Когда эта история началась, Сурин помнил отчётливо: летним вечером он стоял у окна и смотрел на дождь, который подчинил себе весь городок.
В дверь позвонили, он не шелохнулся: его настроение вполне можно было бы назвать умиротворённым, благодаря хорошему пищеварению, прохладе, которую принёс с собой ливень, и сознанию собственной значимости. Последнее он любил подчёркивать, потому и ждал, когда прислуга соизволит открыть дверь его дома, чтобы впустить для него новости. «Если хочешь быть свободным, будь финансово независимым», – не первый год твердил он себе подслушанные чужие советы и не терял времени даром.
В ответ на слова горничной Сурин услышал знакомые интонации своей секретарши. Когда он предстал перед ней, та уже прощалась. Она изрядно промокла под дождём и выглядела, как мокрая кошка, но смотрела по-прежнему независимо: ей, похоже, не приходило в голову стесняться своего вида.
– Что такое, Таэра? – спросил он в своей обычной манере бога перед тварью. – Мне кажется, не так давно мы с вами простились?
– Вам письмо, – невозмутимо ответила секретарша. – Вы просили приносить личную почту, приходящую в офис, в любое время. Сегодня она поздняя.
Пока она говорила, хозяин прикинул в уме, что ему известно о ней. Из бедной семьи, каких здесь полно, работает у него года три, говорят, танцует в одной из забегаловок какие-то довоенные смехотворные пляски. Сурин представил её кружащейся в танце: да, вполне!
– Пройдите, осмотритесь в моём доме, – ни с того ни с сего разрешил он и сам себе удивился.
Это был поистине широкий жест, таких слов он от себя не ожидал. А мокрая курица даже не округлила глаза, будто так и должно быть. Впрочем, она вежливо отказалась, а он, неизвестно отчего растерявшись, вскрыл принесённое письмо. Всего каких-то десять строк – и умиротворение как рукой сняло. Досада. Да ещё сознание собственной значимости – иначе он не Сурин!
– У меня будет к вам просьба, Таэра, – сухо, как и положено говорить с подчинённой, произнёс он, – скоро у нас появится человек. Работник. Введёте его в курс дела. Поможете. Заодно расскажете мне о нём.
– Я могу идти?
– Свободны, – холодно изрёк Сурин, словно вынес приговор.
В окно он видел, как девушка, легко перепрыгивая через лужи, скрылась сперва за дождём, потом за домом и совсем исчезла из его жизни. Сурин был слегка задет той лёгкостью, с какой она стряхнула и его значимость, и его поручение, и его самого.
Не прошло и недели, как Таэру вызвали в кабинет Сурина. С ним был высокий молодой мужчина в защитного цвета рубашке, слишком тёплой для здешних мест.
– Таэра, это ваш… э-э… служащий. Знакомьтесь.
– Сурин, – негромко представился «её служащий», и Таэра невольно посмотрела ему в лицо.
Тяжёлый. Это слово пришло в голову, и к чему оно, девушка не знала. Зато знала, к кому относится. На фоне лощёного Сурина, её патрона, бывшего в своей стихии, второй Сурин выглядел уродливым гигантом, совершенно в этом месте лишним. Она кивнула ему – мол, очень приятно. Как зовут, услышал.
– Она покажет твоё рабочее место и поможет… Спрашивай, – в спину им сказал хозяин обоих.
Несколько дней контора гудела от новости: у Сурина, оказывается, есть старший брат! Родной! Совсем непохожие, сводные, может? Или двоюродные? У этого, видно, дела плохи: работает на родственника почти что за так (курьеру и то больше выходит), живёт в халупе, за которую и денег не взять, и смотрит волком!
Таэра в эти дни совершенно забыла о танцах: прибывший Сурин был непригоден копаться в бумагах, а по причине его немногословия трудно было установить, понимает он, что требуется делать, или нет.
Стараясь отделаться от груза безрезультатной работы, девушка свободное время проводила у моря, чтобы на следующее утро вновь увидеть невыразительное лицо «своего» протеже с неизменным выражением напряжённой задумчивости.
– Вы понимаете, о чём я говорю? – как-то отважилась спросить у него Таэра.
– Да. Но звенеть, как вы, я не могу.
– Что? – изумилась секретарша.
Сурин-старший протянул свою лапищу к её лицу и дотронулся до серёг в ушах девушки.
– Вы, когда идёте, звените, – пояснил он мрачно.
– Вам мешает? Снять?
