного задержаться, чтобы подписать протокол происшествия. Алекся наотрез отказывался уходить один, не соглашаясь «ни за какие коврижки бросать на произвол судьбы старенького дедулю одного», хотя, ничего интересного, вроде бы больше и не предвиделось. Наконец, бумага была составлена тут же на крыльце медпункта, и Авдей, поставив внизу замысловатую закорючку, наконец, вместе с внуком и коробом с голубикой отбыл домой.
Василий Егорович еще постоял немного на крыльце, вытирая вспотевший затылок старым, перестиранным на тысячу рядов платком, а затем, тяжело вздохнув, зашел внутрь фельдшерского пункта. Внутри уже горел свет, и Наталья хлопотала над лежащим на простой кушетке, потерпевшим. Он уже пришел в сознание и теперь нервно озирался по сторонам. Участковый сгреб старенькую табуретку и уселся рядом с кушеткой. С минуту разглядывал мужчину, а потом, как совсем недавно дед Авдей, спросил:
– Ты кто ж такой будешь, мил человек? Зовут как?
Потерпевший смотрел на вопрошающего внимательно и ничего не отвечал. Василий Егорович вздохнул тяжело, в его вздохе слышалось «ох и намаемся мы с тобой». А затем задал другой вопрос, более подходящий для представителя власти.
– Документы какие есть? Может пропуск какой или справка…? – Безнадежно тоскливым тоном продолжал он спрашивать, уже понимая, что вместо «интересного дела» приобрел головную боль.
Не получив никакого ответа, кроме отрицательного покачивания головой, он, уже не надеясь ни на что, с отчаяньем спросил:
– Ну а звать-то тебя хоть как, помнишь?
Очередное отрицательное покачивание головой, и участковый сдался. Поднявшись с табуретки, он подошел к Наталье, и, уже не питая никаких особых надежд, спросил:
– Что скажешь, Наталья Андреевна?
Та пожала плечами и заговорила бесстрастным тихим голосом, словно читала лекцию:
– Человек очень истощен. Судя по всему, пробыл без пищи, или с очень ограниченным ее количеством, довольно длительный период времени. Организм ослаблен. Никаких других повреждений, угрожающих его здоровью, я не увидела. Видимо, в следствие какого-то сильнейшего стресса у него отказала память. Одним словом, амнезия. Как это долго продлится и вернется ли к нему память, сказать не могу.
Участковый, как он обычно это делал при сильном волнении, сдвинул фуражку на затылок, и вытер ладонью лоб. Потом, часто оглядываясь на лежащего на кушетке мужчину, заговорил громким шепотом:
– И чего мне с ним делать? Я же его такого даже до райцентра не довезу. Неровен час, помрет по дороге, а мне за него отвечай.
Наталья равнодушно пожала плечами.
– Я ему вколола раствор глюкозы, чтобы поддержать организм хоть немного. Его нужно сейчас постепенно выводить из состояния голодовки. А уж потом куда-то везти. – Потом едва сморщив свой хорошенький носик, уже совсем другим голосом проговорила. – Ему бы еще и помыться не мешало и переодеться. Его-то одежда в таком виде вообще ни на что не годна. Ну и отдых, никаких волнений. А там видно будет. Я, конечно, на сегодняшнюю ночь могу его здесь оставить, а дальше уж твое дело. Решай, куда его пристроить.
Участковый несколько раз хлопнул на фельдшера ресницами, и с некоторым негодованием, начал:
– Так, а куда ж я его дену-то? Не домой же мне его… Ты мою Людмилу знаешь, да и места у меня нет…
Но Наталья не дала ему закончить перечисления всех его «да куда же» и «да как же», строго проговорив:
– Я, Егорыч, работник медслужбы, а не твой зам по общим вопросам. Меня заботит только состояние здоровья больного. А этот – здоров. Все, что от меня требовалось, я сделала. А дальше, повторяю, твоя забота. – Потом, видя обиженное и растерянное лицо участкового, чуть сменила тон, на более дружеский. – Ну поговори с тем же Авдеем. У него дом большой, а живут с внуком вдвоем. Поди не стеснит его этот потерпевший. Ну, ты же власть, в конце-то концов! – И закончила весьма прозаично. – Я все тебе сказала. Ты сейчас с ним останься пока. А мне домой пора. У меня хозяйство некормленое. Как управлюсь, вернусь и тебя сменю.
И она, скинув с себя белый халат, который надевала перед осмотром человека, заспешила на выход. Василий Егорович даже ничего не успел ей сказать, только и прокричал во след:
– Ты там не задерживайся!!
