Максут
Я практически уверен в том, что она будет сидеть там, где велено, и не рыпаться. Но это не отменяет того, что я настоящая скотина.
– Дерьмо.
Я не смог бы ехать быстрее, даже если бы ехал по тротуару. Потому что город будто прорвало. Люди сыпятся на пешеходные переходы, как семечки. Аномально тёплый день помноженный на выходной.
Я никогда не вожу машину как псих. Потому что спешка – самый дерьмовый союзник в абсолютно любой ситуации.
Сжав пальцами руль, терпеливо жду, пока расчистится дорога, и двадцать шесть пешеходов уберутся к чертям собачьим с моего пути. Не дожидаясь, пока ещё одна партия ринется вперед, жму на клаксон и давлю на газ. Комбинация моих номерных знаков сообщит любому правоохранителю о том, что тратить мое время не стоит.
Вернувшись на подземную парковку, быстро выхожу из машины и ставлю её на сигнализацию.
Чтобы добраться до тридцатого этажа приходится сделать одну пересадку, и я точно знаю, что она не запомнила дорогу. Все время, пока мы поднимались, девчонка считала ворон и хлопала глазами…
– Вам какой? – спрашиваю нетерпеливо двух офисных брюнеток, посмотрев через плечо.
Ловлю смущенный взгляд на своей заднице, и ещё один на своём лице.
– Этаж? – резко поторапливаю их.
– Шестнадцатый… – краснеют обе.
Нажимаю, отворачиваясь. Кладу руки на бёдра, гипнотизируя табло.
Быстрее, твою мать…
Только никуда не денься, чёрт тебя дери.
За моей спиной гробовая тишина. Я не обижаю женщин и детей, но это как раз тот эффект, на который я рассчитывал. Сегодня женщина мне не пригодится. Все, чего я хочу сегодня – принять душ, поесть и уснуть.
Разминаю шею, глядя в потолок.
Перед глазами стоит взволнованное лицо моей потери. Если с ней что-нибудь случится – откручу себе башку. Отхожу в сторону на шестнадцатом, ловя прощальные смущенные взгляды. Гурьба из шести человек заполняет лифт, потому что в спешке я выбрал общий, а не служебный.
К тому времени, как добираюсь до тридцатого, теряю последнее терпение. Растолкав людей плечом, вываливаюсь в холл и быстро сворачиваю направо.
Помещение кафе переполнено. Заняты почти все столы, и я её не вижу…
Выругавшись, прохожу зал насквозь. Попадаю в стилизованную под маленькую Венецию зону отдыха и резко меняю направление, когда вижу одинокую фигурку на скамейке у бутафорской гондолы.
От облегчения вслух благодарю Бога.
В животе внезапный узел, потому что она выглядит чертовски трогательной в этой долбанной толстовке, в которой прячется и кутается, пристроившись на самом краю сидения. Голова опущена. Запрятанные в рукава ладони лежат на коленях. Подхожу осторожно, чтобы не напугать. Это лишнее, потому что на внешние раздражители она никак не реагирует, глядя в пространство. Изучаю профиль с тонкими девичьими чертами, проводя рукой по волосам и лицу. Осматриваю с головы до ног, убеждаясь в том, что всё на месте.
Обхожу скамейку и опускаюсь перед ней на корточки, заглядывая в лицо.
Встрепенувшись, Айза вскидывает глаза, и первое, что я в них вижу – облегчение.
Такое, с которым не сравнится моё собственное.
Получаю очередной пинок в живот.
Чёрт…
На тонкой нежной коже проступает румянец. Блестящие карие глаза кажутся очень яркими. Все это выглядит так, будто ее лицу возвращаются краски.
Она смотрит в мои глаза, распахнув свои и не моргая.
“Красивая”, – отмечаю, давая ей минуту.
Маленький пухлый рот поджимается.
Следующее, что я вижу на ее миловидном личике – обида. Такая, что я хмурюсь, понимая – в своей головке она сделала какие-то неправильные выводы относительно меня и всей этой тупой ситуации.
Что она там себе напридумывала?
Параллельно вдруг понимаю, что характер у этой мышки – дерьмо. И ещё какое.
Посмотрев сквозь меня и задрав подбородок, она тихо говорит:
– Пожалуйста, отвезите меня домой.
Мы снова перешли на «вы».
Что ж. Я заслужил.
Мне хочется протянуть руку и обхватить пальцами этот округлый подбородок, чтобы заставить смотреть на себя и объяснить, что я, черт возьми, никогда бы не заставил ее четыре часа проторчать здесь без причины.
Айза вскакивает на ноги, по прежнему глядя сквозь меня. Будто я, как человек, вдруг перестал для неё существовать, и она мечтает поскорее от меня избавиться и, по возможности, больше никогда не видеть. Будто разочарована во мне в самых дерьмовых смыслах. Вот как все это выглядит. И внезапно меня это не устраивает.
Выпрямляюсь, рывком перехватив её за локоть.
Разворачиваю к себе, спрашивая:
– Ты что-нибудь заказывала?
– Нет. – Вырывает руку, глядя на меня снизу вверх.
Её макушка еле достаёт до моего плеча.
– Почему? – Смотрю в карие глаза так, чтобы усмирить и напомнить, кто здесь старший.
Когда она родилась, я уже точно знал, кем хочу быть. Когда она родилась, мне было пятнадцать, и я был лучшим стрелком в Республике.
Ее красивый ротик по-прежнему сжат, нос задран.
– Мне не принесли меню, – с достоинством сообщает она.
Моя челюсть напрягается.
– За четыре часа? – рявкаю я.
Сглотнув и отведя глаза, кивает.
Осматриваюсь, глубоко вздохнув. При такой толкотне – не удивительно. А если учесть её робкие повадки, не удивительно вообще.
– Ты голодная? – Снова смотрю на девчонку.
Глядя в пол, говорит:
– Просто… отвезите меня домой…
– Я спросил, голодная ли ты?
Молчит, глядя в сторону.
Все же захватываю пальцами маленький подбородок, чувствуя тонкий каркас костей и нежность матовой кожи.
Заставляю смотреть на себя, по слогам проговаривая:
– Айза, я пришёл, как только смог.
Вру спокойно и уверенно. Я могу рассказать полиграфу целые баллады вранья вообще не напрягая мозги. И я совершенно точно не собираюсь сознаваться в том, что тупо про неё забыл.
Подбородок в моей ладони начинает дрожать. Тонкая шея дергается, когда она сглатывает.
Вот черт…
Да она испугалась до смерти.
Думала, я не приду? Просто брошу здесь?
Ее личико становится таким беззащитным, что у меня скручивает нутро.
– Извини, – говорю мягко, поглаживая щёку большим пальцем. – Мир?
Шмыгнув носом, кивает.
Вот и славно.