Глава 2

Сидя перед московскими оперативниками, Шаров чувствовал себя как на экзамене. Званием они всего на ступень выше него и по возрасту не «в отцы годятся». Хотя вон тому угрюмому Бессонову, наверное, уже к сороковнику подходит. А Васильев помоложе. Интересно, Бессонову уже бы майором быть или подполковником по его возрасту, а он все в капитанах. Подробно пересказывая москвичам историю последнего боя с оуновцами, Шаров разглядывал капитанов и прикидывал в уме возможный итог этой встречи.

Приехали, все раскопали, всех арестовали, рапорта написали, медали и благодарности получили. А нам – выговора, что сами не смогли, и перспективы служебного роста коту под хвост. И доказывай потом, что работали вместе, что мы бы и без них справились, что они «выехали» за счет нас. А может, наоборот? Помогут, похвалят, к званию из Москвы представление придет. Вроде мужики неплохие, хотя кто их разберет.

А что я все о звании, о перспективах? Ну, да… Олеся! Приятно будет появиться перед ней в новом кителе с капитанскими погонами, в новеньких хромовых сапогах, пригласить ее на танец.

– Олег, ты не о том думаешь, – вдруг перебил Шарова капитан Бессонов.

– Что? – удивился и даже немного смутился Шаров. – Простите, я не понял.

– Ты сейчас пересказываешь нам события того дня, а мысли твои далеко. А нам не механический пересказ нужен, а твоя попытка взглянуть на те события еще раз свежим взглядом по прошествии времени.

«Черт, – мысленно ругнулся Шаров. – Ясновидящие какие-то».

Он посмотрел в глаза московским оперативникам и согласно кивнул. А ведь и правда… Вот Бессонов намекнул на свежий взгляд… В подсознании уже сидела занозой мысль не совсем до конца понятая, но она там уже есть, шевелится и намекает.

– Взглянул, товарищ капитан, – решительно заявил он. – Торопятся они. Время их поджимает. Отсюда и огрехи, и нелепые поступки и решения.

– Интересно! – расплылся в располагающей улыбке Васильев и подпер кулаком подбородок, как будто уселся в ожидании долгого и поучительного рассказа.

– Это пока на уровне ощущений, – добавил Шаров, уже пожалевший, что вылез со своими мыслями и интуицией. Не засмеяли бы москвичи. – Понимаете, они все время несут потери. Мы вскрываем подполье, ловим банды, перехватываем сообщения. А у них приказ из-за кордона, и они его обязаны выполнить. А сил и средств порой уже не хватает. Не все решишь только с использованием складов оружия или съестных припасов. А раз ошибаются, значит, мы все же выбиваем у них толковых командиров, лидеров, спецов по организации диверсий. И в основной своей массе закордонным руководителям приходится опираться на полуграмотных крестьян, бывших студентов и мелких служащих. А у этих людей кроме свернутых в сторону мозгов больше ничего нет.

– Ну, кое-что, я думаю, в этих головах все же есть, – поправил Бессонов. – Помимо националистических идей, там есть еще жажда крови, склонность к насилию, желание заработать на этом движении. А еще у каждого есть близкие люди, у многих семьи. А еще каждый из них, почти каждый, не готов умирать за свое дело. Мы вот готовы, а они нет!

– Можно и так сказать, – кивнул Шаров. – Все, кто к нам в руки живыми попадает, выглядят жалко. За исключением истинных борцов. Жалко выглядят, как воры, которых поймали за руку на месте преступления. Кто-то старается сотрудничать, активно дает показания, а кто-то замыкается, как перед смертью. Мол, все одно к стенке поставят. Боятся. Часто в камеру заходишь, чтобы на допрос забрать, а у него лицо сразу землистым становится и в глазах жизнь тухнет. Все ждут, что на расстрел поведут.

– Хороши патриоты, – хмыкнул Васильев. – Ну а что можешь про этого Якубу сказать, который здание милиции в Здолбице хотел поджечь?

– Герой из него не получился. Если бы ему удалось убежать, тогда бы он гоголем среди своих ходил, нос до проводов задирал. А сейчас сидит, в пол уставился и молчит. Только вздрагивает при каждом резком звуке. Показаний не дает, на вопросы почти не отвечает. Где жил и как жил, рассказывает неохотно.

– Хорошо давили на него?

– Не очень, – ответил Шаров и открыл папку на своем столе. – Мы пока по его связям пробежались, навели справки, чем занимался здесь во время оккупации. Ну, и на предмет принадлежности к ОУН. Живет он с матерью в Ровно, до войны работал на железной дороге разнорабочим. При фашистах опять собрали, кого смогли, из работников железной дороги и заставили снова там работать. Якубу в том числе. Вот список тех, с кем он поддерживал отношения и во время оккупации, и после освобождения Западной Украины по сегодняшний день. Есть основания полагать, что Якубу националисты завербовали в свои ряды еще при немцах.

