– Почему я не умер? – Спросил солдат, упрямо глядя в небеса.
Он пришел в себя несколько минут назад, когда все уже было кончено. Вокруг лежали тела боевых товарищей.
Небеса молчали, но белые облака, до сих пор недвижимые, начали вращаться, постепенно раскручивая белую пушистую карусель.
– Почему я не умер, Бог? Почему ты позволил забрать всех, а меня оставил? Или ты не ответишь простому смертному?
И Бог ответил. Не громовым голосом, как можно было ожидать, а тихим шепотом, сливавшимся с шелестом травы, с которой играл легкий южный ветерок.
– Твоя мечта сильнее смерти. Поэтому ты не можешь умереть сейчас.
Человек горько усмехнулся.
– В те несколько минут, которые я был там, я увидел смерть. Ее смерть.
Рукавом камуфляжной куртки он вытер копоть со лба, попутно смахивая навернувшиеся на глаза слезы.
– Мечты больше нет. Есть только боль.
Ветер утих, словно Бог, до того разговорчивый, задумался над словами смертного.
– Ты не прав, человек. Боль проходит, а мечта остается.
– Моя мечта умерла вместе с ней. – Закричал солдат. – С ними. Ты допустил это, Бог. Ты предал мою мечту. Поэтому ты должен позволить мне уйти, хотя бы из сострадания.
– Ты пролил слишком много крови, чтобы говорить о сострадании, человек. И я не могу забрать тебя, даже если очень захочу. Но помни, мечта живет, пока ты сам не решишь, что она умерла.
Солдат покачал вихрастой головой.
– Разве ты не всемогущий Бог? Разве мало моей веры в твои силы, чтобы уйти? Уйти к ней и к ним, – он обвел рукой холмистую долину, усеянную телами.
– Ты еще не отдал им то, что должен. – На этот раз Бог ответил раскатом грома. – Но если вера твоя и впрямь так сильна, что может перечеркнуть мечту, тогда иди, человек.
Неожиданно, солнце, до сих пор равнодушно взиравшее на их разговор, заискрилось, словно намереваясь заступиться за солдата, и у его ног одна за другой возникали полосы света, превращаясь в сверкающую радугу.
– Я должен уйти по ней? – Спросил человек, задирая голову. Но небеса молчали.
Он взобрался на небольшой холм – земляную насыпь, за которой скрывался когда-то пулеметный расчет, чтобы было удобнее сделать шаг. И замер, ослепленный кристальным великолепием красок.
Он начинал понимать.