Молекулярные наручники, штука, как об этом говорят, очень гуманная. Руки они не давят, а снять их без специальной химии невозможно, значит, задержанный не причинит вреда ни себе, ни другим, и не сбежит, чем избавит общество от угрозы. Но когда сидишь в них очень уж долго, раздражают они не меньше, чем ржавые кандалы. Я же парился на скамье подсудимых в молекулярках уже третий час, и была бы видна хоть какая-то перспектива! Но нет: прокурор зачитывал документы, потом адвокат зачитывал документы, и так по кругу с редкими перерывами. Хорошо охранник попался знакомый, Вася Мидянин из соседней общаги, где базировался городской комендантский полк. Бывало, пивали вместе, портили печень кровью господней. Так теперь по старой памяти в перерывах он не только выводил меня в туалет, но и давал глотнуть «Синьки» из фляжки. Но даже эти радостные моменты, по большому счету, не скрашивали часы долгой бессмысленной болтовни. И надо же было устроить такое из-за какой-то девки! Ну выеденного яйца тот случай не стоил, и выбрался я из ситуации с честью. Если бы не та стерва, точнее, если бы бес меня не попутал…
С бесами оно проще, как говаривал наш полковой батюшка, спирит-мастер второго ранга Давид Володихин: есть на кого переложить груз ответственности за искушение. А иначе душе тяжело. Загнанная же душа, ляпнул он раз спьяну на Святогеоргиевских маневрах, до рая не доскачет. Рухнет в ад, как запаленная лошадь в траву. А так покаялся и хорошо – в казну доход, с души камень. И поскакали дальше.
Если уж говорить о гормонах, так бесов и за уши притягивать нечего – самая бесовская химия и есть, провалилась бы она до тринадцатой преисподней. Ну, отчудил бы я такое с той девкой в здравом уме? Ну, психануть можно было, можно было даже по простецкому из плазмогана башку снести. Все было бы в рамках пристойного. Хотя лучшим делом было выволочь ее из подвала на свет божий да предать народному суду, как пособницу городских партизан. Девку бы разодрали на части, как бывало в других городах с отрекшимися православными, а мне бы уж точно медальку выписали, видит Бог. Но нет же… Погорячился. Теперь расхлебывать.
Стороны защиты и обвинения продолжали мыть мне кости. Я откровенно скучал, зная, что кончится все, как ни крути, парой-тройкой лет каторги на болотах и возможности возвращения в полк с понижением звания. Меньше не светит, но и больше давать за историю с медсестрой тоже не по-божески. Да и вообще, инкриминировать мне состояние опасности для общества, только на основании произошедшего, было, на мой взгляд, перегибом. Если уж судить по совести, то за свою жизнь, не говоря уж о времени службы в винд-десанте, я наделал немало вещей, куда более опасных для общества, чем история с той несчастной девчонкой. А если уж совсем в корень смотреть, то именно ей я точно сделал лучше. Понятно, этот момент вообще никого в трибунале не волновал, но для меня это было некоторым внутренним оправданием совершенного преступления. Ведь не секрет, что какой бы проступок ни совершил человек, он, сам того не желая в открытую, усиленно ищет себе оправдательную мотивацию или, на худой конец, рациональное объяснение. Так, по сути, было и со мной. Я понимал прекрасно, что совершил преступление против общества, но в то же время понимал и другое – что бы я ни сделал с медсестрой, кроме того, что сделал, это привело бы ее к мучительной смерти. А так… Трибунал трибуналом, ничего со мной на болотах не станет, но хотелось получить оправдательный приговор от совести и от Господа Бога. Хотя на последнее, учитывая все обстоятельства, я без осмысленного покаяния рассчитывать вряд ли мог. Хорошо, что на всех каторжных поселениях вопрос спасения души каждого из каторжников поставлен на широкую ногу. Перед собой же, повторюсь, я был в некоторой степени чист, что позволяло мне со спокойствием переносить все тяготы судебного разбирательства.
