Мир фантомов затягивал, цеплял, уносил в бездну. Там было темно и бездонно. Я становился беспомощным, отдалялся от родного мира. Из ступора вывело негромкое ржание. Я вздрогнул, изумленно уставился на бутафорскую лошадиную морду с печальными глазами. Появилось сильное желание прочистить пальцем ухо. Галлюцинации были не только зрительные, но и слуховые. Бутафорские лошади не ржут. Фигуру животного покрывала траурная попона. На голове красовался вычурный плюмаж из страусовых перьев. Надменный кучер на облучке старинного катафалка вез в никуда гроб с телом усопшего. Скорбящая дама в черной накидке, стелющейся по полу, стояла рядом – по задумке автора композиции, она сопровождала печальную процессию…
«Вылет» был мощный, на некоторое время я полностью покинул реальность. А теперь с опаской и какой-то стыдливостью вертел головой, упираясь коленом в чугунный столбик ограждения катафалка. Глухо кашлянула женщина, осматривающая бронзовый канделябр XIX века, покосилась, проходя мимо. Я вернулся в бренный мир. Черно-белая клетка на полу, повышенная плотность экспонатов на единицу площади и объема – так или иначе связанных с похоронными обрядами и ритуалами…
Подобные выпадения происходили не впервые. Большого вреда они не приносили, но дискомфорт доставляли. События последнего часа пронеслись в голове, как табун мустангов по прерии.
Утро понедельника, 13 августа, офис детективного агентства (день не просто тяжелый, а в принципе неподъемный), перепалка с помощницей Риммой, звонок, просьба Сергея Борисовича поскорее прибыть в Музей мировой погребальной культуры («если это меня не очень затруднит»), долгое прозябание в пробке. «Террано» на парковке Новосибирского крематория… Сотрудница музея Лариса – симпатичная, хорошо подкованная по предмету девушка в строгом наряде – стояла за стойкой у входа и подавала мне знаки. Я воровато посмотрел по сторонам и вернулся в фойе.
– Никита Андреевич, его здесь нет, Сергей Борисович во втором корпусе, работает с женщиной – она прибыла из Москвы, чтобы собрать материал для диссертации. Он просил всех, кто к нему придет, посылать туда…
– И меня вы, конечно же, послали… – Мышцы лица худо-бедно расслаблялись, надеюсь, улыбка удалась.
– Конечно, – пожала плечами Лариса, – я вам сразу об этом сказала. Но вы были задумчивы, как тот сфинкс на улице. Кивнули и пошли дальше, пока не уперлись в катафалк.
– Я просто задумался.
– Я так и подумала…
Я снова был на улице, рука машинально тянулась к сигаретной пачке, хотя курить определенно не хотелось. Между корпусами триста метров петляющей аллеи, елочки, скамейки, опрятные колумбарии, странные предметы, экспонирующиеся на «пленэре» и имеющие к смерти такое же отношение, как детектив Ветров – к молекулярной биологии.
Я бодро шел по дорожке, подчиняясь всем ее изгибам, поглядывал на хмурые тучи, затянувшие окраину Новосибирска. Ветер качал деревья, свистел между строениями. Температура со вчерашних вполне приличных показателей упала на десять градусов. Из туч то и дело прорывался дождик, потом затихал. Появилась странная мысль: глобальное потепление движется полным ходом; не станет ли август в наших широтах первым зимним месяцем? Состояние было крайне подозрительным. Куда унесло меня пару минут назад? Откуда дискомфорт и уныние? Заставь меня писать роман о событиях в музее, текущую главу я бы озаглавил «Предчувствие испорченного отпуска»…
Арочный свод второго корпуса простирался вглубь и пропадал в тусклом освещении. Черно-белая клетка на полу, повышенное количество экспонатов – отнюдь не умаляющее их качество. В этом зале представлялись похоронные традиции разных стран и народов. Часть экспонатов были подлинные, другие – качественная имитация. Здесь устраивались массовые мероприятия, тематические выставки. В «египетской» части поблескивали позолотой древние боги и фараоны. Я уступил дорогу инвалиду-колясочнику – его сопровождала женщина почтенного возраста, стал пробираться в глубь зала.
Сергей Борисович Якушин – глава похоронного холдинга и основатель музея – действительно был здесь. Импозантный, стройный мужчина лет шестидесяти с небольшим, весь седой, с короткой окладистой бородой – он и сегодня был в форме, учтиво общался с дамой. Они покинули отдел, посвященный православным ритуалам, и вошли в сектор иудаизма. Женщина внимательно слушала, кивала, с интересом и какой-то трепетной робостью смотрела по сторонам.
Она неплохо выглядела. Среднего роста, с волнистыми волосами и мягкими чертами лица, плотная в кости, но вполне женственная, в черном деловом костюме с затейливым орнаментом на полах.
Я замешкался, не хотелось нарушать их идиллию. Поколебавшись, я начал движение, приближался сзади – они меня не видели, увлеченные беседой. Центральную часть экспозиции занимали два гроба, установленные рядом – вернее, один был действительно гробом со стеклянным оконцем в изголовье, а второй – его защитным кожухом.
– Обратите внимание, Алла Михайловна, – говорил Якушин, – это гроб Арнольда Михайловича Каца, почетного жителя нашего города, дирижера и педагога. Он много лет возглавлял симфонический оркестр Новосибирской филармонии. Печальное событие произошло на гастролях в Пекине в 2007 году. Внезапный инсульт. Артисту было 82 года. Тело Арнольда Михайловича кремировали в Новосибирском крематории, а урну с прахом захоронили на одном из кладбищ Дюссельдорфа, где сейчас проживают его вдова и дочь. Семья разрешила оставить частицу праха для создания мемориала, он помещен в особую урну и установлен в специальной витрине, вместе с некоторыми вещами, связанными с творчеством маэстро. Всякий раз, когда его жена с дочерью приезжают на родину, они посещают мемориал, возлагают цветы в память о муже и отце…
– Прошу простить, Сергей Борисович, но разве гроб… – Женщина колебалась, у нее был мягкий приятный голос.
– О нет, что вы, – улыбнулся Якушин, – в этом гробу с застекленным оконцем усопшего доставили из Пекина в Новосибирск. А это кожух для защиты гроба от механических повреждений.
