Интересное замечание к уточнению семантики топонима Ойум (Oium) сделали Д.А. Мачинский и С.В. Воронятов: «Обращение к немецким словарям, отражающим живой немецкий язык середины XIX – начала XX в., даёт несколько иное семантическое поле слова aue: «нива, луг (цветущий и плодородный), равнина орошаемая, плодородный островок»; в переносном смысле, образно – «прелестная страна». Как видим, основной упор делается на плодородие, и лишь затем на достаточное оводнение. Предполагаем, что и семантическое поле готского *aujōm и эпического Oium было примерно таким же. А образное «прелестная страна» не так далека по смыслу от «желанная страна» в готском сказании» (Мачинский, Воронятов 2011: 253).
Распространение в исторической науке постмодернизма и конструктивизма привело к тому, что некоторые учёные «задачей историка» считают не выявление возможной реальной исторической основы древних и средневековых этногенетических легенд (в терминологии конструктивистов «их перевод на язык лингвистического национализма XIX в., где место Вавилонской башни будет занимать «лингвистическая прародина»), а «объяснение дискурсивных конструктов, каковыми являются этногенетические легенды, посредством изучения «социального знания» эпохи, в которую они создавались и функционировали, а не замещение их дискурсивными конструктами эпохи модерна» (Алимов 2018: 119. Примеч. 15). На наш взгляд, подобный подход ошибочен уже тем, что он предполагает путь от теории к источнику и вместо предметного источниковедческого и исторического анализа каждого конкретного «рассказа о происхождении», априорно пытается подвести всю группу таких источников, как этногенетические легенды (иногда называемые обобщённо также Origo gentis) под общий знаменатель «социального конструкта», имеющий ничуть не менее искусственный «кабинетный» характер, чем традиционный примордиалистский подход. Но никакого заранее заданного общего знаменателя (хоть «примордиалистского», хоть «конструктивистского», хоть какого-то ещё) нет: каждая этногенетическая легенда, сообщаемая древним или средневековым автором, должна самостоятельно исследоваться на предмет соотношения в ней реальной исторической основы, с одной стороны, и «социального знания» эпохи – с другой. В разных легендах соотношение этих двух факторов может быть совсем не одинаковым: от относительно точного отражения исторических реалий в одних случаях вплоть до полного книжного вымысла в других.
Недавно вывод о волынской локализации Ойума без ссылок на предшественников был повторён И.В. Зиньковской («по географическому положению где-то в самом начале «Скифской земли», обилию рек, озёр и болот «страна Ойум», скорее всего, соответствует Волыни между верховьями Припяти и Западного Буга или Припятскому Полесью»: Зиньковская 2018: 190–191).
Возможно, ранее их как «бутонов» (искажение из Γούτωνες-«гутоны»?) упоминает Страбон (Στράβων, ок. 64/63 г. до н. э. – ок. 23/24 г. н. э.) в своей «Географии» при описании Германии: «Здесь находится также Геркинский лес и обитают племена свевов, которые живут частью в самом лесу, как племена коадуев; на их территории находится Боигем – царская резиденция Марабода, куда он переселил не только разные другие племена, но и своих соплеменников – маркоманов. Дело в том, что по возвращении из Рима этот человек, [в прошлом] частный гражданин, был назначен верховным правителем племени. Еще юношей он жил в Риме, пользуясь расположением Августа, а возвратившись на родину, добился власти и подчинил, кроме упомянутых лугиев (большое племя), зумов, бутонов, мугилонов, сибинов, а также семнонов (большое свевское племя)» (VII. I, 3; Страбон 1994: 266). Известие Страбона не содержит сведений, которые могли бы помочь в локализации бутонов, но позволяет говорить о том, что если понимать под ними готов, то последние должны были уже на рубеже эр находиться на Европейском континенте.
Римские источники, позволяющие констатировать появление готов близ римских рубежей в конце II – первой половине III в., имеют либо косвенный характер (т.е. не упоминают готов напрямую), либо относятся к более поздней эпохе и упоминают готов ретроспективно: «Ряд известий древних авторов, кажется, свидетельствует о раннем появлении готов в Северо-Западном Причерноморье. Дион Кассий отмечает, что в 180 г. в пределы Римской империи мигрировали 12 тысяч свободных даков. Исследователи связывают это событие с вторжением в их земли готов. Тот же автор сообщает, что император Каракалла (211—217 гг.) совершил военно-инспекционный поход в Дакию с целью укрепления границ Империи, а в сочинении «История Августов» говорится о победе Каракаллы над готами. В том же труде указывается на родство императора Максимина (235—238 гг.) с готами (отец был гот, мать – аланка). Сообщается, что Максимин «приобрел себе земельные владения во Фракии, в том поселке, откуда он родом, и все время поддерживал связи с готами. Готы особенно любили его, словно своего соплеменника». Затем пребывание готов в Нижнем Подунавье фиксируется источниками в 232—238 гг., когда они, вероятно, приняли участие в так называемых «скифских войнах»… Кажется, все говорит о том, что в конце II – начале III в. готы проживали близ границ Римской империи в Северо-Западном Причерноморье» (Седов 1999а: 16—162; 2002: 150. См. также: Щукин 2005: 90—93).
