Воспоминания случайного железнодорожника - читать онлайн

Бандой я назвал не случайно. Через пару лет будет большое уголовное дело. Осуждено было не менее десяти человек. Но судили их не за избиения невинных людей, а за воровство. Причем воровство было массовым и крупным. Один ограбленный магазин ими был сожжен, что даст милиции основание посадить продавца этого магазина. Отсидит он ни за что, ни про что около двух лет. Хотя, как знать. Не зря же потом говорили, что если человек проработал продавцом три года, его можно без суда и следствия помещать в тюрьму. И только через три года разбираться: пора его уже выпускать, или еще пусть сидит.

А сожгли они магазин потому, что, выбравшись из магазина с наворованным товаром, обнаружили, что один из воров оставил там свою шапку. Одел новую, а свою, старую, оставил за ненадобностью на прилавке. А это серьезная улика. Так как залазили в магазин через крышу, разобрав печную трубу, то вторично лесть туда (а главное, вылезать оттуда!) не хотелось. Но и улику против себя оставлять было нельзя. Решили, что проще магазин сжечь.

Чуприку суд определил наказание в 25 лет, двум его подельникам – по двадцать, меньшему брату Чуприка – восемь лет (как несовершеннолетнему), а его матери – 10. Остальным участникам легкой и красивой жизни определили от 3-х до 15 лет. Дом Чуприка подлежал конфискации, и его описали. Чтобы он не достался государству, его ночью сожгли. Пожар был рядом с нашим домом.

В этой истории я впервые соприкоснулся с понятием "заложник". Сам Чуприк от милиции первоначально сбежал. Когда милиция пришла его арестовывать, он спал на чердаке дома. Я видел, как он спускался оттуда в сопровождении милиционеров. Но пока милиционеры что-то делали в доме, Чуприк спокойно вышел из дома во двор (и это я видел), сел на велосипед и уехал в сторону реки. Милиционеры были "пешие", и догнать его не могли. Тогда милиционеры арестовали старшего брата, когда тот пришел с работы. Он был единственный в этой семье, кто работал честно, не воровал. Чуприк "в бегах" был долго (не один месяц), долго сидел и его брат. И только когда Чуприк "добровольно" сдался, его брата освободили. Сдаться, по рассказам, его убедила мать. "Ты в лесу, а брат в тюрьме, а дома работать некому",– так она его убеждала. Вернувшись домой после отсидки, старший брат Чуприка напился и громко пел "блатные" песни. (Блатными тогда называли все песни, которых не было в советских песенниках.) Спустя несколько дней после его освобождения я с ним разговаривал. Звали его Сергеем, т.е. он был моим "тезкой". До этого разговора я думал, что в тюрьме избивают арестованных только фашисты. Оказалось – не только! Правда, тогда я еще не знал, что Гитлер и Сталин – "два сапога – пара". Поэтому и способы допросов у них одинаковы. Причем, опытом они щедро делились друг с другом.

Заканчивая этот рассказ, хочу отметить, что все эти бандиты выйдут на свободу досрочно. И только мать Чуприка "отсидит" от звонка до звонка все 10 лет и выйдет из "мест не столь отдаленных" последней. Знаю также, что, выйдя на свободу, из всей этой компании только мать "завяжет" с воровством. Остальные получат еще "сроки", и я их дальнейшую судьбу не узнаю, т.к. уеду учиться и на Хору жить больше не буду. Да и они там больше не появлялись.

Учился в старших классах я хорошо. За 8-й и 9-й классы директор школы объявлял мне благодарности. По достижению соответствующего возраста меня приняли в комсомол. Секретарем комитета ВЛКСМ школы была тогда ученица 9 класса Чекалина Раиса. Красивая и умная девушка. Она нас готовила и принимала в комсомол в школе: вначале на комсомольском собрании класса, а за тем на заседании комитета ВЛКСМ школы. После чего она же возила нас за 15 км в райком ВЛКСМ еще для одного (последнего) приема. Мы очень боялись не ответить на какой-либо вопрос членов бюро райкома и, тем самым, подвести нашу Раю. Но все обошлось. Всех приняли. Мы были счастливы. И нашу радость не могло омрачить даже то, что за нами не пришла машина (обычная грузовая, не крытая!), и мы пошли в темноте домой пешком. Было это 10-го февраля 1955 года. Прошли километров шесть, и нас подобрала попутная машина. Я не помню, было ли нам холодно. Раиса Чекалина первой в истории нашей школы станет медалисткой – получит серебряную медаль, и её имя будет записано золотыми буквами на Стенде Почета школы.

Часто думаю о роли пионерской и комсомольской организаций в моей жизни. Воспоминания не одинаковые. В пионеры меня приняли в третьем классе. Прием происходил с 9 лет. Мне, как лучшему ученику класса, повязали на шею шелковый красный галстук. Так как шелковых галстуков было ограниченное количество, то их выдавали только в порядке поощрения. Остальным повязывали обычные хлопчатобумажные, которые при носке неприятно скручивались "в трубку". Приятно мне было? Бесспорно! Этим хвастался дома! За то, что я хорошо учился, меня начали избирать и вовлекать в общественную работу. А это мне не нравилось. И не потому, что это отнимало личное время. Я очень стеснялся выставлять себя перед другими. И, если я этой работой все-таки занимался, то с применением больших волевых усилий. Потому всегда сопротивлялся всяким "выдвижениям". Из-за этого мне иногда хотелось учиться хуже. Но интерес к этим организациям был. Там мы учились под контролем старших самостоятельности. Были пионерские сборы и собрания. Бывало (пусть не всегда, но часто) интересно. Жалел, что обязанность пасти коров лишило меня возможности побывать в пионерском лагере. Но в 5 -7 классах носить пионерский галстук уже было стыдно. Кто в галстуке, тот подлиза и маменькин сынок. А я ни тем, ни другим быть не хотел. Эффект от пионерских собраний, если их решения не подкреплялись требованиями учителя, в этих классах уже был близок к нулю.

Но в комсомол принимали только из пионеров. Поэтому все и числились пионерами. Кстати, вот это "все", на мой взгляд, и обесценило и ту, и другую организацию. Погоня за 100% "охватом" постепенно дискредитировало нравственный смысл этих организаций.

Комсомол в школе, да еще в той школе, в которой в старших классах учиться было дано не всем, имел высокий авторитет. Тем более, что в этом возрасте особенно высоко ценится честность, порядочность и преданность. Именно таких учеников тогда принимали в комсомол первыми. В этом и была сила школьной комсомольской организации. Мне кажется, тогда и учителя были более нравственны, т.к. нельзя же в открытые и чистые души плевать! (Сейчас это делается открыто, и на государственном уровне). В школе была взаимная воспитательная работа. Учителя, воспитанные еще до Октябрьского переворота, или учившиеся у таких преподавателей уже в годы Советской власти, конечно, в своей массе несли "высокое и нравственное". Беру в кавычки потому, что эти слова не мои. А воспитанные такими преподавателями ученики не позволяли нравственно опустить себя и учителю. Таким образом, действовала обратная связь.

Мои наблюдения, разговоры с выпускниками школ различных периодов жизни, а также убеждения всех родителей, что их учителя были лучше, чем те, которые учат теперь их детей, привели к интересному выводу. А он заключается в том, что качество подготовки советских преподавателей и, особенно, их уровень нравственности, начиная с 1917 года, неуклонно снижается. Поэтому выпускники любого периода уверенно дают своим учителям более высокую оценку, чем последующим. И практически всегда правы! Количество преданных своему делу преподавателей тает. В мое время, например, было немыслимо, чтобы учитель во время урока зашел в класс к своему коллеге и, прервав урок, они стали обсуждать и мерить туфли. А такое было в МНР, в период моей работы на Улан-Баторской железной дороге, в советской школе (школа для детей советских специалистов) в 9 классе, в котором училась моя дочь. А там работали, по заявлениям отдела загранкомандировок Главного управления кадров МПС и наших партийных руководителей, лучшие советские специалисты. Подобные и худшие примеры можно вспомнить каждому и в большом количестве.

