«Бог не на стороне больших батальонов, а на стороне лучших стрелков».
– Холодно! – голос видавшего виды егеря в потрёпанном камзоле нарушил тишину Ногайской степи. Он пристроился на лафете одной из четырёх полковых пушек, которые обгоняли ротную колонну.
– Куда нас теперь? – вздохнул шедший рядом молодой мушкетёр. Ему, этому юноше, было сложнее нести службу из-за своей неопытности, да ещё и потому, что солдатам мушкетёрской роты, к которой он был приписан, полагалось, кроме ружья, носить шпагу. И если егерь, к которому был обращён вопрос, мог позволить себе сложить часть оружия – пистолеты и тесак – на обозную повозку, то мушкетёрам уставом предписывалось следовать в походной колонне при полном вооружении.
– На Терек.
– Меня Иосифом зовут! – представился мушкетёр.
– Сёмыч! – дружелюбно протягивая руку, ответил егерь.
Рукопожатие поразило старого солдата.
– Пальчики эвон какие холёные, а рука крепкая! Откуда ж ты, сынок?
– Из столицы!
– Благородие, значит?
– Ничего это не значит! Простой солдат я! – обиделся мушкетёр, укутываясь в шинель, скрывавшую знаки отличия. Всё: и манеры, и походка, и речь – говорило о его дворянском происхождении..
– Полно тебе дуться! – потрепав по плечу мушкетёра, произнёс Сёмыч, улыбаясь в седые густые усы.
Но солдат, нахмурившись, продолжил свой путь в тишине.
– Столько вёрст с ружьём за спиной. Погон стёрся! – отозвался его сосед. – Да и зачем здесь ружья? Наша это земля, кого бояться? Задние повозки пустые идут. Сложили бы ружья, для весу одной шпаги хватило бы!
– Даже если твоё оружие понадобится тебе лишь однажды, оно стоит того, чтобы носить его всегда! – ответил Сёмыч. – Вон, твой товарищ обиделся на меня, дурня старого, а не стонет, молча сносит тяготы воинской службы. Ему бы и в голову не взбрело жаловаться на своё ружьё.
Первый солдат, услышав эти слова, оглянулся. В уголках его глаз заиграли огонёчки, на лице появилась благодарная улыбка. «Не ошибся, значит!» – пронеслось в голове у Сёмыча.
– Да куда мы идём-то? – никак не унимался второй мушкетёр. – Слышал, в Персию, в этот «лес львов»! Не суются с ножом туда, где топор нужен! С персами да горцами как в Европах не повоюешь!
– Русского солдата ещё никто не бивал! Потерпи, сынок, как перейдём реку – во всей амуниции зашагаешь к своей славе! Тогда попомнишь мои слова!
– Зачем мне эта слава? – буркнул второй мушкетёр. – У меня в станице девка осталась. Хотел замуж позвать. А тут эта война, будь она неладна. Это вы, крепостные, люди подневольные. Вам сказано умереть, вы и умираете по приказу, а я из казаков. Мы на Кубани да Тереке со времён батюшки нашего царя Иоанна Васильевича живём. Это мы России Терек на блюдечке преподнесли, и за то царь нас землями и вольницей жаловал. Казак я! Потому не ищу жизни лёгкой и смерть свою сам найду.
– Ну, раз казак, поразмысли сам. Землица ваша узкая, горцами беспрестанно посещаемая. Небось, много крови отец, дядья да братовья пролили?
– Много.
– Вот, а государыня-матушка Екатерина хочет от этих горестей вас самих-то прежде прочих избавить. Потому и формируется наш полк из вашего брата – линейных казаков[1]. И называется он Кубанским. Кому, как не вам самим, землицу свою защищать?
– Да мы сами за себя постоять можем!
– Как фамилия-то, герой?
– Татаринцев!
– И велика семья?
– Семеро нас у тятеньки.
– А из семерых сколько под ружьё встать могут?
Солдат, к которому были обращены слова, засмущался и, потупив взгляд, ответил:
– Двое: я да тятя. Остальные девки мал мала меньше…
– Вот видишь сам! Мало вас, Татаринцевых, пока, а России спокойствие здесь нужно. По той причине и стягиваются сюда полки…
Сзади послышался стук копыт, и молодой, по-мальчишески задорный голос прервал солдат:
– Да вам в Сенат, милостивые государи, дорога. Эвон как о государевой политике ладно размышляете.
Подъехавший к спорщикам офицер спешился и, взяв коня под уздцы, добавил:
– Государыня наша продолжила дело царя Петра: идём перса бить – главного подстрекателя горцев. Не будет на Кавказе перса – не от кого горцам будет поддержки получать. А перс – он зачем на Кавказ пришёл? Единоверцев наших грузин да армян со свету свести. Вестимо ли дело, чтобы мы, русские, братьев по вере бросали? Армяне народ мирный – хлебопашцы, грузины – народ бедный. И тех и других коварный перс обворовывает! Да ещё силой к смене веры склоняет! Так ещё и в наши станицы, злодеи, зачастили!
– Верно глаголете, Ваше высокородие, – бойко отозвался Татаринцев. – Я Кавказ хорошо знаю – он лишь силу уважает. Когда персов да турок здесь не станет, горцы побоятся к нам соваться. Здесь мы – сила. Горцы-то, конечно, смелости бесшабашной, но при малочислии своём – люди слабые и уступчивые. Мира хотят, как и мы. А землицы – её на всех хватит: и на горцев, и на нас.
– Стало быть, и спору конец! – подытожил офицер, вскакивая на коня. И, уже обращаясь к старому егерю, добавил. – Сёмыч, пригляди за юнцами. Особенно за казаками. Они крови горячей, молодецкой. Кабы не растратили свою удаль да бойкость по глупости своей. Они – сила моя, а вы, старые служаки, – опора.
– Рады служить! – улыбаясь в прокопчённые табаком седые усы, выпалил егерь.
– Становимся у реки! – громко прокричал офицер и, пришпорив коня, помчался в голову колонны.
– Кто это? – спросил у егеря мушкетёр.
– Как встанем лагерем, будет построение полка. Там и состоится представление командира. Пока же скажу: человек он отчаянной храбрости и большого ума. Но дисциплину любит. При Потёмкине[2] оно как было: каждый барин себя офицером считал, а каждый офицер – барином. Потёмкин солдата любил и заботился о нём, но вся дисциплина в армии только на Суворове как держалась, так и держится. А Суворов-то, он один. Тот барином не был. Сейчас всё меняется. Командир наш суворовской закалки. Мы с ним вместе татар здесь гоняли. Офицеры нынче в полку подобраны боевые. В основном не родовитые, а смелостью в бою чин заработавшие. Армия меняется: получила новую форму, ружья, снабжение улучшилось. С таким командиром да обеспечением можно ли позволить себе плохо воевать?
К вечеру батальоны Кубанского егерского корпуса подошли к Моздоку. В окрестностях города был разбит лагерь, солдатам были розданы боеприпасы. Согласно приказу после перехода реки Терек ружья следовало держать заряжёнными. Русский солдат ступал на Кавказскую землю, раздираемую междоусобицами.
Командиры по заведённому командующим войсками Кавказской линии Иваном Васильевичем Гудовичем правилу остались при своих подчинённых в лагере. Расставив караулы, они уединились в палатке командира роты егерей майора Карягина.
Павла Михайловича Карягина в батальоне любили особенно. Солдаты считали его своим за простоту в обхождении и беспримерную смелость. Никто не знал точно ни его возраста, ни происхождения. Однако в батальоне ходили слухи о бесстрашном командире. Их распространял запевала и балагур Гаврила Семёнович Сидоров, прошедший бок о бок с Карягиным все военные компании екатерининской эпохи. По словам егеря Сидорова, командир начал свою службу вместе с ним простым рядовым солдатом в Бутырском пехотном полку 15 апреля 1773 года. Карягин умел читать и писать, поэтому его причислили к Смоленской монетной роте счетоводом. Но рутинная участь штабного казначея вряд ли была пределом мечтаний юноши, и начавшаяся вскоре Первая турецкая война дала ему долгожданный шанс отличиться в бою. Это рукой Карягина под диктовку Румянцева была написана знаменитая реляция о взятии Кагула: «С удивительной скоростью и послушанием построенный опять карей генерал-поручика Племянникова, воскликнув единым гласом «Виват, Екатерина!», шёл вперёд…» В рядах фронтового фаса каре с примкнутым штыком, упиваясь собственной храбростью, наступал и Паша Карягин. В боях под Кагулом будущий командир егерей сделал свой первый твёрдый шаг навстречу славе, блистающей на оточенных штыках русских солдат.
