Северное море (в скобках именуемое «или Немецкое») нельзя назвать уютным.
Серо-голубые, в иную погоду совсем светлые волны его никогда не отличались особенной красотой. К тому же исстари этому морю особенно везло по части войн. Со времен боевых челнов норманнов, в эпоху «великих» парусных флотов и вплоть до появления на его белесых волнах паровых гигантов не бывало в пределах старушки Европы такой войны, чтобы Северное море не стало ареной сражений или блокад. Изобилующее в своей западной части банками, это море в мирное время было, пожалуй, самым «освещенным» из всех морей. Огни маяков, мигалов и всякого рода створов и буев загорались на вечерней заре, предостерегая мореходов от грозящей им опасности. Но во время войн все огни гасли. Воюющие стороны, а подчас даже и нейтралы, какими с довольно давних пор стали скандинавские страны, гасили свои маяки. Караваны транспортов осторожно плелись, боясь уже не только природных банок, а обширных минных полей, поставленных заградителями, своими и вражескими.
Боевые корабли рыскали из края в край, налетали на мины, взрывались и тонули, погребая в неприветливых голубых водах тысячи матросских жизней и миллиардные ценности, созданные потом, слезами и кровью миллионов простых людей. Чаще всего военные сводки об этом молчали. Разве изредка, когда доводилось отправиться в царство Нептуна какому-нибудь адмиралу, появлялось торжественное сообщение в черной рамке. По-видимому, адмирал, изукрашенный золотом во всех местах, где только можно его прицепить, считался более ценным товаром, нежели все остальное вместе взятое – и люди, и корабли, и миллиардные грузы.
Во время войны, получившей название Второй мировой, Северное море стало особенно неуютным. К прежним средствам уничтожения людей и кораблей присоединились новые, каких еще не знали. Самому быстроходному и маневренному кораблю избежать уничтожения стало труднее, нежели в былое время тихоходной и неповоротливой галере. Если прежде жертвы войны на море исчислялись тысячами, и, подсчитывая убытки от нее, купцы выводили четыре или пять нулей, то теперь десятки тысяч тел шли на питание морской фауны, и ущерб, наносимый одной подводной лодкой, исчислялся цифрой с бесконечным рядом нулей.
Так было и в дни, о которых идет этот рассказ.
Эскадренный миноносец «Хард» полным ходом шел на вест. Высокий бурун выбивался из-под скул корабля. Гул турбин висел над ним, как тугая звуковая завеса. Долго еще после того, как спадала пена, взбитая винтами «Харда», на воду оседал прозрачный шлейф сизого дыма.
Миноносец спешил в Англию с поручением своего флагмана – командующего третьей северной эскадрой. Командир эсминца, коммодор Фитцжералд, получил от адмирала для доставки в адмиралтейства большой, туго набитый портфель из плотной желтой кожи. Мало того что портфель был заперт на замок. Он был еще крест-накрест перевязан толстым шелковым шнуром, на котором красовались большие сургучные печати. Принимая поручение, Фитцжералд не спрашивал своего флагмана о содержимом портфеля, но адмирал, уединившись с коммодором в своем салоне на «Крюзадере», сказал:
– На этот раз вам придется изменить правилу лицом к лицу встречать вражеские корабли. Приказываю всемерно избегать встреч с противником. Уйдите с торного пути наших караванов. Пробирайтесь так, чтобы джерри вас не видели и не слышали. Это вам не по вкусу? Ничего не поделаешь!
На прощание адмирал протянул руку и сказал:
– Передайте офицерам и матросам «Харда»: Англия рассчитывает на них.
Теперь, сидя в командирской каюте «Харда», Фитцжералд вспоминал эту беседу всякий раз, когда его взгляд падал на железный сундук, привинченный к палубе под койкой.
«Хард» покинул обычный путь конвоев и несся, не жалея машин. Все вахтенные начальники твердо помнили слова командира: «При малейшем признаке джерри – уходить!».
Никто на корабле, кроме самого Фитцжералда, не знал причины такого необычного приказа, но все понимали, что он отдан неспроста. Каждый выходивший на ходовой мостик офицер прежде всего подносил к глазам бинокль и внимательно оглядывал горизонт. Так же поступил и лейтенант О'Нил, принимая вахту.
– Мак-Кэрни! – крикнул он вслед сошедшему уже было с мостика своему предшественнику. – Не кажется ли вам, что там, на крамболе, несколько странный силуэт корабля?
Мак-Кэрни вернулся на мостик и поглядел в направлении, указанном О'Нилом.
– Вы правы… Странный силуэт – рубка и труба. Словно у него вовсе нет корпуса… Блин с трубой… – И через минуту воскликнул: – Эге-ге, готов съесть мой галстук, если это не спасательный буксир! Посмотрите, какой характерный контур!
– Да, – согласился О'Нил. – Но какого черта здесь делать спасателю? Ведь мы не принимали сигналов бедствия.
Пока шел этот разговор, расстояние между судами уменьшилось до сотни кабельтовых.
– Мичман Браун! – окликнул О'Нил вахтенного мичмана.
– Да, сэр.
– Прикажите сигнализировать этому буксиру: «Показать свой флаг!»
– Слушаю, сэр. – И меньше чем через минуту Браун доложил: – Исполнено, сэр.
Действительно, под коротким реем «Харда» уже трепетали по ветру пестрые флаги сигнала.
– Они подняли флаг, сэр! – доложил мичман О'Нилу.
– Норвежец?
– Точно так, сэр.
– Проверьте-ка по Ллойд-регистру, Браун, что за спасательные суда имеются у норвежцев. Сдается мне, Мак-Кэрни, что они что-то слишком долго искали свой собственный флаг.
– Вижу название судна, сэр! – послышался с крыла мостика голос сигнальщика. – «Зеефальк», сэр.
– Что за чертовщина!.. По-моему, на языке джерри это означает «Морской сокол». А, Мак? – удивленно спросил О'Нил.