– Простите за ассоциации, Сергей Борисович. – Женщина смастерила виноватую улыбку. – Вспомнился Аттила, похороненный в трех гробах… Кажется, об этом гласит популярная легенда?
– Это не легенда, Алла Михайловна. Предводитель гуннов был действительно похоронен в трех гробах. Участвовал во многих битвах, получил прозвище Бич Божий – и при этом ни разу не был ранен. А смерть к нему пришла после бурной трапезы по случаю собственного бракосочетания с бургундской принцессой. Сердце не выдержало. Говоря поэзией, растаяло от любви, оказавшись в непривычной ситуации. До любовных утех так и не дошло, гм… Похоронили варвара с размахом. Три гроба – внутренний золотой, потом серебряный, снаружи железный… Легенда, конечно, приукрашивает – обычные гробы, просто обиты золотыми, железными и серебряными пластинами. Железо символизировало наши суровые реалии, серебро – это мир, куда попадает после смерти душа; золото – бессмертный дух, обретающийся во всякой тленной оболочке. Примерно так… Раз уж мы зашли сюда, Алла Михайловна, то не могу отделаться молчанием. Похороны в Израиле – не такие, как в других странах. Дело даже не в государстве, не в канонах иудаизма. Там нет частных похоронных контор. Есть монополист – коммерческая служба ритуальных услуг «Хевра Кадиша». Она берет на себя всю организацию похорон, общается с родными, готовит покойного к погребению. Выполнение обрядов и их хронология – обязательны. Например, надрыв одежды. Очень много запретов. Тело умершего считается священным, заслуживает почитания и бережного обращения. Все делают достойно, но без показухи и суеты. Покойника не бальзамируют, не применяют грим – это оскорбительно. Стараются избегать аутопсии. Использование органов и тканей для донорских целей – под запретом. С телом визуально не прощаются, спешат завернуть в белую материю и уложить в обычный деревянный гроб. Иногда возле тела сидит специальный человек, охраняет покойного и читает псалмы. Кстати, у иудеев тоже принято бросать горсть земли в могилу – ты совершаешь благодеяние для умершего. Не скажу, что все евреи следуют ритуалам – там много православных, католиков, атеистов, – но традиции иудаизма тем не менее таковы…
– Да, я что-то слышала про бюро «Хевра Кадиша», – кивнула женщина. – Служба работает неплохо, но люди жалуются на цены. А других вариантов нет…
– Ну, что поделать, – развел руками Якушин, – мир не идеален. Человеческая жадность – явление повсеместное. А в условиях монополизма – чего же вы хотите?
– Ой, я была недавно в Германии, – вспомнила женщина, – изучала схожий материал. Знаете, люди тоже жалуются: внешне все пристойно, торжественно, но цинизм ритуальных контор не ведает границ, а цены – преград. Даже для Европы очень дорого. Нормальные похороны – от семи тысяч евро. Бюджетные – как минимум три. А какая бюрократия! Бумаги оформляются неделями, крючкотворство – нашим и не снилось. Бывает, что два месяца проходит со дня смерти до церемонии погребения, разве это нормально? Мучают живых, мучают мертвых… А еще место на кладбище – две с половиной тысячи. А еще ежегодно нужно вносить плату за благоустройство кладбищенской территории. Думаете, почему кладбища на Западе такие чистые и ухоженные? Немцы – не самые бедные люди в Европе, но даже для них эта ноша тяжела…
– Вы правы, – кивнул Якушин, – человек умер – уже тяжелое бремя. А похоронные конторы и бюрократы только усугубляют его. Мы стараемся в нашей организации бороться с подобными проявлениями… Кстати, именно по причине дороговизны ритуальных услуг европейцы еще при жизни открывают похоронные счета, чтобы в трудный час вопросы финансов не беспокоили родных. Если нет похоронного счета, а у родни мало денег, заказывают кремацию – она дешевле. Если совсем плохо с финансами, а это в основном эмигранты – то подписывают договор со специальными службами, и тела увозят на кремацию в Чехию, где процедура дешевле… Пойдемте дальше, Алла Михайловна. Перед нами – католический раздел, плюс кусочек знаменитого Мавзолея – основной, скажем так, кусочек…
– Потрясающе, Сергей Борисович, – восхищенно пробормотала женщина, – ваш охват похоронной темы просто впечатляет. Затруднюсь даже сказать, чего здесь нет…
– Шкаф Дэйви Джонса еще не подвезли, – проворчал я, прикусил язык, но дело уже было сделано.
– Ой, – сказала женщина, резко повернулась и, кажется, тоже прикусила язык.
– Не утерпели, Никита Андреевич, – усмехнулся Якушин. – Давно осязаю ваше присутствие на заднем плане.
– Прошу прощения, – смиренно сказал я.
– Все в порядке, я же сам вас вызвал. Присоединяйтесь к нашей компании. Познакомьтесь – это Алла Михайловна Незнанская, сотрудница Института этнологии и антропологии имени Н. Миклухо-Маклая. Является ведущим сотрудником Центра этносоциологии; направление работы, если не ошибаюсь – этнические культуры и социальные структуры.
– Все верно, Сергей Борисович, – улыбнулась женщина. – Институт находится в Москве на Ленинском проспекте, я работаю в нем почти шесть лет. Собираю материал для кандидатской диссертации по теме «Ритуальные обряды XIX века в Сибири, на Урале и на Дальнем Востоке». Я поражена, – не пожалела она крупицу лести, – возможно, в вашем музее есть не все, что мне нужно для работы, но очень многое…
– Алла Михайловна уже четыре дня в нашем городе, – сообщил Якушин, – остановилась в гостинице «Ривер-Парк» и еще неделю будет ездить в наш музей, как на работу. Расстояния, конечно, большие…
– Я арендовала машину, – сообщила Незнанская, – маршрут сообщает навигатор, а ваши пробки ничем не лучше, да, собственно, и не хуже столичных. Надеюсь, мое присутствие не помешает вашей работе?
– Ну, что вы, мы всегда рады помочь коллегам. Я хорошо знаю вашего директора, который и попросил о содействии… А это частный детектив Никита Андреевич Ветров, сотрудничает с нашей организацией на договорной основе и уже распутал несколько сложных дел, связанных с артефактами.