Россия доказала всему миру, что умеет не только побеждать, но и в полной мере наслаждаться славой своих побед, не предаваясь при этом слабости умиления, а лишь разжигая в сердцах солдат веру в себя, своего командира и своё оружие. Блистательные победы под началом Румянцева вселили в Карягина веру в ту силу русского солдата, опираясь на которую он впоследствии никогда не считал численности противника. Но по-настоящему его жизнь перевернуло знакомство с Александром Васильевичем Суворовым, его «Науку побеждать» Карягин вызубрил наизусть.
Русское воинское искусство, самобытность которого позволяла творить чудеса на поле боя, было заложено в природе самого русского человека, вынужденного всю жизнь защищать свои пашни и свою семью от многократно превосходящего врага. Именно эту особенность использовали талантливые русские военачальники. А те из них, кто пытался перекроить русского солдата на западный манер, сразу терпели поражение. Это понял и Пётр I после нескольких своих неудачных походов, что послужило для него поводом обратиться к опыту его отца, царя Алексея, начавшего формирование регулярной армии. Пётр закончил дело отца и обозначил общие начертания русской военной доктрины, фундамент которой был впоследствии заложен Румянцевым. Но именно Суворов поднял русское военное искусство на недосягаемую для западных и азиатских армий высоту.
Модернизированная русская армия екатерининских времён явила миру новый образец военной организации, построенной не на бездушном европейском вколачивании в рекрута основ дисциплины, а на осознании того, что отвага и самопожертвование, понимание своего места и действий в строю – это единственные условия выживания в бою. Вторым, не менее важным фактором стало солдатское братство, породившее персональный внутренний стержень каждого отдельно взятого русского солдата – самодисциплину. Суворовское «сам погибай, но товарища выручай» родилось из самого характера русского воина, понимавшего, что личная трусость и опасение за собственную жизнь погубят как душу, что для набожных русских людей было недопустимо, так и тело, поскольку дрогнувший, бегущий с поля боя солдат – уже жертва, не способная бороться за свою жизнь. Более того, предатель сваливает на остальных бойцов обязанность защищать бегущего, ослабляя позицию подразделения в целом. В сознании наших солдат закрепилась аксиома: бегство одного человека может привести к разгрому всей армии. Так родилось понятие стойкости как осознанной необходимости выживания в бою. Она стала тем самым цементирующим разнородные войска качеством, благодаря которому командир мог смело вести своё подразделение на противника при любом соотношении сил, будь противник в два раза сильней или в двадцать. Именно стойкость стала решающим фактором любого боя, в котором принимала участие русская армия.
В итоге русская армия екатерининских времен стала резко отличаться от европейских армий. Всё, начиная с простой и удобной «потёмкинской» формы, с внутреннего устройства единственной в Европе национальной армии и заканчивая новыми принципами обучения, основанными на моральном воспитании солдата, а не на европейской бездушной дрессировке, не могло не отразиться и на самих принципах организации боя русской армии.
В отличие от европейской стратегии, преследовавшей чисто географические цели овладения разными «линиями» и «пунктами», русская стратегия ставила своей целью разгром живой силы противника.
Линейный боевой порядок, царивший тогда в Европе, совершенно не привился в России. Бесперспективное хождение «линия на линию» при равной подготовке солдата и одинаковых характеристиках оружия ни к чему, кроме бессмысленной бойни при сомнительных боевых результатах, привести не могло. Первыми это поняли Румянцев и Суворов, которые применили совершенно иную тактику, на полстолетия обогнав косное военное искусство Европы.
В основу новой русской доктрины была положена «Перпендикулярная тактика», нашедшая широкое применение в нашей армии задолго до революционных и наполеоновских войн. Фундаментом новой тактики стало изменение боевых порядков русских войск, когда батальонные и даже ротные каре, рассыпной строй егерей далеко за флангами, молниеносные рейды кавалерии, атаки колоннами, а не линиями, в считанные минуты меняли картину боя, в то время как линейное построение европейского, особенно прусского, образца исключало всякое маневрирование в бою. Перестроения без риска полного разгрома были невозможны: пехотный бой можно было подготовить, но им нельзя было управлять.
Русская тактика, наоборот, была основана на том, что не только офицеры, но и каждый солдат понимал свой маневр. Управление войсками в бою допускало самое широкое проявление частной инициативы. И если иностранные армии по установленным правилам атаковали противника одним сплошным, непрерывным фронтом, выстроившись в линии из трёх-четырёх шеренг, то в русской армии её подразделения получали самостоятельные задачи. Решение этих задач ложилось полностью на плечи командира. И не главнокомандующий, а командир подразделения самостоятельно решал, как ему поступить: построить своих подчинённых в каре, избрать линейную тактику или атаковать колонной. Именно командир на месте решал, что эффективней в данный момент: ружейный огонь или необходимость удара в штыки полка, батальона, роты. Были, конечно, свои аксиомы, лаконично изложенные в суворовской «Науке побеждать», но даже они являлись лишь рекомендациями, основанными на опыте, позволявшими для каждого конкретного случая применять свои методы уничтожения противника. Общая задача отныне у русской армии стояла одна – разгромить, не оттеснить, не отнять позицию, а именно разгромить противника.
Новая русская тактика, как и вся русская доктрина, стала гибкой и эластичной. Уходя от шаблонности в принятии решений, она позволяла использовать приёмы, которые диктовали обстоятельства, а не устав, и своевременно применять их в складывающейся обстановке. Она стала непредсказуемой, а поэтому грозной для противника.
Русское военное искусство впервые применило эшелонирование войск в глубину. Наличие боевых резервов и умение своевременно пользоваться ими давало русской армии преимущество в борьбе с линейными построениями европейцев и превосходство над отвратительно управляемыми азиатскими армиями. Отныне умелый манёвр был противопоставлен количественному превосходству противника.
Суворов сумел понять и донести до солдат и офицеров мысль, что победа на поле боя зависит не только от формы построения подразделения, но и от энергии атаки и от её внезапности. Александр Васильевич считал, что удар должен быть сокрушающим в одном месте, в одной точке, а не размазанным по всему фронту. Использование тактической внезапности на выбранном заранее направлении позволяло захватить инициативу в бою, после чего энергичный натиск всеми имеющимися силами и преследование противника до полного его разгрома решали исход боя.
Война с горцами на Северном Кавказе также способствовала отказу от линейной тактики, вследствие чего прежние уставы оказались непригодными не только для егерских батальонов, но и для частей мушкетёров и гренадёр. Война в горах вызвала резкое развитие новой тактики: действие пехоты в рассыпном строю в условиях пересечённой местности.
Изменение всей военной системы создало предпосылки ещё и к тому, что в русской армии появились офицеры, вышедшие из простых солдат. Проявлявшие чудеса смелости и стойкости в бою солдаты очень быстро продвигались по служебной лестнице, являя собой пример и образец для подражания со стороны других солдат. Начальствующий состав русской армии перестал быть исключительно дворянским, как было до сих пор. Во многом на офицерах, вышедших из солдат и знавших солдатские нужды, базировалась сила русской армии. Однако же и дворяне службу в полку начинали простыми солдатами. Дворянские дети зачислялись в полк 14-ти лет от роду простыми солдатами и только потом, пройдя службу фурьерами и сержантами, производились в офицеры. Так каждый офицер разделял с простыми солдатами все трудности и тягости походной и боевой жизни и до производства в первый офицерский чин имел практическое знакомство с серьёзными требованиями военной службы, узнавая из личного опыта негативные последствия легкомысленного отношения к ней.
Карягин был как раз одним из тех офицеров, которые помнили свою солдатскую службу и ревностно, как родители к детям, относились к каждому своему солдату. Павел Михайлович, обладавший чудесной памятью, знал каждого своего солдата по имени, что повышало его авторитет в глазах подчинённых. Спустя два года с начала службы, 25 сентября 1775 года за смелость в боях рядовой Карягин был произведён в сержанты Воронежского пехотного полка.
Пройдя румянцевскую и суворовскую школу, юноша вышел из неё бесстрашным боевым офицером – лучшим из солдат – и в 1783 году в чине подпоручика Белорусского егерского батальона Бутырского полка впервые попал на Кавказ. 1 августа 1783 года Павел Карягин получил урок тактики, который не раз впоследствии спасал его жизнь.
В этот день по приказу генерал-поручика Суворова бутырцы были подняты по тревоге и отправлены в урочище Урай-Илгасы у реки Большая Ея на выручку одной-единственной роте своего полка, подвергшейся нападению десятитысячной Ногайской орды. Каково же было удивление полка, когда, соединившись с потрёпанной ротой, солдаты узнали подробности боя.
