Стол хоть и не пах, но память неумолимо требовала взять тряпку, порошок и смыть с глянцевой доски налет вчерашних событий.
Любовь Григорьевна вышла из кабинета и сочувственно посмотрела на меня:
– Моешь?
– А что, вам приятно на меня смотреть?
– Почему ты всегда огрызаешься?
Я вытерла сухой тряпкой лужу на столе и сказала:
– Боюсь, Любовь Григорьевна, это все тянется с далекого детства. Мои родители развелись, когда мне было двенадцать, и, думаю, это серьезно подорвало мою психику.
– Мне очень жаль, – поправляя очки и вздыхая, сказала тоненькая Любовь Григорьевна.
– Не стоит… Мне, знаете ли, так даже больше нравится, всегда можно под это дело оправдать свои гаденькие поступки.
В приемную вошел Крошкин, это наш самый главный юрист, вроде дядька неплохой.
– Здравствуй, Аня, – кивнул он.
Я расплылась в довольной улыбке: меня тут явно уважают.
– Любовь Григорьевна, будьте любезны, разберитесь с этими документами, возможно, бухгалтерия здесь должна кое-что пересмотреть, я сделал пометки на полях.
Любовь Григорьевна повела себя странно, то есть она себя повела так… Как бы это объяснить… Как Альжбетка! Запрокинув голову чуть назад, поправляя отсутствующие локоны и знойно улыбаясь, Любовь Григорьевна с легким придыханием сказала:
– Да, конечно, Илья Дмитриевич, я отложу все дела и сделаю это в первую очередь.
Обалдеть!
Крошкин отдал бумаги и вышел.
Любовь Григорьевна с нежностью смотрела на закрывающуюся дверь.
Это что же, люди добрые, делается, даже самые отсталые слои населения – и те ловят стрелы Амура! Я посмотрела на Любовь Григорьевну: зализанные волосы, костюмчик так себе, фигурка, наверное, ничего, но плосковата… Я критически взвешивала ее шансы, так как теперь, узнав ее душевную тайну, я была просто обязана сделать ее счастливой. Это, возможно, мне зачтется, когда в Судный день на весах будут взвешивать мое неудовлетворительное поведение.
– Нравится он вам, да?
Любовь Григорьевна вся подобралась, сжала губы и гневно сказала:
– Работайте!
– У вас тоже родители в разводе, что ли? – поинтересовалась я.
Любовь Григорьевна гордо направилась к своему кабинету.
Я решила быть честной, ибо этому меня учили с детства. Маме моей, во всяком случае, это бы понравилось.
– У вас практически нет шансов, практически – потому что один маленький шанец есть всегда, и вот, Любовь Григорьевна, правда в том, что шанец этот сконцентрирован сейчас на мне: я могу вам помочь.
Любовь Григорьевна остановилась и, не оборачиваясь, спросила:
– Что ты имеешь в виду?
– Вы так и просидите в своем кабинете, перебирая бумажки, если не послушаетесь своей старой доброй феи-крестной, то есть меня.
– Я ничего не понимаю!
– Надень туфли, Золушка! – скомандовала я, и Любовь Григорьевна подскочила на месте.
– Ты ненормальная!
– Возможно, но я вам нужна.
Очки скукожились и жалобно посмотрели на меня.
– Послушайте, выгляните в окно, пройдитесь по офису: весь мир кишит молоденькими хрупкими Белоснежками, возьмите хоть Лариску из бухгалтерии. У нее грудь, как две уютные диванные подушки. Очнитесь, надо же как-то работать над собой и вообще над отношениями!
Любовь Григорьевна замерла и слушала.
– Ну запали вы на этого Крошкина, понятное дело, весьма стоящий мужик, но вам пора уже как-то действовать!
– Как? – заинтересованно спросила Любовь Григорьевна.
– Надо стать – какой?
– Какой?
– Незаменимой, единственной, такой, чтобы дух захватывало. Сколько вам лет?
– Сорок…
– Ну так я вам скажу, что в сорок лет следует уже как-то шевелиться, молодежь наступает на пятки, причем делает это грудью.
Любовь Григорьевна села на стул рядом с моим столом. Я, закончив уборку, любовно поставила выживший кактус на его законное место.
– Да, он мне нравится, – сказала тихо Любовь Григорьевна, теребя край стола.
– То, что вы признались, это хорошо, – многозначительно сказала я, – не каждый решается сказать подобное вслух, вы молодец!
Любовь Григорьевна выпрямила спину: по всей видимости, в этот момент она гордилась собой. Я знаю, как расположить к себе столь наивную душу, как Любовь Григорьевна, – просто надо ее приласкать.
– Надо бы вам имидж сменить, – сказала я, – и не растекайтесь перед ним, когда его видите, – боритесь, это вам не отчеты писать.
– Что же мне делать?
– Распускаете свой злобный пучок, идете и делаете стрижку, покупаете новые шмотки, причем покупаете их только в тех отделах, куда не ступала ваша нога, и побольше решительности и уверенности в глазах.
– Я так не смогу.
– У вас нет выбора, – сказала я, пожав плечами.
– Есть, мне и так хорошо, мы с ним видимся, и мне этого хватает.
– Даже не надейтесь, что ваша жизнь и дальше будет медленно тонуть в болоте, я повторяю – у вас нет выбора. Если вы не пойдете дорогой, которую я вам сейчас протоптала, я расскажу Крошкину, что вы в него втрескались.