Отрицательный пример я могу привести и из своего периода учебы. В 9 и 10 классе

историю нам преподавала молодая учительница. По-моему, она к нам пришла сразу после окончания пединститута. Звали ее Полина Александровна. Как преподаватель она сильно проигрывала нашим бывшим учителям: Вилену Яковлевичу и Софье Наумовне. Но это еще полбеды. Беда в том, что она не могла утром проснуться к первому уроку. Я, как староста класса, вынужден был бегать к ней домой и будить. Дверь в квартиру она не открывала, поэтому разговаривали через дверь. Узнав, зачем я пришел, она спокойным полусонным голосом говорила: "Хорошо, я сейчас приду". Правда, мы не очень расстраивались, получая возможность лишних 20 минут поболтать на свободные темы. Но такой пример тогда был исключением. Закономерностью он был только у Полины Александровны. Кстати, опоздав, она начинала урок так, как будто ничего не произошло.

Авторитет учителя в нашем поселке в то время был высоким. По-моему, и труд их тогда ценился значительно лучше, чем сейчас, в последнее десятилетие 20-го столетия и первое десятилетие 21 века. Даже Сталин в конце 40-х годов подписал постановление, по которому для основной массы рабочих и обслуживающего персонала устанавливался ежегодный отпуск продолжительностью в 12 рабочих дней. А для учителей отпуск составлял 48 рабочих дней. Как видите, разница существенная! Учитель был мозгом той местности, где он жил, носителем и гарантом высокой культуры и нравственности. Его замечание было суровым приговором, и спорить с ним почти никто не мог. Учитель был кладезем знаний, и к нему шли разобраться в той или иной непонятной ситуации. И он всегда выручал. Если учитель что-то записал в дневник, значит, так оно и есть! Это для родителей. Ученики видели в нем гаранта справедливости. Поэтому "проколы" в подобных вопросах вели к снижению (как сейчас говорят) его рейтинга. Своим учителем гордились и спорили, доказывая, что "мой учитель лучше твоего". И учителя старались быть такими, какими ученики хотели их видеть.

Падение нравственного уровня жителей страны шло постепенно последние 80 лет 20-го века. Но у учителей и врачей он особенно резко начал падать, когда зарплата рабочего стала превышать уровень оплаты людей умственного труда. А это привело к тому, что учителя и врачи (а это, в основном, женщины) стали выходить замуж за представителей рабочего класса. Сильный рабочий класс быстро "подтянул" уровень культуры выпускников ВУЗов до своего. Стоит ли удивляться, что сейчас наша интеллигенция пьет водку в больших количествах и матерится как сапожник. С сапожником и живет!

Отдельно хочу сказать о Тамаре Григорьевне Домрачевой (в замужестве – Мамаевской) – нашем классном руководителе и преподавателе литературы в 9-м и 10-м классах. Мы были у нее первыми. Раньше она училась в этой же школе, любила ее, любила и труд преподавателя. Поэтому нашему классу она отдавала себя всю без остатка. Потом у нее были и другие классы, и с ними она "горела", но такой температуры это горение уже не достигало. Должен признаться, что со мной ей было трудно. Я не был легким учеником: был начитан (в отдельные годы на летних каникулах я записывался сразу в три библиотеки: в поселковом клубе, на гидролизном заводе и в школе), имел неплохую память и обладал определенной логикой мышления, а, главное, жаждой к спорам "с целью восстановления справедливости". Во всяком случае, мне так казалось. А такой в классе я был не один. Много пришлось ей потратить нервов в спорах с Ярославцевым Лешкой, с Кушнаренко Владимиром, с Валентиной Костенко, да и другие были далеко не ангелы! Но что было ценно в Тамаре Григорьевне, так это ее способность долго рассуждать с нами, поддерживая уровень спора на равных. Ведь могла она нас осадить стандартным приемом: "Вы еще не доросли до понимания тех вопросов, которые беретесь обсуждать". Этого ни разу не было. А молодость агрессивна, и теперь я понимаю – как было ей с нами трудно. Она несколько раз приходила ко мне домой, разговаривала с моими родителями и со мной. И здесь она не опускалась до выражений типа "да что ты в этом понимаешь?" А ведь нас в классе было 27 человек. И пусть не все были такими упертыми, как те, кого я уже назвал, и все же она тратила на нас много личного времени. Может поэтому наш 10-"б" после окончания школы собирался и отмечал пять, десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять и тридцать лет со дня окончания школы! И всегда собирался у Тамары Григорьевны! На тридцать пять лет мы уже не собирались, потому, наверное, что уже внуки не пустили. Но то, что школьные узы так долго нас сводили вместе, конечно, происходило "по вине" Тамары Григорьевны, которую за глаза мы звали Томкой.

Об уроках физкультуры и нормах ГТО, что обозначало: «Готов к труду и обороне». В.Путин понял этот вопрос вновь. Хилыми стали выпускники школ. Об уроках физкультуры в начальной школе ничего не помню. Очевидно, их и не было. Да и как их было проводить в школе, которая располагалась в жилом доме на одного хозяина. А вот в средней школе эти уроки были. Но их в 5-х и 6-х классах часто заменяли на математику или русский язык. Про ГТО никто и не говорил. Хотя я видел у некоторых на груди подобные значки. Значит, эти нормы они выполнили. В старших классах уроки и физкультуры и военного дела были и всегда использовались по назначению. Нам не говорили, что мы должны сдать на значок ГТО, но в программу входило то, что для получения того значка требовалось: подтягивание, метание гранаты, бег лыжи и т.д. Посещали мы те уроки не всегда охотно. Пропускали. Особенно зимой: своих лыж не было, а школьные находились в безобразном состоянии. Но т.к. домашний труд был физическим, поэтому слабаков среди нас почти не было. Был один, он в последствие уйдёт в отставку в звании подполковника.

Коснулся физкультуры и вспомнил, что в 10-м классе мы сдавали нормы в зачёт соревнования среди школ района. Помню лыжи. Они были не совсем по ноге, и на них надо было пройти 10 км. Пошёл. Через какое-то время стало подводить и дыхание, и лыжи начали сползать с ноги. Трасса была проложена по замёрзшим протокам реки Мусорка и самой реке. Был момент когда мне хотелось сойти с трассы. Но я не знал, сколько прошёл, и сколько осталось. Поэтому допустил, что вернуться назад – может быть дальше, чем двигаться вперёд. Не сошёл. Позже Василий Михайлович – наш физрук и военрук – вручил мне за тот «подвиг» значок третьего юношеского разряда.

Как-то так получилось, что в период учебы в нашем классе не сформировалось ни одной будущей семейной пары, о которой можно было сказать, что у них была еще школьная любовь. Хотя были и красивые девушки, и достойные их юноши. После окончания школы стало известно, что кое-кто к кое-кому "не ровно дышал". Но эти чувства были скрыты. Такое "дыхание" было у некоторых наших девушек, но примеру Татьяны Лариной никто из них не последовал. У меня была девушка, которую я любил, и с которой встречался и после окончания школы, но училась она на один класс ниже. Была подруга и у В.Корниенко, но она училась в параллельном – "В"– классе. А внутри класса ни одной пары не образовалось.

Наш класс был дружный. Кроме Тамары Григорьевны, считаю в этом "виноватым" и нашего бессменного комсорга Геннадия Ивкова. Он не был отличником, по-моему, он не был и полным "хорошистом", хотя ученик он был не слабый. Но он был отличным в другом. Он умел сплачивать класс. Вообще-то, у нас в классе не было негодяев. Но Гена нравственно был выше всех и значительно. В вопросах чуткости он был на голову выше. Если кому-то в классе было плохо, он не успокаивался сам и не давал успокоиться никому до тех пор, пока этому "кому-то" не станет легче. И делал он так не потому, что он секретарь и "ему так поступать положено", а как раз, наоборот, он избирался секретарем потому, что всегда поступал так.