Оставленная в пикете у переправы на реке Большая Ея 7-я рота Бутырского полка под командованием поручика Житкова неожиданно была атакована ногайцами, поддавшимися на провокации крымского хана Шагин-Гирея. Быстро перестроившись в ощетинившееся штыками каре, рота начала отступление к своим. Три часа продолжался неравный бой. Пушки, выставленные в углах каре, вели картечный огонь. Защищавшие их гренадёры отбивались гранатами, мушкетёры вели плотный ружейный огонь, не позволяя ногайцам прорвать строй. Когда же ногайский хан Канакая Мурза лично повёл в атаку своих лучших воинов, он был сражён метким выстрелом самого командира роты, после чего рота ударила в штыки. Пройдя тридцать вёрст, рота наконец-то вышла на дорогу, где дружный залп подоспевших рот Бутырского полка решил исход боя. Александр Васильевич Суворов с восторгом написал в рапорте: «…сия рота действовала всюду с полным присутствием духа до конечного сокрушения варваров!» Карягин из этого боя, в конечной фазе которого ему довелось участвовать, вынес правило: грамотно организованная оборона, смелость духа и вера в собственные силы превращает даже небольшое подразделение в несокрушимую силу. Бутырский полк основным своим составом навалился на ногайцев и разгромил их силы.
После этого произошло событие, которое многие современные историки трактуют превратно. По приказу Суворова было произведено действие, которое на современном языке назвали бы «зачисткой». Сражение у Керменчика и Сарычигера 1 октября 1783 года привело к полному разгрому ногайцев, что поставило на грань существования их как нации. Эти события ставят Суворову в упрёк, обвиняя полководца в излишней жестокости. Но если повнимательней приглядеться к ситуации, то его действия не кажутся такими уж неразумными. Подвиг 7-й роты Бутырского полка выявил коварство и кровожадность ногайцев.
А ведь ногайские кибитки в междуречье рек Большая и Малая Ея собрались не случайно. В день тезоименитства императрицы Екатерины II Ногайская Орда должна была присягнуть на верность России. После того, как присяга была принята и русские солдаты вместе с ногайскими мурзами преломили за одними столами хлеб, утром следующего дня, надеясь на то, что наши воины потеряли бдительность, ногайцы совершили вероломное нападение на самое малочисленное и отдалённое подразделение полка, желая разбить силы русских по частям. Суворов, тем не менее, призвал не мстить ногайцам и отпустил их за Кубань, но после нападения на Ейское укрепление уже Григорий Потёмкин отдал приказ «привести в покорность силою этот народ». Суворов выполнил приказ с присущей ему изобретательностью. Русская армия в составе 16 полков пехоты, 16 эскадронов драгун, 16 Кубанских казачьих сотен при 16 орудиях скрытым ночным маршем двинулись к месту слияния рек Лабы и Кубани, причём тайная переброска русских войск была столь искусно произведена, что атака неизвестно откуда взявшейся армии ошеломила ногайцев. Разгром был полный. Орда потеряла от 3500 до 4000 человек только убитыми. Во время этой операции погибло 4 русских солдата, 7 было ранено и 15 пропало без вести. Более остальных постарались кубанские казаки, мстившие кочевникам за постоянные набеги.
Никто не мог предположить, что появление в Ногайских степях русского Бутырского полка резко изменит ситуацию на всём Кавказе. Новый 1783 год начался с подписания Манифеста императрицы Екатерины о вхождении Крыма, Тамани и Кубани в состав Российской империи.
Русская слава гремела по всей Кубани, перекатывалась за Терек, плескалась волнами тревожных слухов у подножия Кавказских хребтов. Эта вечная, монолитная, покрытая ледниками горная гряда теперь осталась единственной преградой, которая отделяла друг от друга два православных царства: Российскую империю и Картли-Кахетию.
Наблюдая за успехами русской армии на юге и мечтая вернуть былую славу Великой Грузии, картли-кахетинский царь Ираклий II вызвал к себе князя Герсевана Ревазовича Чавчавадзе, человека, которому он доверял более чем всем родственникам, вместе взятым. Герсеван Чавчавадзе был не простым грузинским феодалом. В его жилах текла кровь фанатичного патриота своей страны, готового отречься от славы и величия ради её процветания. Но именно громкое имя и титул позволяли вершить дела, на которые были способны не многие и из царского дома.
– Зима слишком холодная, – незаметно появившись в комнате, произнёс Чавчавадзе. – Ираклий, ты искал меня?
– Да, мой друг! – вышел из своего задумчивого состояния царь.
– Что тебя тревожит?
– Этот холод неспроста. Остывает наша земля! Уже не найти в ней тех богатырей, которые ходили с одним ножом на барсов, готовые противостоять целой армии врагов. Нет их, сильных духом, ясных разумом, чистых душой. Кем я правлю? Где вы, грузины храброго Вахтанга – моего отца? Неужели все полегли в битвах, а ваши жёны не смогли воспитать правильно ваших детей?
– Зачем ты так говоришь, Ираклий? Неужели я не являю тебе пример любви к нашей любимой Картли-Кахетии?
– Картли-Кахетии… – Задумчиво повторил Ираклий. – Ты, Герсеван, последний рыцарь не нашего обломка, громко названного царством, а той Великой Грузии. Именно поэтому ты и здесь. Больше мне не на кого положиться. Так или иначе, я вынужден в твои руки вложить судьбу страны и нашего народа. Русские разбили турок с той стороны Кубани. Османский паша собирает новую армию. Но не против русских. Его целью являемся мы. Когда идёт война где-то далеко, мы спокойны. Но когда дерутся у твоих дверей, не думай отсидеться – драка закончится в твоём доме. Удар по России для турок уже окончился серией поражений и потерей всего Северного Причерноморья. Поэтому туркам надо удержаться на берегах Чёрного моря любой ценой. Но пока под боком у них христианское государство, они будут чувствовать себя в опасности. Стало быть, турецкая армия очень скоро будет здесь – в Тифлисе. Мы не в силах сейчас противостоять ей. У нас нет для этого ни пушек, ни ружей, ни обученных вести современную войну людей. Одними полуголыми всадниками с шашками в руках турок не одолеть. Нам нужна защита. Собирайся, Герсеван! Ты отправляешься полномочным министром ко двору императрицы Екатерины в Россию. Пока я буду собирать Грузию воедино здесь, на Кавказе, ты должен быть моими ушами и глазами там, в Петербурге! Спокойствие наших земель во многом зависит от твоего ума. Я надеюсь на тебя, друг мой!
Шёл к концу 1782 год. Картли-кахетинский царь Ираклий II посредством князя Чавчавадзе обратился к императрице России Екатерине II с просьбой принять Грузию под покровительство России. Стремясь упрочить позиции России в Закавказье, Екатерина II предоставила Павлу Потёмкину широкие полномочия для заключения договора с царём Ираклием II. Уполномоченными с грузинской стороны были князья Иванэ Багратион-Мухранский и Герсеван Чавчавадзе.
История грузинско-российских связей имеет гораздо более глубокие корни, чем это может показаться вначале.
Первый зафиксированный летописцами контакт Руси и Грузии относится к 70-м годам XII века, когда фактически грузинским царём стал князь Юрий Андреевич, сын суздальского князя Андрея Боголюбского и внук великого Киевского князя Юрия Долгорукого, супруг царицы Тамары. Грузинский царь Георгий III, обеспокоенный тем, что у него не было сына-наследника, ещё при жизни сделал царицей свою дочь Тамару, наравне с которой правил и русский княжич.
Автор фундаментального труда «Присоединение Грузии к России», впервые вышедшего в 1901 году, З. Авалов писал: «В 1453 году[3] загородили навсегда дорогу, ведущую из Грузии в единоверную Византию, а через неё – ко всей христианской Европе.
Грузия оказалась как бы замурованной в Передней Азии, отделённая от Запада стеной ислама, неизмеримо сильнейшего, часто беспощадного и фанатичного.
Именно в эту эпоху сложились две могущественные величины по соседству с Грузией – Персия и Турция, обе враждебные к последнему оплоту христианства в Азии и в то же время враждебные между собой».
По землям грузинских царств и княжеств прошли огнём и мечом арабы, монголы, турки, персы. Грузию изнуряли набегами горцы и отряды соседних ханств.
Единственным реальным союзником в христианском мире было Московское царство, а затем – Россия. «Сближение с последней, – пишет З. Авалов, – было догмой грузинской политики задолго до присоединения».