– Не вяжется, – покачал головой Бессонов. – Человек на железке работает, во всех отношениях он – кадр для них ценный. И сведения может поставлять, и помощь оказать при подготовке диверсии. Зачем они его «спалили»?

– Только в одном случае, – вставил Васильев, многозначительно подняв перед собой указательный палец. – Если этот парень не представляет из себя ценности как агент. Например, туп до предела. Или за ним началась слежка, а его хозяева знают, что он информацией не владеет и никого не сможет выдать. Зачем толковым членам подпольной группы рисковать, когда можно от балласта избавиться и полезное дело сделать.

– Если он туп до предела, – с сомнением в голосе сказал Бессонов, – то ему опасно и поджог поручать. Хотя, если Шаров прав, и они сильно торопятся, то могли и такого послать. Ладно, Олег, веди его сюда, твоего Якубу, посмотрим на него живьем.

Арестованный, несмотря на свои 24 года, на вид казался совсем молодым пареньком. Щуплый, с узкими плечами, длинной бледной шеей и круглым лицом. Когда конвойный ввел Якубу в кабинет, Васильев покачал головой и высказался коротко: «Черешня на тонкой ветке».

Бессонов кивнул арестованному на стул, стоящий посреди комнаты, а сам уселся напротив верхом на другом стуле, разглядывая паренька пристально с ног до головы. Васильев сложил руки на груди и облокотился плечом на сейф у стены.

– Вот он, наш герой, – констатировал Шаров, раскрывая на своем столе дело Якубы. – Мутная личность.

– Слушай, Боря, – сказал Бессонов, вглядываясь в лицо парня. – А почему ты не отвечаешь на допросах и не даешь показаний?

– Чтобы меня к стенке поставили и шлепнули? – огрызнулся Якуба тонким и каким-то надтреснутым голосом. – Ничего не буду говорить.

– Ага, значит, есть за что к стенке ставить? – засмеялся Васильев. – Значит, признаешь, что совершал преступления против советской власти и украинского народа?

– Вы оккупанты, вы враги украинского народа! – выпалил на одном дыхании Якуба. – А украинский народ борется за свою свободу.

– Оккупанты? – вскинул брови Бессонов. – А не Переяславская ли рада в середине XVII века во времена Богдана Хмельницкого, когда гетман Радзивилл занял Киев, решила просить помощи у России? Оккупанты, говоришь? А ты знаешь, что тогда Россия помогла украинцам и это привело к русско-польской войне, которая длилась почти три года? За вас животы свои клали, спасали вас, сами же вы помощи попросили. Оккупанты… Кто 22 июня 1941 года бомбил Киев, чьи танки терзали гусеницами засеянные поля? А чьи братские могилы по всей Украине? И лежат в них вместе те, кто жизнь отдал за вас: и русские, и белорусы, и грузины, и татары, и казахи. Да все народы нашей страны как один встали на пути фашистов, которые вторглись вероломно, как бандиты! И ты…

Якуба без видимых эмоций выслушал эту тираду, продолжая смотреть в пол. Да и не надеялся капитан Бессонов такими вот простыми и горячими словами сломить парня, достучаться до его совести. Он скорее для себя говорил, свое право допрашивать этого паренька перед собой утверждал. Одно дело по должности допрашивать, другое – по велению души и совести.

– Ладно, воспитывать мы тебя не будем, – недобро усмехнулся Бессонов. – Есть хорошая поговорка в народе: дитя воспитывать надо, пока оно поперек лавки лежит. А как вдоль ляжет, так воспитывать уже поздно. Ты вон дылда какая, с тебя спрос теперь как со взрослого. На случай, если ты не понял или не знаешь, – мы специально прилетели из Москвы в помощь местным чекистам. Специальная оперативная группа Главного управления государственной безопасности НКВД. Твои хозяева заваривают здесь кашу, а мы этого не допустим.

Васильев неодобрительно посмотрел на товарища. Мало ли что, вдруг парень сбежит? И унесет с собой данные о специальной группе из Москвы. И будет враг во сто раз осторожнее действовать. Но вмешиваться в разговор не стал, полагая, что Бессонову виднее, он тут старший, ему и решать.

– Ты, Боря… – начал было капитан, но договорить не успел.

С треском и звоном разлетелось оконное стекло. Характерный резкий жужжащий звук и – почти одновременно с разбившимся оконным стеклом разлетелся на мелкие осколки графин с морсом, которым москвичей полчаса назад угощал Шаров. Темно-красная жидкость потекла на пол.

Бессонов сильным ударом сбил арестованного со стула и упал на него, прикрывая своим телом. Васильев с пистолетом в руке уже стоял сбоку от окна и осторожно выглядывал наружу, пытаясь определить, откуда был сделан выстрел. Судя по звуку и силе удара, стреляли из винтовки. Или «мосинка», или немецкий «Маузер».