К тому же оно, похоже, близилось к завершению. Прокурор закончил перелопачивать обойму кристаллотеки в проекторе, суд все документы принял, с защитником тоже постепенно вопросы закрыли, осталось опросить меня и дать мне последнее слово. В общем, формальности. По ходу дела результат заседания был ясен, как собственная смерть при падении с борта винд-крейсера. Но все должно быть чинно, понятное дело. Мы ведь должны чем-то весомо отличаться от варваров с их шариатским судом!
– Подсудимый, встаньте! – поднял меня со скамьи судья.
– Да, ваша честь! – кивнул я, не без удовольствия отрывая зад от скамьи.
– Признаете ли вы себя виновным в совершении преступления, по которому представлено обвинение?
– Да, ваша честь.
– Может ли суд узнать, почему офицер винд-флота, хорошо характеризуемый по службе, добропорядочный православный, мог совершить преступление против веры, общества и собственной совести?
– Мне показалось, что так будет лучше, – честно заявил я.
– То есть вы считаете свой поступок просто ошибкой?
– Если говорить честно, а я под присягой на Библии обещал это, то я произошедшее не считаю ошибкой.
– Но ведь вы безусловно знакомы с законом…
– Совершенно верно, ваша честь. Поэтому я признаю себя виновным в совершении преступления, но ошибкой свой поступок считать не могу. В сложившихся обстоятельствах, мое решение показалось мне наиболее гуманным из всех. А гуманизм, любовь к ближнему и… даже к врагам, которых Богом велено полюбить, как самого себя, лично я считаю добродетелью, а не пороком, хотя, наверное, это странно слышать из уст боевого офицера, убившего много врагов. Но это так, поверьте, ваша честь.
– Допустим, – кивнул судья. – И более того, я приму ваши слова для рассмотрения, они могут стать фактором смягчения приговора. Однако вы должны понимать, что гуманизм в отношении одного человека, тем более ступившего на путь предательства по отношению к обществу и вере, не может стоять выше долга перед обществом. Хотя бы в силу того, что интересы одного человека не могут быть поставлены выше интересов многих.
– Это так, – согласился я. – Поэтому я готов принять любой приговор.
– У вас есть что еще сказать в свое оправдание? – пристально глянул на меня судья.
– Да, – решился я. – Возможно, если бы в трофейном плазмогане не кончились заряды, все было бы проще.
– О чем вы? – не понял он.
– То, что оружие на момент встречи с девушкой утратило боеспособность, зафиксировано внутренним контроллером плазмогана и указано в документах, – подтвердил адвокат.
– Не понимаю, каким образом это вас оправдывает? – насторожился судья. – Если бы речь шла о гражданском, я бы принял этот факт во внимание. Но столь подготовленный боец, как вы, мог голыми руками свернуть девушке шею или же, без всякого оружия, отконвоировать ее на ближайшую площадь, после чего предать праведному народному суду. Почему не было сделано ни того, ни другого?
– Я не смог…
– В чем причина этого?
– Если бы на ее месте оказался мужчина, совершивший предательство против веры и общества, я бы поступил так, как вы говорите. Но я сам мужчина. Признаю это слабостью, не оправдывающей моего преступления, но, если вы хотите понять, что мною двигало, то мотив был именно таким. Скажу проще. Убить молодую женщину голыми руками мне не позволили инстинкты. Обычные, обусловленные гормонами мужские чувства. Суду известно, что я пытался пристрелить преступницу, отдавшую себя в руки врага и готовую стать их орудием. Но у меня кончились заряды. Убить же ее голыми руками я не смог.
– Поэтому вы не нашли ничего лучшего, чем отпустить ее? – усмехнулся прокурор. – Не могли убить, надо было выволочь ее на площадь, предать толпе и не сидеть теперь на скамье подсудимых.
– Сейчас я стою рядом со скамьей, а не сижу на ней. И, повторяю, готов принять любой приговор. Но вы не сможете заставить меня усомниться в собственной правоте. После того, как мое оружие дало сбой, на женщину было жалко смотреть. Она уже пережила собственную смерть. Она слышала, как щелкнула спусковая пластина. Понимаете? Ей этого на всю жизнь хватит. Она уже понесла наказание. Кому стало бы легче, если бы ее растерзала толпа или если бы я свернул ей шею?
– Таков закон, – спокойно ответил судья. – Всякий гражданин города, действующий по указанию варваров, приравнивается к городским партизанам и подлежит уничтожению.