В XVI веке, когда казаки Ермака устремились за Урал, окончательно решая вопрос безопасности восточных границ Московского царства, неожиданное предложение поступило с южных рубежей преобразовывающегося территориально и внутренне государства. Следя за усилением северного соседа, кахетинский князь Леон в 1564 году обратился за покровительством к Ивану Грозному. Сделал он это, естественно, добровольно, не под давлением каких-то московских князей, а под давлением своих агрессивных соседей – персов и турок. Общей границы между Грузией и Московским царством тогда не существовало. Степи между Каспием и Чёрным морем контролировали кочевники и турки, с которыми шла перманентная война. Россия бы и рада была помочь, но, связанная проблемами освоения новых пространств и ведением постоянных войн с южными и западными соседями, была просто не в состоянии этого сделать. Но само стремление Грузии вступить в союзнические отношения с Россией и даже войти в её состав уже свидетельствовало о том, что грузины осознавали два важных фактора. Первый – на поверхность всплыли естественные симпатии к единоверному православному народу, и второй – геополитическое значение грузинской территории, которая в случае падения грузинского политического центра могла быстро исламизироваться.
Живым примером служила соседняя Великая Армения, которая после упадка своего могущества была разорвана на клочки, а православие не просто притеснялось, а жестоко преследовалось и искоренялось. Сам армянский народ в целях самозащиты нации вынужден был начать свои бесконечные скитания по миру. Опустевшие земли были заселены пришлыми племенами, исповедовавшими ислам, которые начали рассматривать коренных жителей-иноверцев исключительно как своих рабов. Принявшая знамя православия из рук умирающей Армении Грузия не могла позволить себе подобного. И вот уже несколько столетий этот островок Христовой веры держался исключительно на мужестве и отваге грузин, которые в очередной раз устремили свои взоры на север.
При Петре I одним из его любимых друзей и сподвижников был имеретинский царевич Александр. Ещё при жизни Петра царь Картли Вахтанг, свергнутый турками с престола, переселился в Россию со всем семейством по призыву Петра, не сумевшего в своё время помочь грузинской армии. Вместе с ним в Россию выехало свыше 100 грузин: царевичей, князей, воинов, духовных лиц.
Грузинский царь Арчил обратился к Петру I с просьбой помочь грузинской печати. «Царь Пётр велел немедленно отлить грузинские буквы для печати, и из Московской казенной типографии вышли первые печатные книги на грузинском языке. Потом русскими же мастерами и учителями заведена была типография и в столице Карталинии – Тифлисе»[4].
Регулярно повторявшиеся нашествия турок и персов, а также кровавые междоусобные стычки разрозненных грузинских княжеств привели к тому, что грузины, и без того малочисленные, были поставлены на грань физического исчезновения, в лучшем случае – ассимиляции с мусульманами Ирана, Турции и горских народов Кавказа. Царь Картли и Кахетии Ираклий II едва мог выставить десятитысячное войско, причём плохо вооружённое, совсем не обученное и не знавшее никакой дисциплины. Поэтому царь Ираклий II, зная и без того незавидное положение страны, обратился за помощью к России.
Спустя полгода был подписан Георгиевский трактат[5], согласно которому грузинский царь Ираклий II признал над собой верховную власть Российского государства.
Это сейчас грузинскому народу внушается, что Георгиевский трактат – роковая ошибка добродушных грузинских правителей, доверившихся коварным русским императорам, что от северного соседа Грузия всегда получала лишь чёрную неблагодарность в ответ на добро, а затем лишилась каких-либо атрибутов суверенности… Но это неправда!
Современные люди, забывшие веру и Бога, забыли и то, почему Грузия столь отчаянно стремилась в объятия России. Ведь не русский посол приехал в Тифлис уговаривать грузин присоединиться к России. Это грузинские князья отправились в Петербург, буквально вымаливая Россию вмешаться во внутренние дела Грузии, жертвуя всем, в том числе и суверенитетом. На тот момент для православных грузин эта мера была вынужденной, иначе царства Кахетинское и Карталинское попали бы под пяту исламской Персии или Турции. Для набожных грузин подобная перспектива была хуже смерти. Например, соседние с Картли и Кахетией княжества Имеретия, Мингрелия и Гурия ежегодно платили туркам позорную дань: не только деньгами, но и «живым товаром», отправляя определённое число девушек. Правда, Картли и Кахетия такую же дань платили Персии. В первых же строках Георгиевского трактата отразилась вся суть исторически выверенных российско-грузинских отношений: «Во имя Бога всемогущего единого в Троице святой славимого. От давнего времени Всероссийская империя по единоверию с грузинскими народами служила защитой, помощью и убежищем тем народам и светлейшим владетелям их против угнетений, коим они от соседей своих подвержены были. Покровительство всероссийскими самодержцами царям грузинским, роду и подданным их даруемое, произвело ту зависимость последних от первых, которая наипаче оказывается из самого российско-императорского титула. Е.и.в., ныне благополучно царствующая, достаточным образом изъявила монаршее свое к сим народам благоволение и великодушный о благе их промысел сильными своими стараниями, приложенными о избавлении их от ига рабства и от поносной дани отроками и отроковицами, которую некоторые из сих народов давать обязаны были, и продолжением своего монаршего призрения ко владетелям оных…»
Ираклий, не окончив читать текст документа, который он едва ли не по буковке выверял вместе с Чавчавадзе, свернул свиток и отдал его своему верному князю.
– Дело сделано! – произнёс он. – Расскажи, Герсеван, как всё прошло?
– 18 июля, будучи уполномоченным вашего императорского величества вместе с генералом от левой руки князем Иваном Константиновичем Багратионом и архимандритом Гайосос, в сопровождении ещё 21 человека грузинских дворян и духовенства, мы прибыли в Георгиевскую крепость. Там нас уже ждали уполномоченные императрицы Екатерины II князь Григорий Потёмкин-Таврический и его брат генерал-поручик Павел Сергеевич Потёмкин. Неделю мы в спорах и взаимных уступках рождали текст нашей охранительной грамоты – Георгиевского трактата. Затем мы приступили непосредственно к переговорам. Я сообщил братьям Потёмкиным, что мне поручено объявить: царство Картли-Кахетия будет подчиняться всероссийскому императорскому престолу.
Георгиевский трактат принципиально отличался от всех существовавших до того российско-грузинских документов. Прежде грузинские цари подписывали «крестоцеловальные записи», а русские цари посылали «жалованные грамоты», но ни те, ни другие не определяли взаимные обязательства и точное разделение прав владетелей. На этот раз всё было по-другому.
Подписание этого трактата вызвало большую радость в Грузии, изнемогавшей от нападений внешних врагов и внутренних неурядиц.
– Герсеван, ты спас не только нас, но и весь наш народ. Я хочу наградить тебя. Прими это!
Царь Ираклий протянул министру грамоту. Чавчавадзе развернул её и прочёл: «Божией милостью дается сия грамота Вам, который, подобно предкам Вашим, оказываете нам великое усердие…»
Чавчавадзе взглянул на довольного своим решением Ираклия и прочёл в самом конце текста: «…в вознаграждение стольких услуг, Вами оказанных, пожаловали Мы Вам имения, коими владели Мы по смерти родственника Вашего, Иасонова сына – Уриатубаши, Зегали, в коих однофамильцы Ваши никакого участия не имеют».
– Благодарю, Ираклий! – произнёс Чавчавадзе, приближаясь к окну и всматриваясь вдаль, как бы желая увидеть будущее своей страны. – Что я ещё могу сделать для народа?
– На основании пятого пункта трактата ты назначаешься полномочным министром Грузии при российском императорском дворе.
Выбор Ираклия II оказался верен. Чавчавадзе пробыл в российской столице вплоть до 1787 года, всё время находясь при князе Потёмкине.
Понимая, каким громадным влиянием пользовался при дворе его опекун, Чавчавадзе всегда старался приобрести его расположение и в своих донесениях Ираклию II уговаривал его сделать Потёмкина грузинским вассалом, подарив ему местность от Дарьяла до Ананура, местность по течению Арагвы, Хев до Мтиулета. Он исчислял все те выгоды, какие может извлечь Грузия в случае, если этот участок попадёт в руки столь именитого русского человека: Дарьял сделается крепостью и будет защитой от осетин, дорога станет безопасна, Ананур обратится в европейский город. Наконец, по секрету он будто бы передавал царю о желании князя Потёмкина жениться на 18-летней дочери Ираклия – Настасье.
