Открылась дверь пекарни, и вошёл покупатель. Подумаешь? На самом деле? Что случилось? Велико ли событие? Нет. Всего лишь, пришел соседский парень Хаим[1] и хочет купить баранки[2]. Вот и всё!
Правда, уплатил он деньги не за простые, а за сдобные баранки, а молоденькая продавщица, Ревекка[3], старалась выпечь-поджарить пару-тройку «особых» баранок для «желанного» покупателя, ведь не зря же она была пекарем высшего разряда. И ведь была тому причина. В своих мечтах она видела его в «трёх» лицах – жениха, мужа, и отца их будущих детей. И пока она выбирала да упаковывала баранки, они обменивались отдельными, условными, только им самим известными, шифрованными словами и договаривались о встрече. Получив свою «покупку» и почувствовав тепло её рук, Хаим, счастливый, пошёл домой.
Следует добавить, что разговаривали они между собой на языке идиш[4], а не на иврите[5], который использовался тогда только для «общения с Б-гом».
Как вы, наверное, уже догадались, то были мои «будущие» родители. И звали их: Хаим Моисеевич Фейгин[6] и Ревекка Лейбовна Головичер[7].
Оба они – уроженцы города Хотимска[8] Могилевской[9] губернии. Здесь они жили и росли, на одной улице, почти рядом, всего-то через пять домов. Сперва они просто дружили, потом, когда подросли, повзрослели, и полюбили друг друга. Да полюбили не на шутку, а всерьез.
Хаим-ка – так ласково звали моего будущего отца в семье Головичер. Он просиживал там почти всё свое свободное время. Вместе со своим ровесником, их старшим сыном Абрамом[10], он «разбирал» Талмуд[11], а в субботние и праздничные дни они «прихватывали» ещё и поздние вечера. Бывало, что и сам Лейб[12] Меерович Головичер, отец моей будущей матери, во время занятий подходил к смышлёному пареньку и объяснял ему сложные «куски» текста.
Пока мой будущий отец ходил покупать горячие сдобные баранки в пекарню моего будущего деда, всё было в порядке. Никто ни о чем не знал и не догадывался. Мои будущие родители держали ВСЁ в секрете.
Не шла на ум рекруту[13] работа у столярного верстака[14] в доме отца. Впереди у парня призыв[15] в царскую армию. Будущая невеста согласна ждать его пока он отслужит эти долгие четыре[16] года.
Через много лет, бывало, отец рассказывал нам, детям, о годах своей юности, когда он работал столяром в мастерской, что была в их доме, наравне со своим отцом Моисеем[17], старшим братом Лазарем[18], да младшими братьями: Яковом[19], Самуилом[20], Давидом[21], Исааком[22].
Самому младшему брату, Илье[23], было тогда всего двенадцать лет, своего верстака он ещё не имел, был у всех своих взрослых братьев «на подхвате[24]». От всех верстаков, а их было шесть, он убирал стружки[25], обрезки, остатки досок и бруса. Доски и бруски, что были «лишние на сегодня», он собирал и уносил в сарай, чтобы сохранить их «впрок». Обрезки, годные в дело «на сегодня», он укладывал отдельно, в стопку, для дальнейшего их использования. Обрезки же, «совсем» не годные в «дело», складывал, вместе со стружками, возле печи, на топку. Бывало и такое с пареньком, натаскается стружки, устанет, и, во время «взрослого» перекура, в стружках же и уснет.
Мой дедушка, Моисей Фейгин, когда сыновья подросли и стали работать самостоятельно, перестал работать сам и стал заниматься только приёмом заказов и обеспечением материалов. Сейчас очень трудно представить себе, что это был за «адский» труд – иметь дело с заказчиками того времени. Всем заказчикам надо было выполнить заказ, причем, без чертежей, заказчик просто покажет пальцем на изделие, стоящее в мастерской и… делай по нему. Делали и сдавали.
Для полноты сведений об этих двух «семьях» – Фейгиных и Головичер, о которых я веду разговор, необходимо дополнить поименно состав отцовой семьи. Итак, у перечисленных СЕМИ братьев была одна, единственная, самая младшая сестричка, и звали её Анна[26]. Вторая, главенствующая в семье женщина, была моя бабушка по имени Этель[27]. Мои дедушка и бабушка были обычного роста, но бабушка, в отличие от дедушки, была очень широка в плечах, и весь облик её отражал твердокаменную силу её характера и чувство собственного достоинства.