– Я знаю. Просто я не смог.
– Но вы могли хотя бы сообщить ее приметы для задержания. Суд принял бы это во внимание.
– Нет, спасибо, – твердо ответил я. – Мне больше нечего сказать в свое оправдание.
– Хорошо, – кивнул судья. – Тогда суд удаляется на совещание.
Дальше все пошло быстро. Мне впаяли пять лет каторжных работ на болотах, причем без права возвращения на флот, и повезли в каторжный распределитель. Тяжелый полицейский гравиомобиль стремительно двигался вдоль осевой, прикрытый спереди и сзади двумя машинами сопровождения, а я глядел в окно и тупо пялился на голографические щиты с рекламой, висящие вдоль улицы. Одна надпись бросилась в глаза. Это была социальная реклама, какие вывешивает Святая Церковь или Антинаркотический комитет. Но сейчас, совершенно обычная строка, которую я много раз видел на улицах, неприятно царапнула сердце. «Плодитесь и размножайтесь», – было написано на щите. И внизу подпись: «Г. Бог». Ну не насмешка ли, проехать под такой рекламой на каторгу за то, что оставил в живых молодую, готовую к репродукции женщину? Варвары плодятся, как крысы, давят нас не столько силой, сколько генами, а мы ратуем за убийство потенциальной матери, только бы доказать другим, что лучше смерть, чем помощь городским партизанам. А чем лучше? Девчонка и так перепугалась до истерики. И что я, в таком состоянии должен был ее душить или тащить на растерзание? Нет уж, дудки. Пусть живет, плодится и размножается, как завещал Господь Бог. Не думаю, что помощь партизанам входила в ее планы. Просто она не хотела умирать.
Закрыв этот вопрос для себя, я снова успокоился. Ну что такое пять лет на болотах? Хуже было, что приговор вынесен без права возвращения в ряды винд-флота. Это грустно. Я привык быть бойцом. По большому счету я ничего, кроме этого не умел. Ладно, за время каторги чему-нибудь научусь. Силой Бог не обидел, а там разберемся. С голоду не умру. Хотя дело, конечно, не в голоде. Скучно будет и тоскливо ощущать себя не на своем месте. Но об этом пока рано думать. Вот когда каторга кончится, тогда и появится смысл во всем разбираться.
Изолятор-распределитель располагался внутри городской стены, но вдали от основных жилых районов. Проскочив с воем сирен по улицам, гравиомобиль набрал высоту и взял курс на север. И тут произошло нечто странное – заглох двигатель. Нет, такое бывает с любой машиной, хотя полицейский броневик штука очень надежная, да к тому же находящаяся на приличном обслуживании. Но самое смешное в том, что ход потеряли и патрульные спидеры в авангарде и арьергарде. Это уже было бы трудно списать на случайность. У меня екнуло сердце – очень не хотелось из одной неприятной истории прямым курсом вляпаться в следующую. Не хватило бы ума у кого-то из сослуживцев организовать акцию по моему спасению от каторги. Не хотел я становиться беглецом! За каким чертом оно мне надо? Работа везде работа – что на винд-крейсере, что на болотах. Трудно даже сказать, где труднее, но в бою, как минимум, опаснее для жизни. Конечно, денежное довольствие на каторге не выплачивают, но и черт с ним, если предоставят баланду и теплый барак. Привыкнуть можно ко всему. Зэков я, понятное дело, боялся меньше всего. Меня даже, чтобы спящего задушить подушкой, нужна специальная подготовка и сплоченный отряд из семи человек, а уж если кто в открытую попробует всадить мне заточку в почку, так ему придется ее выковыривать из собственной задницы без гарантии успеха этой сложной хирургической операции. Баб вот только не будет. Это проблема. Но, в принципе, как говорится, на безрыбье и сам станешь раком – на пяток лет можно мужиками и перебиться. Живут же как-то монахи в монастырях. По доброй, кстати, воле.