Вовремя подписанный Георгиевский трактат буквально спас грузин как самодостаточную нацию. Русский солдат своим штыком отвёл исламскую угрозу. В соответствии с Георгиевским трактатом русские воинские подразделения в Грузии были впервые размещены в 1784 году «для сохранения владений Картлинских и Кахетинских от всякого прикосновения со стороны соседей и для подкрепления войск Его светлости Царя Ираклия II на оборону». В одной из статей договора, дававшего широкие полномочия грузинской знати и купечеству, было указано: «…Ея императорское величество обязуется содержать в областях его два полных батальона пехоты с четырьмя пушками». Таким образом, в случае войны стороны обязались совместными силами противостоять любому противнику. Благодаря такому решению после вышеупомянутого боя два батальона Бутырского полка – Белорусский, в котором служил наш герой – Павел Михайлович Карягин, и Горский – при двух пушках и двух единорогах были отправлены в Грузию по дороге, впоследствии названной Военно-Грузинской, построенной всего лишь за одно лето усилиями полутора тысяч солдат Селегинского мушкетёрского полка.
Памятуя об огромных трудностях с продовольствием корпуса Тотлебена, командование проявило осторожность и послало всего два батальона пехоты при двух пушках. Опасения в целом оправдались: провиант опять запасён не был, отсутствовали казармы. Несмотря на договорённости, фактически никаких улучшений со стороны грузин на дороге между Моздоком и Тифлисом не было сделано. Войскам в течение шести недель пришлось буквально пробивать себе путь через Дарьяльское ущелье, причём ту половину пути, что строил Селегинский мушкетёрский полк, наши войска прошли всего за три дня. Наконец, преодолев Кавказский хребет, русские батальоны ступили на земли благословенной Грузии. К слову сказать, никакой Грузии как государства в те времена уже не существовало. Некогда грозное Грузинское царство пришло в упадок. А всё оттого, что грузинский царь Вахтанг, командующий кавалерией персидской армии, за шесть десятилетий до описываемых событий счёл себя достаточно независимым, чтобы разорвать отношения с Персией и вступить в военный союз с русским царём-единоверцем Петром I, который был занят подготовкой похода против персов. Отвечая чаяньям народа и пойдя поперёк мнения своей знати, грузинский царь Вахтанг покинул военный лагерь бывшей союзной Персии, воевавшей против Афганистана, и с сорокатысячной армией вернулся в Гянджу. Здесь грузинский царь-воин и вся его армия замерли в ожидании посольства от Петра I. Но случилось неожиданное: Пётр отложил поход. Желая отомстить Вахтангу, персы, не замедлив воспользоваться обстоятельствами, завязали узел интриг, в результате которых Грузия была разбита на мелкие княжества, а сам Вахтанг, лишённый престола, вынужден был искать убежища в России. Поэтому Ираклий II был царём лишь небольших удельных княжеств Картли и Кахетии, осколков некогда Великой Грузии, мерцавших отблеском былого величия в самом сердце разорённой страны. Ираклий искал поддержки у сильного северного соседа и, как только представился случай, инициировал сближение с Россией.
3 ноября 1783 года Павел Карягин в составе русского экспедиционного корпуса, состоящего из двух батальонов кубанских егерей при четырёх орудиях, под радостные приветствия грузинского народа въехал в столицу Картли-Кахетинского царства город Тифлис. Командовал егерями полковник Бурнашев. Как пишет историк Потто, день был ненастный, с холодным ветром и снежной вьюгой, и жители грузинской столицы говорили: «Это русские принесли нам свою зиму…»
Появление русских войск в Грузии переполошило всю Анатолию и Малую Азию. Это было событие, в котором суеверные мусульмане видели зловещий призрак близкого падения своего могущества. По Закавказью распространился слух о приближении русского флота к берегам восточной Грузии, вызвавший настоящую панику у турок и персов. Давние противники России не могли оставить в стороне такое знаковое событие. Помня историю Вахтанга, они, каждый по-своему, шестьдесят лет спустя решили наказать несговорчивого царя Ираклия таким же образом.
Тем временем ничего не подозревающий грузинский царь Ираклий II, любивший традиции и церемониалы, устроил целое представление по случаю принятия присяги на верность России. «На следующий день царь и весь грузинский народ должны были принести присягу на вечное подданство русской государыне, – пишет Потто. – С восходом солнца три залпа русской батареи, поставленной на площади, возвестили начало церемонии, и улицы Тифлиса покрылись массами народа. В десять часов утра Ираклий, предшествуемый регалиями, торжественно вступил в Сионский собор и, войдя на приготовленный трон, возложил на себя царскую мантию. Придворные чины, державшие остальные регалии, разместились по сторонам трона, а на ступенях и у подножия его стали царские сыновья и внуки. Далее, по направлению к царским дверям, поставлены были два небольших столика, художественно отделанные слоновой костью и золотой инкрустацией; на одном из них, покрытом золотым глазетом, лежала ратифицированная грамота императрицы, а на другом, покрытом бархатом, – ратификация Ираклия. Сам католикос Грузии совершал богослужение. При первом возглашении имени русской императрицы загудели колокола во всех церквях Тифлиса, а с батарей Метехского замка грянул пушечный залп, потрясший массивные стеньг древнего собора. По окончании молебствия совершился обмен ратификациями, а затем Ираклий, осенённый государственным знаменем и имея по сторонам себя русских полковников Тамару и Бурнашева, перед крестом и святым Евангелием произнёс присягу. Торжественный день завершился парадным обедом во дворце, на который были приглашены все находящиеся в Тифлисе русские офицеры. Музыка и пушечные выстрелы сопровождали пиршество. Народ ликовал на площадях и улицах, и в течение целого дня неумолкаемо гудел колокольный звон, стреляли пушки, лилось рекой кахетинское, а вечером весь город и окрестные горы были озарены роскошной иллюминацией…»
Турцию и Персию охватила паника. Год не успел окончиться, а эти государства потеряли огромные территории от днепровских порогов до закавказского Каспия. Россия не просто проявила себя как мощный соперник, с которым с этих пор нельзя было не считаться, но и как государство, готовое одерживать победы на многих фронтах одновременно при наличии минимальных сил. Мусульманским странам нужно было действовать, и первой нанесла удар по Грузии соседняя Персия, натравив на приграничные земли кровожадных лезгин. Всего два русских батальона егерей, оставшихся для прикрытия новых территорий, противостояли армии лезгин. Одной из егерских рот руководил Карягин, и в лесу у Алазани он проявил себя уже как полководец. Огонь его егерей, ворвавшихся в лес, вытеснил лезгин под картечь русских пушек, которые и довершили разгром горцев.
Зимняя вылазка лезгин уже в союзе с Турцией закончилась окончательным поражением этого горячего, неукротимого племени. Угнавшие 600 грузинских крестьян турецкие войска под прикрытием лезгинской кавалерии были настигнуты у деревни Хощуры егерями, которые, зажав врага в тесном ущелье с отвесными скалами, отбили пленных. Спустя четыре часа боя 1300 тел турецких солдат и лезгин буквально завалили дорогу. Русские не потеряли ни одного человека. Последняя отчаянная попытка выбить русские егерские роты из Закавказья была предпринята лезгинами весной следующего года, но и она разбилась о частокол русских штыков. «Опыты храбрости наших войск, – писал по этому поводу Потёмкин к Бурнашёву, – должны послужить в доказательство царю и всем грузинам, сколь велико для них благополучие быть под щитом российского воинства».
Но эта радость была преждевременна. Положение Грузии после заключения трактата не просто не улучшилось, а стало просто отчаянным. Жители Казахской и Шамшадильской провинций, исповедующие ислам, являвшиеся ядром царского ополчения, переселились в соседние ханства или просто вышли из повиновения. Торговцы и ремесленники, по-своему видевшие выгоды Георгиевского трактата для себя, перебрались в более безопасные Моздок и Кизляр. Разбойный промысел принял такие масштабы, что движение купеческих караванов практически остановилось. Множество крестьян бежало из равнин в горные районы, где они могли хоть как-то надеяться на сохранение жизни и возможность прокормиться, не будучи ограбленными. Ханы, ранее находившиеся в вассальной зависимости от грузинского царя, демонстративно заявляли о своей независимости. В Азербайджане, Турции и Персии грузинских купцов стали грабить, убивать или продавать в рабство. Ираклию II с огромным трудом удалось собрать пятитысячное ополчение, боеспособность которого была ниже всякой критики. Не помогали самые крутые меры, вроде отрезания ушей у дезертиров. В результате отряды дагестанского владетеля Омар-хана почти беспрепятственно разоряли страну. Были разгромлены серебряные заводы, и царь остался вообще без всяких средств. Содержать войско оказалось не на что, нечем было откупаться от соседей. Дело дошло до того, что Павел Потёмкин сам «подарил» аварскому правителю Омар-хану в ноябре 1785 года тысячу червонцев и дорогую табакерку, чтобы «удержать его новое стремление на Грузию». Ничтожная численность войск в Закавказье и неопределённость в политике по отношению к Грузии заставляли русское командование впоследствии воздерживаться от активных действий против дагестанцев. Страх перед ними был столь велик, что мешал организовать разведку: люди боялись выбираться за стены укреплений. Пользуясь этим, противник огнём и мечом прошёл всю страну и удалился, уведя за собой сотни пленников.