Тяжел был труд моей бабушки. Чего только стоило накормить свою семью, состоявшую из десяти душ, причем, физически работающих?
Все они начинали свой рабочий день в пять часов утра, и трудились до позднего вечера. Отец и сыновья изготавливали мебель, а это значить, что надо пилить станковой ленточной[28] пилой, строгать рубанком[29] и фуганком[30], долбить долотом[31], постукивая киянкой[32]. Или, скажем, сборка мебели из готовых деталей на столярном[33] клее. Ведь это же самая ответственная работа. Как говорится, «не спеша да поскорей[34]», пока клей не застыл, да ещё при том весьма неприятном запахе клея, который весь день «висит» в воздухе мастерской. Такова была работа столяра в старину.
Вот тут-то бабушка и подумай, как успеть начистить гору картошки, капусты, помыть, поскоблить чугуны[35], сковородки, сварить, подать к столу, убрать и помыть посуду, и опять, и снова, «всё колесом».
А бесчисленные работы по дому: постирать, залатать, заштопать, привести всё в «сверкающий» порядок. Однако всегда чувствовалось где-то рядом, в сознании, успокаивающее – НАДО, НАДО, ТВОЯ СЕМЬЯ, ТВОИ ДЕТИ. И бабушка, умудренная опытом жизни, безропотно успевала сделать ВСЁ.
Так, втихомолку, прошло пару лет. Старший брат Лазарь успел уже жениться. Он взял в жены под стать себе, красивую, умную, дородную девушку, Сару[36] Железникову, из почётной семьи. Молодая чета[37] осталась жить в семье Фейгиных.
Вот уже два года, как Сара является основной, безропотной помощницей своей свекрови по всему дому. Она готовит на кухне пищу для всей «большой» семьи. Чего только стоит перемыть целую гору одних только тарелок? А ведь это надо сделать после каждого приема пищи всей семьёй? На любую просьбу она всегда отвечает с улыбкой на её красивом, умном лице.
Холостая жизнь у моих ныне покойных «предков» шла своим чередом, тихо и секретно. И вдруг…
Повестка отцу. Явиться в Воинское[38] Присутствие[39].
«Ох» и «Ах»!!!
Что делать? Выбора-то нет. Вот и поехал отец в уезд[40], в город Климовичи[41]. А там пришлось неделю ждать своей очереди. Вы спросите. – Почему? – Да потому что рекрутов вызывали на медкомиссию[42] по «алфавиту». Фамилия его – «Фейгин». Значит, буква «Ф». Ох, уж эта буква. Одна из последних. Знай, сиди целыми днями, да жди. А дома, в городе Хотимске, тоже ждут. ЕГО ждут. Особенно ЖДЁТ «секретная» невеста.
Неделя длилась у мамы словно год. Расстояние между городами Хотимск и Климовичи примерно пятьдесят[43] километров. Как быть? Что делать? Сколько же можно ждать? В неизвестности быть…
Мать едет в Климовичи попутной подводой, и как раз на полпути, случайно, встречает отца, который едет нарочной подводой домой, в Хотимск. Удачно, да? Как в сказке. Мать, конечно, в слезы, а отец, обняв маму, целует её в губы, крепко, крепко, приговаривая. – «Аллес ист гут[44]».
И снова отец целует, теперь уже мамины глаза, радостные и мокрые от слез. – «Аллес ист гут».
Мамин извозчик[45], оторопевший от увиденного, спросил у встречного, второго возницы. – В чем дело? – Тот ему что-то сказал, и они оба заулыбались.
Пока папа рассчитывался с маминым извозчиком, тот спросил его. – Правда ли то, что мой товарищ рассказал мне про Вас? Что это Ваша невеста?
– Да. – Ответил ему папа.
– Тогда, поздравляю Вас и Вашу подругу. Желаю вам обоим счастья.
– Спасибо за пожелание. Пусть и у вас всегда будет счастье. – Сказал папа, и подал руку своему доброжелателю.
Они крепко пожали руки друг другу, как будто они были старые, престарые друзья.
– А красивая она у Вас. – Сказал папе его новый друг, все ещё тряся отцову руку на прощание.
– Я выбрал наикрасивейшую девушку из самых, самых красивых. – Отшутился отец.