Но, не успев додумать эту новую для себя мысль, я увидел, как головной бронированный спидер разлетелся тысячей раскаленных добела осколков. Мой зэк-транзит не слабо качнуло ударной волной, так что я, не имея возможности схватиться за что-нибудь скованными руками, полетел с сиденья на пол и на некоторое время потерял возможность следить за происходящим через узкое смотровое окно. На то, чтобы снова вскочить на ноги, у меня ушло не больше пары секунд, но усилия пропали даром – новый взрыв снова сбил меня на пол. Это разнесло в клочья второй спидер.
– Черт бы вас всех побрал! – выругался я, не имея возможности потереть ушибленный локоть.
И тут же люк, ведущий в тамбур охраны, распахнулся настежь, впустив в мою бронированную конуру вооруженного легким лазером полицейского. Лазер – это вам не малокалиберный плазмоган. Им резанет, как скальпелем… В два счета кишки на палубу выпадут, если не хуже. Кстати, я сразу смекнул, с чего это дылда в меня прицелился. Наверняка инструкция приписывала ему, в случае подобного нападения, уничтожить меня любым способом, чтобы не дать врагу завладеть «языком». Или, того хуже, чтобы я, со злости за приговор, не переметнулся в стан противника. Ну, не тупость ли? Чтобы я, православный до мозга костей, стал жить в саклях с мусульманами и трахать коз вместо женщин? Спасибо… Уж лучше на каторгу. Там, если и с мужиками придется это дело иметь, так хоть с белыми.
Снова прогнав эту, вернувшуюся по кругу, с позволения сказать, мысль, я прикинул, как можно выкрутиться из по-дурацки сложившейся ситуации. Надо же так влипнуть, чтобы оказаться дважды без вины виноватым за столь короткий, блин, промежуток времени. А что, собственно, выкручиваться? Тут, хочешь не хочешь, придется применять силовое воздействие… Так и пошли у меня нанизываться преступления против общества «одно за другим на нить моего идиотского положения». Может, и прав был судья, что на некоторое время меня следовало изолировать. Возможно, для моей же пользы. Да я, собственно, и против-то не был. Только судьба вот распорядилась иначе. Все же Господь наш, Вседержитель, не без чувства юмора, надо признать. Правда, у него оно какое-то злое. Хотя, учитывая божественный возраст, это тоже можно понять.
Вырубив полицейского ногой в ухо и перехватив не успевший шлепнуться на пол лазерган, я ощутил себя несколько увереннее. Однако, понятное дело, что не удалось одному полицейскому, попытаются доделать оставшиеся. И мне, как ни претило это совершать, пришлось выпотрошить их всех тонким инфракрасным лучом. Включая пилотов. Для гарантии. В принципе, если снова будут судить, у меня появится отмазка. Скажу, что бежать не собирался, а потому посчитал действия конвоя унизительными для офицера винд-флота. Наверняка накинут еще пару лет, но, в принципе, судья ведь тоже не даун, поймет, что трудно обвинить человека в том, что он не сидел и не ждал, когда ему выпустят внутренности наружу. Внутренности – они на то и внутренности, что должны находиться внутри. Но эту цепь размышлений я прервал ввиду явного отсутствия логики – внутренности полицейских были не просто снаружи, а развалились зловонными кучами по всему гравилету. И сделал это я. Поэтому надо было не умничать, а думать, что делать дальше.
Ясен красен, что я кому-то очень сильно понадобился. Причем, не шайке городских воришек, таскающих корюшку с рыбацких экранопланов, а более серьезной преступной организации. Потому что электромагнитная пушка, бьющая останавливающим любую технику лучом, штука не просто дорогая, а слегка запрещенная к применению. Ее через городскую стену протащить не проще, чем сохранить прическу в эпицентре термоядерного взрыва. А у моих незваных спасителей она точно была, иначе чем они дистанционно заглушили бы двигатели двух спидеров и тяжелого броневика? Причем «микроволновкой» их арсенал не исчерпывался – спидеры не просто заглохли, от них вообще ничего не осталось. Городские партизаны так вооружиться не могли ни при каких обстоятельствах, хотя бы в силу того, что ни один православный, будь он трижды негодяем и последним преступником, все равно не продал бы арабам ничего мощнее термической гранаты. Да и то… Боюсь, что гранаты у них были собственного, арабского производства, как и плазменные трещотки. Хотя бывали и исключения. Слыхал я про одного офицера, который в Перми продавал гранаты городским партизанам. Правда, он их немного модернизировал перед продажей – удалял из запалов замедлители, после чего детонаторы взрывались прямо в руках, сразу после срыва чеки. Десяток подобных случаев, и бизнес по нелегальной продаже вооружений варварам изжил себя. Арабы сами боялись покупать у белых что бы то ни было. Так что брали они не навороченностью арсеналов и не умением, а банально численным превосходством.