После ухода Натальи, участковый почувствовал себя немного не в своей тарелке. Найденный дедом Авдеем человек сидел на кушетке и смотрел своим пустым взглядом в одну точку. В небольшой комнатке повисла мутная тишина, в которой был слышен только шорох в углу, за старым деревянным шкафом с документами. Мышь прогрызла дырку в полу и теперь крошила на мелкие кусочки старую бумагу для своей норки. От этой тишины, неясного мышиного шуршания, а особенно, от неподвижной фигуры человека с остановившимся взглядом, участковому совсем сделалось не по себе. Вытерев вспотевший затылок своим огромным носовым платком, он пробормотал что-то невнятное на тему «подышу свежим воздухом», и выскочил из комнаты фельдшерского пункта на крыльцо. Августовская тихая ночь опустилась на поселок, принося с собой влажную прохладу, от которой все – деревья, травы, черепичные и металлические крыши домов, покрылись влажными капельками росы. Кое-где во дворах лениво перебрехивались собаки, раздавались обычные, привычные для слуха ночные шорохи и звуки. И только тут, стоя на крыльце, Василий Егорович выдохнул с облегчением. Он вытащил из кармана помятую пачку папирос, и дрожащей рукой, только с третьего раза прикурил. С удовольствием выпустил струю дыма и проворчал себе под нос:
– Вот же принесло на мою голову…!
Вслух он больше ничего не сказал, но мысли крутились роем у него в голове. Чего переполошился? Ну подумаешь, мужик память потерял, в жизни еще и не такое случается. Да и мужик, как мужик. На бандита какого и не похож вовсе. И одежда на нем, несмотря на то что грязная, все же добротная. Егорыч видел такие костюмы в Сортавале в охотничьем магазине. И стоили они немалых денег. Значит, не забулдыга какой, не алкаш. Сделал он дедуктивный вывод. Да и интуиция человека, всю жизнь прожившего посреди этих бескрайних лесов и озер, и повидавшего на своем веку много чего всякого-разного, подсказывала ему, что человек нормальный, просто попавший в какую-то беду. А вот поди ж ты! Сердце вон как бьется, словно избежал какой-то жути! И вся атмосфера вокруг этого найденыша была буквально наполнена какой-то тайной и опасностью. С чего бы это?
Разум участкового все эти мысли перемалывал, как хорошие жернова перемалывают зерно на мельнице, а потом, стараясь себя успокоить, делал «логические выводы». А душа все равно, отчего-то трепетала и замирала, словно в ожидании чего-то неведомого и страшного. Тьфу, ты!! Напасть какая!! Сейчас Наталья вернется, и он пойдет домой. Людмила, жена его, нальет полную миску наваристых щей с солидным куском вареного мяса, да и стопочку, поди, подаст. И все встанет на свои места. А завтра, сведет он его к Авдею. Старик его нашел, вот пускай с ним сам и разбирается! Василий Егорович тяжело вздохнул, и даже слегка поморщился. Недостойные мысли для участкового. Негоже так-то… Душа-душой, а про обязанности забывать не следует. Он здесь в этом поселке, можно сказать, единственная власть, не считая председателя сельсовета. А того и вправду можно было не считать. И за что только этакого трутня держат при должности? Мысли участкового, незаметно для него самого, потекли в другое русло, и он так увлекся этими своими раздумьями, что даже не заметил, как вернулась Наталья.
Увидев «единственного представителя власти» сидящем на крыльце, сильно удивилась.
– Ты чего, Егорыч, здесь сидишь? Почему потерпевшего одного оставил? Мало ли что там с ним…
Василий Егорович смутился под пристальным взглядом фельдшерицы. И, конечно, признаться ей, что ему стало очень неуютно рядом с найденышем в одной комнате (если не сказать, страшно), он не стал. Сурово нахмурился, и пробурчал в ответ на упрек женщины:
– И ничего я не оставил. Вот, – он ткнул чуть не под нос Натальи уже давно потухший окурок папиросы, который, по неведомой ему самому причине, до сих пор крутил в пальцах. – Покурить вышел. Что мне теперь…?? – Уточнять он не стал, что «ему теперь» что?
А про себя подумал, что, конечно, Наталья-то фельдшер от Бога. Хоть аппендицит вырезать, хоть роды принять, а хоть бы и зуб выдернуть. Ей бы в какой аспирантуре учиться, а она как приехала сюда к ним лет восемь тому, так и осталась. Нет, конечно, их поселку, можно сказать с Натальей-то повезло, тут ничего не скажешь. Только вот характер она имела вздорный и стервозный. Может, потому до сих пор была и не замужем. Участковый хмуро глянул на фельдшера, как будто опасался, что она сможет прочесть его не очень приятные мысли насчет нее. Наталья ответила ему такой же хмурой усмешкой, будто и вправду поняла, о чем он думает, и, покачав головой, словно говоря «бывают же такие…», и вошла внутрь. Василий Егорович едва успел ей прокричать вслед:
– Андреевна, так я пошел что ли…?
В ответ уже из-за закрытой двери раздалось насмешливое:
– Да иди уже…
Участковый с облегчением выдохнул и поспешно пошел по улице к дому, тихо ворча себе под нос:
– Вот же, баба-стерва… Как водой холодной окатила…
И вскоре его уже поглотила ночная тишина, и только лай собак из-за забора обозначал его направление его движения.