– Вы оба красивые, и у вас будут красивые дети. – Ямщик, наконец-то, отпустил руку отца.
– Так-то оно так. – Согласился с ним отец. – Как Б-г даст[46]. Поживем, увидим[47].
– На Б-га надейся, а сам не плошай[48]. – Ответил ему извозчик, садясь в телегу.
Мать, сидя на подводе, тоже зря время не тратила, расспрашивала папиного извозчика. – Не знаете ли Вы, что сказали моему жениху в «Воинском присутствии»?
– ПРИЗНАЛИ НЕ ГОДНЫМ. – Ответил он.
Этого было достаточно для неё, и она, скажу прямо, ожила, засияла, что очень гармонировало её собственной красоте.
Отец сел на подводу. Обняв мать, сказал в «эфир[49]». – Поехали.
Извозчик начал понукать лошадку, которая очень устала за первую половину пути. Попробовал «дать» кнута. Плохо влиял на неё кнут извозчика. Ясно было, что лошадь надо распрячь, пусть она отдохнет, попасется часок.
И, если, выехав из города Климовичи, отец поторапливал да подгонял извозчика, – Погоняй, погоняй, – то, теперь, не говоря ни слова, во весь свой голос радостно запел. – Ямщик[50], не гони лошадей.
Это романс[51] был тогда очень популярен.
Привал, а как он сегодня нужен моим родителям, чтобы самим, без посторонних людей, подумать и решить вопрос своей жизни. Они сели рядом на травке, и отец рассказал матери о решении «Призывной Комиссии»: – Хаим Моисеевич Фейгин, по его состоянию здоровья, в рядовые солдаты строевой службы – «НЕ ГОДЕН». Поэтому он зачисляется «ратником[52] ополчения[53] второго разряда».
Еврейский писатель Шолом-Алейхем[54] в одном из своих произведений, по аналогичному случаю, пишет, что когда «призывная комиссия» сообщила новобранцу, что он «в солдаты не годен», то тот ответил, что «в мужья-то он все равно годится».
Так они просидели вдвоем, примерно, больше часа, планируя их встречу с родителями. Всё время отец не отрывал своих глаз с лица матери. План у них был такой.
Сегодня по приезду домой они сами создадут дома «спокойную» обстановку, а завтра, в этой самой «спокойной» обстановке, расскажут своим родителям о решении «Призывной Комиссии», а также об их собственном решении, пожениться.
– Ведь сумели же мы с тобой, мой друг, держать в тайне ряд лет нашу обоюдную любовь, а на сей раз сумеем создать условия для разговора с ними. – Сказал отец. – Откроем им нашу «тайну» и будем просить «родительского благословления».
– Все правильно, так будет. – Убежденно вставила мама, вставая и разминая замлевшие от длительного сидения на земле ноги. – А вдруг нас родители спросят, когда мы будем справлять свадьбу? – И показала свою мягкую улыбку, которую папа так любил.
– Когда? – Переспросил отец, торжествуя. – Да хоть завтра, хоть сегодня, хоть сейчас. – Он встретился с её синими, как два сапфира[55], глазами. – Скажи, пожалуйста, ты с нашим планом согласна???
Мама подошла к отцу, положила ладони ему на плечи, заглянула в лицо снизу-вверх, словно сказала. – Ты спрашиваешь?
Они обнялись крепко-накрепко, и долго целовались. Это было лучшим ответом матери на отцовский вопрос.
Забегая вперед, скажу, что, в данном случае, оказалось, что гораздо легче было годами втайне любить, чем получить «родительское благословление». А жаль! Была нервотрёпка, потом всё улеглось. Конечно, не сразу, но время ведь «лучший исцелитель».
Привал закончен. Извозчик запряг лошадку, и они поехали. Через пару часов езды перед ними родимый Хотимск.
Сказав: – «А», скажи: – «Б». Есть такой неписаный закон. Исходя из этого закона, написав о семье моего отца, я должен также написать и о семье моей матери.
Девичья фамилия моей бабушки Сары, маминой мамы, была Блантер[56]. Семьи Головичер и Блантер пользовались большим почетом и уважением в Синагогах[57] и Общественных Третейских[58] Судах, а также у Казенного[59] Раввина[60] города Хотимска.
Эти две семьи были в числе семей «Великих Талмудистов».