В глазах Сергея Борисовича заблестели лукавые огоньки. Мне вспомнилось последнее дело, связанное с гробницей некоего древнего товарища, и в горле застрял ком. Пришлось откашляться.
– Очень приятно, Никита Андреевич. – Женщина протянула руку.
– Мне тоже очень приятно, Алла Михайловна… – у нее была располагающая внешность, и все какое-то круглое. Круглые ладошки, круглое лицо, и даже имя с отчеством были круглыми – язык перекатывался, когда приходилось их произносить. Она поступала правильно, выбирая темные цвета в одежде. Но доля «утолщенности» не мешала ей выглядеть изящно и с шармом.
– Прошу прощения, – вдруг нахмурилась Алла Михайловна, – а что там со шкафом Дэйви Джонса, который еще не подвезли?
– Никита Андреевич шутит, – поморщился Якушин, – «Шкафчик Дэйви Джонса», «сундук Дэйви Джонса» – сленг английских, а потом и американских моряков. Упомянутый товарищ – злой дух, живущий в море. Умерших от болезней или погибших в бою моряков заворачивали в саван, утяжеляли грузом и сбрасывали в море, где они и покоились на дне. Традиция получила название «залечь в шкафу Дэйви Джонса». Сейчас она практически забыта – поскольку не нравится родственникам умерших моряков. Вы замерзли, Никита Андреевич? – подметил Якушин.
– Все хорошо, – отмахнулся я, – обычный аномальный август.
– Слова настоящего сибиряка, – улыбнулся Якушин. – Что вам еще показать, Алла Михайловна?
Мы стояли у силиконовой мумии Владимира Ильича Ленина. Не сказать, что вождь пролетариата лежал, как живой (кто же видел его живого?), но впечатление производил сильное. Оригиналом я имел честь любоваться еще в школьные годы, когда родители возили меня в столицу. Копия явно выглядела лучше. То, что лежало в Мавзолее, было древней мумией – серой, страшноватой. То, что находилось в музее смерти, походило на человека, который ненадолго задремал, скоро очнется и продолжит свою многотрудную деятельность по становлению «самого справедливого в мире государства». Мумию окружал пышный кумачовый балдахин в форме шатра. Экспонат притягивал, возле него постоянно кто-то находился.
– Что скажете, Алла Михайловна?
– Слов нет, – призналась женщина.
«Одни вопросительные знаки», – подумал я.
– Заказали копию специально для ночи музеев, проходившей в мае, – сказал Якушин. – Фигуру отлили в Новосибирске, автор – молодой дизайнер из мастерской скульптур и бутафории. Работали стилисты, танатопрактики, гримеры. Для оформления лица Владимира Ильича использовалась даже голливудская технология на основе аэрографии. Смею заметить, что отныне это постоянный экспонат. В отличие от подлинного Ленина, ему не требуются специальные условия и целая лаборатория специалистов, поддерживающих мумию в приемлемом состоянии. Может лежать сколь угодно долго, пить-есть не просит, как говорится…
– На грани фантастики, – засмеялась Незнанская. – Нет, серьезно, очень похож. Так и хочется вскинуть руку в пионерском приветствии.
– А у вас какие ассоциации при виде вождя, Никита Андреевич? – поинтересовался Якушин.
– Скорбные, – признался я. – Обидно за целое поколение, которое ни разу не видело настоящих пышных кремлевских похорон.
– Ну, у кого что, – засмеялся Сергей Борисович.
Моего работодателя что-то беспокоило. Он был самой учтивостью, общался с Незнанской так, словно у него вагон времени. Но я чувствовал, что на душе у него скребут кошки. Иногда он кусал губы, искоса посматривал на часы.
Не успели мы отдалиться от мумии «самого человечного человека», как Якушину поступил входящий звонок. Сергей Борисович выслушал, покачал головой и проворчал: «Хорошо, скоро буду».
– Прошу простить, господа, – сделал он виноватую мину. – Снова в лаборатории что-то напортачили, надо бежать и разбираться. Надеюсь, это ненадолго. Алла Михайловна, дальше справитесь без меня?
– Конечно, Сергей Борисович. Сожалею, что отняла у вас столько времени. Если возникнут вопросы, обращусь к сотрудникам. Я справлюсь, не волнуйтесь, я уже взрослая девочка.
– Отлично, – улыбнулся Якушин. – Вы, Никита Андреевич, тоже простите. Предлагаю встретиться в первом корпусе через сорок минут, там мы спокойно поговорим.
На горизонте вырисовывалась еще одна загадка, усиливалось предчувствие пропавшего отпуска. Сергей Борисович торопливо уходил. Настроение у него, похоже, портилось. Не так уж часто он демонстрировал вспыльчивость. Сегодня был тот самый день, он едва не сорвался, уронив криво выставленную фигуру в испанском отделе. «Когда же это кончится? – возмущался у выхода Сергей Борисович. – Где все? Почему экспонаты стоят не там? Почему я, как Диоген, должен бегать с фонарем и кричать «Ищу человека!»?
– Ну, едрид твой Мадрид… – пробормотал я.
– Что, простите? – вскинула голову Алла Михайловна.
Я уверил, что ей послышалось и мне надо срочно позвонить. Я отошел в сторону, сделал попытку связаться с Варварой, которую не видел уже неделю. Сергей Борисович услал мою девушку в творческую командировку на Алтай, где снова нашли некие сомнительные останки, и серьезным ученым из тамошнего НИИ срочно потребовались услуги парапсихолога.
Варвара не отвечала. Но утром, судя по полученному сообщению, она была жива и на всех парах мчалась в Новосибирск.
Не дождавшись ответа, я набрал номер собственного детективного агентства «ЧП Ветров, частные расследования», дождался, пока моя помощница Римма Казаченко соизволит снять трубку.
– Добрый день, – проворковала она ангельским голоском, – детективное агентство «ЧП Ветров» всегда к вашим услугам и готово предложить своим клиентам широкий спектр… А, это ты, – поскучнела Римма, обратив внимание на высветившийся номер, – чего надо?