Но вместо лейтенанта ответил мичман Браун, уже успевший справиться по регистру.
– Спасательное судно «Зеефальк», сэр. Шестьсот регистровых тонн. Приписка: Бремен, Владелец – Северогерманский Ллойд, сэр.
– Так и есть.
О'Нил выдернул пробку из переговорной трубы, ведущей в командирскую каюту.
– Говорит мостик, сэр. Вахтенный начальник О'Нил.
– Да, мистер О'Нил? – послышался сонный голос Фитцжералда.
– Мы нагоняем спасательное судно Северогерманского Ллойда «Зеефальк», сэр. На мое требование показать флаг подняты цвета Норвегии.
После молчания, длившегося не более секунды, снизу последовало приказание:
– Ход до полного. Предупредительный выстрел по курсу. Сигнальте приказ: «Остановиться!»
– Слушаю, сэр.
Через две минуты Фитцжералд был на ходовом мостике. Он успел еще увидеть, как оседает под носом буксира пенный фонтан, вскинутый разрывом снаряда.
О'Нил доложил:
– Он поднял белый флаг, сэр.
– Я бы предпочел, чтобы он ответил нам огнем, – недовольно пробормотал Фитцжералд. – У меня нет времени возиться с ним.
– Мы можем посадить на него призовую команду, сэр. Гуннов возьмем к себе.
– Некогда мне! – проворчал командир. – А каждый из наших людей может понадобиться и здесь. Мы с вами еще не дома, О'Нил.
– Да, сэр.
– Единственное, на что у меня есть время, – расстрелять его на ходу, – решительно произнес Фитцжералд. – Но, черт побери, не могу же я расстреливать их после поднятия белого флага!..
– Может быть, это простая хитрость, сэр? – подал мысль Мак-Кэрни. – Разве невозможно, что джерри хотят создать нам задержку, пока подойдут их корабли?
Фитцжералд посмотрел на шотландца с нескрываемым удовольствием.
– Это мысль, Мак-Кэрни!.. Это мысль!.. Мистер О'Нил, запросите джерри, куда они следуют. Посмотрим, что ответят.
Через минуту вахтенный мичман прочел ответ буксира.
– Любой порт Англии, сэр.
Офицеры в изумлении переглянулись.
– Положительно вы правы, Мак-Кэрни: хотят задержать нас какой-то очевидной чепухой. Сейчас мы узнаем, действительно ли они просят пощады или это лишь хитрый ход. Мистер О'Нил, залп из носовых орудий по буксиру.
– Залп по буксиру, сэр?.. – нерешительно повторил О'Нил.
– Да, да! Вы стали плохо слышать?.. Если джерри не держат камня за пазухой, они вывесят для просушки все свои простыни.
Корпус эсминца вздрогнул от залпа носовых пушек. Бинокли офицеров поднялись к глазам. Все увидели, как разрывы у самого борта «Зеефалька» выкинули на его палубу фонтаны вспененной воды.
– Кажется, совесть этих разбойников чиста: они прыгают за борт… – сказал Фитцжералд. – Немного жестоко, конечно, но у меня не было другого способа проверить их показание. Не правда ли, господа?
– Не прикажете ли приготовить спасательные средства? – осведомился О'Нил.
Фитцжералд непритворно вздохнул:
– К сожалению, традиция велит мне протянуть им руку помощи. А видит Бог, я бы предпочел не терять времени на пленных.
– Что прикажете делать с буксиром, сэр? – спросил О'Нил.
Коммодор посмотрел на часы.
– Даю вам двадцать минут на то, чтобы принять пленных и расстрелять судно. Ни минутой больше.
– Да, сэр.
Фитцжералд сунул руки в карманы пальто и не спеша спустился с мостика, предоставив офицерам укладываться в указанный срок.
К исходу семнадцатой минуты все плававшие вокруг буксира и оставшиеся на его палубе люди были приняты «Хардом». Торпедные аппараты эсминца повернулись на правый борт. Убедившись в том, что на буксире не осталось людей, О'Нил отдал приказ торпедировать «Зеефальк». Взрывы двух торпед, выпущенных по буксиру, слились в мощный удар, от которого бросило к левому борту всех, находившихся на палубе «Харда». Столб вспененной воды поднялся над «Зеефальком».
– Готово, сэр! – доложил О'Нил по переговорной трубе командиру. – Буксир погрузился.
– Идти прежним курсом! – приказал Фитцжералд. – Позаботьтесь, чтобы пленным был обеспечен уход.
– Позвольте обратить ваше внимание, сэр, они действительно оказались норвежцами… Среди них имеется пастор.
– Пастор?
– Так точно, пастор, сэр. Просит разрешения вам представиться.
– Хорошо, – подумав, сказал Фитцжералд. – Остальных – в кубрик. Предварительно обыскать.
Через несколько минут Найденов сидел перед коммодором Фитцжералдом и рассказывал ему историю своих похождений.
– Мне доводилось кое-что слышать о сказках, какие изобретают попавшиеся разведчики, – насмешливо произнес Фитцжералд, – но я никогда не думал, что можно договориться до таких Геркулесовых столбов.
Найденов с достоинством поднялся:
– Вы имеете дело с советским офицером…
Фитцжералд движением руки остановил его.
– Ну, ну, успокойтесь, господин пастор или господин советский офицер, как вам будет удобней… Мне решительно все равно, кто вы такой. В этом разберутся на берегу. А мне вы доставили несколько минут искреннего веселья… – Офицер действительно от души рассмеялся. – На этот раз гестапо шьет белыми нитками.
Найденов с возмущением передал Житкову разговор с англичанином. Но, к его удивлению, Житков отнесся к этому спокойно.
– Нас с тобой приняли за немецких шпионов? – весело сказал он. – Что ж такого? Разве на месте командира ты не подумал бы того же?
– Пройдет, наверно, немало времени, пока нам удастся распутать этот клубок.
– Посмотри-ка лучше сюда: нам несут ужин. И я вижу в руках вестового бутылку. Готов предложить тост за британских моряков! Они достаточно любезны даже с немецкими шпионами.