Но если это не варвары, то кто? Сектанты какие-нибудь? Но за каким, извините, хреном сектантам мог понадобиться офицер винд-флота? Или они понятия не имели, кто находится в броневике, а в их задачу входил обычный террористический акт для подрыва стабильности в обществе добропорядочных православных? Предположить можно было что угодно, но, вне зависимости от характера вмешавшихся в мою судьбу сил, ситуация вышла до крайности идиотская. Я готов был молиться, чтобы полицейский патруль прибыл как можно раньше и меня поскорее отвезли бы в барак на болоте. Потому что иначе, стань я беглецом, мне придется всю оставшуюся жизнь скитаться за пределами городских стен.
Опустив ствол лазергана, я ногой вытолкнул из пилотского кресла труп и занял его место за пультом. Нет, после удара «микроволновки» эта посудина уже точно не полетит, она держалась в воздухе только за счет многомерной геометрии антигравитационного привода Шерстюка который, как известно, не требует для работы никакой энергии ни в каком виде. Вся энергия вкладывалась на этапе производства силового ядра привода. Поэтому у потерявшего ход броневика сохранилась способность маневра в вертикальной плоскости, чем я и намеревался воспользоваться. В принципе, мне достаточно было приземлиться, а там уже посмотрим, что нападающие собираются делать с офицером-спецназовцем.
На ходовых мониторах было хорошо видно окружающее пространство, еще затянутое дымом от рванувших в воздухе спидеров. В этом пространстве, с юго-востока, двигались курсом галфинд четыре гравио-серфа с короткими швертами и серьезной, метров по десять квадратных, парусной оснасткой. Я глянул, с какой скоростью и в каком направлении сносило дым, чтобы прикинуть, каких маневров можно ожидать от противника. В принципе, чтобы взять меня в воздухе на абордаж, им придется сменить галс. Я же за это время, при определенной доле удачи, мог посадить машину и сделать ноги в сторону обжитой части города, где не составит труда сдаться полиции на первом же участке. Это было бы наилучшим из возможных вариантов развития событий, но Господь редко позволяет выкрутиться так легко. Я же говорю, у него очень необычное чувство юмора. Мало того, что он за каким-то чертом создал два разумных пола в среде человечества, так он еще, да святится имя его, придумал закон подлости, по которому события чаще всего развиваются по наихудшему варианту. И если от первой придумки было так весело, что иногда обхохочешься, то от второй было мало кому до смеха. Если же кто-то попробует мне возразить, что закон подлости – дело рук Сатаны, то я только усмехнусь. Ну как может Господь всемогущий позволить случиться чему-нибудь во Вселенной против его божественной воли? Смех на палке! Он и Сатану-то в блин не раскатал только потому, что тот иногда может с юморными делишками самостоятельно справиться, освобождая Господа нашего от лишних хлопот.
Вертикальное движение всех гравилетов обеспечивалось поворотом силового ядра привода Шерстюка на определенный угол. Геометрия конструкции, а следовательно, и вектор противодействия гравитации, изменялись, вследствие чего тяга по вертикальному вектору возрастала или ослабевала. Но я был далек от мысли, что мне доведется сделать это с пульта. Все приборы после удара электромагнитного луча приказали долго жить, и о них можно было смело забыть. Но в боевой машине, какой, безусловно, являлся броневик для перевозки заключенных, наверняка имелась альтернативная система, обеспечивающая приемлемую посадку. Не такую, понятно, как в анекдоте про эскадренного батюшку, свалившегося с борта винд-крейсера.