Приведу пример. У одной одноклассницы был арестован отец. Арестован правильно. Он совершил преступление. Понятно, что это для 15-летней девушки тяжелейшая трагедия. А теперь представьте, как бы она себя чувствовала, если бы ее стали еще и дразнить. А она стеснительная и гордая. Поэтому нельзя было допустить, чтобы ей даже намекали на это. Причем, если наш класс это и поймет, и будет деликатным, то в школе – только восьмых классов было три. Значит, надо было не допустить таких выпадов со стороны хотя бы одного ученика. А их в школе 1500. Гена раскрутил это так здорово, и так деликатно, что я не слышал грязных высказываний в адрес ученицы. Хотя со многими пришлось говорить и ему, и тем, кому он доверил этим тоже заниматься. Некоторым, менее сознательным, пришлось пригрозить неприятностями. Получилось, в общем, неплохо. Гена любил класс, а класс любил его.

С восьмого класса мне пришлось учиться с Ярославцевым Леонидом, или как мы его звали – Лёшка. Я в предыдущих классах слышал о нём и видел его, но близко знакомы мы не были. Он был отличник. По окончанию каждого класса его награждали Похвальной грамотой. Продолжил эту традицию он и в 8-м, и в 9-м классах. Причем это ни у кого в классе не вызывало недоверия. Пятерки у него были заслуженные. Мы считали, что это кандидат на следующую медаль. Причем не на серебряную, а на золотую.

А на медали (как и на ордена) при Советской власти были лимиты и разнарядки. Нашей школе выделялась только одна, и та была серебряная. В параллельном 10-м «А» училась дочь директора школы. Она тоже каждый класс кончала с Похвальной грамотой. Поэтому нашему Лешке вряд ли было суждено окончить школу с медалью, т.к. второй медали просто не было. Он её и не получил. Для меня осталось тайной, он не получил медаль потому, что в 10-м классе стал грубить учителям и стал получать чаще четверки, или, наоборот, стал таким потому, что понял – медали ему не видеть.

После окончания школы, обладая превосходными знаниями, он без особого труда поступил учиться в Дальневосточный политехнический институт. Но долго не проучился. Учеба его теперь мало интересовала. Он почувствовал свободу и хотел ею наслаждаться. Но этого не оценили в институте, и он со второго курса был отчислен. Затем его постигла судьба всех нерадивых студентов – его "забрили" в армию.

Из армии он вернулся с женой. Жена подарила ему за короткий срок трех дочерей. О продолжении учебы на очном отделении института не могло быть и речи. Он поступил на заочный факультет в Хабаровский политехнический институт. Видел у него дома листы ватмана с чертежами, встречал его в поезде, едущим сдавать очередную сессию. А вот закончил он институт или нет – так и не знаю. Он стал много и часто употреблять спиртные напитки. Постепенно терял уважение в семье, одноклассников и товарищей по работе.

Последняя встреча с Ленькой у меня состоялась в 1986 году, летом. Я приехал на Хор в отпуск из Монголии. Зашел и к нему в гости. Он был нашим "центром", т.к. к нему заходили почти все приезжающие одноклассники, еще и поэтому он знал про одноклассников больше всех. Год был особенный, ЦК КПСС боролась с пьянством. Водки невозможно было купить. Хотя я к тому времени уже три года обходился без алкогольных напитков, в этом случае я знал, что без нее "родимой" с Ленькой разговора не получится. Кое-как нашли три бутылки вина, которое на местном жаргоне называли "Де Бормоте", а проще говоря, "бормотухой". Когда вошли к нему в квартиру и сели за стол, мне стало ясно, что с семьей у него отношения своеобразные: он не замечает их, они не реагируют на его просьбы. Сразу, как сели за стол, он налил по стакану (200 грамм) вина. Я пытался что-то у него спросить, но он не хотел говорить и, невзирая на мое настороженное отношение к его поведению, "осушил" стакан. И сразу же налил второй. Перекусив, по-прежнему не отвечая на мои вопросы, буркнув что-то, типа "кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет", он опрокинул в рот второй стакан. Потом попытался уговорить выпить и меня, и, не добившись успеха, проглотил третий стакан вина.

И стал мгновенно пьяный. Речь его стала несвязанной, начал говорить чушь, оскорблять тех одноклассников, которые перестали заходить к нему. Поняв, что я у него уже ничего не узнаю, я стал прощаться. Он не пускал меня и пытался держать силой. Пришлось от дверей его отодвинуть, оторвать его руки от себя и с неприятным осадком покинуть его квартиру. Жена и дети никак не реагировали на мой уход. Кажется, не сказали и "до свидания".

А на следующий год я узнал, что он умер от чрезмерной дозы алкоголя. Сердце не выдержало.

Долго думал, почему в нашей стране так много спивается умных людей? Ответа не могу найти, хотя отдельные корни вижу. И главный корень – это сознательное спаивание своего народа правителями. Пьяницами, как и дураками, легче управлять, тем более, что им не до политики. Во всяком случае, они не опасные для правителей. А песни со словами типа "выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем", по радио исполнялись каждый день.

Будет несправедливо говорить о мальчишках и забыть наших девчонок. Сильной ученицей была Сиденко Лида. В 1-А классе мы учились вместе, и 10-Б окончили тоже вместе. Она тоже почти во всех классах "умудрялась" получать "Похвальные грамоты", и ее знания также пригодились одноклассникам – списывать было у кого. Училась она ровно, была аккуратистом и очень общительной девушкой. У нее дома так же, как и у Леньки Ярославцева, собирались одноклассники и так же не по одному человеку. Была активной в жизни класса и одноклассников. Ее уважали и любили. После окончания школы она без проблем поступила учиться в город. Владивосток. Стала учителем и, думаю, неплохим. Почему "думаю"…, потому, что она после окончания вуза прервала всякие связи с одноклассниками, на юбилейные встречи выпускников перестала приезжать. Знаю только, что она из города Владивостока никуда не уезжала. (Кстати, если кто помнит в командовании Тихоокеанским флотом адмирала Сиденко – так это её брат). В моей памяти осталось еще только то, что она любила астрономию (а я эту астрономию плохо переносил) и поэтому часто чертила карты звезд и для меня в соответствии с просьбой. Чертила она очень старательно, а т.к. еще надо было учить и заданный урок, то по астрономии в Аттестате зрелости у меня появилась вторая "тройка" (первую тройку я уже назвал – немецкий язык). А третья "тройка" мне была выставлена по русскому языку. Сочинения я писал длинные, а допуск ошибок от длины сочинения не зависел, поэтому всегда получал тройку. Больше таких оценок в моём Аттестате не было.

Хорошо училась Кирилюк Роза. "Тройки" ей тоже были противопоказаны. Так же, как и Л. Сиденко, она была активной в проведении тех или иных мероприятий класса, так же поступила учиться после школы в пединститут и также работала учительницей. Получила звание "Заслуженной", доросла, в конце концов, до должности директора школы в одном из поселков недалеко от Хабаровска. Профессию свою любит. Одна из тех, про кого говорят, что она "учитель от Бога". Всегда участвовала во всех традиционных встречах одноклассников. Выходила замуж после окончания школы за одного из одноклассников, но брак был не долгим. На них и закончился список нашего класса, школьная дружба которых переросла в любовь, а затем и в создание семьи.