– Брат расстроится. И остальные. Вам идёт.
Таэра была поражена словам Сурина. И польщена.
Сурин-младший редко вызывал её к себе, всего пару раз. В первый раз он с интересом выслушал секретаршу, затем спросил:
– Ну как он вам? Понравился?
Это было зло даже для Сурина.
– Необычный, – только и смогла дипломатично вставить Таэра.
– Говорят, он горел. Вернулся с войны.
Девушка лишь пожала плечами – слишком далеко от их жизни.
– Но я вас загрузил, вы не сердитесь? Просите смело прибавку, но мне хотелось бы не иметь с вами денежных отношений, Таэра. Я предпочёл бы думать о наших с вами планах.
Секретарша промолчала, оставив при первом удобном случае шефа ради протеже.
Во второй раз Сурин выслушал отчёт и неутешительное резюме её усилий, с напором сказал:
– Таэра, не надо добиваться толку. Пусть тупо делает какую-нибудь операцию, этого достаточно. Я на днях уеду на пару недель. Право подписи документов у Н., но смотрите, чтобы они были оформлены, как надо, он этим грешит.
– Посмотрю.
– Вижу, вы устали от этого медведя, – с улыбочкой промолвил шеф, – но потерпите. Надеюсь, когда я вернусь, вы мне дадите ответ.
– Разумеется.
После этого разговора Таэра по-иному смотрела на подопечного несколько дней. Но её спасли море и падеспань – пожалуй, никогда она столько не танцевала, как в это лето. Жизнерадостность скоро к ней вернулась (как раз уехал патрон), но заботу Таэра спрятала, как подобает любой женщине.
Настала жара: все изнывали в ожидании грозы, но не было ни ветерка, ни капли.
– У меня от высокой температуры сердце останавливается, – смеясь и переводя от зноя дух, как-то сказала Таэра Сурину-старшему между делом.
– У меня тоже, – ответил он.
Этой общей точки было достаточно для обоих, и с тех пор Таэру редко видели одну. Не то чтобы не нашлось добрых душ, которые бы не постарались намёками дать понять девушке, что она играет с огнём, но её лёгкий нрав и беззаботность обезоруживали и поневоле вселяли надежду, что всё как-то само уладится, уляжется, образуется.
Не так с Суриным: он был чужак, его побаивались и ненавидели за неприятный вид, за его непрозрачность, за то, что он брат большого человека, за интрижку с Таэрой, которая из всех почему-то предпочла его. А не последняя ведь девка!
Однажды в выходной она появилась в его хибаре с мокрой после купания в море головой.
– Я купила тебе рубашку, – с порога объявила она, – нравится?
– Нет.
– Почему? Я недорого заплатила. Примерь.
– Нет.
– Отчего же нет? Не нравится?
– Это брат велел?
Таэра не удержалась и прыснула.
– Сурин ничем не делится. Никогда. Это всем известно.
Таэра потопталась без дела. Не оборачиваясь, он услышал, как дверь аккуратно прикрыли. Сурин-старший остался один.
Он нашёл её в приморском баре, где она танцевала падеспань. Таэра и сейчас кружилась с кем-то в паре, очень мало волнуясь о чём бы то ни было… Они молча шли по шумной ночной улице, пока он с досадой не спросил:
– Зачем ты танцуешь… это?
– Это называется падеспань. Красиво. Но нужна пара.
– У тебя одной выходит лучше некуда, – он, видно, был не в духе, раз так много говорил.
Таэра покачала головой и промолчала.
– А вы… пришли выпить? – спросила она через несколько шагов. Медведь усмехнулся.
– Мне лучше не пить. Я и так их помню. Всех до единого.
Сурин увидел, как она загадочно улыбнулась.
– Значит, надежда есть, – звонко сказала девушка.
– Какая надежда? – снисходительно спросил Сурин.
– Когда меня не станет, ты будешь помнить обо мне. Да? Да?
И она запрыгала перед ним, как девчонка, беспричинно радуясь всему. Чему? Заплёванной улице? Беспросветной ненужной работе без результата? Тому, что её ещё не сломал никто и не смешал с грязью?
– Слышишь, не скачи, как полоумная, – невольно улыбаясь, сказал он. – Тебе и так влетит за то, что ты со мной.
Не сразу, но Таэра перешла на шаг. Они заявились к нему, двигаясь на ощупь – света не было. Девушка села на подоконник, слушая знакомые приглушённые крики отдыхающих.
– Тебя ругают? Скажи, – из темноты попросил мужчина.