Шаров ползком подобрался к окну и вопросительно посмотрел на Васильева. Тот убрал пистолет в кобуру и вздохнул:

– Бесполезно. Два десятка домов, не считая крыш, слуховых окон и деревьев. У твоего начальника нет дежурной роты, чтобы прочесать район? Нет. Поэтому иди к Воротникову, пусть он даст, кого сможет, и начните опрашивать жильцов и прохожих. Кто что видел, кто что слышал. Пусть поднимет участковых и ребят из уголовного розыска.

Васильев повернулся и посмотрел, как Бессонов помогает подняться Якубе.

– Смотри, Владимир Сергеевич, – Васильев подошел к парню и наклонил двумя руками его голову.

Бессонов и Шаров замерли рядом, глядя на темя Якубы, где красовалась небольшая ссадина, а на виске уже собиралась струйка крови, готовая сбежать вниз. Арестованный с перепугу еще даже не понял, что пуля едва не снесла ему полголовы.

– Бегом к Воротникову и на подворный обход! – рыкнул Бессонов. – И аптечку пусть принесут!

– Чуть-чуть, – шептал побледневший Якуба, до которого наконец дошло, что же случилось. Он все пытался рукой потрогать ранку от зацепившей его пули, но Васильев упорно отводил его руку. – Вот ведь чудо, а! Еще бы немного…

– А ведь стреляли без оптики, с близкого расстояния, – заключил Бессонов, подойдя к окну. – Судя по звуку, не дальше ста метров. Потому и промахнулся.

– Вы чего? – непонимающе закрутил головой Якуба. – В кого промахнулся?

Бессонов не спеша уселся напротив верхом на стуле. Паренек настороженно смотрел на офицера.

– В тебя, Боря, в тебя, – наконец ответил Бессонов. – Очень ты опасен для своих командиров-хозяев. Что-то ты такое знаешь, и они боятся, что ты расскажешь нам. Списали они тебя в расход, дружок. Убьют, обязательно убьют, раз решили. Нежелательный свидетель. Наверное, ты должен был погибнуть еще после попытки поджога, но почему-то не погиб. Или местные оперативники слишком шустрыми оказались, или тот, кто тебя ликвидировать после поджога должен был, промахнулся. Но это уже не важно.

– Вы чего, граждане начальники? – закрутился на стуле Якуба. – Так нельзя. Я же под охраной вашей теперь нахожусь. Нельзя же, чтобы вот так…

Бессонов захотел наорать на этого перепуганного мальчишку, который уже стал убийцей, но орать как раз не следовало. Эмоции всегда мешают принимать правильное решение. Здесь нужен только взвешенный анализ и… страх. А боится тот, кто чувствует себя одиноким перед опасностью. Тем более перед опасностью смертельной.

– Почему нельзя? – прикрыв рукой рот, Бессонов зевнул. – Ты думаешь, мы ради тебя тут баррикады городить станем? Или роту солдат отрядим, чтобы тебя охраняли? Ты молчишь, показания не даешь. На кой ты нам сдался, такой красивый? Они в следующий раз через окно пальнут, да, не дай бог, кого из нас заденут. А оно нам надо?

Якубу увели. В дверях он обернулся и посмотрел жалобно, затравленно. Бессонов удовлетворенно кивнул и поторопил конвоира. Дверь за пареньком закрылась.

Васильев уже стоял на стуле, примериваясь, чтобы определить линию, соединяющую дырку от пули в стене и то место на разбитом стекле, через которое эта пуля прошла. Жалко, что стекло разлетелось от удара, а то точку, откуда стреляли, можно было бы определить очень точно. Но Васильев успел оглянуться, когда пуля угодила в окно. Сейчас он стоял на стуле и мысленно проводил прямую линию. «Упиралась» она в окно трехэтажного дома, стоявшего от здания НКВД метрах в ста пятидесяти. Створки окна были распахнуты, на ветру колыхалась белая занавеска.

– Есть? – спросил Бессонов.

– Да, пошли!

Особенно спешить смысла уже не было. Стрелок наверняка покинул свою позицию на подоконнике сразу же после выстрела. Но следы, которые он оставил, могли помочь определить если не его личность, то хотя бы принадлежность к организации, а значит, и мотивы покушения на Якубу.

Васильев догнал командира и передал ему футляр с полевым армейским биноклем. Когда они подошли к дому, Бессонов остановился и стал смотреть вверх.

– Ты уверен, что именно это окно?

– За этаж ручаюсь, а вот какое окно, сказать точно не могу. Было бы стекло с пулевой пробоиной, было бы все ясно.

Они поднялись на второй этаж, убедившись, что здесь хорошо знакомая им коридорная система. Общая кухня и комнаты, в которые ведут двери из общего коридора. Из кухни пахло борщом, а еще там что-то кипело и шкворчало на растительном масле, которое нещадно горело. За какой-то дверью плакал ребенок, где-то играл патефон, а совсем рядом ссорились муж с женой. Несколько дверей были сломаны, висели на одной петле, в одной комнате двери не было совсем. Видать, со времен оккупации дом так полностью и не восстановили.