Найденов, чокнувшись, машинально повторил:
– Ну что ж, давай: за бравых моряков!
Выйдя в коридор, вестовой, подававший им обед, с удивлением сказал часовому:
– Эти джерри, кажется, рехнулись, пока мы их выуживали из воды. Пьют за наше здоровье. Хо-хо!..
Выяснение истинной физиономии всех, кто плыл с Найденовым – от Нордаля до последнего рыбака, – не представило больших трудностей для английской контрразведки. Установление личности Житкова после вмешательства советского посольства тоже оказалось делом простым. С выяснением же личности Найденова день за днем возникали задержки. У него создавалось впечатление, что кто-то заинтересован в том, чтобы он подольше оставался нахлебником английской тюрьмы.
Наконец сэр Артур Кадоган, глава отдела контршпионажа секретной службы адмиралтейства, заявил ему:
– Поверьте, мистер Найденов, мне не доставило бы ничего, кроме удовольствия, самого искреннего, отпустить вас на все четыре стороны. Но для этого я должен был бы снять с себя ответственность по крайней мере за вашу собственную жизнь. Увы, оставаться пока здесь – в ваших собственных интересах. Не говоря уже об интересах дела, которому вы служите, которому служим мы оба. Ради того, чтобы выловить тех, для кого вы служите лакомой дичью, я и иду на небольшую комедию вашего ареста. Так помогите же мне. Только тогда, когда здесь появится одно лицо, которому я доверяю, я буду уверен, что все в порядке.
– Кто же этот человек? – нетерпеливо, перебил его Найденов.
– Тот, чье имя вы использовали, чтобы попасть на остров Туманов.
– Пастор Зуденшельд?!
– Именно так, но, к сожалению… – Кадоган беспомощно развел руками.
Найденов понял, что тот хотел сказать: мертвецы – плохие свидетели.
– Но не хотите же вы сказать, – воскликнул он, – что смерть пастора лишает меня надежды скоро выйти отсюда?
Найденов понимал, что, по всей вероятности, было бы достаточно снестись с советским посольством, чтобы положить конец его «заключению». Но было неловко затруднять посла в такое и без того горячее время. К тому же, может, Кадоган и не врет, что этот арест – одно из условий выигрыша в их общей игре против нацистов.
Однажды Житков явился с признаками плохо скрываемого волнения. Найденов решил, что Житков узнал что-либо новое о его судьбе.
– Да нет же, – отнекивался Житков. – Даю честное слово: к тебе это не имеет никакого отношения. Дело касается лично меня, и только меня…
– Да не тяни ты, – рассердился Найденов. – Говори прямо!
– Ну, изволь… Только, пожалуйста, без насмешек. На днях произойдет перемена в моей личной жизни…
– О чем ты говоришь? – встревоженно спросил Найденов.
– Вкратце вот о чем: мой будущий тесть…
– Позволь! – перебил Найденов. – Я не понимаю, о ком ты говоришь: какой же тесть может быть у самого убежденного из всех холостяков?
– Я говорю о старом Адмирале, Иваре Глане, – об отце Элли, моей будущей жены.
– Положительно, все идет кувырком!..
– Адмирал дал согласие на мой брак с Элли Глан.
– Адмирал? Но ведь матросы «Марты» толковали, будто Витема приказал Мейнешу выкинуть Глана в море…
– А между тем он жив, здоров и находится здесь. Каким-то чудом вторично удрал с «Марты», а как – не говорит.
– Чудеса в решете!..
– Так вот, с разрешения Кадогана «миссис» Житкова прибудет сюда с прощальным визитом перед отъездом… Я должен спешно вернуться домой.
В тот же день Кадоган сказал Найденову:
– Я пригласил вас, чтобы предупредить: завтра вас посетит мистер Житков с мисс Элли Глан. Прошу вас не удивляться тому, что его будут сопровождать два незнакомых вам человека. Пришлось подумать об его охране…
– Вот как? Разве и ему что-нибудь угрожает?
– Позднее охрана ему, может быть, и не понадобится, – неопределенно произнес Кадоган. – Кстати, кажется, благодаря одному неожиданному обстоятельству ваше дело подходит к благополучному концу…
На другой день, едва Найденов успел позавтракать, как надзиратель, обычно молчаливый малый, вошел в камеру, улыбаясь во весь рот:
– К вам посетитель с дамой, сэр…
Житков был в новом, с иголочки, смокинге. Белый цветок закрывал половину лацкана.
– Ты извини, что мы в таком виде, – сказал Житков. – Но прямо отсюда нужно ехать в норвежское посольство. Прием в нашу честь…
Элли была удивительно хороша в своем новом наряде. Элегантный туалет подчеркивал тонкость ее черт, грацию стройной фигурки, которую прежде скрывала грубая одежда рыбака. Глаза ее сияли таким счастьем, что всякие вопросы казались лишними.
– Вы не боитесь ехать в Россию? – спросил Найденов.
– Я ничего не боюсь, когда со мной Павел. Но одного его я никуда не пущу.
– Ну, кончено твое дело, Павел, – засмеялся Найденов.
Присутствие Элли несколько мешало друзьям поговорить напоследок обо всем, что их волновало.
– Ты еще зайдешь до отъезда? – спросил Найденов.
– Непременно. Завтра буду у тебя. – Житков посмотрел на часы. – Пора, дорогая, – сказал он.
Элли крепко сжала руку Найденова и сказала:
– Херре пастор, – позвольте назвать вас так, потому что в моем представлении вы навсегда останетесь мужественным предводителем наших людей на острове, – вы непременно должны приехать к нам в гости!
– Как только выберусь отсюда, – сказал Найденов.
– Очень грустно, что вы не будете завтра на нашей свадьбе в советском посольстве…
– Ничего! – весело сказал Найденов. – Отгуляем свое, как только встретимся снова. Ну, прощай, старик!