Мне запомнилась и Валентина К., с которой я познакомился в 8-Б классе, и которая потом оказалась "своим парнем". Она доверяла мне некоторые тайны, в том числе, кто "неровно ко мне дышит" и т. д. Смелая, гордая и независимая девушка. Кроме этого, она обладала прекрасной внешностью и большим умом. Любила проказничать, за что ей снижали оценки по поведению, а за третью четверть в 9-м классе ее поведение (как и мое) оценили на "три". Уроки учила она крайне не регулярно, поэтому у классной доски ей на заданные учителем вопросы частенько приходилось отвечать "гордым молчанием". Однажды в момент такой затянувшейся паузы я, сидящий в соответствии со своим поведением и ростом за первой партой, прошептал ей два слова из "Песни о Соколе" М.Горького: "Что умираешь?" Валентина услышала, рассердилась (она ожидала подсказку, но не издевку) и, подняв гордо голову и грудь, ответила: "Да, умираю! Я славно пожил! Я знаю счастье! Я храбро бился! Я видел небо. Ты не увидишь его так близко! Эх ты, бедняга!"

Учитель плохо слышал мою "подсказку", но ответ ученицы слышал хорошо (впрочем, как и весь класс). За дерзкое поведение у доски и незнание урока ей было выставлено в "Дневник" сразу две оценки (по предмету и по поведению) и обе одинаковые – "два". …

Совсем не помню, из каких соображений Валентина в 10-й класс не пошла. Наверное, надоело детство и захотелось взрослой жизни. Думаю, одна из ошибок этой ранней взрослости, стоила ей бездетности в дальнейшей семейной жизни.

До сих пор восхищаюсь Владимиром Кушнаренко. Он один из "кировцев", т. е. он проживал на улице Кирова. На этой улице проживало четверо из тринадцати парней нашего класса. И один из "салаг", т. е. он поступил учиться в школу в возрасте 7 лет. Таких парней в классе было трое (и я в том числе). Остальные 10 парней были на год старше. Учился он без особых трудностей. В отличники не годился, но и слабаком его не назовешь. Всегда имел чувство собственного достоинства, гордость и честность. С этими чертами он не расстался до сих пор. Удивительный человек! Встретившись с ним уже в возрасте (нам было за пятьдесят), я говорил с ним так же откровенно, как и в 10-м классе тридцать с лишним лет назад! Нисколько не изменился. А ведь сохранить в себе лучшие человеческие черты, с которыми рождаются все, и с которыми огромное число постепенно расстаются (некоторые еще в школьные годы), в нашей жизни – ох как не просто! После школы он сразу поступил в ДВПИ (Дальневосточный политехнический институт) в городе Владивосток. После окончания института всю жизнь работал в Хабаровске. Много ездил в командировки по всему Дальнему Востоку, трудился несколько лет в Индии. После Индии приобрел легковой автомобиль. Из него вышел отличный (на мой, конечно, взгляд) семьянин. Сейчас занимается внуками. С ним же жила и его восьмидесятилетняя мать. В основе его жизни всегда был честный труд. Такие люди нужны любому цивилизованному государству.

Думаю, что в настоящее время им – честным труженикам – жить очень трудно. Особенно трудно – морально! Ведь разворовываются результаты труда в основном таких людей, как Владимир Владимирович Кушнаренко. Знать, а тем более, смотреть на это, значит терпеть невыносимую сердечную боль.

Мать Владимира Кушнаренко работала инженером на лесопильном заводе, который тогда носил еще и номер, поэтому полное наименование завода было: "Хорский лесопильный завод № 6". Труд инженера Сталин ценил, потому ее зарплата была такой, что она растила без мужа двоих детей и жила эта семья материально лучше тех семей, где были отцы, но они не были инженерами.

Это позже Никита Сергеевич Хрущев почти уравняет зарплату инженера с зарплатой уборщицы. Интеллигенцию не любили все коммунистические вожди. Но Сталин еще мечтал о "Мировой революции". А для "победы Мировой революции" нужна была мощная армия. Ее требовалось оснастить современной и высококачественной военной техникой. Для техники нужна промышленность. А последняя без квалифицированных инженеров мертва. Вот и подкармливал их Иосиф Виссарионович пожирнее, заставляя для этого бесплатно работать десятки миллионов крестьян. Н.С. Хрущев в победу Мировой революции уже не верил. Поэтому и заигрывать с инженерами уже не стал.

Все это я рассказал для того, чтобы объяснить причину наличия в школьные годы у В. Кушнаренко фотоаппарата. Его купить в то время могло очень ограниченное количество людей. Несколько фотографий, сделанных тем самым аппаратом в последние школьные годы, уже более 50 лет хранятся у меня в альбоме.

Учился в нашем классе и будущий Заслуженный (а потом и «Народный») художник РСФСР. Он относился тоже к "пигмеям". Пигмеями у нас в классе называли трёх последних, стоящих в строю на уроках военной подготовки. В учебе знаниями "не потрясал", но рисовал хорошо, что "обязывало" его оформлять все классные стенгазеты. Но неплохо рисующие, по-моему, были в каждом классе. И то, что наш Виталька станет "Заслуженным художником", я не подозревал. Правда, был один интересный случай, который я потом увязывал с проявлением художественного таланта, и который я тогда не способен был разглядеть.

Случай был следующий. На перемене, как всегда, бесились. Чем-то Виталька обидел одну девчонку, и она его обозвала. Отомстить ей тем же способом он не успел, так как вошел учитель, и начался урок. Обидевшая его девчонка была толстой. Таких мы "за глаза" называли "жиросаломясокомбинат". И вот во время урока по рядам пошел листок, на котором была нарисована консервная банка. На банке довольно точно были схвачены черты лица этой девушки (банка – это голова), и надпись "Свиная тушенка". Конечно, все узнавали и хихикали. Обида была смертельной.

После окончания школы Виталька поступил в Благовещенский горный техникум, который окончил со специальностью "Маркшейдер". По специальности он поработал недолго: год или два. Какая-то, неведомая многим (в том числе и мне), сила потянула его в Москву учиться рисовать. В художественное училище он с первого захода не поступил. Но тогда понял, что надо иметь московскую прописку, с которой поступить в то училище будет проще. Ему растолковали, что для приобретения этой прописки ему надо устроиться работать дворником. Что он и сделает. Как он впоследствии рассказывал, чтобы не было стыдно встречаться с людьми (такой молодой, здоровый и с метлой), он выходил убирать "вверенную территорию" раньше всех дворников. Если знать, как трудно в двадцать лет рано просыпаться и как рано дворники вообще должны начинать работать, то станет ясно – это был подвиг. Но он выдержал этот экзамен. Потом он вспоминал, что в тот период круг его знакомых состоял из бомжей, которые тоже рано просыпались в подвалах, и милиционеров, которые в это время стояли на посту.

Через год он вновь поступает в избранное художественное училище, и его принимают. Это училище он заканчивает с отличием и его сразу же направляют учиться в высшее художественное училище. И это училище он окончил блестяще. Работать его оставили в Москве. Я видел его дипломную работу. Ценитель я слабый, но если бы эта картина продавалась, я бы ее с удовольствием купил. В Москве он долго не смог жить и работать. Перебрался в Хабаровск, поближе к дому.

Знаю, что его отец погиб в Отечественную войну, поэтому он должен был исполнить сыновний долг перед матерью, которая вырастила и выучила его одна. А он у нее был не единственный ребенок. Мужественная женщина! Уже в Хабаровске он будет иметь выставку своих картин, и в Хабаровске он узнает, что ему присвоили звание «Заслуженный художник РСФСР» и, как я уже написал, позже – звание «Народный художник России».