– Рад, что ты на посту, лучишься учтивостью, отзывчивостью и готовностью оказать помощь нашим потенциальным клиентам. Однажды ты мне объяснишь, что входит в понятие «широкий спектр услуг».
– Я еще сама не проработала эту тему, – призналась Римма, – но активно тружусь, продвигая в социум наше с тобой детище. Чего хотел-то, Никита Андреевич?
– Ничего, – проворчал я, – внезапная проверка боеготовности. Не спать, Римма Владимировна.
Когда я возвращался по проходу, Алла Михайловна Незнанская задумчиво созерцала «мумию Тутанхамона», собиралась что-то записать в блокнот, но передумала.
– Вы грустны, Алла Михайловна, – заметил я. – Конечно, печально, когда человек умирает в таком юном возрасте.
– Что? – Она вздрогнула, вышла из задумчивости. – Простите, не поняла, Никита Андреевич…
– Сей экспонат олицетворяет Тутанхамона, – кивнул я на мумию. – Бедный юноша скончался в 19 лет, пораженный неустановленной болезнью. Есть еще версия, что он упал с лестницы, но мне больше нравится третья: юношу убили по приказу его собственного регента Эйе, который после похорон стал новым фараоном.
– Вы настолько кровожадный? – удивилась женщина.
– Нет, эта версия самая реалистичная.
Она прыснула, вышла из отдела, посвященного Древнему Египту, покосилась на далекую дверь, за которой растаял Якушин.
– Скажите, Никита… Андреевич, – она поколебалась, посмотрела по сторонам, – вы человек местный… Это здание специально построили для музея? Для меня это непривычно, я испытываю сложные чувства. Чтобы вот так, в одном месте собрать обширную коллекцию предметов со всего мира, посвященную умиранию и всему, что с этим связано…
– Когда я впервые пришел сюда три месяца назад, то был впечатлен не меньше вашего, – улыбнулся я. – Фактически это всего лишь музей, посвященный одному из важнейших аспектов бытия. Хотя и входит в перечень самых странных музеев мира – по утверждению одного авторитетного сайта, посвященного музеям. Нет, это здание, как и основной корпус, построили много лет назад. Здесь находилась котельная базы Военторга.
– Серьезно? – удивилась Алла Михайловна. – Как странно… Сергей Борисович, видимо, очень занятой человек, а я его отвлекаю… – Она опять покосилась на дверь. – Скажите, он сам это придумал?
– Полагаю, да. Включая крематорий, фабрику специальных похоронных принадлежностей, исследовательские лаборатории – все это входит в похоронный холдинг. А также специальные журнал и сайт. Он членствует в Академии естественных наук, возглавляет международную выставку «Некрополь», является вице-президентом Союза похоронных организаций и членом совета директоров международных ассоциаций танатологов. Вы правы, он несколько занятой человек.
– Когда он успевает? – пожала плечами Алла Михайловна.
Я тоже пожал плечами. Ответа не было.
– У вас же есть немного времени? – спросила женщина. – Здесь так много всего, что я теряюсь.
– Здесь не возбраняется фотографировать. – Я украдкой покосился на часы. – С удовольствием составлю вам компанию, Алла Михайловна, но должен признаться, что из меня отвратительный экскурсовод.
Завершающая часть экспозиции для неподготовленного посетителя выглядела шокирующе. Бутылка водки «Русская» высотой в полтора человеческих роста (чем не символ смерти?) и плоский фрагмент кости мамонта, на котором крохотные статуэтки разыгрывали миниатюрные крестьянские похороны – это были еще цветочки. Зловещие коллекции человеческих черепов – разрисованные демоническими узорами; всевозможные лики Дьявола – в представлениях древних и ныне здравствующих народов. Рогатые, бородатые, оскаленные демоны с головами в натуральную величину.
Классический «танец со Смертью» – вельможи в праздничных нарядах, «скелетированные» личности, обнимающие этих самых вельмож – верный признак, что танцевать человеку осталось недолго. Похоронные амулеты, фигурки, ритуальные африканские ножи, глиняные маски, надеваемые на мертвецов, чтобы их души не забрали в свое царство темные силы. Причудливые тотемные фигурки с нечеловеческими лицами – уродливые божки, похожие на жаб. Безжалостная инсталляция – препарирование на столе прозектора сгнившего женского трупа – со стороны реалистично, и только вблизи с облегчением понимаешь, что это муляж. Очередная коллекция старинных траурных платьев – явно не имитация, а подлинные артефакты, добытые сотрудниками музея. Веселый скелет на велосипеде. Беззубая смерть в капюшоне и монашеском облачении, пристально следящая за посетителями выставки. Незлой на вид (но какой-то грустный) дедушка в полный рост, в руках фонарь и посох, и не сразу понимаешь, что это старина Харон – лодочник, перевозящий через Стикс души умерших. Причем работает дедушка не бесплатно, а требует за провоз пару монет, которые надобно положить на глаза усопшему.
Алла Михайловна исподлобья, отступив на шаг, разглядывала стилизованный тотемный столб, изрезанный изображениями зверей и птиц, странными лицами, отдаленно напоминающими человеческие.
– Это подлинный артефакт, не знаете?
– Уверен, что нет. Это уменьшенная копия пятиметровой деревянной скульптуры, найденной на Урале в 1894 году. Лежала в торфяном болоте и прекрасно сохранилась. Так называемый Шигирский идол – самый древний из найденных артефактов. По крайней мере, самая древняя скульптура. В 90-м году собрали международную группу ученых, провели радиоуглеродное датирование – получили почти 10 тысяч лет. Потом повторно обследовали – по древесине, залегающей в глубине. Теперь получили одиннадцать с половиной тысяч лет. Считается, что статую использовали в своих нуждах древние охотники-собиратели из последней ледниковой эпохи. Вырезанные лица – злые духи, демоны и прочие сверхъестественные существа, именно от них защищал народ данный идол.
– На скульптуре присутствует символическое письмо, – подметила женщина. – Охотники-собиратели изобрели письменность?
– Понятия не имею, – пожал я плечами. – Подозреваю, наши знания неполные, а где-то и неверные. Кто тут жил, чем они занимались…
– Да уж, пятиметровая статуя сюда бы не вошла. – Алла Михайловна оценила высоту потолка. – Хотя и славно бы смотрелась.