Я пробежал глазами по надписям на шильдиках рычагов и почти ничего не понял. Извините, не гравилетчик. В основном обозначения органов управления состояли из цифр, ровно ничего мне не говорящих. Хорошая защита от угона арабами, надо признать. У варваров почти поголовно наблюдалась идиосинкразия к любым формам образования, кроме медресе. К тому же средний уровень интеллекта у террористов хоть и выше собачьего, но не намного. Стал бы человек с интеллектом душить рожениц в роддоме или поубивал бы он всех гимназистов в школе Святого Иова на Пасху? Бред. На такие вещи способен либо олигофрен, у которого слюни со рта текут непрерывно, либо арабский партизан с хорошо промытой в медресе черепушкой. По интеллекту оба одинаковы, только у партизана, в отличие от олигофрена, есть плазмоган и граната. Это единственное, на мой взгляд, между ними отличие. У меня с мозгами было чуть получше, но и мне пришлось искать нужную рукоять путем научного тыка, то есть без всяких затей дергая их скованными руками одну за другой. Никакой опасности подобный подход не представлял, поскольку те органы управления, которые не работали без электричества, попросту не откликались, а когда я добрался до нужного рычага, его поворот не только потребовал усилия, но и сразу привел к результату – гравилет начал ощутимо подниматься. Судя по всему, от ручки под палубой к силовому ядру привода шла механическая штанга, меняющая угол наклона. Мудро и надежно.
Спохватившись, я сдвинул рукоять в противоположную сторону и ощутил щекотку под ложечкой – падение пошло быстрее, чем я ожидал. Но пока земля далековато, этой неточностью можно было пренебречь. Наоборот, она давала мне выигрыш по времени.
Парни на гравио-серфах не растерялись, увидев мои маневры, а тоже начали менять эшелон. Причем с большей, чем у меня, скоростью. Ветер был свежий, а на галфинде маневрирование требует минимума усилий. В общем, у них были все преимущества, а у меня только сила духа и злость на свалившиеся на голову негативные обстоятельства.
Когда до земли оставалось метров десять, я снизил скорость падения, чтобы при ударе о грунт позвоночник не высыпался в штаны, но приложило все равно как следует. Хорошо хоть кресло мягкое.
На земле я ощутил себя куда увереннее, чем в чужом, потерявшем ход летательном аппарате. Надо было только пару секунд, чтобы прийти в себя после не слишком мягкой посадки, а потом попытаться выбраться из этого бронированного гроба, уже насквозь провонявшего вывороченными человеческими внутренностями. Если кто-то думает, что потрошеный человек благоухает фиалками, то я вынужден таких разочаровать – дерьмо в кишках именно дерьмом и пахнет. А еще кровищи на полу почти по щиколотку, она же в больших количествах тоже имеет характерное амбре. В общем, несмотря на нежелание пускаться в бега, я поспешил покинуть броневик.
Сдвинув в сторону крышку бокового пилотского люка, я соскочил в невысокую осоку, примятую тяжелой машиной. Воздух был свежий, дул северо-восточный ходовой ветер порядка семи метров в секунду, а через частые облачные разрывы светило яркое солнце. Четыре гравио-доски противника снижались, и приближались они очень бодро – все шли ровно, красиво, расслабленно, одним галсом, сменив курс чуть выше галфинда. Тренированные ребята. При таком, чтобы ветре играючи справляться с десятиметровым парусным вооружением, подготовочка нужна та еще.
Я включил на трофейном лазергане голографический прицел для дальней стрельбы и хотел уже занять оборону, прикрывшись бронированным лобовым обтекателем, но призадумался. Получалось, что стрелять придется в людей, по какой-то причине отбивших меня у конвоя. Понятно, что немаловажна цель, с которой они это сделали, но, с другой стороны, было уже совершенно ясно, что полицейских нахлобучили не арабы. А раз так…
Нет, ну не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять – за убийство пятерых полицейских меня по головке не погладят. Да и пять лет каторги тоже не могут стать самым светлым пятном в моей жизни. И, самое обидное, срок мне впаяли без права возвращения в ряды флота. Фактически, если посмотреть на ситуацию здраво, у меня в жизни не осталось никаких перспектив. А так… Все равно я, как ни крути, превратился из-за той глазастой девчонки в изгоя. В обычного человека, каким быть отвык. Говорят ведь – семь бед, один ответ. Можно рискнуть и попытаться узнать, чего хотят от меня эти тренированные ребята на гравио-серфах.