С Виталькой я встречался и разговаривал много. Знаю, что он собирался нарисовать картину о периоде руководства страной коммунистами, назвать ее хотел "Танец сатаны". Но последние годы я с ним не виделся, поэтому на данный момент судьбу картины не знаю. На всю жизнь запомнилось одно его умозаключение. А произнес он его в ту ночь, которую мы провели с ним после его возвращения из Москвы. Говорили мы с ним "за рюмкой чая" до самого утра. И вот тогда он спросил меня: "Кто у нас в стране лучше всех может видеть наше прекрасное будущее?" Я подумал и говорю: "Люди творческие: писатели, художники, ну еще и историки". Тогда он спрашивает: "А кто страной управляет?" Очень крамольная мысль для середины 70-х годов.

Конечно, всех одноклассников я не смогу описать. Понадобится много времени и места. По ходу описания своей жизни я коснусь еще многих. А закончило 10-"Б" в 1956 году 27 учеников::14 – девчонок и 13 – мальчишек. Но одну одноклассницу надо вспомнить сейчас. Звали ее Таня. Очень упитанная и физически сильная девушка. Училась она средне. Кажется, какой-то период она в мою сторону "неровно дышала". Но я в то время уже год так же дышал в сторону другой девушки, которая отвечала мне взаимностью. Но это так, к слову. После окончания школы Таня поступила в торговое училище. Эта девушка в числе первых перестанет встречаться с одноклассниками. Не будет она приходить и на традиционные встречи 5-ти, 10-ти, 15-ти и т. д. «…-летия» со дня окончания школы. Позже мы пытались выяснить причину и пришли к выводу, что наша Таня не хочет встречаться с одноклассниками не потому, что не хочет их видеть, а потому, что не хочет отвечать на их вопросы. Работая в торговле, она быстро обошла всех в обеспечении себя материально. Сколько мог заработать честный продавец, мы знали. Поэтому при встрече и, особенно, в гостях, одноклассник мог спросить: "Таня, а как ты приобрела вот этот ковер?" или "Таня, сколько стоит вот этот сервиз?" и т.д. Думаю и сейчас, что это была наиболее правдоподобная версия.

С 9-го класса мы коллективно отмечали большие праздники: 7-е ноября, Новый год и 1-е Мая. Отмечали у кого-нибудь на квартире. Чаще всего это были квартиры Любы Луферовой, Валентины Чичик и, по-моему, Лиды Сиденко. Родители куда-то на это время исчезали или проводили праздник вместе с нами. Был юмор, много смеха (а в том возрасте для смеха многого не надо). Употребляли спиртные напитки, каждый "в меру своей распущенности". Норматив был такой: бутылка водки на троих юношей, на девчонок в той же пропорции – вино. Закуску частично закупали, а, в основном, было свое, "домашнее соленье и варенье". Фотографировались. Кто умел, тот танцевал. Я танцевать не умел, поэтому во время танцев сидел. Понятно, что девчонки пытались расшевелить, предлагали научить. Но напрасно. В то время я был твердо убежден, что настоящему мужчине танцы не к лицу. Никаких неприятных моментов от тех совместных праздников в памяти не осталось. Да и потом, после окончания школы мы встречались и малым коллективом, и большим. Но отношения были чистые как между мужской частью класса, так и женской. И, уж тем более, между противоположными полами. Девчонки были для нас чем-то возвышенным, божественным. Мальчишки имели право их оберегать от других обидчиков, места низменным чувствам не было.

"Обмыли" мы и получение "Аттестатов зрелости". Причем сделали это своеобразно. Как только завершилось вручение "Аттестатов" и почетный президиум удалился за кулисы, 10-й "Б", теперь уже бывший, оказался на сцене за занавесом. Стол президиума мгновенно был накрыт бутылками с шампанским, тарелками с конфетами, и под хлопки вылетающих пробок произносились последние прощальные слова одноклассников. Там на сцене нас и нашла теперь уже тоже бывший классный руководитель Тамара Григорьевна. "Я так и думала, что мой класс что-то учудит!"– так или примерно так приветствовала она своих выпускников, поднимая сосуд с шампанским за наше хорошее будущее. Потом был бал, потом ходили на реку, жгли костер.

Но меня там уже не было. Вечером, перед моим уходом на торжественный вечер отец спросил: "А как долго будет длиться ваш вечер?". Я ответил: "До утра". Тогда отец сказал: "Гуляй, сколько хочешь, но помни: в 5 часов подъем и идем на сенокос". Это на ту самую Гальдячку, до которой еще надо было пройти 18 км. Так что я лично с вечера ушел в 10 часов, потому что мне еще нужно было встретиться со своей подругой, с которой расстался в 12 часов ночи. Спать оставалось чуть больше 4-х часов.

Теперь пора рассказать о школьной любви. Несколько раз я уже задел это место. Наверное, эта любовь бывает у каждого, но у всех по-разному. Правда, я не знаю семей, которые могли бы сказать, что мы любим друг друга со школьных лет и живем счастливо уже несколько десятков лет. Но воспоминания у меня остались самые хорошие. Более полувека прошло с тех пор, но кажется, что ничего не забыл. Конечно, это была Любовь, даже с большой буквы. Звали ее Тамара, я ее звал Томой. Жила она на той же улице, на которой жил и я. Ее родители приехали жить на нашу улицу, когда нам обоим было по 12 лет. Она младше меня на полгода. У них дома была библиотека, уже за это я мог в нее влюбиться. Я любил читать, и она давала мне свои книги. А так как я, кроме этого, еще брал их и в библиотеках, то был для того возраста достаточно начитан. Следовательно, нам было о чем поговорить. Прибавим сюда, что в школе она была еще (как тогда принято было говорить) и круглой отличницей, то с ней было говорить и интересно, и опасно. Нельзя было "заливать", т.к. можно было сесть и в лужу. Училась она на класс ниже, т.к. родилась в конце декабря месяца. Понятно, чувства созревали постепенно. Но когда они появились, я их надежно спрятал. Во-первых, женихов я высмеивал многократно, поэтому они могли взять реванш. Во-вторых, можно было обжечься, т.к. я не знал ее отношения ко мне. Вернее, знал, что она ко мне хорошо относилась, но так хорошо она относилась ко многим.

Девчонки в этих вопросах разбираются лучше, они и решили нас свести. Первая попытка провалилась. А заключалась она в том, что одна из них сделала букет цветов, подала его мне и предложила подарить его Тамаре. От растерянности и от желания доказать, что они ошибаются в своих предположениях, я забросил эти цветы в огород. Затем они подключили к этому одного из моих друзей. Тот разведал в откровенном разговоре мое отношение к этой девушке, передал девчонкам, которые и довели дело до конца. Я должен был объясниться в любви обязательно в стихах. Подходящие стихи у них на этот случай были. Пришлось писать. Сейчас я их не помню, но там была такая строка: "Хочу узнать Вашу любовь!". Ответ я получил тоже письменный. Куплет запомнил на всю жизнь.

Ты хочешь знать, кого люблю я,

Его не трудно отгадать.

Будь повнимательней, читая,

Я не могу тебе сказать.

Сейчас, по истечению десятков и десятков лет, могу точно сказать, что ей я обязан многим, и, прежде всего, тем, что она научила меня смотреть на свои поступки со стороны. Это потом я где-то прочитаю, что обращаться с другими надо так, как ты хотел бы, чтобы обращались с тобой. А тогда она была строгим судьей и учителем. Ведь рос то я, прежде всего, на улице. Конечно, нельзя сбрасывать со счета влияние моей семьи и, особенно, матери. Было влияние и школы. И сильное. Но она за три года, которые мы встречались, а потом переписывались, оказало на меня в том возрасте решающее влияние. Я и после, когда мы уже порвали даже и переписку, часто смотрел на себя и свои поступки ее глазами.

Она была для меня очень чистой и святой. Обидеть её я не мог позволить ни себе, ни, тем более, кому-то другому. Достаточно сказать, что первый раз я поцеловал её через полтора года после объяснений в любви. У меня и сейчас о ней самые чистые воспоминания. О ней я в дальнейшем ещё буду говорить.