На третий этаж вела такая же лестница с перилами, но ступенек местами не хватало. На третьем этаже жилых квартир было меньше. Здесь было шумно по-своему: через разбитые стекла с улицы доносился шум моторов, скрип повозок, голоса.

Васильев посчитал двери, показал рукой на одну, в середине коридора. Бессонов кивнул и, оглянувшись, вытянул из кобуры пистолет. Васильев замер у двери и стал прислушиваться. К его огромному удивлению, за дверью неожиданно засмеялся ребенок и тут же кто-то из взрослых засюсюкал с ним.

Подумав, оперативники убрали оружие и постучали в дверь.

– Кто там? – негромко отозвался женский голос.

Толкнув дверь. Васильев вошел первым, сразу осмотревшись и убедившись, что при желании тут спрятаться негде. А белую занавесочку на окне все так же треплет ветерок. Старые обои на стенах, несвежая побелка на потолке, но пыли на комоде и столе не было. Зато радовали глаз вязаные накрахмаленные салфетки, оживлявшие бедный интерьер. Пожилая женщина лет шестидесяти играла с маленькой девочкой в самодельные, связанные нитками и веревочками из тряпочных лоскутков куклы.

Увидев военных, женщина отложила игрушки и встала навстречу гостям, поправляя большую шаль на плечах.

– Здравствуйте, – с доброй улыбкой как можно приветливее сказал Васильев. – Вы тут живете? У вас вполне приличная комната, а в коридоре так мало осталось целых квартир.

Он обошел опешившую женщину, прошел к окну и осмотрел недавно выкрашенный масляной краской подоконник. Затем бросил взгляд на здание Управления НКВД.

Бессонов остался у двери, не закрыв ее полностью и прислушиваясь к звукам из коридора.

– А вы кто же будете? – заволновалась женщина. – По виду вроде военные или милиция.

– Военные, военные, – подтвердил Бессонов, чтобы отвлечь женщину на себя и дать возможность Васильеву воспользоваться биноклем и взглянуть на окно кабинета, в которое угодила пущенная из этого дома пуля.

– А что ж вам надо? Ищите кого?

– Скажите, вы давно дома? Не выходили на улицу, не отлучались в город?

– Никуда не отлучалась. Если только на кухню спускалась кашу внучке сварить, а так никуда. Да что случилось-то?

– Вы не слышали выстрела примерно минут двадцать назад? Или, может, какого-то резкого громкого звука неподалеку. Может, в соседних квартирах.

– Так у Самойлова что-то грохнуло, – показала женщина на соседнюю квартиру, мимо которой офицеры только что прошли. – Я думала, уронили что или стекло в раме лопнуло. Так по ушам ударило. Я стучать ему, а у него тишина. Наверное, на базаре еще, не вернулся. А я все принюхиваюсь, пожара бы не случилось.

– Скажите, как вас зовут? – усаживаясь на табурет напротив женщины, спросил Бессонов.

– Наталья Никитична, – немного успокоилась женщина.

– Наталья Никитична, вы давно своего соседа Самойлова видели? Сегодня, вчера, позавчера?

– Да утром был дома, кажется, и вчера я слышала…

– Стоп, – заулыбался Бессонов как можно теплее, чтобы не пугать женщину и расположить ее к себе еще больше. – Видели или только слышали шаги?

Наталья Никитична недоуменно смотрела то на офицеров, то на игравшую на кровати внучку. Очень ей не нравились эти вопросы, не нравилось, что пришли два симпатичных, но очень уж настырных военных. На помощь звать, так они же ничего такого не делают! И пришли постучавшись, и разговаривают вежливо, но все равно отчего-то тревожно на душе. Вроде бы после войны только-только страх стал проходить, только забрезжило, а вот опять что-то темное шевельнулось внутри.

– Шаги слышала, – устало произнесла женщина. – А так, чтобы видеть… не знаю, наверное, дня два уже не видела.

Очень кстати во дворе послышались голоса и команды. Васильев выглянул из окна: у подъезда собралась группа из восьми человек в милицейской форме и в гражданской одежде, видимо оперативников из уголовного розыска.

Через десять минут в присутствии участкового и двух понятых Бессонов высадил плечом дверь соседней комнаты. Едкий запах ударил в ноздри. Увидели они то, что и ожидали. Худой мужчина лет шестидесяти, с седой недельной щетиной и острым кадыком лежал на спине со скрюченными на груди руками. Судя по следу на темени, его ударили по голове, что и послужило причиной смерти. Кровь, натекшая на пол из раны, уже свернулась и потемнела.

Васильев быстро определил начавшееся трупное окоченение и наличие трупных пятен.