– Прощай, дружище, – твердо произнес Житков. – Уверен, все будет в наилучшем виде.
На следующий день, когда Найденову подали послеполуденные газеты и он раскрыл «Ивнинг Стар», в глаза бросилось имя Житкова, набранное крупным шрифтом. Все запрыгало в глазах. Найденов снова и снова перечитывал заголовок, стараясь убедить себя в том, что неправильно понял английские слова. Но, увы, их смысл был ясен: «Жених, украденный перед венчанием».
Дальше следовали строки, одна другой удивительней:
9.00 – Житков принимает поверенного и утверждает проект брачного договора, присланный старым Гланом.
9.55 – Житков возвращается в свой отель. Принимает ванну. Завтракает. Переодевается.
10.40 – Житков отправляется в «Ритц». После пятиминутного свидания с мисс Элли Глан направляется в советское посольство, где должна состояться церемония бракосочетания.
10.58 – В автомобиле Житков внезапно приказывает шоферу остановиться. Он указывает констеблю на человека, переходящего улицу (отмечено: стар, коренаст, необычайно широк в плечах, длинные руки, костюм сидит мешковато, по-старчески волочит ноги).
– Опасный фашист, – говорит Житков констеблю. – Необходимо его задержать.
После некоторого колебания констебль приказывает своему помощнику задержать старика и вернуться к авто.
10.59 – Младший полисмен бежит к старику.
11.00 – Сидящие в автомобиле видят: старик заметил направляющегося к нему полисмена. Посмотрел на автомобиль. Пытается скрыться в толпе. Житков выскакивает из авто и бросается наперерез старику. Констебль спешит следом за Житковым. По-видимому, он получает в этот момент от кого-то подножку, так как падает и, ударившись головой о край тротуара, теряет сознание.
11.12 – Констебль пришел в сознание. Он находится в комнате пансиона миссис Дьюди, куда его принесли прохожие по инициативе пастора, бывшего на улице случайным свидетелем происшествия.
12.05 – Сдача нашего номера в машину. Никаких сведений о Житкове, младшем полисмене и коренастом старике, за которым они бросились.
Случайность или преступление? Житков – жертва собственного темперамента или заранее обдуманного похищения? Не участвует ли здесь рука гестапо?
Найденов отбросил газету, схватил еще сырые листы «Островитянина». Этот профашистский листок хранил молчание о том, по поводу чего кричали чуть не все газеты столицы. Именно это утвердило Найденова в мысли, что вопрос, заданный газетой, – «не участвует ли здесь рука гестапо?» – не пустая догадка.
Найденов потребовал свидания с Кадоганом.
Старик встретил его стоя, опершись на свой стол. Найденов думал увидеть его мрачным, недовольным. Но Кадоган, напротив, казался совершенно спокойным.
– Теперь вы видите, чего стоят все ваши констебли! – гневно произнес Найденов, едва переступив порог. – Под самым носом у них, в центре Лондона, крадут человека…
– Да, да, это очень неприятно, – сказал Кадоган. Но Найденов не уловил в его тоне огорчения. – Вы выбрали очень удачное время для визита, – продолжал Кадоган. – У меня есть для вас сюрприз.
Он подошел к обитой сукном маленькой двери позади своего стола и распахнул ее. На пороге показался… пастор Зуденшельд. Взгляд его темных глаз с нескрываемой радостью остановился на лице Найденова. Зуденшельд подошел к нему с протянутой рукой.
– То, что вы сделали за меня на острове, – сказал он своим ровным грудным голосом, – заслуживает удивления. – Он почтительно поклонился. – До самой могилы можете считать меня своим неоплатным должником и самым верным слугой.
Найденов крепко пожал ему руку.
– Откровенно говоря, – сказал он, – я был совершенно уверен, что эти бандиты замучили вас… Очень, очень рад видеть вас живым и, кажется, здоровым.
– Господь не покидает своих верных сынов, – тихо произнес Зуденшельд и застенчиво улыбнулся. – Иногда он совершает для них даже чудеса…
– Думаю, что на этот счет мистер Найденов держится особого мнения, – улыбаясь, сказал Кадоган. – Но могу вас поздравить, мой дорогой мистер Найденов: вы – свободны. Появление мистера Зуденшельда – гарантия вашей безопасности.
– Это известие запоздало ровно на сутки, – грустно произнес Найденов. – Будь я в городе вчера, с моим другом не случилось бы такого несчастья…
– Да, да, это ужасно, – вздохнул Зуденшельд и вопросительно посмотрел на Кадогана, будто ждал, что тот рассеет их сомнения заявлением, что Житков найден.
Кадоган пробормотал что-то невнятное и поспешил подвинуть гостям папиросы:
– Курите, пожалуйста…
– Итак, ваша полиция, как у нас говорят, опростоволосилась, – повторил Найденов.
– Я всегда интересовался вашим языком, – любезно заметил Кадоган. – В нем есть совершенно замечательные словообразования. Например, то, что вы сказали сейчас, по-английски нужно было бы передать так: to get dichevelled! – стать с неприбранной головой.
– Первое, что я сделаю, пользуясь свободой, – посещу мисс Глан, – сказал Найденов, не реагируя на лингвистические изыскания Кадогана.
Кадоган покачал головой.
– Едва ли это вам удастся… Мне только что передали просьбу норвежского посольства принять меры к розыску мисс Элли Глан.
– И она?..
Кадоган не услышал вопроса.
– Однако, господа, как мне ни приятно… – сказал он и протянул Найденову руку. – Боюсь быть назойливым, но, если вы не хотите тратить время на поиски пристанища, рекомендую недорогой, но вполне корректный пансион миссис Дьюди, совсем недалеко отсюда. Впрочем, может быть, вы предпочитаете большой отель? В таком случае…
– Не беспокойтесь, – холодно ответил Найденов. – Если вас устраивает заведение миссис Дьюди…
Тут он запнулся. Ему показалось знакомым только что произнесенное имя.