Чем еще памятны школьные годы? Вспоминаю такую деталь. Однажды с В. Корниенко после школы или даже на летних каникулах ходили купаться в бассейн. Бассейн – это место, где вода Хорской ТЭЦ после выполнения «своих обязанностей» по работе с турбинами (стало быть, это даже ещё пар), необходимых отопительных функций охлаждалась, чтобы вновь вернуться в котлы для нагрева. Замкнутый цикл. И это в 40-х годах прошлого века. Дико читать сейчас, что в городе Владивосток вода не возвращается в систему отопления, и она сбрасывается в море. Так вот, в этом бассейне вода всегда теплая, часто даже горячая. Бассейн большой, можно и понырять и поплавать. Там мы иногда и мылись.

Искупавшись в бассейне, мы с Вовкой пошли к его подруге, которая, как я уже упоминал, училась в параллельном классе. Звали её Альбина. Но, т.к. мать у неё была еврейка, то Володька, шутя, её мать звал Старая Сара, а Альбину – Молодая Сара. На стук в дверь вышел Алькин отец. Увидев нас, он громко сказал: «Аля, к тебе тут босяки пришли!» И только теперь мы сообразили, что мы и в бассейн, и к Альбине в гости пришли босиком. Брюки при этом до колен подворачивались. А ведь мы тогда уже были ученики 9 класса. Ходить босиком было не стыдно. Ну а то, что это еще и очень полезно для здоровья, я узнаю позже, когда уже буду семейным человеком, а жена моя будет работать врачом. К сожалению, тогда я уже ходить босиком не смогу. И не только потому, что стыдно, но еще и потому, что так ходить и больно. Нужна привычка и соответствующая кожа на подошве ног. А в те годы к концу лета я мог подошву ног прошить белыми нитками и показывать другим, какой я мужественный. Хотя боли при этом никакой не ощущал. Кожа на подошве толстая и мертвая, как у ботинка.

Как я стал железнодорожником.

Чтобы понять причины моего становления железнодорожником, я должен буду кое в чём повториться. Нужно вернуться в первый послевоенный год – 1946. Я уже писал, что в том году Советское Правительство приняло решение начинать обучение детей в школе с 7 лет. До этого года приём производился только с восьми. Таким образом, в том первом послевоенном году в первый класс пошли дети, которым исполнилось и 7 лет, и те, кому уже было 8. И вот эта двойная “высокая волна” в течение 10 лет прошла по всем школам Советского Союза.

Средняя школа в нашем 20 – тысячном поселке была одна, а начальных – три. Кроме этого, в эту единственную среднюю школу шли учиться дети, окончившие начальные школы в трех ближайших деревнях. Поэтому наш 5 класс уже был с индексом “Е”, но он был не последний, последний был с буквой “И”.

В седьмом классе учителя открытым текстом сказали нам, кому не следует идти в восьмой класс. В то время действовало постановление Правительства об обязательном семилетнем образовании. (Почему-то так и говорили – “семилетнем”, но не “семиклассном”). В старших классах за обучение уже надо было платить деньги. А материально в те годы почти все семьи жили очень плохо. Особенно, многодетные. Тогда семьи, в которых было трое или четверо детей, считались малодетными. В нашей семье, например, детей было семеро. Я по счёту был пятым. На нашей улице жила семья, в которой было 11 детей.

По перечисленным причинам из 9 седьмых классов восьмых получилось три. Интересно вспомнить, что в прошлом 2004 году, когда в Хабаровске я в кругу своих одноклассников отмечал свой 65-летний юбилей, одна из одноклассниц показала нам квитанцию об оплате своей учёбы в восьмом классе. Сумела сохранить! Мы с любопытством рассматривали эту квитанцию, т.к. уже успели надежно подзабыть.

Наш восьмой носил литер “Б”. Так “бэшником” я и окончил школу. Надо сказать, что, когда мы учились в 8 классе (и этих классов, как я уже сказал, было три), то в это же время 9 класс был один, а 10 класса не было вообще. Война! Школа не выпустила в 1954 году ни одного десятиклассника! Отсчитывая назад, приходишь к выводу, что в 1944 году в первый класс пришло очень мало учеников, а в 1951 в 8 классе учиться никто не захотел. Пошли кто работать, кто учиться в техникум. Еще отбрасывая годы назад, приходишь к выводу, что в 1944 году в школу шел 1936 год рождения. Знаем, что эти годы отличались особо массовыми репрессиями. Повлияло на рождаемость?

Но зато в 1956 году только наша школа “выдала на гора”, говоря шахтёрским языком, три десятых класса. До этого года, в связи с малым количеством десятиклассников, почти все выпускники без всякого конкурса поступали в ВУЗы. А тут вдруг такой вал!

Обучаясь в старших классах, я твёрдо знал, что мои родители деньгами обеспечить мою учёбу в ВУЗе не смогут. (В старших классах я был единственным представителем многодетной семьи). А стипендии были тогда (и остаются до сих пор) бедными. На них проучиться было нельзя. Поэтому (и не только поэтому!) мечтал об авиационном военном училище. Тем более, что в то время авторитет военных вообще был очень высоким, а у летчиков он был выше, чем сейчас у космонавтов. На моих тетрадях всегда были нарисованы самолеты (винтовые, реактивных мы тогда ещё не видели и в кино).

Но одно “но”! В нашей стране так бывает часто. О приёме в школу с 7 лет постановление приняли, а разрешить приём в военные училища с 17 лет (т.е. соответственно, на год раньше) не сообразили. Поэтому в училище принимали по-старому, только тех, кому исполнилось 18. В нашем 10-м «б» классе училось 13 мальчишек и 14 девушек. Нас троих недорослей (рожденных в 1939 году) даже на военный учет не поставили, так как и в армию призывали тогда только с 19 лет. Девчата над нами подсмеивались, когда 10 одноклассников – парней поехали в военкомат становиться на военный учет, а мы трое остались в классе, так сказать, продолжать грызть гранит науки.

Надо добавить, что к тому времени мои два старших брата отслужили в армии в авиационных частях (один три года, а второй, самый старший, восемь). Старший был призван в 1944 году в возрасте 16 лет, поэтому он служил в начале за себя, потом – пока подрастёт смена до 19 лет, а потом их ещё надо было обучить. Он был авиамеханик.

Вот они-то неоднократно и разубеждали меня в моём выборе. Приводили примеры по полётам, заканчивающиеся катастрофой. Это тоже повлияло на то, что я к окончанию 10 класса вместе с одним одноклассником решил поступать в Магаданский горный техникум.

Маленькое отступление. Когда в одном из фильмов я впервые узнал, что Гитлер в конце войны “ставил под ружьё” 14 летних детей, то я, вспомнив о возрасте своего брата, уходящего в 1944 году в армию (а тогда говорили – “на фронт”) в шестнадцатилетнем возрасте, понял одну из причин нашей победы. Она была, к сожалению, не в пользу наших полководцев. Ведь я тогда уже знал, что к началу войны в СССР население насчитывало 180 миллионов человек, а в Германии – 60. Как видите, мы чуть-чуть не сравнялись по призывному возрасту.

Но вернемся в год 1956. Почему мы выбрали именно Магаданский техникум? Потому, что, обучаясь на третьем курсе (а мы собирались поступать именно на третий), нас обеспечивали стипендией в 600 рублей. Мой отец, работая на заводе, в то время зарабатывал столько же. Конечно, мы не догадывались, что в Магадане в том году был тоже богатый выпуск из средних школ, и что там (на мой последующий более взрослый взгляд) приняли правильное решение – принимать преимущественно “своих”. “Варяги” после окончания техникума разбегаются по своим малым Родинам, а местные будут работать в своей области.