– Больше двух суток, – констатировал он и показал на окно, где прислоненная за занавеской к стене стояла немецкая армейская винтовка «Маузер-98 К». – Смотри, он и оружие бросил, чтобы внимания на него не обратили. Судя по бутылке и объедкам на подоконнике, он долго ждал, пока цель появится, даже, может, все два дня с трупом тут сидел.

Как, почему этот Самойлов впустил к себе домой постороннего? А может, не постороннего?

Опрос соседей довольно быстро показал, что Андрей Данилович Самойлов приторговывал всяким хламом на рынке возле Ботанического парка. По вечерам старик бродил по разрушенным домам, искал вещи и предметы быта, которые можно было починить, привести в порядок и продать на рынке. Глядишь, на буханку хлеба и хватит.

Гостей у него никто отродясь не видел, детей и других родственников никто не знал. По разговорам, вроде был сын, да погиб то ли на фронте, то ли еще где. Уточнить было нельзя: городской архив сгорел еще в 41-м году.

– Алексей, – Бессонов подозвал Васильева, который разговаривал с криминалистами. – Надо съездить еще разочек на место боя в Здолбуновский район. Останься в городе. Закончите с телом, с осмотром квартиры, займись контактами погибшего Самойлова. Снайпер не мог к нему попасть просто так. Не бывает, чтобы человек подошел на улице и через пять минут уже гостил у нового знакомого в квартире. А он гостил! Видишь на столе стаканы рядом стоят? Они пили и ели вместе, пока гость не убил хозяина и не занялся наблюдением за окнами здания НКВД.

– Жестокий тип, хладнокровный, – согласился Васильев. – Не новичок и не сопляк типа Якубы. На этом человеке должно быть много крови.

– Вот-вот. Я возьму Шарова и съезжу в Здолбуновский район.

– А вот и наш неугомонный помощник, – засмеялся Васильев, кивнув в сторону улицы.

Старший лейтенант Шаров, прижимая руки к груди, что-то энергично говорил молодой девушке в ситцевом платье. Девушка слушала его, но недолго, потом взмахнула косынкой и ушла, постукивая каблучками. Шаров вздохнул, с досадой шлепнул себя по бедру и пошел к московским оперативникам.

– Олег, – тоном заговорщика спросил Васильев, – а это кто?

– Девушка, – грустно ответил Шаров.

– Это мы поняли, – воровато оглянувшись по сторонам, ответил Васильев, – ты лучше расскажи, чего ты так оправдывался перед ней. Нашалил, что ли? Ты у нас проказник по женской линии?

– Да какое там! – взорвался было Шаров, но тут же сник и заговорил тихим виноватым голосом: – Какой из меня проказник. Она веревки вьет и погоняет меня как хочет.

– Любовь! – глубокомысленно заключил Васильев, гладя на напарника. – Она такая, зараза.

– Вы думаете, что я за ней ухлестываю, а она на меня ноль внимания, – Шаров посмотрел на оперативников и усмехнулся. – Еще решите, что я рохля и мямля. Любит она меня. Сколько уже раз после ссоры первая прибегала мириться, клялась, что жить без меня не может. Импульсивная она просто. Но и добрая. Знаете, если я на ней женюсь, я буду уверен, что в трудную минуту она меня не бросит, не оставит одного, что бы ни случилось.

– Ты, главное, работу не забрось со своими сердечными делами, – сказал наконец Бессонов.

– Виноват, товарищ капитан, – тут же подобрался Шаров. – Докладываю, пришла информация из Москвы по Доктору. Только что шифровальщик принял, и я сразу к вам. Там полагают, что речь идет об одном из лидеров ОУН Остапе Кучерене. Он родом из этих мест, активно помогал фашистам во время оккупации, принимал участие в карательных операциях эсэсовцев, выдавал подпольщиков и партизан, сам участвовал в показательных казнях. С немцами во время их отступления ушел на запад.

– Кучерена, – повторил Бессонов. – Он у нас числится в розыске еще за преступления, совершенные в составе националистических банд в Полесье. Они ушли оттуда, когда в 43-м их хорошо тряхнули партизаны. Так, еще что есть по объектам оперативного розыска?

– Мы установили личности всех убитых бандитов. По нашим сведениям, под псевдонимом Бригадир, которым подписано письмо, скрывается подрайонный руководитель ОУН Николай Степаненко.

– Что за личность?

– Ничего примечательного. В 39-м вместе с родителями проживал на территории Правобережной Украины, которая вошла в состав СССР. Окончил шестимесячные педагогические курсы, работал учителем в селе Брыков, затем в Шумске. Никаких сведений о его связях с националистами до войны у нас нет. Когда пришли фашисты, начал активную пособническую деятельность, выдал многих коммунистов и советских активистов гестапо. Его довоенное фото у нас есть.