Посчитав это решение окончательным, я выключил прицел и опустил ствол лазергана. Серферы приблизились настолько, что я разглядел штыри навесного вооружения на их досках под серебристыми парусами из вакуум-поля. На носу ведущего, на турели с массивным маховиком гироскопа, виднелся кургузый ствол «микроволновки». Несмотря на столь тяжелую нагрузку, снижающую баланс доски донельзя, серфер перед посадкой крутанул амплитудный фронт-луп, в перевороте убрал шверт, а потом очень точно закончил сальто, проскользив доской по траве. Едва незнакомец отпустил гик, в его руках тут же возник плазмоган среднего калибра и уставился мне в живот. Скосив глаза, я заметил, что остальные серферы, не опускаясь на грунт, выключили генераторы парусного поля и тоже держат меня на прицеле. Скромненько, но со вкусом, надо признать. Нет, конечно, я мог немного покувыркаться в траве и гарантированно срезать парочку ребят, затянутых в черные аэрокостюмы, но смысла в этом большого не было. Мне или придется убить их всех, после чего моя судьба станет судьбой ободранного, вечно голодного скитальца, не имеющего возможности вернуться к цивилизованным поселениям и не имеющего желания примкнуть к арабам, или же мне разумнее попытаться узнать, чего серферы хотят от меня.
Не сходя с доски и не сводя с меня прицела, их предводитель изрек:
– Насильно мы тебя никуда не потащим. Это раз.
Был он на пару-тройку лет старше меня, но тридцати пяти ему, похоже, не было.
– Уже на этом спасибо, – с кривой усмешкой ответил я. – А могли вы тогда поинтересоваться, мечтал ли я, чтобы меня кто-то освобождал? Ты представить не можешь, в какое идиотское положение я попал. Я не хочу остаток жизни бегать от властей!
– Тебе и не придется этого делать, – возразил серфер. – По сути, пока еще в твоей жизни ничего не изменилось. Ты можешь прямо сейчас принять наше предложение, а можешь его отвергнуть. Во втором случае поедешь обратно на каторгу. Это сделать никогда не поздно.
– А в первом, куда? – мне не удалось скрыть легкий интерес к альтернативному варианту.
– Это в двух словах не объяснишь. Но, если рассматривать основной слой проблемы…
– Ты можешь выражаться попроще? – попросил я. – А то у меня мозг пучит от твоих оборотов.
Мне показалось, он немного смутился.
– Хорошо, извини. Мы хотим предложить тебе работу по специальности, но не в структуре вооруженных сил.
– Тьфу на тебя. А где? На стороне арабов? К черту! Если я захочу полизать кому-то задницу, то предпочту, чтобы она была белой и не очень волосатой.
– Я похож на араба? Или кто-то из них? – Он искоса глянул на спутников.
– Хрен вас знает, – пробурчал я.
– Дело в том, что мы не входим ни в одну государственную структуру. Скажу больше, мы занимаемся вещами, очень далекими от политики.
– Чушь… – с сомнением ответил я. – Какие же могут быть структуры, кроме государственных? А если и были бы, почему о них ничего не известно?
– Я вижу, мне удалось вызвать у тебя долю интереса к нашему предложению, – с улыбкой кивнул серфер.
– С какой стати ты так решил?
– Интуиция. Повторяю, на арабов мы не работаем. В этом ты убедишься, если проявишь свой интерес и дальше.
– Ладно, – кивнул я.
– Как тебя зовут, я знаю, а меня все называют Щеглом. Хотя на самом деле нормальное имя у меня тоже есть. Альберт Дворжек.
– Приятно познакомиться, – пробурчал я.
Ни его имя, ни его прозвище ни о чем мне не говорили.
– Предлагаю продолжить беседу у нас в офисе, – произнес Щегол. – Иначе сюда скоро подтянется полицейское подкрепление, и у нас возникнут лишние, никому не нужные проблемы.
– Хорошо… – Я принял решение. – Валяйте. Послушаю, что вы собираетесь лить мне в уши. Похоже, вам просто нужен бывалый винд-трупер. Так?
– Если не вдаваться в тонкости предложения, то это можно принять за его основу.