В силу отсутствия таких важных на тот момент знаний я и мой друг – одноклассник уверенно собрали чемоданы, а родители обеспечили нас деньгами на дорогу “туда”. Так мы отправились в первое в своей жизни самостоятельное и далекое плавание. Ранее мне дальше Хабаровска бывать нигде не приходилось. К нам в компанию подключили ещё трёх девчонок, которые на базе семи классов хотели поступить на первый курс того же техникума. Причина такого выбора у них была та же, что и у нас – высокая стипендия.

На пароход (правильнее было бы говорить “теплоход”, но его так называли дикторы морского вокзала) мы грузились в порту Находка, прождав его трое суток. На этот же пароход садились и члены комсомольско-молодежного отряда, сформированного в Европейской части СССР (преимущественно из москвичей) для освоения севера Дальнего Востока. Если память не изменяет, то это был третий эшелон. Тогда мерялось всё эшелонами потому, что так тогда возили военных. В крытых грузовых вагонах. В кино это показывают часто. Так через всю страну везли и комсомольско-молодёжные отряды. А всего этих эшелонов в том году было более десяти. И все они перегружались в порту Находка на пароходы и следовали в Магадан.

Здесь надо сделать ещё небольшое отступление. Как известно, в 1956 году прошёл 20 съезд КПСС. На нём был разоблачён культ личности Сталина. А ещё до съезда уже шла реабилитация репрессированных в период того самого культа. Следовательно, из Магадана уехали десятки тысяч невинно осужденных. Вот эти отряды и ехали туда им на смену. Работать же там всё равно кому-то надо! Но ни я, ни мой друг ничего этого тогда не знали. Мы не знали ничего и о культе личности Сталина. И хотя 20-й съезд прошёл в феврале 1956 года, нам в школе о культе не сказали ни слова. В газетах и по радио про культ тоже не упоминали. Доклад был секретный. Сейчас я понимаю, что у Хрущёва, как сейчас принято говорить, была сильная оппозиция. Вот эта оппозиция и скрыла от нас самый главный итог того съезда. А чтобы мы не испортились, нас, десятиклассников, уже после последнего звонка ушедших готовиться к выпускным экзаменам, срочно собрали в школу и заставили конспектировать речь Жданова, в которой он громил Ленинградскую писательскую организацию (Зощенко, Ахматову и др.). Но не речь Хрущёва о культе на 20-м съезде!!!

Теплоход, на котором нас доставили в Магадан, носил имя “Балхаш”. В пути были четверо суток. В Охотском море попали в шторм, который знатоки оценивали в 8 баллов. Интересно было стоять на корме и чувствовать, как винты корабля то выходят из волны, и тогда весь корпус теплохода дрожит, то вновь зарываются в море, и дрожь прекращается. Волна только что была рядом с тобой, и ты мог её тронуть рукой, а затем под тобой образуется глубокая пропасть. Именно тогда я понял, что море не для меня. Хоть и не тошнило, и я даже исправно в отличие от друга ходил в ресторан питаться, но самочувствие отвратительное. Шторм длился двое суток.

В Магадане, как я уже сказал выше, мы были не нужны. Поэтому никто из нашей пятерки не поступил. Не прошли по конкурсу. Я не буду останавливаться на деталях, но обида у меня была большая. Ведь я всегда был в классе по успеваемости в первой пятёрке. Бывал даже иногда лучшим учеником. Все, кто меня знал, были убеждены, что я могу поступить не только в техникум, но и свободно в ВУЗ! Стыдно было и писать об этих “успехах” домой, и противно было просыпаться утром с мыслью, что надо возвращаться “не солоно хлебавши”. Но надо было брать себя в руки. И, прежде всего, заработать деньги на обратную дорогу.

Пошли с другом на стройку. Нас приняли разнорабочими. Начались трудовые будни. Вот в эти дни я немного и познал сам город. До этого любопытствовать было некогда. Самое большое открытие для меня было то, что в Магадане на площади стоял постамент, но без памятника. Спрашиваю: ‘А кто стоял на постаменте?’ Отвечают, Сталин. А куда он делся? Свергли! Объясняют, что первая партия реабилитированных политических заключённых набросила на шею памятника аркан и сбросила его на землю. А так как реабилитация продолжалась долго, то ставить его на место не стали. Всё равно сбросят. Это был для меня первый сильный политический урок и удар по тому, чему нас учили в школе. Всемогущего Сталина, любимого вождя всех народов, к которому всегда по радио и в газетах обращались со словом как минимум со словом “дорогой”, так унизить и не понести никакого наказания!? Этого я понять не мог. Так могли поступить только враги народов! Эти слова тогда произносились часто. И такое могло произойти только в Магадане. Одно слово – Колыма! Пройдет ещё несколько лет, и эти памятники будут взрывать, и сбрасывать по всей стране. Но это потом. Но тогда в моей голове, хотя я этого ещё не понимал, начали появляться первые микротрещины в доверии к нашей непобедимой и верной ленинским заветам партии, по имени КПСС.

Проработав более полумесяца и получив расчёт, мы поняли, что здесь нам на обратную дорогу денег не заработать. Нашелся предприимчивый товарищ, который предложил выполнить аккордную работу. Гарантировалась достаточная сумма. Мы бросили работу на стройке и приступили к новой работе. Но стройка не прошла для меня бесследно. Там я познакомился со словом и веществом под названием “чифирь”. Его пил сторож того дома, который мы строили и в котором, в уже отделанной комнате, мы спали на стружках. Этот сторож отработал в местных лагерях 25 лет за убийство. Ехать на материк ему уже было некуда, родственников, не говоря уж о знакомых, за это время он потерял. Поэтому остался “магаданить” до конца своих дней в тех местах, где его и понимали, и неплохо оплачивался северный труд. Он давал мне попробовать этот напиток, изготовленный из чайной заварки. Мне он не понравился, и пил я его тогда в первый и последний раз в жизни.

Аккордная работа требовала от нас не считаться с рабочим временем. Мы и работали от зари и до ночи с перерывом на обед. Наш предприимчивый товарищ хитрил. Работали мы вдвоём с другом. А он был вроде освобожденного бригадира. Появлялся пару раз за день, убеждался, что мы работаем, и под каким-нибудь предлогом пропадал.

Смысл нашей работы заключалась в том, что необходимо было поднять уровень земли возле здания “Дальстроя”, т.к. каждой весной талые воды топили подвальные помещения в этом здании. А там располагалась и столовая, а, главное, продуктовые склады. Продукты портились. От “Дальстроя” с нами дело имел комендант этого здания. Фамилия у него была или Панченко, или Степанченко. (Надо было вести дневник!). Говорят, что он до этой работы был капитан войск НКВД. То есть, он имел дело с заключенными. Их количество после реабилитации сократилось. А ещё чуть раньше Берия амнистировал уголовников. Пришлось сокращать и войска НКВД. Так наш куратор стал гражданским лицом.

Этот бывший капитан рассмотрел, что наш бригадир не работает, а деньги хочет получать даже больше нас. Понял он и то, что мы “зелёные” в таких вопросах. Поэтому он предложил нам избавиться от бригадира. Все учетные функции он брал на себя. Сказал, вы работайте, а я вас не подведу. На наше заявление, о неудобстве для нас разговора на эту тему с нашим бригадиром, он сказал, что этот вопрос он берёт на себя. С того дня мы бригадира больше не видели. Панченко (или Степанченко) переселил нас жить в столярку этого же здания. Днем на верстаке работал столяр, а ночью этот же верстак служил нам кроватью.