– Уже хорошо, – кивнул Бессонов. – Сегодня же фото переснять и размножить для оперативной работы. А сейчас, Олег, собирайся, поедем в Здолбицу. Еще раз осмотрим место последнего боя. Возьми с собой автоматчиков из местного гарнизона. Да попроси, чтобы дали ребят потолковее, желательно с фронтовым опытом.

– Да, еще, – улыбнулся Шаров. – Якуба просится на допрос. Просто настаивает.

– Поговори с ним, Алексей, – согласился Бессонов. – Только не особенно обнадеживай, пусть не расслабляется, пусть из кожи старается вылезти, чтобы нам угодить.


На часах была уже половина третьего, когда на двух полуторках Бессонов с Шаровым и двумя отделениями солдат Ровенского гарнизона прибыли на опушку лесного массива под Здолбицами. Развернув карту, капитан стал показывать ориентиры Шарову и двум фронтовикам-сержантам – командирам отделений.

– По имеющимся на сегодняшний день данным, банда двигалась через Стеблевку и Спасов, обходя лесами с запада город Мизоч. Двигались осторожно, явно не желая привлекать к себе внимание. Это не был рейд по оперативным тылам, хотя банда и имела при себе не только легкое стрелковое вооружение, но и ручные пулеметы.

– Мы когда в разведку ходили на фронте, – сказал высокий скуластый сержант, – то пулеметов с собой не брали. Втихаря через линию фронта или с прикрытием, а там на кошачьих лапах до цели, выполняли задание и так же назад. А если на хвост садились гитлеровцы, то и с боем прорывались. Но всегда шли налегке.

Бессонов внимательно посмотрел на сержанта, на три его нашивки за ранения и глубокий шрам на кисти левой руки. Этот человек знал, что говорил. Видимо, воевал в полковой или дивизионной разведке.

– Ну, – спросил Бессонов, – и что вы хотите этим сказать?

– У них цель была другая, для выполнения задания им нужны были пулеметы. Вы им просто дойти не дали. Может, надо было задержать продвижение армейского резерва, который наши выслали бы на место, или готовили нападение на вооруженный объект, когда надо подавить охрану огнем.

– Хорошая мысль. Спасибо, сержант. Мы это будем иметь в виду, но с выводами пока подождем. Для выводов кое-что надо еще уточнить, в том числе и здесь. Одно отделение войдет в лес вот с этой опушки, – Бессонов показал карандашом на карте подковообразную опушку леса. – Ориентиры: одиноко стоящее дерево и устье оврага. Направление движения – строго на север с выходом к роднику, отмеченному на карте. Второе отделение входит в лес с юго-западной опушки. Ориентиры: одиноко стоящее дерево и озеро-старица. Направление движения – на северо-восток. Двигаться цепью. Расстояние между бойцами не более 10–15 метров.

Бессонов проводил инструктаж привычно, как делал это уже, наверное, сотни раз. Но сейчас он не знал точно, что искать. Да – следы пребывания людей, да – доказательства принадлежности этих людей к националистической банде. Но что это будет, предположить было сложно с самого начала. Может быть, окурок немецкой сигареты. Не факт, что этими сигаретами немцы снабжают подпольные отряды ОУН, не факт, что эти сигареты взяты из немецкого тайника. Они могли оказаться в кармане любого человека на территории, которая только что освобождена от фашистов. Это мог быть след сапога, оброненный патрон немецкого стандарта. Сейчас важно было не перечислять опытным солдатам-фронтовикам, что конкретно искать. Важно было дать им понять, на какого рода следы обращать внимание.

– И еще прошу не забывать, что в лесу могут оказаться противопехотные мины и неразорвавшиеся боеприпасы. И уж тем более вы должны быть готовы к неожиданному столкновению с оуновцами, немцами-окруженцами, которые все еще пытаются мелкими группами выйти к линии фронта. Оружие держать наготове, задерживать всех, кто встретится в лесу, хоть генерал с погонами НКВД.

Солдаты с довольным видом заулыбались, поправляя «ППШ».

«Эти не побоятся никакого врага, а вот насчет генерала НКВД это я зря пошутил», – подумал Бессонов.

– Напоминаю еще раз, товарищи, это очень важно. В случае вооруженного сопротивления, которое вам могут оказать задерживаемые, стрелять только по конечностям. Повторяю, только по конечностям.

Действовать скрыто в условиях, когда ты привез с собой два десятка вооруженных солдат, которые отправляются прочесывать лес, было бесполезно. Забрав из кабины автомат, Бессонов отправил машины на северную опушку, приказав водителям никуда не отлучаться, держать оружие наготове и на время убрать с лобовых стекол комендантские пропуска.

Наконец они с Шаровым вошли под прохладные кроны лиственного леса. Им предстояло пройти к тому месту, где банда почему-то остановилась и заняла круговую оборону. Пленные показали, что до этого на дневках их командир не отдавал таких приказов, просто выставлял боевое охранение. Здесь же, в лесном массиве, банда оборудовала пулеметные точки на основных направлениях, откуда удобнее всего было их контролировать. Они явно расположились надолго. Для чего? Для ожидания?