Здесь нельзя не коснуться ещё одного вопроса, имеющего богатую историографию: о соотношении спалов (Spali) Иордана и споров (Σποροι) Прокопия Кесарийского, которых этот автор называл предками антов и славян: «Да и имя встарь у склавинов и антов было одно. Ибо и тех и других издревле звали «спорами», как раз из-за того, думаю, что они населяют страну, разбросанно расположив свои жилища» (IV. 29; Прокопий 1994: 185). Этимология византийского автора, очевидно, имеет чисто кабинетный и наивный характер (ср. выше аналогичную народную этимологию происхождения этникона «гепиды» у Иордана как «ленивые»). Вариантов расшифровки известия Прокопия было предложено немало, и эта тема нуждается в отдельном обстоятельном рассмотрении. Поэтому скажем только о том, что не видим связи между спалами Иордана и спорами Прокопия хотя бы потому, что в свете сказанного выше следует, что спалы – это вообще не этноним, а лишь готское осмысление славянской лексемы в качестве маркирования в своей исторической памяти славян как древнего легендарного народа – своего противника.
Согласно выводам Б.В. Магомедова, специально изучавшего проблему этнического состава черняховского населения, в нём может быть выделено три главных компонента: 1) готский, представленный развившимися на вельбаркской основе памятниками типа Косанов (или «классические черняховские древности»: Магомедов 2001: 116). Именно они образуют подавляющее большинство черняховских памятников, а их носители – готы составляли основную массу черняховского населения; 2) славянский, представленный развившимися на зубрецкой основе памятниками типа Черепин – теремцы и концентрирующийся в Верхнем Поднестровье (верхнеднестровская группа памятников); 3) иранский («поздние» скифы, аланы и т.д.), концентрирующийся в Причерноморье (причерноморская группа памятников) (Магомедов 2001: 151).
Помимо отступления носителей зубрецкой культуры на Верхний Днестр учёным удалось наметить ещё один совершенно неожиданный вектор их движения после готского нашествия на Волынь: далеко на северо-востоке, в Среднем Поволжье, во II в. появляются памятники славкинского типа (названы по имени села Славкино в Сергиевском районе Самарской области), которые находят аналогии в зубрецких материалах Верхнего Поднестровья, в частности с поселением Подберезцы (Козак 1985: 75—89; Матвеева 1986: 160—162). Так часть побеждённых готами славян-спалов проложила путь в Среднее Поволжье, который после новых славянских миграций привёл к сложению в регионе именьковской археологической культуры IV—VII вв. (обсуждение проблематики именьковской культуры и раннеславянского присутствия в Среднем Поволжье см.: Матвеева 1986: 158—171; 1988: 11—13; 2004; Седов 1994: 309—315; 1995: 193—197; 2001: 5—15; 2002: 245—255; Кляшторный 1964: 16—18; 2005: 68—72; Сташенков 2006: 20—30; Богачёв 2011: 72—137; Галкина 2014: 24—31; Овчинников 2016: 151—169).
Периодически высказываемая гипотеза о том, что спалы Иордана – не славяне, а какой-то другой народ, к имени которого параллельно восходит и славянское «исполин» (см. напр.: Шахматов 1911: 21—26; Здоров 2000: 136—141), на наш взгляд, лишена оснований, поскольку опирается на неверное понимание Плиниевых спалеев-«пещерников» как этнонима и искусственно умножает сущности.
Во второй половине Х в., спасаясь от натиска печенегов, в Верхнее Поднестровье, принадлежавшее хорватам, переселяется часть уличей и тиверцев (Седов 1982: 128). Именно хорваты вместе с этими переселенцами и станут основой населения будущей Галицкой земли.
«…Хоздрой нечестивый посла етера князя на грекы… Царь же Ираклий… на персы исполчися, еще же призвавъ угры на помощь» (Истрин 1920: 434).
«Тогда и обри придоша к цареви мира просить с лестию. Их проуготование прият в Ираклии сътвори слом, ту покояшеть а. Си же, злое в сердци своемь имуще, к своим сродником послаша весть: «Скоро грядите, се бо царь богат у нас есть». Онем же сверепом бесом никако ж ослабивше, на земли ту придоша. Приобретаниемь человеколюбивому богу, спасающу правыа сердцем, одва в Узантию вьзвратився, царь приде. Они же, гнавше по нем далече и не сьстигше, все богатство его взяша и, на Фракисъ нагнавше, пленишя мужь и жен тысящь 70. И тако възвратишяся в свояси» (Истрин 1920: 434).