На следующий год аварский хан Омар при поддержке лезгин вероломно вторгся на территорию Грузии и опустошил её. Один из самых укреплённых замков Вахань он взял хитростью, после чего вырезал поголовно всё население Вахани, а сам замок превратил в руины. Малочисленные русские войска без должной поддержки грузинской армии не успевали реагировать на все вызовы со стороны многочисленного противника. По просьбе царя Ираклия, посчитавшего, что именно присутствие русских регулярных войск вызвало новые набеги старых врагов, летом 1787 года Бурнашёв и его егеря покинули Грузию.
Россия между тем готовилась к очередной войне с Турцией, и новый театр военных действий должен был охватить всё побережье Чёрного моря. Намечающаяся война вновь заставила заняться реорганизацией армии и, следуя рекомендациям Потёмкина, Екатерина II издала указ о формировании новых стрелковых подразделений – егерских корпусов, которые должны были стать основной ударной силой в начавшейся войне.
Мушкетёры, игравшие всё меньшую роль в связи с отказом русской армии от линейной тактики, начали становиться обузой для армии нового порядка. В войсках ценились прежде всего егеря и гренадёры. Поэтому все – от командира роты до командующего корпуса – старались наполнить свои подразделения именно ими. Так что создание егерских корпусов, этого прообраза современного спецназа, стало логичным воплощением чаяний боевых командиров.
Егеря как особый вид пехоты в русской армии появились в результате изучения опыта Семилетней войны. В 1760 году был пленён прусский егерский батальон, оказавший отчаянное сопротивление и нанёсший немалый урон нашим войскам. Императрица Екатерина II, узнав об этом, повелела завести пехотные егерские команды «в трудных походах, в закрытых местах, на горах заменяя ими конницу». С этой целью в 25 мушкетёрских полках утверждены егерские команды, назначением в егеря по 5 человек от каждой гренадёрской и мушкетёрской роты. Для егерской службы предписано было выбирать рядовых ростом не больше 2 аршин 5 вершков[6] «самого лучшего, проворного и здорового состояния». Полковая егерская команда в 60 человек рядовых при двух унтер-офицерах и барабанщике вверялась подпоручику «расторопному, склонному к строевым обращениям и к искусным военным применениям различностей, всякой ситуации и полезных по состоянию положений военных на них построений». И уже в 1765 году был сформирован Егерский корпус численностью 1650 человек, части которого были разбросаны по различным дивизиям. Особые требования предъявлялись к офицерам нового формирования. Командиры егерских команд выбирались из расторопных, обстрелянных в боях людей. Обмундирование и форма егерей отличалась отсутствием излишнего лоска, ярких и блестящих деталей. При подготовке егерей особое внимание уделялось их огневой подготовке, поэтому был принят целый ряд новых усовершенствований для обучения егерей стрельбе.
Получили егеря и новые, отличные от мушкетёров и гренадёр, укороченные фузеи, которые могли нормально заряжаться при ведении огня не только из положения стоя, но и с колена, чего не позволяла большая длина пехотных и драгунских ружей. За счёт этого нововведения повысились кучность огня и скорострельность егерских подразделений. При стрельбе от солдат, обучаемых поодиночке в капральстве, требовался «цельный приклад» и «скорый заряд», а не быстрая неточная стрельба. Штык на егерских фузеях был заменён на кортик, на штуцерах – тесаком. Для ведения снайперской стрельбы егерские унтер-офицеры и капралы, как наиболее подготовленные и опытные стрелки, получали штуцеры с дальностью эффективной стрельбы до 700 метров, что привело к появлению у егерей собственной тактики, своеобразного почерка егерских команд. В отличие от линейных частей подразделения егерей принимали строй в две шеренги и атаковали колоннами или в каре. Предписывалось приучать егерей к действиям в горах и лесах. Командирам полка разрешалось посылать егерей для добычи в окрестных лесах дичи для всего подразделения. Таким образом, егеря мушкетёрских и гренадёрских полков знакомились с местностью, где квартировали или вели военные действия их подразделения, что позволяло им досконально изучать особенности рельефа, знакомиться с новыми условиями для ведения боевых действий.
Зимой егеря должны были проворно при полной выкладке с ружьём и амуницией передвигаться на лыжах, причем не по дорогам, а прямо через леса и поля. Егерям предписывалось докладывать «о всех ситуациях, и о всяких сквозь трудные места проходах и дорогах, что особенно важно в пограничных местах». На основе этой информации командирами полков разрабатывалась соответствующая тактика ведения боёв в незнакомой местности. Так егеря становились глазами и ушами русской армии.
Подобные выходившие за рамки уставов действия позволили егерским командам разработать и собственную тактику. Помимо наступления «через подразделение», чисто егерским приёмом стало действие рассыпным строем стрелков, поддерживаемых резервом. При необходимости стрелки выстраивались в две шеренги, а их место занимали егеря из резерва. В условиях пересечённой местности такая тактика оказалась наиболее эффективной. Так как при большой протяжённости цепи или рассыпного строя и при достаточной отдалённости передовых команд от резервов подача команд голосом была затруднена, все приказания офицеров дублировались музыкантами, что привело к появлению целой азбуки музыкальных сигналов.
Григорий Потёмкин систематизировал накопленный опыт действия егерских команд и издал «Инструкцию для обучения егерей», в которой описывались некоторые «хитрости» егерей. Так, егерям предлагалось научиться прикидываться убитыми, а также путать противника, ставя свою каску в стороне от себя. Егеря должны были уметь передвигаться ползком, стрелять и заряжать ружьё лежа. Для ближнего боя новые подразделения получили пистолеты. Каждый солдат был снабжён шнобзаком – мешком с запасом продовольствия на три дня. Заботясь об удобстве одежды, Потёмкин повелел поменять камзолы на кафтаны, шляпы – на каски, патронные сумки – на поясные патронташи, штиблеты – на сапоги с коротким голенищем. Цвет мундира и штанов для егерей оставался зелёным, а перевязи, патронташи, портупеи были из чёрной кожи. Практичность в вопросах выбора цвета для обмундирования и амуниции привела к тому, что в русской армии впервые в мире появилась камуфляжная форма, хорошо маскировавшая солдат в полевых условиях. И форма эта принадлежала егерям. Вскоре егерские подразделения стали наиболее обеспеченными и боеспособными подразделениями русской армии.
По верному замечанию военного историка П. О. Бобровского, когда прусский император Фридрих II до самой своей смерти в 1786 году с недоверием, близким к презрению, относился к развитию стрелкового вооружения и сохранил в своей армии не более 1650 егерей, когда во Франции под влиянием войны за независимость североамериканских штатов между представителями сухопутных подразделений велась горячая полемика о судьбе линейной тактики, в это самое время в России уже на практике был решён вопрос о преимуществе меткого стрелкового огня, поддерживаемого штыковым ударом сомкнутых линейных подразделений.
Александр Васильевич Суворов, слова которого «пуля-дура, штык-молодец» были превратно истолкованы, на деле внедрил те новейшие тактические принципы, которые легли в основу построения наполеоновского боевого порядка. Штыковому удару русских гренадёр и мушкетёров в действиях Суворова предшествовало обстреливание неприятеля егерями. Причём полководец уделял огневой поддержке пехоты столь пристальное внимание, что при недостатке егерей обязывал командиров мушкетёров и гренадёр выделять из их подразделений самых метких и умеющих обращаться с ружьём стрелков и передавать их егерским командам. При Суворове впервые была применена тактика огневой поддержки пехоты непосредственно во время наступления. Егеря и мушкетёры своим огнём не давали поднять головы противнику и позволяли линейным подразделениям вступить в штыковой бой при наименьших потерях. А уж о русском штыковом бое ходили целые легенды. Никто не мог устоять против суворовских чудо-богатырей, ударивших в штыки. В обороне егеря становились в арьергарде и своим огнём сдерживали преследование армии неприятелем, позволяя основным подразделениям оторваться от преследования.