Бессонов не особенно надеялся получить новые улики. Ему было необходимо просто почувствовать это место, ощутить, как бы он сам здесь действовал, как бы он повел себя на месте командира того отряда ОУН, который здесь перебили бойцы полка НКВД.

Они с Шаровым прошли до самого родника, где располагались во время боя основные силы бандитов. Старший лейтенант еще раз подробно рассказал, как проходил бой, тем более что они шли как раз со стороны, откуда были атакованы оуновцы. Он показывал, где лежали тела, где стояли пулеметы. Поляну возле родника они осматривали вместе около получаса, но не нашли ничего нового, даже горелой спички. А еще через час к поляне вышли обе цепи, прочесывавшие лес.

– Никого, товарищ капитан, – доложил один из сержантов. – Свежих следов нет, от старых трава давно поднялась. Попадались старые стреляные гильзы, но это еще с зимы.

– Три противопехотные мины натяжного действия обезврежены, – доложил второй сержант. – Больше ничего примечательного. В одном направлении, если двигаться от опушки сюда, сломано несколько веток, листва подсохла. По времени как раз с того боя, о котором вы говорили. Думаю, они шли этим путем.

– Хорошо, – Бессонов кивком поблагодарил сержантов. – Перекур десять минут, а затем сантиметр за сантиметром обследовать поляну и на десять метров вокруг нее.

Такой приказ капитан отдал не столько потому, что надеялся найти что-то новое на месте дневки банды. Ему не хотелось, чтобы солдаты бездельничали и слушали их разговор с Шаровым.

– Давай порассуждаем, Олег, – расстелив на траве карту, Бессонов присел на корточки и стал водить по ней тонкой веточкой. – Банда не остановилась посреди леса, хотя плотность массива одна и та же на всех его участках. В южной части тоже есть родник, но они пришли сюда, ко второму роднику в северной части леса. Возражай!

– Ближе всего к этому лесному массиву, – задумчиво заговорил Шаров, – три села: Загора, Уездцы и Коршев. Возможно, командир оуновцев предположил, что к роднику в эту часть леса могут наведаться местные жители, и увел банду севернее.

– Может быть, – согласился капитан. – А если учесть, что в лес после боевых действий заходить просто опасно? Мины, окруженцы, дезертиры и так далее. Местное население знает о такой опасности. Сколько детишек-грибников подорвалось в таких лесах. А если нам обратить внимание, что к северной части этого массива ближе всего подходит дорога. Грунтовая, но хорошо накатанная. По ней часто ездят машины, а чуть дальше железная дорога. Не к ним ли они пытались подобраться?

– Сесть в условленное время на машину или в поезд? – предположил Шаров.

– Или встретить человека, который сойдет с машины или спрыгнет с поезда в этом месте, – добавил Бессонов. – Курьера они могли ждать. Или машину с подделанным пропуском, в которую должны были погрузиться и отправиться к нужной цели. Но тут сразу возникает вопрос, а почему они машину ждали здесь, а не южнее: у Спасово, у Мизоча? Зачем им шастать здесь с оружием, с пулеметами?

– Из-за простого курьера – такой отряд в полном вооружении? – с сомнением проговорил Шаров.

– Курьер мог быть и простым, а вот послание важным. До такой степени важным, что за него они готовы были с десяток жизней положить. Значит, цена такая. Да и в письме речь шла о какой-то готовящейся операции, которая под угрозой срыва из-за больших потерь в националистическом подполье.

– Ну, курьер мог приехать откуда угодно, – вздохнул Шаров, поднимаясь с земли и отряхивая колени.

– Да, нам пока не определить, откуда он мог приехать. Остается только предполагать, что из большого города. Или областного, или районного центра. Но есть одно направление, которое нам следует отработать, Олег. – Бессонов тоже поднялся на ноги и стал складывать карту. – Я думаю, что у них здесь, как и во многих подобных местах эстафета немного сложнее, чем просто из рук в руки. Должно быть местное передаточное звено. Я свяжусь с местными органами внутренних дел, и вы просмотрите все учеты от прописки до судимостей и заключения браков. Надо вычислить человека, который может ходить в лес, перемещаться на большие расстояния без особого подозрения. Работа у него может быть такая или привычный образ жизни. А местный связной передает по эстафете послание другому. Скорее всего, этот другой – приезжий, человек солидный, с хорошими настоящими документами и вне всяких подозрений. Или липовыми, но сделанными очень хорошо. И живет курьер не под своей фамилией, потому что она у него сильно запачкана за время оккупации. Он отвозит послание в город, откуда оно отправляется по надежному охраняемому каналу за линию фронта. В данном случае Кучерене.