– Только не это, – улыбнулся я. – Боже упаси. Не всегда есть возможность договориться со злыми духами, обитающими в подобных вещах. А уж если ты больше одиннадцати тысяч лет пролежал в болоте…
– Вы верите в эту мистическую ерунду? – удивилась женщина. – Злые духи, пагубная энергетика, способную воздействовать на живых?
Я предпочел не вступать в дискуссию. Не важно, во что я верю, – главное, чтобы эта «мистическая ерунда» однажды не поверила в меня.
– А говорите, что вы плохой экскурсовод, – протянула Алла Михайловна.
Гостье из столицы становилось немного не по себе. Но она продолжала блуждать вдоль стендов с африканскими и индейскими амулетами, с ритуальными масками, прочими предметами погребальных культов.
– Эти черепа принадлежат детям, – передернула она плечами. – Кто будет изготавливать ремесленным образом человеческие черепа, если проще добыть настоящие. Особенно в Африке. Недавно прочитала душераздирающую историю. В Мали, в одной деревне вооруженные личности напали на дом, где проживала одинокая мать с двумя детьми-альбиносами. Ночь, все спали. Ворвались в дом, схватили маленького ребенка. Мать пустилась за ними в погоню, затем вернулась, чтобы защитить вторую дочь. Украденную девочку потом нашли за мечетью. Ей отрезали голову – подонки забрали ее с собой. Оказалось, это распространенная практика. Люди верят, что амулеты из альбиносов могут лечить болезни, приносить богатство и удачу. Деревня после этого случая взбунтовалась, люди сожгли полицейский участок, но никого не нашли.
– Это называется ритуальное преступление, – объяснил я. – Пока еще радует, что это единичные случаи. В древности и не такое случалось. В Перу нашли захоронение, которому больше 500 лет, явно до прихода конкистадоров. Даже не могила, а место жертвоприношения: массовое ритуальное убийство детей недалеко от побережья Тихого океана. Что творилось в головах индейцев? Современному человеку непостижимо. Уничтожили во славу богам полторы сотни своих же детей.
– Это точно ритуальное жертвоприношение, – уточнила женщина, – а не банальное массовое убийство?
– Точно, – кивнул я, – черепа раскрашивали красным пигментом – он использовался в обрядах жертвоприношений. И размещали их таким образом, чтобы лицевая часть смотрела на восток, к Андам. Насколько известно, это самое массовое детское жертвоприношение в истории.
– Вот боги, наверное, подавились, – пробормотала Алла Михайловна.
Ознакомительная экскурсия подходила к концу, Алла Михайловна вернулась в «православный» раздел, признавшись, что он ей ближе и милее, а также согласуется с темой ее диссертации. Она исследует предмет на основе жизни нескольких сибирских семей – от середины XIX века до Гражданской войны. Дальше началась неразбериха – все смешалось, брат пошел на брата, сын на отца, страна погрузилась в пучину смуты, в сравнении с которой «великая» российская смута начала XVII века – нормальная жизнь и торжество законности. В XIX веке люди тоже умирали, но все правила, связанные с похоронами, подчинялись нормам. Их неукоснительно соблюдали.
Она показывала «похоронные» письма, которые ей любезно разрешил скопировать Якушин. Их, как и нынешние приглашения на свадьбу, рассылали родственникам и знакомым. Письма имели свою форму, траурные пометки, чтобы не спутали с другой корреспонденцией. Содержание письма было также, как сейчас говорят, «отформатировано». «Удрученные тяжелым горем, с прискорбием извещаем о смерти от долгой болезни нашего отца и деда Чудинова Николая Панкратовича, добропорядочного мещанина и аптекаря. Ждем 21 июля сего года вас на отпевание в церкви Святой Троицы, похороны и поминальный обед, который состоится в собственном доме усопшего». В обязанности адресата, если он не мог посетить церемонию, входило написать ответное «утешительное» письмо, где он выражал свое сочувствие, желал живым многотерпения, а преставившемуся – земли пухом и царствия небесного…
– А вы знаете, откуда взялось слово «гроб»? – спросил я.
Дама прищурилась.
– Честно говоря, не знаю. Расширьте мой кругозор, Никита Андреевич. Должно быть, старое русское слово?
– Ни в коем случае. Старое русское слово – «домовина». А «гробы» появились с наплывом в страну мастеров похоронных ремесел, в основном немцев. Есть подозрение, что слово произошло от аббревиатуры «Gr.ob», что означает «grabatus-obitus» – «ложе смерти».
– «Домовина» лучше звучит, – подумав, сообщила Алла Михайловна. – По-домашнему как-то, по-русски. А вообще, знаете, любая смерть страшна, – заключила она со вздохом.
– «Но еще страшнее стало бы осознание, что будешь жить вечно и никогда не умрешь», – когда она удивленно вскинула глаза, я поспешил объяснить: – Цитата не моя – Антон Павлович Чехов.
За спиной многозначительно кашлянули. Я обернулся. Из-за фигуры невозмутимого сфинкса вышла какая-то помолодевшая Варвара – в меру надменная, с иголочки одетая, до невозможности привлекательная! Я смутился, закашлялся. Вот так подловила! Очевидно, моя физиономия была глупее некуда – Варвара подобрела, сделала лицо попроще.
– Добрый день, господа, – вкрадчиво сказала девушка. – Проводим ликбез новым сотрудникам, Никита Андреевич? Никогда бы не подумала, что вы сильны в русской классике.
– Это почему же? – проворчал я. – Интеллектом не вышел?
– Ну, отчего же. – Варвара язвительно заулыбалась. – Ведь все вокруг такое смертное, подвластно тлену и гниению, а классика – бессмертна.
– Я не новая сотрудница, – тем же тоном отозвалась моя собеседница. – Незнанская Алла Михайловна, научный работник, собираю материал для диссертации и думаю, до конца недели, разумеется, с санкции Сергея Борисовича, проработаю в вашем музее.
– А это Варвара Ильинична Сташинская, пара… – я задумался, не сболтну ли что-то лишнее, – работница архивной службы и одно из доверенных лиц Сергея Борисовича. Вернулась из творческой командировки.