«Миссис Дьюди… Миссис Дьюди…» Он потер лоб и вдруг проговорил, обращаясь к Кадогану:
– Мне нужен сегодняшний номер «Ивнинг Стар».
Кадоган протянул ему газету. Пробежав первую полосу, Найденов нашел: «Полисмен находится в комнате пансиона миссис Дьюди, куда его принесли прохожие по инициативе пастора…»
Подняв глаза на Зуденшельда, Найденов понял, что тот внимательно наблюдал за ним.
Найденов вопросительно глядел на пастора, ожидая ответа на свой безмолвный вопрос, но Зуденшельд молча поклонился и вышел.
Кадоган поднялся из-за стола, давая понять, что свидание окончено.
– Если вам нужен провожатый до пансиона…
– Благодарю вас, – резко ответил Найденов. – Я найду дорогу сам.
Промозглая сырость осеннего Лондона сразу охватила Найденова. Он поднял воротник пальто и плотней надвинул шляпу: дождь лил как из ведра. Вместо ярко освещенной улицы, которую ожидал увидеть Найденов (он совершенно забыл о затемнении), ему пришлось спускаться прямо в темный провал, откуда неслось шипение шин невидимых автомобилей.
Утром, когда Найденов сошел к завтраку в пансионе миссис Дьюди, за столиком с газетами он увидел Зуденшельда.
– Какой приятный сюрприз! – воскликнул он удивленно. – Вы тоже пользуетесь гостеприимством миссис Дьюди?
– Очень рад вас видеть, милый мой двойник, – спокойно произнес пастор. – В гостиницах, даже самых скромных, знаете ли, немного шумно. А нервы у меня еще не совсем в порядке… Мистер Кадоган был так любезен, что подыскал мне этот пансион.
– Тишины здесь хоть отбавляй! Но вот меню…
– На этот счет я нетребователен, – скромно сказал пастор и принялся за свой завтрак.
Найденов заметил, что время от времени Зуденшельд исподлобья вскидывает на него глаза, словно порываясь что-то сказать.
– Вы хотите о чем-то спросить?
– До сих пор не понимаю, – сказал пастор, – как вам удалось уйти с «Клариссы».
– О, простое стечение обстоятельств! – с хорошо разыгранной небрежностью сказал Найденов.
– Говоря откровенно, я не рассчитывал, что вы сумеете вырваться из лап Венсторпа. – Зуденшельд поднял над головой отложенную было газету. – Уже знаете?
– Что именно?
– Полиция нашла кое-что, проливающее свет на тайну исчезновения мистера Житкова и мисс Глан…
Найденов жадно схватил газету с отчетом об аресте некоего Мэрфи.
Найденов ничего не понимал. Подняв взгляд на пастора, он заметил, что тот внимательно следит за впечатлением, какое произведет на Найденова чтение газетного отчета.
– Обошлось ли дело без нашего друга Кадогана? – спросил Зуденшельд. – Как вы думаете?
– Здесь сказано, что на след Мэрфи напала Скотленд-Ярд и она же произвела арест преступника.
– У мистера Кадогана могут быть причины скрывать свое участие в этом деле…
– Возможно. Но это занимает меня гораздо меньше, нежели судьба друга.
– А вот мне внутренний голос говорит именно о том, что нужно как следует порасспросить Кадогана.
Когда они снова встретились за ужином, пастор возобновил разговор.
– Удалось что-нибудь выяснить?
Найденов удивленно взглянул на него.
– Можно подумать, что вас это интересует больше, чем меня!
Глаза пастора, который за минуту до того добродушно улыбался, стали вдруг пытливо-серьезными. Он не спеша закрыл книгу и придвинул свое кресло к Найденову.
– Вы угадали, – сказал он, понизив голос. – Судьба Житкова беспокоит вас, как друга… Мне же недостает его, как надежного человека и вашего верного помощника.
– Он никогда не был моим помощником. Напротив: мы всегда работали в областях, почти противоположных.
Зуденшельд кивком головы показал, что он это знает, и продолжал еще тише:
– Вы только летчик, а для того, что вам предстоит, нужно быть и моряком…
– Мне предстоит возвращение на родину. И как можно скорее. Действительно, хотелось бы вернуться вместе с Житковым.
– А вы взялись бы за очень важное поручение, которое можно выполнить попутно?
– Это зависит от характера поручения и от того, кто собирается его мне дать.
– Мои соотечественники обязаны вам уже столь многим… Но все сделанное до сих пор не стоит и десятой доли того, что вы могли бы при желании сделать для норвежского народа.
– Готов сделать очень многое для вашего чудесного народа, но не люблю загадок, дорогой пастор.
– Второй раз в ваши руки попадает тайна величайшей важности. В вашей власти жизнь и судьбы сотен наших людей…
Он выжидательно замолчал, но Найденов тоже хранил молчание. Зуденшельд продолжал:
– Мы боремся и будем бороться. Наши люди – мирные рыбаки и мореходы – непримиримо ненавидят фашизм и фашистов. Не хватает одного: оружия, оружия и еще раз оружия!
– Но чем я могу помочь?..
Зуденшельд не скрывал овладевшего им волнения. Он встал, крупными шагами прошелся по комнате.
– Здесь, в одном из английских портов, имеется большая партия оружия для нас. Судно готово к погрузке. По первому сигналу оно отправится к берегам Норвегии…
– Так дайте этот сигнал!
– Дело не за мной! – Зуденшельд вплотную подошел к Найденову. – Нам не хватает человека, способного взять на себя руководство такой экспедицией. Нордаль? Он прекрасный драчун, но разве можно доверить ему такое дело? Лунд? Я без колебания поручу ему довести судно до любой точки на водных пространствах земного шара, но…
– Не хотите же вы, чтобы я взял это на себя?..
Зуденшельд утвердительно кивнул головой.
– Но почему же именно я? – искренне недоумевал Найденов.
– Если бы здесь был мистер Житков, – то вы и он. А без него – вы один. Только вы, и никто другой!
– Но у меня есть свои дела на родине. К тому же я – иностранец.