Якуба выглядел довольно скверно. Капитан Васильев присматривался к пареньку, к темным кругам под запавшими глазами, к его бледному лицу, заострившимся скулам и носу. Смотрел арестованный по-прежнему в пол, но теперь чаще шмыгал носом, пальцы его рук нервно метались, то сплетаясь, то расплетаясь.

– Нервничаешь? – тихо спросил Васильев. – Понимаю.

– Что вы понимаете, – так же тихо огрызнулся Якуба и поднял наконец глаза на Васильева. – Давайте договариваться. Я уже по ночам спать не могу. Так и кажется, что в камере сейчас кто-то встанет среди ночи, подойдет ко мне, навалится и – заточку под сердце.

– Осваиваешь уголовную терминологию? Значит, приспосабливаешься к новой обстановке. Осваивай, осваивай. Выживешь, так она тебе на много лет вперед пригодится. Так о чем мы с тобой должны договариваться? Кажется, ситуация ясная как белый снег. Ты даешь показания, отвечаешь на все наши вопросы, а суд, учитывая всю глубину твоего искреннего раскаяния, дает тебе, возможно, не такой уж и большой срок. Есть еще вариант – ты не отвечаешь на наши вопросы…

– И что тогда? – машинально спросил Якуба.

– Тогда, Боря, вся твоя оставшаяся жизнь, долгая она или короткая, становится твоей личной проблемой. А может, и выпустим мы тебя с миром. Пусть твои дружки думают, что простили тебя за хорошее поведение.

– Меня убьют, – мрачно ответил паренек и опустил голову еще ниже.

– Убьют, конечно, – согласился Васильев, пододвинул стул и уселся рядом с Якубой. – Ты для них свидетель опасный. Много знаешь. Ты им удобнее мертвый. Убьют, чтобы нам ничего не рассказал. Это покушение на тебя – нам подсказка, что ты знаешь что-то важное. Давай, Борька, не будем терять время. Начинай. Зачем вам понадобилось поджигать здание милиции в Здолбице?

– Из-за вещей, что ваши привезли из леса, – пробурчал Якуба.

– Из какого леса? – терпеливо продолжал Васильев.

– Ну, в котором у ваших бой был с оуновцами! – раздраженно ответил Якуба. – Мне сказали, что там документы, личные вещи погибших, которые помогут НКВД установить их личности и, значит, навредить ближайшим родственникам. Вы их всех в Сибирь сошлете.

– Кто тебе отдавал приказ?

– Никто! Мне через посыльного передали. Вы что думаете, я с начальством общаюсь?

– А я ничего пока не думаю, – спокойно ответил Васильев. – Ты долго молчал, потом врал. Прежде чем тебе верить, я буду все твои сведения анализировать и перепроверять. Пока не буду уверен, что ты говоришь правду.

– Да, черт… – психанул Якуба, – пока вы там проверяете, меня зарежут ночью в камере.

– Так от кого тебе передали приказ?

– От Бригадира. Я вхожу в его ячейку. Кто такой, я не знаю. У нас никто ни о ком ничего не знает. Если только те, кто в боевые группы входит, те знают своих, а я в резерве у них был.

– Когда ты получил приказ?

– 18 мая, ночью. Записка с условным знаком. А 19-го я забрал из тайника бутылки с зажигательной смесью и вечером пошел поджигать.

– Ладно, Боря, попробую начать тебе верить, – вставая со стула, заявил Васильев. – Можешь спать спокойно. Не скажу, что тебе светит светлое будущее, но ты сам можешь сделать его не таким уж мрачным, и, поверь мне, то, что у тебя теперь может появиться будущее, тоже очень важно.

Арестованного увели. Васильев закрыл окно и остановился возле сейфа. Здесь, в кабинете Шарова, пуля едва не разнесла Якубе голову. То, что покушение произошло не сразу после задержания паренька, а спустя несколько дней, обнадеживало. Значит, если в управлении Воротникова есть крот, он не в самом руководстве. А может, и нет крота, может, наблюдатель с биноклем сидел несколько дней и высматривал, где Якубу допрашивают. Скорее всего, так и было. А когда установили, то быстро подобрали место, откуда можно стрелять. Хорошо они придумали с квартирой Самойлова. Никто и не заподозрил, что у него гость, никто не стучался к одинокому пожилому мужчине. Но как и когда убийца познакомился с Самойловым? И где? Самойлов всегда на виду, он один, как перст, шатается по свалкам и развалинам. Там к нему подойти и познакомиться невозможно. Самойлов и ему подобные живут своим кланом и войти в него чужому не дадут из ревности к своим источникам хлама и пропитания. На базаре! Он сидит, к нему все время кто-то подходит, и ничего подозрительного в этом нет. Да, только там!

Васильев запер кабинет и почти сбежал вниз по лестнице. Дежурный по управлению окликнул его, собирая со стола бумаги:

– Вот, товарищ капитан, из милиции справка для вас пришла. На тех самых уголовников, которые на вас с майором Воротниковым напали, когда вы с аэродрома ехали…

Загрузка...