Двигаясь по хибаре, он остановился у окна и мог видеть, как Таэра передёрнула плечами.
– Я выбрала, – негромко сказала она, – а он сам виноват.
– Может, и я виноват? А, Чарна Полонея?
Девушка вздохнула и, подумав, сказала:
– Нет, милый, ты как раз вовремя.
Сказано это было упавшим голосом, и в следующее мгновение они уже были нераздельны.
Потом она вспомнила:
– А ты откуда знаешь моё имя?
– А это была тайна? Узнал из твоей анкеты. Таэра, значит, прозвище?
– Да. Так лучше.
– Что оно означает?
– Ничего, так, пустой звук.
Сурин обнял её. Девушка, как кошка, потёрлась о его плечо головой.
– Какой же ты пустой звук! Я с первого раза услышал, как ты звенишь – очень прихотливый, непустой звук. Так и есть – красавица Чарна Полонея.
– Бабка мне имя дала, думала, оно мне поможет из нищеты выбраться.
– Помогло?
– Сам видишь, что помогло.
Совсем немного Сурин оттаял, и того девчонке хватило. Под утро он сказал ей:
– Я не останусь здесь. Приехал братца позлить, чтоб поменьше строил из себя высокородного. Власть, тоже мне. У меня есть деньги. Хочешь со мной? Уедем на север, там люди как люди, никто в твою сторону криво не глянет.
– Хорошо бы, – она улыбнулась как-то невесело, будто он её сказками потчевал.
– Значит, договорились. Приедет дорогой родственник, и мы уедем.
Так решил Сурин. Таэра промолчала – не верила или думать не хотела.
А жара и духота не унимались. Ни дождя, ни капельки – ничего! Даже у воды спасения не было.
Всем было тяжело, все изнывали, лишь Сурин-старший неизменно был непроницаем.
Сурин-младший приехал раньше на три дня и первым делом позвонил Таэре домой, но трубку взяла какая-то карга и, услышав о девушке, прокаркала:
– Нет её здесь, и не было никогда!
И бросила трубку. Сурин не привык, чтобы его прихоти не исполнялись, а Таэра вполне оформилась как весьма перспективная прихоть, отчего десять дней в разлуке с ней принесли патрону совершенно новые ощущения. Никогда его так не тянуло домой, а после приезда множество чувств подчас перекрывало одно – изумление. Неужели его так скоро можно забыть? Его, такого успешного, self-made? Ещё молодого и совсем неглупого, даже богатого? Даже??? Его предпочесть – кому? Мужлану, медведю, босоте?
Сурину во что бы то ни стало нужна была Таэра: он нашёл, кого вызвать и кинуть на поиски, сам же остался в офисе, прикидывая, как спросит:
– Что надумали, Таэра?
Да, именно так. Поглядим, что она скажет и как посмотрит, ведь того, о чём ему сказали, не может быть!
В приёмной так затрезвонил телефон, что Сурин невольно вздрогнул. Таэра вообще-то должна была подойти, она ведь его секретарша. Впрочем, ладно. Всё здесь наперекосяк без него. Сурин-младший поднял трубку. К то-то вежливо и сухо спросил его, а затем сообщил, что тело его секретарши вынесло сильной волной на берег и его зовут на опознание.
– Я ей не родственник, – резонно заметил Сурин и повесил трубку. Затем запер дверь и забегал из угла в угол, схватившись за голову.
Другой Сурин не чувствовал беды. Он впервые за несколько месяцев вышел в город, с удовольствием вдыхая появившуюся наконец прохладу и спокойно глядя на приезжих. Он не видел Таэру весь вчерашний день. Наверно, опять танцует. Рядом с собой ему не удержать такую девушку. На нём была летняя цветная рубашка, и он был одним из всех. Может быть, и не надо никуда ехать? Этот городок не хуже других, а с братом можно и поговорить. Надо подумать.
Её опознали двоюродные братья. Пришли, глянули, кивнули и вздохнули тяжело. Расписались, где показали.
– Спасибо, – сказали им.
– И вам спасибо, – ответили они и ушли.
Потянуло холодком, начал накрапывать дождь, потом полил.
– А грозы так и нет, – укрывая тело, сказала санитарка.
– Стороной прошла, – проговорила другая.
Разом всё замерло и спряталось, а листва и трава словно развернулись, впитывая каплями тонкие далёкие звуки той плавной музыки, что всегда манит нас и которую мы не всегда слышим. Слышите её, слышите? А?