– Иностранец? – Зуденшельд рассмеялся. – Вы – пастор Сольнес, он же Зуденшельд. Попробуйте уверить кого-нибудь из наших людей, что это не так! Вы же на деле доказали, на что способны.
– Но с вашим появлением все становится на свои места.
– Никто из наших людей не знает, что у вас существует второе «я». Вы для них тот, кем были и кем доказали право быть.
– Вы сами отлично могли бы стать во главе такой экспедиции…
– Если бы мне не нужно было отправиться вперед, чтобы подготовить на берегу приемку оружия. Это дело едва ли менее сложное и опасное, чем самый транспорт. – Гордо подняв голову, он сказал: – И для того и для другого у моих друзей нет иного предводителя, кроме пастора Зуденшельда!
– Чего же вы хотите?
– Чтобы пастор Зуденшельд руководил подготовкой на берегу, находясь в то же время на борту транспорта с оружием. Он должен быть в двух лицах. И каждому из двух его «я» норвежцы должны доверять абсолютно, как верят вам и мне. В каждом из них они должны быть уверены: это Сольнес или Зуденшельд, как хотите.
Слушая пастора, Найденов сосредоточенно думал. Он взвешивал все «за» и «против» этого неожиданного предложения.
– Завтра вы получите мой ответ.
Крепко стиснув ему руку, пастор сказал:
– Понимаю. Вы не можете решить это сами. Но ни минуты не сомневаюсь, что получите согласие…
На следующий день, когда Найденов сошел к завтраку, пастора, по словам миссис Дьюди, уже давно не было дома.
Найденов вызвал по телефону Кадогана и назначил ему свидание.
– Где-нибудь на нейтральной почве, – сказал он. – Мне бы не хотелось приближаться к вашему району.
– Что-нибудь новое?
– Кое-что, – уклончиво ответил Найденов.
После свидания с Кадоганом Найденов немедля отправился в советское посольство. Там его заверили, что доставка транспорта с оружием в руки норвежских патриотов не противоречила бы интересам советского командования. К тому же, выполнив это задание, Найденов мог рассчитывать без большого труда, при помощи норвежских патриотов, перебраться к своим через линию северного фронта.
Вечером, встретившись за ужином с Зуденшельдом, Найденов дал согласие на его предложение. Пастор крепко пожал ему руку.
– Господь благословит вас за то, что вы делаете для нашего народа. Когда настанет время раскрыть ваше инкогнито, норвежцы будут в вашем лице благословлять вашу великую страну…
Улицы Вестена – западной части Берлина, населенной капиталистами и чиновной верхушкой, – всегда отличались чинной тишиной. Теперь же, когда значительная часть населения аристократических кварталов предпочитала жить в загородных виллах, где меньше угрожали английские бомбы, в Вестене стало совсем тихо. Изредка простучат деревянные подошвы горничной, оставленной для охраны господского особняка, да чинно пройдет тяжелыми шагами шупо.
Витему раздражал этот звук, доносившийся с улицы. Он затворил окно.
– Нервочки, дорогой капитан? – с усмешкой заметил Мейнеш, сидя в кресле и посасывая свою старенькую трубку. Ни в голосе, ни в повадках боцмана не было сейчас и тени той почтительности, к какой привыкли все, кто видывал эту пару на палубе любой из «Март». Оба были одеты в штатские костюмы. Тот, что на Мейнеше, был, пожалуй, даже добротней костюма Витемы. А может быть, он казался таким потому, что был строже цветом и покроем, хотя трудно было судить о покрое вещи, надетой на неуклюжее тело Мейнеша.
– По-видимому, даже нам с тобой временами нужен отдых. – Мейнеш взмахнул трубкой, и голубоватый шлейф дыма протянулся вслед за его рукой. – Но об отдыхе, кажется, нужно забыть…
– К сожалению, ты прав. Все, что было здесь, – только прелюдия. Главная игра там, на востоке. Отдыха не видать, пока не будет сломан хребет России. Откровенно говоря, я несколько иначе представлял себе ход событий.
– Блицкриг кончился там, где начинается русская земля, – проворчал Мейнеш, и в тоне его Витеме почудилось что-то вроде иронии. – Выходит, что я столько лет таскался за тобой тенью по всем морям и континентам, чтобы присутствовать при том, как рейх зашел в тупик?
– Тупик?!.. Слишком сильно сказано! Немцы возьмут свое. Я предпочитаю бодро смотреть на будущее фирмы, с которой связана моя жизнь. – Витема наполнил себе и Мейнешу рюмки. – Вот единственное, что еще способно скрасить жизнь. Спасибо Франции! Если бы не ее виноградники, мы бы с тобой совсем завяли. А, старина?
Беседа происходила через одиннадцать дней после того, как с одной из лондонских улиц исчез Житков. Витема и Мейнеш сидели в особняке, отгороженном от улицы рядом стройных лип. На решетке палисадника красовалась эмалированная дощечка: «Пансион Вебер». Это было одно из тайных пристанищ агентов германской разведки, которых не следовало подвергать риску случайных встреч в отелях.
Уже несколько дней жили они здесь в ожидании свидания со вновь назначенным высоким начальством – человеком новым для обоих. Собственно говоря, свидания ждал Витема. Мейнеш приехал по его вызову, чтобы доложить о результатах последней операции – устранении Житкова.
– Уверен ли ты, что с ним покончено? – спросил Витема.
– Я сдал его с рук на руки кому следовало.
– Нужно было проследить за ликвидацией.
– Не мог же я укокошить его посреди Сити… – сердито огрызнулся Мейнеш. – Тебе хотелось, чтобы я рисковал шеей из-за этого сопляка?
– Не болтай глупостей, Юстус. Ты – не какой-нибудь Мэрфи. Того мы без лишних сантиментов дали прихлопнуть Кадогану, но вот твоя шея мне слишком дорога, чтобы совать ее в английскую петлю. – Витема нахмурился. – Мне вспомнилось сейчас, как сам я висел на рее «Черного орла». До сих пор под мышками следы от лямок. Ребята что-то не так смастерили. Еще немного, и петля по-настоящему задушила бы меня.