Действительно, глупо было представлять Варвару внештатным парапсихологом.
– Очень приятно, – отозвалась Незнанская. – Ну, не буду вам мешать. Прошу прощения, что отняла время у молодого человека.
Она, видимо, что-то сообразила – сдержанно улыбнулась и удалилась за стеллажи.
– Ну, вообще, Варвара Ильинична… – расцвел я, – вы – как снег на голову, но как же я рад вас видеть! Вы подхватили синдром Бенджамина Баттона?
– Это комплимент? – насторожилась Варвара.
– Это констатация. Ты неприлично помолодела за прошедшую неделю, – объяснил я. – Выглядишь здорово, кожа, как у младенца. Это последствия общения с очередной «алтайской принцессой»?
– Алтайская принцесса оказалась принцем, – насупилась Варвара. – И этот парень вряд ли собирался придавать мне товарный вид. Просто час назад я покинула салон красоты «Дульсинея», где теперь к услугам постоянных клиенток действуют хамам и омолаживающий турецкий массаж. Ты переводишь разговор? – Она искала глазами и не могла найти пропавшую Аллу Михайловну. – Развлекаешься в мое отсутствие? Наводишь мосты с очередной протеже Сергея Борисовича? Вы уже договорились о встрече в шикарном ресторане? Знаешь, дорогой, не хотелось бы мне думать о тебе плохо, но…
– Вот и не думай, – отмахнулся я. – Не заставляй меня наслаждаться твоей ревностью.
– Моей ревностью? – сделала круглые глаза Варвара. – Ты сейчас о чем? Мы кто друг другу? Где и в чем моя ревность?
– Именно в этом, – ухмыльнулся я. – Не надо желчи, дорогая. Я просто общался с человеком, который, кстати, сам попросил о содействии. А в роскошный ресторан я с ней не пошел бы даже под прицелом гранатомета.
– Почему? – не поняла Варвара. – Что в ней не так? Замужем?
– Понятия не имею. – Я пожал плечами. – Этот вопрос мы пока не обсуждали.
– У нее лишний вес, ты заметил?
– Да, заметил. Но с чего ты взяла, что он лишний? Вдруг он ей нужен?
Варвара прыснула.
– Пойдем отсюда. – Я потянул ее за рукав. – Вдруг Алла Михайловна нас слышит?
Последняя мелькала в конце зала в районе траурной «гардеробной» и никак не могла нас слышать. Мы отправились к выходу. Я жутко рад был видеть Варвару – соскучился за неделю. Руки сами тянулись к ней. Она шипела: «Что ты делаешь? Тут же люди…» – хотя, помимо мумии Ленина и костлявой смерти в комбинезоне, никого тут не было.
Я подловил ее в полутемном тамбуре, привлек к себе. Ее дыхание стало прерывистым, она расслабилась на несколько мгновений, глубоко вздохнула – значит, тоже ждала этот час! И не важно, что натура вредная и во всем видит только изъяны и недостатки! Варвара вырвалась, шепнула «потом». Навстречу, тихо бормоча, шли молодые люди. Сдавленно хихикала девица.
Мы пропустили посетителей, вышли на улицу. Я закурил, с интересом разглядывая девушку. Она смутилась, подняла воротник курточки, защищаясь от промозглого августовского ветра.
– Ты же несерьезно про Аллу Михайловну? – спросил я.
– Да успокойся. – Она отмахнулась. – Я просто подзуживала тебя. Про эту особу рассказал Сергей Борисович. Она из Института антропологии имени товарища Миклухо-Маклая, реально готовит диссертацию, на что институт даже выделил небольшие средства. Их директор – старый полузабытый товарищ Якушина. Но видел бы ты свою физиономию, когда умничал про Чехова, а я тебя подловила. – Она засмеялась.
– Домой поедем? – спросил я.
– Это куда? – Она, кажется, о чем-то забыла.
– Ты у меня живешь, – напомнил я.
– Правда? – Она вздрогнула и засмеялась. – Ты опять попался. Будь осторожен, Никита. Я даже помню, что мы с тобой собирались в отпуск. Вот только запамятовала, куда – Бургундия, Нормандия, Шампань или Прованс… Дождемся Сергея Борисовича, поговорим, а потом, куда скажешь – к тебе домой, в турагентство…
– Сергей Борисович был расстроен, – сообщил я.
– Насколько расстроен? – насторожилась Варвара. – По телефону он таким не казался. Обычный озабоченный голос. Хотя ты прав. – Она тоже начинала скучнеть. – Если неприятности только зреют и носят неопределенный характер, это не способно отразиться на его ауре. Ты же не считаешь наш отпуск на грани исчезновения?
– Надеюсь, обойдется. Пойдем. – Я взял ее под локоть, и мы чинно двинулись по аллее, соединяющей корпуса музея.
Ветер уже не злобствовал, как получасом ранее. Облака проредились, робко выглянуло солнце, впрочем, быстро спряталось за набежавшей тучей.
– Что насчет алтайской мумии? – спросил я. – Ты на неделю исчезла с небосклона, это с чем-то связано?
– Не спрашивай, – поморщилась Варвара, – меня неплохо поселили, прилично кормили, возили к месту раскопок почти на границе с Китаем – там еще не все курганы разрушили, в отличие от старого военного укрепрайона. Я моталась между гостиницей, раскопками, местным национальным музеем, какими-то «тайными вечерями» с ученым людом. После случая с принцессой Ак-Кадын они стали осторожны, боятся делать резкие движения. И дело не только в том, что могут возмутить суеверную общественность. Бури, землетрясения, наводнения и град среди лета им абсолютно ни к чему. С принцессой достигли компромисса: ученые хотели оставить ее в Новосибирском музее археологии и этнографии, алтайцы – чтобы зарыли, где нашли. В итоге поместили в Национальный музей Горно-Алтайска и даже возвели для нее отдельную пристройку. Страсти улеглись. Та дама, возможно, и не была принцессой в классическом понимании – какие еще принцессы в V веке до нашей эры? Но особа непростая – чего стоят только шесть коней под седлами и сбруями, найденные в том же захоронении. Умерла от рака молочной железы в 25 лет, что вполне доказано. По легендам коренного населения, эта барышня хранила покой и стояла на страже врат подземного мира, не пуская к нам Зло из низших миров. Можно насмехаться над недалекостью аборигенов, но я бы не стала, в этом определении что-то есть.
