МОСКВА (ТАСС) от 12 июня 1959 года:
Вчера, в 14 часов 28 минут советские сейсмические станции зафиксировали землетрясение в районе Северного полюса силой около 7 баллов по шкале Рихтера. Заборы проб воздуха дают повод назвать это явление взрывом ядерной природы мощностью около 1,5–2 мегатонн.
Это дало повод правительству США и некоторых европейских стран обвинить Советский Союз в проведении испытаний в международной зоне.
ТАСС уполномочен заявить: Советский Союз не причастен к так называемому атомному взрыву в районе Северного полюса. Это грубая нападка антисоветски настроенных сил. Советский Союз не раз выступал с мирными инициативами по поводу ограничения и запрещения ядерного оружия.
Еще более смехотворной выглядит попытка недобросовестных западных СМИ обвинить советские Вооруженные силы в потере атомной бомбы, которая якобы и вызвала взрыв.
Все советские ядерные заряды (в том числе и водородные) находятся в полной сохранности и в любой момент могут быть использованы для отражения агрессии против Советского Союза.
– Думаю, это достаточно завуалированный ответ, – сказал министр. – Как считаешь, Ваня?
Генерал Алексеев, в прошлом участник боев в Корее, ныне – командующий киевским военным округом, пожал плечами. Это не то чтобы его удивляло. Но все-таки взрыв ведь не иголка, его в стоге сена (и даже всего полярного снега) не спрячешь. Генерал настаивал, чтобы в заявлении прямо указывалось «атомный взрыв был», сейчас выясняется, как и зачем. Пелена секретности тут ни к чему – западные если что выведают (а они узнают, радиоактивные пробы воздуха дают точный ответ), то скандала не избежать. Лучше сразу сознаться в чем-то меньшем, чем потом получать за большее, которое, несомненно, раздуют западные газеты и пропаганда. Скрытность – большая ошибка в этом случае.
Впрочем, даже не это главное.
Алексеев покачал головой:
– Думаю, у нас могут быть проблемы посерьезнее. Если мои предположения подтвердятся.
– Серьезнее, чем даже Третья мировая? – едко переспросил министр обороны.
– Так точно, Родион Яковлевич.
– Ну-ну.
– Товарищ министр, разрешите представить соображения?
Министр поморщился.
– Ну-ну, Ваня, – повторил он. – Давай без этих твоих. В чем дело?
Алексеев сделал шаг и положил на стол тонкую папку в дешевой канцелярской обложке, скрепленной желтыми жестяными зажимами. Министр поднял голову:
– Что это, Ваня?
– Отчет по «группе тридцать».
– И о чем мне это должно говорить?
– Лодка «К‐3», Родион Яковлевич. Задание похода составлялось по докладу, представленному группой. Помните, я докладывал…
– Что вы мне голову морочите, – проворчал министр. – Ваня, у меня нервы, знаешь, не железные. Я уже вторые сутки на кофе и валокордине сижу. У меня сердце уже задергано туда-сюда. У меня тут на Северном полюсе ЧП такое, что ложись и помирай, если ты не в курсе. А ты хочешь, чтобы я сел сейчас и это прочитал?! Ты этого хочешь, Ваня?
Алексеев выпрямляется. Он высокий, даже суховатый, с жестким, подсвеченным лампами лицом.
– Так точно, товарищ министр обороны. Хочу.
Министр смотрит на него и говорит:
– Ладно.
Потом берет папку, раскрывает, пробегает глазами. Затем поднимает глаза на генерала:
– Это что вообще такое?
– Чили, товарищ министр, – отчеканивает Алексеев.
В офицерскую столовую сквозь открытые окна льется солнце, освещая столы, накрытые белыми скатертями. На каждом – ваза с цветами, синие лепестки лежат на белом сукне. Жарко. Капитан Синюгин идет к столу. Сапоги глухо стучат по деревянному полу. Он сегодня не в парадных, из хромовой кожи, а в своих полевых, кирзовых, чтобы бегать и прыгать наравне с личным составом. Любимый, бля, личный состав. Синюгин качает головой, только что вымытые руки блаженно гудят. Он сегодня набегался и напрыгался на месяц вперед. Мотострелки, блин.
Боевая учеба сегодня закончилась местным ЧП. Сколько он гонял свою роту, пытаясь вдолбить в выскобленные круглые головы хоть немного понятия о боевом маневре и тактике! Уже трое сапог стер. Так что приходится после кожаных носить кирзу, которая и тяжелее, и пропускает, зараза, воду. Сегодня один из механиков‐водителей (только что с учебки) загнал БТР‐152 в болото, хорошо, неглубоко. Крыши у бэтээра нет, поэтому мотострелки отделались легким испугом. И тяжелым вытаскиванием застрявшей машины. «Ох, нелегкая это работа, из болота тащить бегемота». Ноги к чертям промокли. Ну, сейчас хоть руки помыл. Теперь пожрать по-быстрому в чистоте и покое и идти дрючить орлов дальше.
Тоску разгонять.
Самое главное – с тоски люди бесятся. С тоски солдатики и пряжками друг друга лупят, и ремни затягивают так, что дышать нельзя, и еще какие забавы придумывают. Еще бы. Заперли в одном месте молодых парней, которые еще в игрушки не наигрались, и требуют чего-то. Нет, детей надо развлекать. Даже (Синюгин невесело усмехается) принудительно.
Он проходит между столов, где обычно сидят пэвэошники, дальше артиллеристы, а вот и столы «махры» – пехоты. Официантка в белом накрахмаленном передничке ему кивает, улыбается. Он тоже улыбается. Мужчина видный, даром что без половины зубов. В прошлый раз его пытались списать по здоровью (легкая лучевая, в диагнозе хотели написать: годен к нестроевой), еле уговорил. Без строевой, даже в захолустном гарнизоне, он сдуреет.
Синюгин отодвигает стул и садится. Кладет ладони на скатерть, под ними ощущение жесткой шершавой ткани.
Официантка Марина приносит первое – борщ, спрашивает, что будет на второе. Кладет ему ложку (хорошую, не алюминий, как у бойцов).
Ставит хлеб, аккуратно нарезанный.
Сквозь окна солнечный луч прорезает пространство столовой, в воздухе кружатся пылинки. Луч попадает Синюгину в глаза, он дергает головой. Жмурится.