Мейнеш отвел руку с дымящейся трубкой, и его хриплый смех огласил комнату.
– Вот видишь, лучше до конца доверять старым друзьям, и только им, а?
– О чем ты?
– Если бы ты доверил повесить тебя мне самому, то, ей-богу, это было бы сделано чисто.
Витема бросил на приятеля быстрый взгляд.
– Ты сказал это так, что можно подумать, будто накинь мне эту петлю ты, – я наверняка отправился бы к праотцам.
– Может быть, ты и прав. – Мейнеш снова расхохотался. – Вот загадка-то, а?!
– Слишком много загадок в один день, Юстус, – мрачно проговорил Витема. – А я не очень их люблю, ты знаешь. – И, меняя разговор, спросил: – А ведь неплохо я им насолил, когда взорвал цистерну с соляркой, а?!
– Да, чистая работа. Эдакой прыти не ждал от повешенного даже я. Кстати, как ты успел продырявить на «Орле» всю спасательную посуду?
– Ага! И для тебя еще существуют на свете загадки! Это сделал тот самый парень, который меня вешал. Я велел ему спрятаться и дождаться, пока вылезу из петли. Вся посуда кроме маленького катера была приведена в негодность… Видишь: иногда оказывается полезно перестраховаться. Ведь ты-то, мой верный боцман, бежал с «Орла», бросив своего капитана на произвол судьбы. В доброе старое время за это вешали не в фальшивой петле. Знаешь, как я люблю тебя, Юстус. Но, честное слово, я отдал бы сейчас многое, чтобы заглянуть тебе в душу.
– Ну что ж, – пробормотал Мейнеш. – Погляди. – Он распахнул пиджак и сделал вид, будто хочет расстегнуть жилет.
– Что ты думал обо мне, покидая «Орла»?
Мейнеш отвел глаза.
– А небось ты пережил несколько острых минут тогда, в петле, а? – с мрачной иронией проговорил он.
– Да, было… не очень… – Витема нервно повел шеей.
– Зато лондонское дело Житкова – одно из лучших, какие нам с тобой доводилось проводить, – перевел разговор Мейнеш. – Могу похвастаться.
– Если не считать того, что, собственно говоря, вся эта история с Гланом снова всплыла по твоей вине…
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Мейнеш.
– …старый-то Глан жив!
– Чепуха! Не может быть! Я сам смайнал его за борт, – уверенно произнес Мейнеш.
– Я тоже не верю в воскресение мертвых, Юстус. И тем не менее – Глан жив.
– Если так, пусть мне не достанется очередной орден.
– Знаю, ты никогда не был честолюбив, но…
– Я… всегда предпочитал наличный расчет. Честное слово, вот эта трубка покойного русского профессора – более реальная награда, чем железный крест.
– Но на этот раз тебе не миновать ордена.
– Заранее уступаю тебе эту честь. Пусть мне лучше дадут ордер на хороший обед – с настоящим мясом, с коровьим маслом и здоровенным куском хлеба.
Раздался телефонный звонок. Витема снял трубку. По мере того как он слушал, оживление сбегало с его лица. Оно превратилось в обычную для него бесстрастную маску.
– Сейчас подойдет авто, – сказал он Мейнешу, кладя трубку, – за мной.
– Зовут?
Витема кивнул головой и допил вино.
– Подожди здесь.
– Если велишь подать еще бутылку.
– Вероятно, я вернусь с важными новостями. Может быть, и на твою долю привезу заслуженную награду…
Витема сел в автомобиль, не задавая вопросов шоферу, а только бросив быстрый взгляд на номер. Откинувшись на подушку, закурил сигару и равнодушно разглядывал улицы.
Обращало на себя внимание обилие свежевыкрашенных деревянных заборов с вывесками «Строительство нового дома». Они скрывали пустыри – следы воздушных бомбардировок.
Автомобиль остановился у большого жилого дома. По обеим сторонам подъезда красовались таблички с именами врачей и адвокатов. Поднявшись на третий этаж, Витема остановился перед квартирой зубного врача. Дверь распахнулась, едва он успел нажать кнопку звонка. Перед капитаном стоял верзила с тяжелой нижней челюстью. Маленькие глазки испытующе уставились на гостя.
– Кого вам? – грубо спросил верзила.
– Доктора Заурера.
– А! Что вам нужно?
– Сменить коронку.
– Какого зуба?
– Третий левый сверху.
– У доктора нет золота.
– Я принес свое.
– Не всякое золото годится.
– Французский луидор должен подойти…
Верзила вслушивался в каждое слово. Критически оглядев Витему, он пропустил его в приемную.
– Ждите, – буркнул он и исчез.
Витема огляделся. Приемная доктора Заурера ничем не отличалась от приемных тысячи других дантистов.
«Однако начальник заставляет себя ждать», – с неудовольствием подумал Витема, но тут за его спиной раздался голос того же верзилы:
– Доктор ждет вас.
Витема вошел в кабинет. Шторы на окнах были опущены. Единственная лампа, стоящая на столе, бросала свет так, что освещала только кресло, предназначенное для посетителя. Сам хозяин оставался в полумраке по другую сторону стола. Однако это не помешало Витеме узнать его: группенфюрер Фюрстенберг – правая рука Гиммлера по части самых темных дел.
– Рад видеть вас здоровым и, кажется… бодрым, – ворчливо проговорил Фюрстенберг голосом, который вовсе не соответствовал смыслу его слов.
Витема насторожился.
– Прежде всего, хотелось бы выслушать от вас самого, что вам удалось сделать.
Витема кратко перечислил главные операции: похищен Бураго вместе с его расчетами; разрушен союзнический план овладения островом Туманов; Житков убран раз и навсегда…
– Без ложной скромности могу сказать, – закончил Витема, – задания выполнены чисто.