– И ты им выдала свое квалифицированное экспертное заключение…
– Да куда там. – Она отмахнулась. – Я даже не говорила, кто я такая. Не хочу подвергаться насмешкам и обструкции. Мелкая научная сотрудница из Новосибирска, как-то получившая допуск. Двое знали – у меня сложилось мнение, что только им небезразлична судьба целого региона. В общем, посоветовала зарыть обратно и не искушать судьбу. Там фактически кости, никаких лошадей со сбруями и золоченых колод. Но энергетика сильная… – Варвара поморщилась. – Полчаса в компании таких товарищей – и жить вообще не хочется… Я не могу понять – зачем тревожить землю, много веков и тысячелетий населенную духами природы и давно умерших людей и богов? Больше некуда приложить свои старания? Лучше бы пенсии подняли, дороги строили, не лезли в эту мутную муть.
– То есть людям с духами не договориться?
– Я бы смогла. Но это трудно, не хочу. Я пока в своем уме. Боюсь, однажды аукнется, явятся по мою душу. Помнишь, как в романе Стивена Кинга «Иногда они возвращаются» явились через тридцать лет по душу героя мертвые хулиганы. Вспомни, чем мы занимались три недели назад. Тагаринский район Красноярского края, все сопутствующие прелести. С тех пор меня бесят слова «раскопки», «склепы», «саркофаги»… Нужно время, чтобы привести в порядок голову, понимаешь?
– Я-то понимаю, – пробормотал я. – Главное, чтобы и Сергей Борисович это понял. Ты уверена, что не обзавелась на Алтае неприятностями?
– Не привезла ли я с собой какого-нибудь злого душка, вцепившегося в немытые волосы? – усмехнулась Варвара. – Не волнуйся, я не первый день на этой работе.
Время оставалось. Мы огибали аллею, окрестности которой в памятную ночь музеев стали местом массовых гуляний. Организаторы все смешали в кучу: старинный трамвай с фрагментом рельсов и шпальной решетки, броневик времен Гражданской войны с установленным на капоте пулеметом «Максим». Современный БТР, облезлая теплушка времен «великих репрессий», окопы с блиндажом и бруствером, символизирующие все войны XX века, которые в памятную ночь детвора (и примкнувшие к ним взрослые) излазили вдоль и поперек…
– Как наше посттравматическое стрессовое расстройство? – полюбопытствовала Варвара, перехватив мой взгляд, нацеленный на угловатый броневик.
– Неплохо, – похвастался я. – Дневные видения почти прекратились, ночные пока приходят. Но ты сама это знаешь – сколько раз затаскивала меня с пола на кровать. Таблетки не пью уже два месяца, состояние в норме, и даже последнюю неделю, пока тебя не было, спал, как убитый.
– Со мной хорошо, а с пивом лучше? – засмеялась Варвара.
– Не лучше, – смутился я. – Но пинту-другую для пущей крепости сна себе позволял.
– Иначе говоря, случилось чудо, – констатировала Варвара. – И с чем же это связано? – Она иронично прищурилась, намекая, очевидно, на причины, лежащие за пределами «нормального» мира.
– Время лечит? – предположил я.
– Разумеется, – всплеснула она руками. – Только время! И ни при чем тут целебная энергетика, проникающая через мифический «портал», настройка чакр для очищения каналов; прочая мистическая галиматья вроде установки на исцеление, которую ежедневно, между прочим, создает любящий человек, где бы он ни находился…
– А вот с этого момента можно поподробнее? – попросил я.
– Перебьешься, – отрезала Варвара, удивленно покосившись на свой локоть, который я прижал к себе. – Иди вон к верблюду, – кивнула она на дощатый загон на заднем дворе. – Он все еще там и ждет тебя. Да-да, тот самый Фараон, которого ты однажды спутал с настоящим. Тоже, между прочим, успокаивает и придает позитивный настрой.
– Зверинец какой-то, а не крематорий, – пробормотал я и засмеялся. – Сегодня новость прошла. На улице Выборной полиция отловила беглого коня. Бродил неприкаянно по жилым кварталам, к людям тянулся. Прибыл полицейский патруль, и коня арестовали, хотя ума не приложу, откуда у них опыт по аресту коней, где содержат арестованных и по какой статье их привлекают. В общем, дело темное, но первая мысль: не из крематория ли сбежал этот конь?
– Нам кони не нужны, – рассудительно сказала Варвара. – Руководство крематория увеличивает количество велосипедов для бесплатного проката. Теперь их двадцать штук – современные модели. Люди приезжают на автобусах или на своем транспорте, пересаживаются на велосипеды и едут те пятьсот метров, что отделяют парковку от самой дальней точки колумбария. Идея странная, но знаешь, прижилась. Велосипеды используют все подряд – и молодежь, и пожилые.
В здании крематория проводились строительно-реставрационные работы. Строители не мусорили, почти не шумели – их неплохо натаскали. Мужики в серых комбинезонах затаскивали через боковую дверь мешки с цементом. Главный купольный зал доводился до ума, и люди, отвечающие за проект, обещали невиданную красоту. Сегодня проходила лишь одна церемония прощания. Несколько человек в темных одеждах покидали здание, спускались по лестнице, направляясь к микроавтобусу из ритуального агентства. Двое мужчин поддерживали пожилую женщину, она смотрела прямо перед собой, не видя, что происходит под ногами.
– Мало людей пришло на похороны, – тихо посетовала Варвара. – Очень мало. Это плохо.
– Покойнику какая разница?
– Разница, как в Одессе, – отрезала Варвара. – То есть большая. Чем больше людей придет проститься с телом, чем позитивнее будут их мысли о покойном, чем сильнее они будут желать ему добра, вечного царствия на небе, тем выше поднимется душа, найдет уютное местечко в тонком мире, будет ей спокойно и легко… Не просто так придумали – «о покойном либо хорошо, либо ничего». Сделай мертвому приятное, и он отплатит тебе тем же. Не веришь?