Павел Карягин гордился тем, что ему выпало служить именно в егерских подразделениях. После выведения из Грузии батальон молодого поручика немедленно отошёл за Терскую пограничную линию, где был переименован в Четвёртый батальон свежесформированного Кубанского егерского корпуса и переброшен на новый театр военных действий.
Как давно это было… Казалось, целая жизнь прошла с тех пор. И вот сейчас уже в чине майора Карягин вернулся в знакомые места. Живому уму командира не давали покоя многие вопросы. Жив ли грузинский царь Ираклий? Что сейчас творится с той стороны исполинского Кавказского хребта? Как встретят их, русских солдат, закавказские горцы? Куда и с какой задачей будут посланы полки? Но самый главный вопрос заключался в выборе и разработке новой тактики ведения боёв в условиях отрыва от продовольственных и оружейных баз.
В палатке Карягина велся оживлённый спор по будущей тактике военных действий в Закавказье. Достигший своего апогея спор уже потерял шансы вылиться в принятие рациональных решений, и рассудительный хозяин палатки покинул её. До его слуха донёсся солдатский разговор. Недалеко от палатки у костра седоусый егерь Гаврила Сидоров, или Сёмыч, как его за глаза величали солдаты, с упоением рассказывал о своём отважном командире:
– Познакомились мы с Павлом Михайловичем в 1788 году на Тамани. Тогда шла война за Тавриду, и наш егерский батальон был переведён на Кубань, чтобы отвлечь турка от войск его светлости князя Потёмкина. Для этого он отдал приказ генерал-аншефу Петру Абрамовичу Текели[7] овладеть турецкими крепостями Анапа и Суджук-кале. Для нас, только что прибывших на Кубань, задача оказалась трудной, ведь ни численности противника, ни плана крепостей мы не знали. Как только перешли реку, стали подвергаться постоянному нападению горцев. Горец самым сложным врагом для нашей армии оказался. Днём он скрывался в лесах, где отсыпался, чтобы напасть ночью. Мы же, не имея возможности отдыхать днём, не могли себе позволить расслабиться и ночью.
Наконец 25 октября мы подошли под стены Анапы. Командовал нашим егерским батальоном полковник Герман. Нашей роте был дан приказ разведать подходы к крепости. Но едва мы отошли от наших позиций на один пушечный выстрел, как по нам ударила вся крепостная артиллерия Анапы. Выстрелы пушек были сигналом к нападению для засевших в засадах горцев. Едва мы успели перестроиться в каре, как на фланги обрушились горские всадники. Завязался бой. Чтобы переломить его в свою пользу, турки вывели из крепости несколько батальонов линейной пехоты и ударили во фронт. К вечеру противник оттеснил нас к Кучугурам, где в течение всей ночи нам приходилось сдерживать атаки врага. Под покровом ночи по приказу Текели мы снялись с позиций и на следующий день отошли за реку Кубань. Это была первая попытка овладеть Анапой. С ходу крепость взять не удалось, но зато теперь мы знали силы противника.
Вторая попытка взятия Анапы связана со сменой командующего. В начале 1790 года командование Кавказским корпусом принял на себя генерал-поручик Юрий Богданович Бибиков. Человек скверный, самодур и деспот, он не любил солдат и считал своё новое назначение на Кавказ ссылкой. Его самоуправство доходило до того, что на касках было приказано носить его родовой герб вместо императорского орла. Честолюбивый Бибиков решил прославиться и двинул весь семитысячный Кавказский корпус в очередной раз к Анапе. Выбор времени года был самым неудачным – в начале февраля трещали морозы, а армия выступила совершенно не подготовленная, без обозов и фуража. Бибиков надеялся пополнить припасы в отбитой крепости. Едва мы двинулись с места, как погода, предчувствуя неудачу, стала строить препоны: морозы сменились оттепелью и холодными, пронизывающими дождями, затем опять ударили морозы, и снежные бураны пожали свою кровавую жатву.
В этих сложных условиях, то по колено в грязи, то по свежим сугробам, практически не имея запаса провианта и фуража, к тому же постоянно отбивая атаки мелких отрядов горцев, к 1 апреля наш значительно поредевший отряд, измученный 42-дневным переходом, вышел к стенам крепости Анапа.
Настоящая трагедия произошла на следующий день. Ночью ударил сильнейший мороз, разыгралась снежная метель. Более двух сотен измученных лошадей замёрзли. Стоя замерзали и солдаты. Когда был отдан приказ на штурм, много обледеневших человеческих фигур так и осталось стоять на месте, откуда двинулись в наступление наши роты. Едва подразделения сделали первый десяток шагов, как по нам традиционно ударила крепостная артиллерия, и вышедшие из крепости турки ринулись в бой. Мы заняли линейное построение, и тут нам в спину ударили горцы. Всё повторилось, как и в прошлый раз. Казалось, исход боя предрешён. Нам, голодным и замёрзшим, под свинцовым дождём, кроме смерти, уже и ждать было нечего, как вдруг наш командир Карягин приказал двум тыловым шеренгам встать спиной к основному строю и ударить в штыки. Удар был такой силы, что горцы от неожиданности растерялись и стали отходить. Окрылённые успехом, русские батальоны перешли в штыковую атаку по всему фронту и, едва не войдя на плечах противника в крепостные ворота, полезли на стены Анапы. Отсутствие штурмовых лестниц стало тем решающим препятствием, о которое разбилась эта неподготовленная честолюбивым и бестолковым Бибиковым победа Кавказского корпуса. Провал под Анапой едва не превратился в катастрофу, когда отступавшие под шквальным картечным огнём остатки русской армии подверглись повторному нападению оправившихся от штыкового удара горцев. Только умелые действия пехотных батальонов майора Верёвкина и артиллерийской батареи под командованием майора Афросимова, которые сумели отразить натиск горцев, позволили основным нашим силам укрыться в лагере.
Целых три дня, под непрекращающимся огнём врага, Бибиков думал о том, как же поступить дальше. На военном совете он единственный выразил желание продолжить штурм. Остальные офицеры были против. Начался многотрудный и тяжёлый отход. Нас, егерей, поставили в охранение потрёпанного корпуса, которому горцы не давали покоя ни днём, ни ночью. Наши мужественные солдаты сумели отбить все попытки разгрома остатков русских сил, когда самый страшный враг – голод – начал косить солдат как траву. Мы питались кореньями и лошадьми. За армией оставалась перепаханная мёрзлая земля, усеянная конскими костьми и телами наших солдат в серых шинелях. В этом страшном походе корпус потерял более половины численного состава. За этот поход все выжившие от солдата до офицера были награждены особой серебряной медалью «За верность», а Бибиков был отстранён от командования и предстал перед военным судом.
Очередная смена начальства привела ко многим изменениям. Новый генерал-аншеф Иван Васильевич Гудович приступил ещё с зимы к подготовке вверенных ему войск и через два месяца разработал новый план генерального штурма Анапы. Пополнение готовилось в двух лагерях: к кубанскому пограничному посту Темижбек стягивали части Кавказского корпуса; к Ейскому укреплению на азовском побережье шли войска Кубанского корпуса под командованием генерал-майора Загряжского. Прибыли новые пушки, но Гудович требовал ещё. По получении очередной артиллерийской батареи его требования возобновлялись. Из нашего Кавказского егерского корпуса выделили три батальона отлично подготовленных и закалённых в боях стрелков. К концу весны приготовления закончились. 22 мая части Кавказского корпуса подошли к Талызинской переправе, через два дня к нам присоединились войска Кубанского корпуса. Сразу начали возводить понтонную переправу и полевое предмостное укрепление на случай нападения врага. По пути к Талызинской переправе Гудович оставлял небольшие гарнизоны в укреплённых постах и редутах, чтобы обезопасить тылы и дороги. Только по дороге к Ейскому укреплению построили шесть земляных редутов. В одном переходе от Анапы к основным нашим силам присоединился отряд из Таврического корпуса генерал-майора Шица. Его солдаты привезли с собой 90 штурмовых лестниц.