– Нет! – вскочила Любовь Григорьевна.
– Да, – улыбаясь, сказала я, – и вы же знаете, что я это сделаю.
– Это шантаж!
– Не спорю.
– Какое ты имеешь право вмешиваться в мою жизнь?!
– Я добрая фея-волшебница, мне по должности положено.
– Ты, ты, ты… интриганка! А по должности тебе положено печатать и на телефонные звонки отвечать!
– Послушайте, чего вы боитесь? Того, что начнете себя чувствовать женщиной? Поверьте, это не страшно, я пару раз пробовала, это стоит того.
Любовь Григорьевна снова села на стул и заплакала.
– Вы это напрасно, – сказала я, – вам еще жить да жить.
Любовь Григорьевна заплакала еще громче.
– Вы же, как все нормальные люди, хотите быть счастливой, так чего вы ждете, доставайте свою харизму – и вперед!
– Я даже не знаю, что это такое, – всхлипывала Любовь Григорьевна, – это что-то неприличное?
Тяжело вздохнув, я включила компьютер, дунула на экран, в надежде, что пыль сделает самостоятельные выводы, и сказала:
– Обратной дороги нет, мужайтесь.
– Хорошо, в конце концов я ничего не теряю, хотя моя репутация…
– Ваша репутация покрылась паутиной, не будем о ней.
– Хорошо, – еще раз сказала Любовь Григорьевна, вытирая слезы.
Я облегченно вздохнула: Крошкин Илья Дмитриевич теперь от нас никуда не денется.
– А как там дела с трупом? – поинтересовалась я.
– Я сегодня звонила следователю, оказывается, этот человек умер не здесь.
– Не может быть, а где?!
– Я не знаю, но установили, что смерть наступила из-за сердечного приступа, такое бывает у мужчин в его возрасте.
– Да уж, надо проследить за Ильей Дмитриевичем, как бы его удар не хватил, когда он увидит ваше преображение.
– Аня!
– Молчу, молчу, – улыбаясь, сказала я. – Ну и что милиция?
– Говорят, что скорее всего нам его подбросили в шутку.
– И давно так принято шутить?
– Мне тоже показалось это странным.
– То есть вы хотите сказать, что сами бы так шутить не стали?
– Аня!
– Молчу, молчу.
– Дело, скорее всего, закроют, так как состава преступления нет.
– Ничего себе, а что, им все равно, кто его сюда принес?
Любовь Григорьевна пожала плечами, поправила очки и сказала:
– Мне это неизвестно, такое мог сделать любой случайный прохожий. Этот человек здесь даже никому не знаком.
– Ну не знаю, если у вас принято вокруг офиса ходить с трупами…
– Я только поняла, что милиция вполне довольна тем, что его не убили, а он сам умер.
– А что Валентин Петрович? Где он, кстати?
– Он сказал, что с утра будет в банке, конечно, ему неприятно, что такое случилось у нас.
– Понятное дело, кому понравится такой подарочек…
– Я не понимаю, как это все произошло? – всплеснула руками Любовь Григорьевна. – Теперь все сидят и шушукаются по кабинетам.
– Не волнуйтесь, когда они увидят вас в новом обличии, они сменят тему.
– Аня!
– Молчу, молчу.
Любовь Григорьевна покачала головой.
В принципе все не так уж и плохо вырисовывалось: дело затухнет и нам с девчонками беспокоиться будет не о чем, но все же мне хотелось дознаться до истины.
– А что, это так просто – внести сюда труп?
– В каком смысле?
– А как же замки, охрана и так далее?
– Мы здесь не так давно арендуем офис, всего четвертый месяц, еще не все наладили, вернее, сигнализацию установили, но она потом сломалась, и как-то все руки, видно, не доходили до нее.
– Хорошо, сигнализация дохлая, но замки-то должны быть?
– Замки, конечно, есть, и они вроде как и не сломаны, – пожимая плечами, сказала Любовь Григорьевна.
– А сложно ли их открыть?
– Я не знаю, – замотала головой директриса.
– Вообще-то, кому надо, тот откроет отмычкой, был бы навык…
– Теперь-то сигнализацию приведут в порядок, Валентин Петрович велел сегодня же все сделать.
– Это правильно, – поддержала я столь мудрое решение своего руководителя. – А вы точно раньше этого человека не видели, того, который столь бесцеремонно лежал у меня на столе?
– Нет, – уверенно сказала будущая нимфа.
– Вспомните, может, он заходил к кому-нибудь в офисе?
Я надеялась, что Любовь Григорьевна вспомнит Федора Семеновича: я все же чувствовала, что какая-то связь тут есть.
– Точно нет, я бы такого запомнила.
Любовь Григорьевна отправилась в свой кабинет и там два часа просидела над бумажками Крошкина. Выйдя, она протянула их мне и сказала:
– Пойдешь в столовую, занеси в бухгалтерию, пусть исправят.
Бухгалтерия – это, как я понимаю, такое гнездо, где высиживают сплетни. Зиночка была типичным представителем класса подобных наседок.
Она сидела у окна и считала ворон. Я села рядом, дабы помочь ей в этом деле.
– О! Привет, – сказала она, поворачиваясь ко мне.
– Что в мире делается? – спросила я, кидая бумаги на стол.