«Великие Талмудисты» – так назывались лишь те, кто мог не только читать, но и «трактовать» то, изложено в Талмуде. Таких семей в то время в Хотимске имелось всего «пять». Главы этих семей были завсегдатаями в доме Бердичевского[61] раввина[62].
Через много лет моя бабушка Сара Головичер, рассказывала нам, внукам, что в их семье уже были сын Абрам, две дочери: Ципейра[63] и Люба[64], когда появилась на свет наша мама, которую назвали Ревекка. Затем родились сын Меер[65] и дочь Раиса[66].
Семья большая, восемь душ едоков, а рабочих – трое, потом – четыре, жить было тяжело. Когда подросло молодое поколение и начало работать, «жить стало легче, жизнь пошла веселее[67]». Теперь уже вся семья работала в пекарне, а дедушка Лейб занимался сбытом выпечки и поставкой муки, сахарного песка, масла подсолнечного, и прочих специй, а также дров для пекарни. Дедушка же вел расчеты с покупателями и поставщиками.
Моего отца, приехавшего домой, встречали всей семьей. Все ждали его рассказа, а самое главное, результатов комиссии.
– Я, – поведал всем собравшимся домочадцам отец, – признан «НЕ ГОДЕН» для строевой службы, и зачислен в «ратники ополчения второго разряда». – Затем он рассказал им, что его положили в больницу. Там его проверяли, давали есть «стандартную» пищу из солдатского котла, после чего у него были жуткие боли. На комиссии решался вопрос: – Что ему дать? «Белый[68] билет» или «Ратника ополчения»? Решили дать «второе». – Вот я и дома. – На этом Хаим закончил свой рассказ.
На следующий день после этого, у Хаима с родителями, наедине, состоялся разговор о женитьбе.
Начал его дедушка Моисей.
– А теперь сынок, можно и жениться. Подбирай себе невесту.
У Хаима, как говорят, «дух перехватило».
– Неужели кто-то уже передал «эстафету» родителям? Нет. Никого не было во время разговора его и Ривы на «привале». Возможно, извозчик? Так он же пас лошадь, причем вдалеке от нас. Может быть здесь, когда приехали? Тоже нет, извозчик сразу уехал. Другого нет никого.
– Зачем ему кого-то «подбирать»? – Вставила бабушка Этель. – У него уже есть девушка. Хорошая девушка. Это – Ревекка, дочь Лейба Головичера. Она – красивая, умная, работящая. Ты, Моисей, видел, какие баранки она выпекает? – Бабушка, словно из ружья «выстрелила» свою характеристику в адрес своей будущей снохи Ревекки. И впрямь она такая и есть.
– Ладно, мать. – Остановил её дедушка. – Коль она ему люба, то нам с тобой и подавно мила. А ты жених, почему все молчишь? – Обратился к сыну отец. – Вы же с Ревеккой наверняка уже все решили. Не упускай время!
Хаим молчал, пока говорили родители, и тут же спохватился, словно кто-то толкнул его в плечо, «чего молчишь»…
– А чего же мне кричать? – Сказал Хаим. – Чтобы спугнуть счастье? – И решил выполнить указания своего сердца – «не упускай время!» – и рассказать своим родителям все, о чем они вчера договорились. – Мы с Ревеккой, с Вашего разрешения, придем к Вам просить Вашего «благословления». – Мой отец почувствовал себя так, словно у него «гора с плеч свалилась[69]».
– Пожалуйста, детки, приходите. – Сказали хором его родители. – Мы будем очень счастливы и рады видеть вас двоих в нашем доме. – Бабушка даже поднесла платочек к своим глазам.
Наконец-то совершилось то, о чем он мечтал. Теперь ему предстоит, вместе с Ревеккой, по этому же вопросу быть у её родителей.
Мой отец теперь жаждал встречи с моей мамой, чтобы порадовать её своим успехом, и узнать у неё, что ею сделано. И вообще? Идти к ним сегодня так просто нельзя. Прошла ночь, и сейчас уже полдень, а от неё ни записки, и устно нет гонца. Послать, что ли, Илюшу за баранками? Тоже поздно, он обычно ходит в шесть, семь часов утра. Что же делать? Отец решил, будь, что будет, и пошёл сам, только не прямо по улице, а переулком, мимо домов.
А в этом же переулке, не доходя пару домов до Головичеров, живет пожилая, одинокая женщина, по имени Ента[70], прозвище её «почтальон». Что слышала, что видела, добавит, «округлит» и «выдаст в эфир[71]». Она сидит, как всегда, летом – на скамеечке у своего дома, зимой – в доме у окна.