Обновлённый русский корпус в 12 тысяч человек, огромный обоз, рассчитанный на три месяца непрерывных боёв, и большое количество пушек подошли под стены Анапы 9 июня 1791 года. Первоначальный план многодневной осады был отвергнут командующим, когда тот узнал о приближении большого турецкого флота, идущего на помощь гарнизону крепости. Турки значительно укрепили крепость к приходу наших войск. Обновили и углубили ров, мощный крепостной вал, упиравшийся концами в море, усилили палисадом. По нашим сведениям, Анапу защищало десять тысяч турок при 95 пушках и мортирах, кроме того, пятнадцать тысяч черкесов и татар. Наши силы были значительно меньше, даже после объединения с генерал-майорами Загряжским и Шицем – 18 батальонов пехоты, 1900 егерей, 54 эскадрона драгун, 2 полка казаков и 50 орудий полевой артиллерии.
Гудович отрезал крепость от гор, чтобы ей не пришли на помощь горцы и не ударили по нашей армии с тыла. Левый фланг русской армии он расположил так, чтобы перерезать дорогу к крепости Суджук-Кале и в случае выхода гарнизона из неё быть готовым отразить нападение и не дать прорваться к Анапе. Основные силы встали на левом берегу реки Бугру, отряд Шица – на правом берегу. В ночь на 13 июня поставили первую осадную батарею. Егерская рота Карягина входила в состав охранения этой батареи. Всего нас было двести егерей под общим командованием Загряжского. Утром турки открыли сильную пальбу и выслали полторы тысячи человек войска, чтобы разрушить батарею. Наши егерские команды встретили противника дружным залпом, а затем ударили в штыки. Турецкий отряд был опрокинут и в панике бежал. Отважные егеря преследовали врага до ворот крепости. Через три дня были выстроены все пять осадных батарей, и мы изготовились к генеральному штурму. В этот день началась бомбардировка крепости, и уже к вечеру дворец паши и провиантские магазины пылали. К утру огонь перебросился на жилые кварталы. Наши артиллеристы оказались большими молодцами – за ночь они разгромили практически все батареи города.
Гарнизон турецкой крепости пал духом. Во избежание кровопролития Гудович предложил почётную капитуляцию с выходом из Анапы всех турецких войск. Мустафа-паша был готов капитулировать, но против этого выступил шейх Мансур, который заявил, что скорее пересохнет Чёрное море, чем русская нога ступит на стену Анапы.
Иван Гудович был рисковым генералом: штурмовать крепость при вдвое меньшем войске, да ещё с черкесами, засевшими в лесах с тылу, мог отважиться только уверенный в русском солдате человек. И мы не подвели генерала…
Никто и не заметил, как к костру подошёл Павел Карягин, командир Гаврилы Сидорова, и беззвучно встал за спиной солдат. Карягину показалось, что наступил момент более подробно пояснить тактику штурма, чтобы молодые егеря на примере Анапы поняли, что и малыми силами при правильной организации можно одолеть противника:
– Сёмыч, – обратился Карягин к старому солдату, – разреши, я добавлю подробностей в твой живописный рассказ.
Он взял прутик и прямо на земле нарисовал план штурма Анапы, комментируя расположение каждого прямоугольника, означавшего русские штурмовые колонны:
– Главный удар Гудович решил нанести по юго-восточной части крепостной стены. Всего было сформировано пять ударных колонн. Четыре основные колонны по 500 человек в каждой должны были нанести удар в южной части крепости, общее командование ими осуществляли генерал-майоры Булгаков и Депрерадович. Позади этих колонн Гудович разместил резервы, которые должны были усилить колонны в случае провала первого штурма или использоваться для развития успеха. Был и общий резерв под командованием бригадира Поликарпова. Его предполагалось посылать в самые критические места боя в любом из направлений. Пятая штурмовая колонна из тысячи трёхсот человек под командованием полковника Апраксина должна была совершить отвлекающий манёвр с задачей прорваться в город вдоль побережья моря. Осторожный Гудович выделил специальный и довольно многочисленный отряд из четырёх тысяч стрелков и драгун под командованием Загряжского для защиты штурмующих с тыла от набегов горцев. Походный вагенбург[8] охраняли три сотни стрелков при семи пушках. В результате в самом штурме приняли участие не более шести с половиной тысяч человек из двенадцати тысяч русского войска.
Ровно в полночь с 21 на 22 июня 1791 года рёв русских орудий разбудил спящие кварталы Анапы. Воспользовавшись переполохом в стане врага и гулом пушек, мы всё ближе подползали к городским стенам. Неожиданно стрельба прекратилась. Турки постепенно успокоились, оставив на стенах только караульных и орудийные расчёты. Турецкое командование, вероятно, не ждало, что наши войска в ближайшее время пойдут на штурм: за стенами не было выставлено даже дозоров. Только перед главными воротами организовали засаду из 200 человек. Но даже здесь турки вели себя беспечно. Когда они легли спать, я отдал приказ своим егерям по возможности бесшумно уничтожить засаду. Мы как ночные тени беззвучно подкрались к ним и в одно мгновение без единого выстрела всех перекололи.
Утром после очередного обстрела из пушек, без противодействия со стороны турок благодаря моим славным егерям, наши колонны преодолели крепостной вал и пошли на приступ. Пять русских колонн, как морские волны, накатили на крепостные стены. Наш 4 батальон Егерского корпуса, изготовившись к штурму, встал в третьей колонне. Я возглавил передовую егерскую роту.
Первой на вал, а затем и в крепостные стены, ворвалась колонна под командованием полковника Чемоданова. На стенах завязался кровавый бой, и вскоре были захвачены турецкие батареи. Сам полковник Чемоданов получил три ранения и сдал командование подполковнику Лебедеву, который привёл подкрепление.
Затем на вал пробилась вторая штурмовая колонна полковника Муханова, состоявшая из спешенных драгун. Драгуны захватили вражескую батарею и с приходом подкрепления захватили еще один участок вала, шаг за шагом отвоёвывая укрепление. Затем они спустились в город и завязали бой в самой Анапе.
Самая тяжёлая ситуация сложилась на участке нашей третьей штурмовой колонны. Ею командовал тогда полковник Келлер. Нам досталось самое сильное вражеское укрепление – бастион у средних городских ворот. Мы не сумели ворваться на вал с ходу и понесли большие потери. Келлер был тяжело ранен, его сменил нашего полка майор Верёвкин, который привёл подкрепление. Егеря дрались бесстрашно. Теряя товарищей, мы становились злее и пугали турка уже одним своим видом. Наконец-то и нашей колонне удалось взобраться на стены крепости…
Карягин замолчал и погрузился в воспоминания. Судя по всему, он вновь и вновь переживал это знаковое сражение. Минуту спустя он так же беззвучно исчез, как и появился. Сёмыч оглянулся, словно пытаясь что-то уточнить у командира, но, не найдя его глазами, продолжил прерванный рассказ:
– В этом бою нашего Павла Михайловича ранило. «К воротам!» – только и успел крикнуть командир, когда турецкая пуля прошила его насквозь. Мы открыли городские ворота всего через два часа после начала штурма, как раз в тот момент, когда конные драгуны прорвались к ним с другой стороны. Турки окружили спешившихся драгун на центральной площади города. Мы видели это, но, сами связанные боем, не могли помочь им. И вдруг, как ветер с поля, в лихой атаке прорубая дорогу к гибнущим драгунам, в город влетели казаки. За ними вошла пятая колонна наших войск. Очищая улицы от противника, она дошла до самого моря. Участь Анапы была решена. Утром в наши руки попали сам Мустафа-паша, шейх Мансур – главный разжигатель всех междоусобиц на Кавказе – и ещё тринадцать тысяч турецкого войска. Однако и мы заплатили высокую цену – более двух тысяч русских солдат сложили головы у стен турецкой крепости. Нашего раненого командира я после вытащил из-под мёртвых тел. Лекарь и не надеялся, что он окажется таким живучим. За заслуги при взятии крепости Анапа наш Павел Михайлович был пожалован в майоры.
А через два дня к стенам крепости подошёл турецкий флот. Гудович устроил засаду, и нашим егерям даже удалось захватить одно судно, которое первым подошло к берегу. Турки узнали о падении крепости по сотням трупов, плававшим в воде. Это были люди, которые утонули во время бегства или были брошены нами в море мёртвыми, поскольку такое огромное количество убитых мы просто не могли захоронить. Турки запаниковали. Экипажи и солдаты десанта отказывались идти в бой. Турецкий командующий хотел бомбардировать Анапу и, по возможности, высадить десант. Но командиры судов отказались ему подчиняться. Вскоре он был вынужден увести корабли в открытое море.
Крепость Анапу мы разобрали по камешку, как это делалось со всеми турецкими крепостями. После этого нас вновь отвели за Кубань. Хоть и пролили мы русскую кровушку, а крепость пришлось вернуть турку[9].
Однако долго мы на месте не стояли…