Наталья зашла внутрь и внимательно осмотрела сидящего на кушетке мужчину. Он по-прежнему сидел неподвижно, в точно такой же позе, в которой она его и оставила перед своим уходом, и все так же смотрел пустым взглядом в одну точку. Сокрушенно покачав головой, она принялась доставать из простой полотняной сумки поллитровую банку, закутанную в простое вафельное полотенце и старенький трехлитровый термос со сладким чаем, заваренном на травах с медом по рецепту все того же деда Авдея. Раскутав банку, подошла к кушетке, присела рядом на табуретке и принялась кормить его с ложечки, словно малого ребенка, теплым бульоном. Сначала получалось плохо, он трудно сглатывал бульон, давился и потом начинал судорожно кашлять. Но женщина продолжала с упорством, приговаривая ласковые слова, кормить потерпевшего. Наконец, с горем пополам, ей удалось ему влить граммов двести пятьдесят вкусной и питательной жидкости. Деловито вытерев рот ему все тем же вафельным полотенцем, в которое была завернута банка, она налила в старую фаянсовую кружку с красненьким ободком по краям, немного чая. Тут же аромат летней травы, смешенный с медовым духом, заполнил всю комнату, перебивая навязчивый запах хлорки и каких-то лекарств. С чаем дело пошло уже легче. Потерпевший сам взял кружку дрожащими руками, и стал осторожно прихлебывать горячий чай, с каким-то недоумением поглядывая на фельдшера поверх края кружки. Казалось, он никак не может понять, откуда здесь взялась эта женщина. В его глазах попеременно мелькали то испуг, то недоумение, то какая-то небывалая тоска. Словно в его голове всплывали разрозненные куски памяти, похожие на осколки зеркала. И ему никак не удавалось совместить их, сложить в одну цельную картину.
Дождавшись, когда он выпьет всю кружку, Наталья стянула с него мокрые сапоги, помогла снять грязную одежду, и заботливо уложила на кушетку, прикрыв старым клетчатым пледом. Тихо при этом проговорив:
– А теперь тебе надо поспать. Завтра проснешься отдохнувшим, и возможно, что-то изменится, и ты все вспомнишь.
При этих ее, казалось бы, совершенно безобидных, и даже участливых, словах, мужчина шарахнулся от фельдшера, словно это была гремучая змея. А в его синих, почти черных глазах (таким огромным сделался его зрачок), заплескался неподдельный страх. Наталье сразу же пришло в голову, что он просто боится вспоминать! Ему пришлось увидеть или пережить что-то столь ужасное, что его психика просто не выдержала и отключила мозг, чтобы разум не повредился окончательно. Она сделала несколько осторожных шагов назад, вытянув вперед руки в примирительном жесте, и заговорила тихо и ласково, как с малым больным ребенком:
– Тихо, тихо… Отдыхай… Утро вечера мудренее.
Взгляд мужчины расслабился, веки стали отяжелевать, и вскоре он уже спал. Только руки у него беспокойно вздрагивали во сне поверх старенького пледа. Наталья усмехнулась. Молодец дед Авдей, правильную травку заварил, пострадавшего сразу в сон потянуло. Нужно будет потом спросить у него, как она называется, эта травка. Но тут же, какая-то неприятная мысль пришла ей в голову, и она нахмурилась. Никаких травок!! Это все бредни и шарлатанство!! Она знает, что есть официальная наука, и она не станет потакать всякому мракобесию, что и так процветает по местным деревням. Еще не хватает ей, квалифицированному медику, подключаться к этой вакханалии темных неграмотных людей, дурящим своим, так называемым «лекарским искусством» людям голову! По неизвестной причине, она разозлилась. И вместо того, чтобы идти спать, накинув старенькую шаль, вышла на крыльцо.
Постояв некоторое время в темноте и прислушиваясь к ночным звукам, она наконец поняла причину своего настроения. Конечно! Это из-за несносной, так называемой, «травницы» Верки, которая не так давно, всего-то года как три тому назад, свалилась словно с неба в их поселок, да так и поселилась здесь в избе на краю деревни. Люди говорили, что там испокон веку жила семья этой самой Верки. Что и мать ее, и бабка, и даже прабабка – все были травницами, и лечили людей и скот, и даже диких зверей, якобы, приходивших к избе из леса, когда нуждались в помощи. Что за дичь!! Ну понятно, во времена этой самой прабабки люди в своем большинстве были темны и неграмотны. Куда таким податься? Конечно, только к знахарке. А сейчас-то чего? Когда корабли летают в космос, когда наука семимильными шагами идет вперед, люди научились раскладывать вещество на мельчайшие части, расщепляя атом и поворачивать реки вспять! А тут – какие-то древние заговоры-наговоры! Бред, бред…
Наталья сердито передернула плечами. Постояла еще некоторое время на крыльце, выравнивая дыхание, и пошла обратно в фельдшерский пункт. Она, Наталья, не поддастся общему сумасшествию, она твердо знает, что на самом деле может быть, а чего быть ни при каких обстоятельствах не может. Ну травы – еще куда ни шло, но всякие там заговоры – это несусветная глупость малограмотных людей. И никто не сможет переубедить ее в обратном!