– Верю, – буркнул я. – Но покойник покойнику рознь. Есть такие, которых я бы и за версту не подпустил к раю. Только в ад – и никуда больше.
– А кто говорит про рай и ад? – удивилась Варвара. – Общие понятия. Все наши души обитают в тонком мире, только условия там, знаешь ли, разные. Зачем я тебе об этом говорю? Ты никогда не примешь эту теорию. Хоронили, кстати, одинокую молодую женщину. Ей было около сорока. История тяжелая, грустная. Ребенка потеряла много лет назад, родить повторно не смогла. Муж ушел, жила в одиночестве, работала в библиотеке. Круг общения – только кот. Неплоха собой, могла бы наладить жизнь, но что-то сломалось в душе, уже не хотела. Уехала жить на дачу, кота взяла с собой. Его мотоциклист сбил. Решила похоронить на участке, взяла лопату, нашла местечко в углу территории. Рыла могилу – тут случился сердечный приступ, упала в вырытую яму. Звать на помощь не могла – а может, и не хотела… На участке высокий забор. Она пролежала не меньше недели, представляешь? Никто не хватился. Ни семьи, ни друзей, ни знакомых толком. Городские соседи знали, что она уехала на дачу. Из родственников только мать, живет в другом городе – у нее активная жизнь и «молодой человек», с дочерью в натянутых отношениях, могли месяцами не созваниваться. Ужасное стечение обстоятельств, представляешь? Сосед по даче почувствовал запах с другой стороны забора, когда боролся с травой. Сначала решил, что кошка сдохла. В принципе, не сильно ошибся. Стучался к соседке, кричал. В результате сломал крючок на калитке, проник на территорию. Когда увидел все это, в ужасе выскочил обратно. Позвонили матери – женщина прилетела, распорядилась о погребении.
– Откуда знаешь? – спросил я. – Ты с Алтая приехала, дальше салона красоты не ходила, с людьми не общалась. Пересеклись на тонком плане и она тебе пожаловалась?
– Она работала вместе с нами в ГПНТБ, правда, в другом отделе, – вздохнула Варвара. – Я иногда ее видела – спокойная, отзывчивая, немного замкнутая. Коллеги рассказали об этом кошмарном случае.
У боковой стены крематория вполголоса выражался «мастер изящной словесности». Материться в полный голос строителям запретили. Но какая стройка без всепобеждающего русского мата? Нереально. У бокового входа работала бетономешалка, строители в комбинезонах укладывали в носилки дорогие стенные панели. Парочку, похоже, разбили – что и вызвало негодование прораба. До полного завершения работ в купольном зале оставалось совсем немного. Рабочие, сгибаясь от тяжести, унесли носилки. На крыльце остался прораб – Гулямов Павел Афанасьевич, крепко сбитый седоватый мужчина. С Якушиным его связывали давние «рабочие» отношения – доверить посторонним столь ответственную работу Сергей Борисович не мог.
Гулямов представлял строительную контору «Альфа-строй», сам отбирал рабочих. Якушин ему доверял, и пока Гулямов шефа не подводил. На крыльце возникли еще двое с непривычно русскими лицами. Они активно жестикулировали, доносились слова «липовые накладные», «кирпич – не тот», «раствор – фуфло» – и все это перемежалось непечатной лексикой. Когда мы проходили мимо, они убавили громкость, но продолжали жестикулировать.
– Добрый день, Варвара Ильинична, – манерно раскланялся Гулямов. – Сегодня превосходный день, не находите?
Похоже, постоянное присутствие рядом со смертью этих людей уже не шокировало – притерпелись. Притупляются эмоции, когда изо дня в день одно и то же. Как не вспомнить сотрудников многочисленных ритуальных контор, работников моргов, врачей реанимации, инспекторов ГИБДД, выезжающих на аварии со смертельным исходом, оперативников из убойных отделов.
– И вам здравствуйте, Павел Афанасьевич, – откликнулась Варвара. – Денек превосходный, если не сдует.
Прораб засмеялся, приветливо кивнул мне. Я изобразил шутливое отдание чести на польский манер.
– Я с Сергеем Борисовичем могу поговорить? – басом пророкотал прораб.
– Можете, – кивнула Варвара. – Но только после нас.
– Подождите, товарищ… – Ко мне семенил один из рабочих – светловолосый, не брившийся всего пару дней (что для его профессии сущая ерунда), он виновато улыбался. – Николаев Олег, помощником тружусь у Павла Афанасьевича. Извините, руки не подаю, измазался, как черт. Ради бога, одолжите пару сигарет, или больше, если можно. С возвратом – не думайте. Мы не нищие, но так сложилось сегодня, проклятье какое-то. А где купить? Ни одного магазина в радиусе пяти километров, глухая сельская местность, етить ее…
– Да, Олег, понимаю ваши терзания. – Я вытряс на ладонь несколько «курительных палочек». – Курите, как говорится, на здоровье.
– Спасибо огромное, я все верну, можете не сомневаться. – Рабочий заулыбался, начал отступать с добычей.
– Николаев, давай быстрее! – гаркнул прораб. – Учтите, если сегодня не закончим эту стену, завтра ожидается кара небесная!
– Нехорошо мне как-то, – обнаружила Варвара, когда мы остались одни на усилившемся ветру. Она поежилась, потерла ладошкой лоб, жалобно посмотрела на меня, словно обращалась за помощью.
– Что такое? – Я завертел головой. Рабочие растворились в недрах черного хода. На главном крыльце никого не было. По Парку Памяти гуляли несколько человек – их не страшила непогода. Но это было далеко, и в нашу сторону никто не смотрел. Временами я дико сочувствовал Варваре – трудно жить в нескольких мирах одновременно и при этом не знать, из какого мира в тебя прилетит.
– У тебя пропущенный с того света? – неловко пошутил я.
– Не знаю. – Варвара глубоко вздохнула, поморщилась. – Укололо что-то. Словно шампур воткнули в спину, – пошутила она. – Не могу понять, с чем это связано, но что-то здесь не так…
– Может, домой поедем? – предложил я. – Машина рядом, она всегда к твоим услугам.
– Нет уж, пойдем к Якушину.