Увидев моего отца, Ента позвала его к себе в дом. «На ловца и зверь бежит[72]». Не ожидая отцовских вопросов Ента-«почтальон», тут же, по своему обычаю, заявила.
– Я ничего не видела и не знаю, но мне сказали, что вчера Лейб говорил с Ревеккой, и она потом долго и горько плакала. Сегодня я с утра – на улице, но её ещё не видела, и у них ещё не была.
– Ента! – Сказал отец, обрывая её на полуслове, зная, что за многословием «почтальона» последует серия страшных клятв в её непричастности к сообщенному ею. – Иди, пожалуйста, к ним и передай ей эту записку. А это тебе на баранки. – И он дал ей пару монет.
– Я знаю, как передавать такие записки. – Не без гордости сказала «курьерша», взяла стакан, чайную ложечку, кусок комового сахара и направилась к выходу. Уходя, сказала отцу. – Ты, Хаим, жди меня здесь, я скоро приду. – И отец остался ждать её.
Тем временем я Вам поясню, хоть Вы и не спрашивали, почему Ента, идя к Головичерам, «взяла с собой стакан, чайную ложечку и кусок комового сахара», а мой отец дал ей «пару монет на баранки». В этом нет секрета.
Когда-то мои дедушки строили свои дома на «Новой Селитьбе» – так назвали отведенный участок земли на окраине Хотимска. Сотни семей строились в это же время, в том числе и Ента с мужем. Потом у них родилась дочь. Один-единственный ребёнок. Она выросла и превратилась в красивую девушку. А тут как раз местный парень прибыл из армии домой, в Хотимск, в отпуск. Он встретил их дочь, влюбился в неё, женился на ней и увез её отсюда – туда, где он служил. Потом умер муж Енты. С тех пор она «горюет» одна. Зять, дочь, внуки присылают ей некую сумму денег на пропитание. На жизнь хватает, да и ладно…
Дочери Лейба Головичера не оставляли одинокую старушку Бабу Енту. Они помогали ей кой чего сделать по дому. Хоть она им и не родня, а всё-таки соседка. А это много значит. Сосед должен помогать соседу.
Бабушка Сара предложила Енте не ставить самовар для неё одной. – Приходи к нам в пекарню, там весь день кипит самовар, мы все пьем, и ты пей.
С тех пор прошло много лет, а Баба Ента, когда ей вздумается, приходит пить чай со своим стаканом. Опустив в стакан кусок комового сахара, отпив со стакана несколько глотков, она его доливает кипятком из самовара, благо, что самовар рядом, и постоянно кипит, и пьёт она, доливая, до тех пор, пока чувствуется сладость в чае.
Ну вот, баранки съедены, чаепитие кончилось.
Баба Ента пошла домой…
А вот она уже дома.
– Ну, Хаим, всё в порядке. Ревекка сказала, что придет.
Отец поблагодарил Енту за оказанную ему услугу и ушел.
В тот же день мои будущие родители встретились на заветной скамейке в саду. Хаим рассказал, как он провел свою беседу с отцом и матерью. Ревекка слушала и улыбалась, она была рада результатам его разговора с родителями. На её лице, как на барометре, где можно видеть перемену погоды – ясно, пасмурно – была видна перемена настроения.
Её улыбка, которую Хаим так любил, сменилась унынием. Он это заметил, и тотчас же спросил: – Что с тобой, милая? Ты больна? Что-нибудь случилось? – Начал её обнимать, целовать. – Скажи же, что?
– Ни то, ни другое. – С «деланной» улыбкой ответила она. – Пройдет.
– Ривочка[73], ты что-то от меня скрываешь? – Спросил Хаим с тревогой, пристально поглядев ей в глаза, не выпуская её из объятий. – Ты расскажи, пожалуйста, ты вчера говорила с родителями?
– Да. Говорила. – Ответила Ревекка, словно отрезала это слово, из всего того, что она должна была рассказать. – Говорила, попусту, а толку-то что из этого разговора. Одна нервотрепка. – Слова моей матери: – «Да, говорила» и «Одна нервотрепка» сказанные ею, в ответ на просьбу моего отца, «являются итоговыми» по содержанию разговора дедушки Лейбы с дочерью Ревеккой.