– Кто был вашим непосредственным помощником в этих операциях?
– Юстус Мейнеш. Он заслужил высшую награду. Прежнее руководство отделывалось денежными поощрениями. Но старик не корыстолюбив. Настало время отметить его заслуги.
– Что вы имеете в виду?
– Рыцарский крест…
– Простому матросу?! – в удивлении воскликнул Фюрстенберг.
– Этот матрос выигрывал сражения более важные, нежели многие адмиралы. Хотя плоды его побед, как и самые битвы, оставались невидимыми…
– Вы так высоко его цените?
– Не ниже, чем самого себя.
– А истинную цену себе вы знаете?
– Никогда не страдал ложной скромностью.
Фюрстенберг исподлобья посмотрел на собеседника.
– Это хорошо… это очень хорошо… – пробормотал он. – А скажите мне, Вольф… какова конечная цель вашей жизни?
– Величие Германии, господин группенфюрер.
– А более конкретно: так сказать, в личном плане?
– Если мне удастся обратить в реальные ценности то, что лежит на моем текущем счету, прежде чем война обратит деньги в мыльный пузырь, я буду удовлетворен.
– Скромно.
– Я не жаден: шесть нулей меня всегда устраивали.
– А какова цель вашего Мейнеша?
– Он еще скромней. Маленький домик на берегу моря и возможность разводить розы – вот его мечта.
– Поэт в душе?
– Несколько своеобразный, господин группенфюрер. Любовь к розам он совмещает с довольно реальными представлениями о прозаической стороне жизни.
– Так, так… А что бы вы сказали, если бы для начала ваш текущий счет был конфискован?
Витема резко выпрямился. Голос Фюрстенберга перешел в злобное рычание:
– Начнем в том же порядке, как вы излагали свои успехи. Бумаги Бураго без него самого стоят не больше вот этого чистого блокнота. Их некому расшифровать.
– Я полагал, что у немецких ученых лучшие мозги…
– Не прикидывайтесь простаком, Вольф! Вы повели дело так, что сам Бураго – труп; ни одного из его помощников у вас нет. И это вы называете успехом?
– Моя задача – дать вам точную копию его расчетов. Остальное – дело физиков. Не в моих силах разъяснить им то, чего они не понимают. Я не ученый…
– Если бы вы что-нибудь понимали в физике, то от вашей самоуверенности не осталось бы и следа… А дело этого простака Найденова и его изобретение?! Не вам ли было поручено перехватить его еще тогда, когда он был здесь, когда война не так мешала работе, когда грудные дети могли заниматься диверсиями? А что сделали вы?! Упустили его на «Клариссе» из-за какого-то наивного маскарада.
– Я не виноват в том, что ваши работники никуда не годятся. На одну доску с нами вы ставите таких, как Майерс, которому нельзя даже открыть истинного смысла поручения. А результат? Ему удалось заманить Найденова на остров, но когда мы наконец узнали об этом, Найденов уже сделал почти все, зачем туда явился…
По мере того как шла беседа, обида на лице капитана сменялась выражением несвойственной ему растерянности. Фюрстенберг рычал все более гневно:
– Переходим к острову Туманов. В чьих он руках? Я вас спрашиваю: кто хозяйничает там? Союзники! Это и есть ваш успех?
– Я не отвечаю за бездарность людей, не сумевших удержать то, что я поднес им на блюде.
– Но вы отвечаете за то, что дали старому колпаку Фальку обмануть себя. Он свел на нет все наши усилия в подготовке бактериологической войны. Это вы тоже называете своей победой? Дальше: Житков!
– Он убран.
– Вы уверены?
– Как в том, что вижу вас.
– А если я скажу, что похищением Житкова, осуществленным ценой провала ряда наших людей, в действительности руководила чужая контрразведка?
– Житков был взят нами и нами же уничтожен, – упрямо повторил Витема.
– Не могу понять, Вольф, откуда пошла ваша слава первоклассного агента? Вас водят за нос, как слепого котенка. Щелчок получили мы, а не вражеская разведка. Житков был спрятан ею! Теперь он у себя на родине.
Витема отер вспотевший лоб.
– Не будь я уверен в том, что вы одурачены, я заподозрил бы вас в двойной игре! – грубо выкрикнул Фюрстенберг. – И если бы за вас не заступились ваши прежние начальники, я попросту уничтожил бы вас, Вольф. Теперь вы понимаете, что конфискация вашего капитала – первая мера?
– Но это – плод всей жизни…
– Зачем он вам, если и сама ваша жизнь под вопросом? – Фюрстенберг издевательски усмехнулся. – Вы должны реабилитировать себя. Вы отправитесь в Эйре. Свяжетесь там с нашим послом. Вас переправят в Англию. Там готовят отправку в Норвегию большой партии оружия, предназначенного партизанам. Экспедиция должна собрать около себя наиболее активные силы норвежской эмиграции. К ней привлечен русский, Найденов. «Пастор» Зуденшельд отправится в Норвегию для приемки оружия. Его вы уберете немедля. За ним – очередь Найденова. На этот раз Найденов должен быть взят. Если вы его упустите… – Фюрстенберг сделал выразительный жест, от которого Витеме стало не по себе. – Теперь вторая задача: уничтожить Житкова.
Губы Витемы двигались так, словно их сводило холодом:
– Недалек день, когда вы сами пожелаете снять арест с моего счета.
– Если вы вернетесь с победой, сумма счета будет удвоена. Если нет… То, что я нашел время для этого разговора, должно убедить вас: мне не до шуток.
– Польщен вашим вниманием… – пробормотал Витема, и ему показалось, что это прозвучало насмешливо.
Он вышел из кабинета сгорбившись. Но, покидая квартиру дантиста, снова зашагал с обычной выправкой. Шел легко, уверенно. Лицо его было непроницаемо. Глаза скользнули по физиономии звероподобного слуги. «Вот такой, как этот, всадит мне пулю в затылок», – подумал он и с невольной поспешностью захлопнул за собою дверь.