– Понятно. Узнали про трибунал и решили, что я предпочту чаепитие в офисе дороге на болота. Ладно, психологи, вы полетите, а мне ножками топать за вами?
– Нет. Мы рассчитывали, что в подготовку десантника винд-флота должно входить управление малыми гравио-парусными судами, вроде виндсерфа.
– Вы не ошиблись. Только лишней доски я не вижу.
– Макс тебе уступит свою.
После его слов самый молодой из парней, не раскрывая паруса, мягко опустил доску в траву. Первое, что он сделал, – снял с матчасти две плазменные пушки и отшвырнул их подальше. Затем молча стянул с себя аэрокостюм, под которым оказались штаны со свитером, и протянул его мне.
– Одевайся, – кивнул Дворжек, освобождая и свою доску от дорогостоящего вооружения.
– Вы всегда так разбрасываетесь пушками? – спросил я, влезая в обтягивающий акриоловый комбинезон.
Хорошо, что он был из безразмерного термоприсадочного акриола, а то объемы тел у нас с мальчиком были очень уж разные.
– У нашей организации нет недостатка в финансовых средствах. Не спеши. Скоро сам все узнаешь, – ответил Щегол.
Последняя фраза прозвучала очень весомо. Честно говоря, я заинтересовался всерьез. Макс между тем, как ни в чем не бывало, одернул свитер и, ни с кем не прощаясь, побрел на запад, в сторону Залива. Побрел без дороги, приминая ногами стебли осоки и желтые цветы чистотела.
– Далеко ему топать? – Я решил проявить сочувствие.
– Дойдет, не волнуйся, – усмехнулся предводитель.
Я пожал плечами и покосился на освободившуюся после Макса доску.
– Надо спешить, – подал голос грузный светловолосый парень, на вид самый старший из всех, не считая Дворжека. – А то цепь событий снова начала входить в зону статистических вероятностей.
– Ненавижу спешку! – недовольно пробурчал Альберт.
Мне давно не приходилось стоять на серфе, но это, как велосипед – раз научился, потом худо-бедно все равно сможешь кататься, быстро восстанавливая навыки. Раньше, кстати, лет пятьдесят назад, винд-доски использовались для десантирования с крейсеров, но потом их посчитали слишком громоздкими. Сейчас для выброса отряда винд-труперов используются либо отстяжные штурм-тросы из кевланировой нити, по которым десантники скользят на микроблоках, как пауки, либо пара-кайты из генерируемого заплечным активатором вакуум-поля. Но мне серф нравился. В нем, кроме всего прочего, есть эстетика стремительности, свободы скольжения… А впрочем, это уже эмоции. Сунув ноги в петли, я нажал на гике клавишу генерации паруса, а пяткой придавил контроллер поворота антигравитационного привода. Доска взмыла вверх, шверт, дающий ей курсовую устойчивость в магнитном поле Земли, вышел автоматически. Подхваченная свежим ветром матчасть чуть накренилась, задрала нос и легко вышла на курс в режиме аэроглиссирования. Чуть увеличив высоту полета, я рассмеялся. Все же эйфория от гравиосерфинга легко смывала с ткани реальности любые проблемы. Даже побег с каторги, сопровожденный убийством охраны. Даже полную неизвестность впереди. В ней тоже был дополнительный кайф, в этой неизвестности. Взяв курс крутой бакштаг, я подождал сопровождающую команду, сменил галс и пошел за ними в кильватере. Ветер звенел в тончайшей пленке паруса яркой радостной нотой. Если прислушаться, можно было услышать, как в этой ноте звучит слово «Свобода».
Но только поднявшись метров на тридцать, я заметил странную вещь – в округе никого, кроме нас, не было. То есть вообще никого из возможных свидетелей произошедшего. Валялся сбитый гравиомобиль, в котором меня везли, топал в сторону древней, заросшей сиренью бетонки Макс… И все. Ни на земле, ни в небе больше не было ни одной живой души. Я посчитал это добрым знаком. Как минимум, некому будет передать наши приметы полиции. А может, при изрядной доле везения, мне дадут чуток пожить на свободе. Поймать-то все равно поймают, но перед каторгой каждый глоток свежего воздуха обретает особую ценность.