Столяром оказался бывший политический заключённый. Арестован он был на последнем курсе института культуры. Музыкант. Играл на баяне. Говорил, что отсидел в колымских лагерях 18 лет. Давали 25. Не досидел по причине реабилитации. За все лагерные годы ему в руки ни разу не давали музыкальный инструмент. И теперь он учился играть снова. Вечерами рассказывал нам о порядках в лагерях. О том, что лагеря были смешанные, т.е. там же сидели и уголовники. Уголовникам лагерное начальство доверяло командовать политическими. На этой почве бывали стычки, которые превращались иногда в массовые побоища. Однажды, по его словам, в драке участвовал весь тридцатитысячный лагерь. Шум был такой, что не слышно было даже автоматной стрельбы с вышек. Драка прекратилась после того, как была вызвана рота автоматчиков, которые открыли стрельбу прямо по дерущейся огромной толпе. Трупов, с его слов, было сотни.

Интересен и такой факт. Как- то вечером мы пошли погулять по городу и быстро вернулись. Наш столяр (а жил он в этой же столярке, в отгороженной фанерной стенкой клетушке) поинтересовался, почему рано вернулись. Мы ответили, что уже поздно, и боимся нападения на нас грабителей. Ведь это же Магадан! Он засмеялся и сказал, что мы можем гулять хоть до утра, и нас никто не тронет. Здесь есть грабители, но они занимаются серьёзными делами. Мы их заинтересовать не можем.

Бросилось в глаза, что территория, где работают заключенные, огорожена веревочками с красными флажками. Когда мы спросили у столяра, что будет, если заключенный переместится за флажки, он ответил, что по нему конвоир откроет стрельбу как за попытку к бегству. Когда мы сказали, что в Магадане слишком много мест, огороженных красными флажками, куда нельзя заходить свободным гражданам, он с нами не согласился, заявив, что сейчас–то свободным есть где ходить, а раньше красными флажками огораживали территорию, где могли находиться вольнонаёмные, а остальная территория была занята заключёнными.

Тогда же мне рассказали и такое. В Магаданских лагерях находилась дочь репрессированного маршала Блюхера. У неё был большой лагерный срок. При прохождении какого-то медосмотра было установлено, что она девственница. Это было такой редкостью, что лагерное начальство поощрило её “двойной пайкой” (Слова рассказчика). На какой срок было такое поощрение, я не уточнил. А однажды наш столяр как-то сказал, что Магадан видел столько великих людей, сколько не видела и Москва. Но все они прибывали туда под конвоем.

Ещё один интересный факт я “увёз” с собой из Магадана. Гости из Грузии, приезжая в столицу Колымского края, привозили с собой пару чемоданов лаврового листа для торговли. В продаже в магазинах этого листа почему-то не было. Может быть, специально по просьбе тех самых гостей. Продавали по рублю за штуку. Каждый листик стоил рубль. Как сказал рассказчик, привозили два чемодана листочков, увозили два чемодана денег. В последствие мне это помогло понять, почему в Грузии в сравнении с Россией так хорошо жили, что даже про них анекдоты рассказывали. Они свои дары природы продавали в России по рыночной цене, а покупали необходимую технику и другие блага по государственной. Вот эта разница и давала им возможность давать щедро взятки московским и другим чиновникам и жить богаче всех в СССР.

Наш сожитель по столярке решил остаться жить в Магадане постоянно. Он съездил на Родину. Родители его уже к тому времени умерли. Знакомые превратились в незнакомцев. Соседи смотрели на него не дружелюбно. Зэк! Тем более (а я это точно знаю по своим тогдашним убеждениям), тогда считалось, что у нас “зря не посадят”.

Наш куратор слово держал. Просил не переживать и работать. Оплачено будет хорошо. Он внушал доверие (а верить нам больше было и некому). Достаточно сказать, что он угощал нас свежими красными помидорами, которые для Магадана были большим дефицитом. Доставлялись они туда только самолетом (на пароходе сгниют!), значит, количество их было небольшое, и стоили они дорого. Но мы и работали везде, где он просил, а не только на планировке площади перед зданием.

Однажды он попросил нас почистить площадь. Пришлось работать и метлой. Подняли пыль. Мимо проезжали машины, на которых везли с работы заключенных. Они нам кричали о том, что наша работа хоть и пыльная, но денежная. А у нас на груди были комсомольские значки. Это они видели, поэтому и иронизировали. Но не матерились.

К концу сентября наша работа подошла к концу. Да и время было уезжать. Панченко – Степанченко пытался нас уговорить остаться работать у него на год, уверяя, что на следующий год мы гарантированно поступим учиться. Но у нас не проходила обида, поэтому мы говорили – домой. Он сам съездил в порт, купил нам билеты на пароход в каюту третьего класса (в Магадан мы приехали по палубным билетам), говоря, что на палубе в конце сентября мы замёрзнем. Он был прав. Перед этим он предлагал нам лететь даже самолётом до Хабаровска, т.к. денег хватит, и ещё останутся. Мы транжирить деньги не хотели. Да и куда нам было торопиться. “Добро бы на свадьбу” – как говорил герой А.С. Пушкина Савельич в “Капитанской дочке”. В день отъезда из Магадана мы ещё до обеда работали, хотя и расчет, и билеты были уже у нас в кармане. На “Победе” комендант отвез нас и на пароход.

Пройдёт много времени, а я этого человека не смогу забыть. Ведь мы для него были никто. С нас ему не было никакой корысти. Но заботился он о нас как самый близкий родственник. Хороший человек! В моей душе он оставил чувство большой благодарности на всю жизнь!

Обратно мы ехали на теплоходе “Феликс Дзержинский”. С нами ехала очередная партия реабилитированных. Мы познакомились с тремя. По их рассказам, им дали 25 лет за то, что они, будучи военными людьми, отвоевав на Японском фронте, после дня Победы сами себя демобилизовали из армии, т.е. дезертировали. Но позже я засомневался в правдивости их рассказа. А ехали они с нами вместе и на поезде, и сошли мы вместе с поезда на станции Хор. У них там были родственники. Они же попросили нас проводить их до нужного им дома (была ночь). По названному адресу мы догадались, что их родственники ссыльные из западной Украины. Проще говоря, они – родственники бандеровцев. Их в посёлке Хор тогда жило много. Для них специально построили дома, которые образовали несколько улиц. Со слов попутчиков, они тоже были реабилитированы, значит, их посадили за несовершённые преступления? Сомнительно.

Домой мы прибыли в первых числах октября. Бывшие одноклассники или учились в городах, если поступили, или находились в “траурном” состоянии, как и мы. Грустно! Самостоятельная попытка устроиться на работу не увенчалась успехом. Работников отделов кадров отпугивало два обстоятельства: первое, мне нет 18 лет, и второе, у меня 10 классов образования. Рабочий со средним образованием был в диковинку на всех заводах, т.к. в должности мастеров работали, в основном, практики с 4-х классным образованием. Редко – семиклассное. Пришлось отцу идти к какому-то высокому начальству и доказывать, что мне надо или идти работать, или воровать. Решили принять рабочим на биржу лесопильного завода. Там ворочают с помощью лебёдок брёвна из штабелей и укладывают их на транспортёр. А уже транспортёр эти брёвна доставит в распиловочный цех. В распиловке (так этот цех называли в разговоре) бревна превратятся в доски различных размеров, которые после сортировочной площадки пойдут по разным другим цехам. Конечной продукцией лесопильного завода были сборно-разборные щитовые дома (которые позже я встречу на восточном участке БАМа), пиломатериал в виде брусьев и досок, а также опилки, которые поступали на гидролизный завод для производства технического спирта. Этот завод имел три подъездных железнодорожных пути, на которых выгружались брёвна, доставленные в вагонах из леспромхозов, и там же грузилась продукция завода (в эти же или другие вагоны).

Однажды, читая газету, я увидел объявление. В нём говорилось, что техническое училище № 2 г. Куйбышевка–Восточная (ныне г. Белогорск Амурской области) производит дополнительный набор учащихся по специальности “Дорожный мастер” и “Осмотрщик вагонов”. Срок обучения 2 года. Я послал туда письмо. Вскоре пришёл ответ. В нём говорилось, что для решения вопроса о зачислении на учёбу мне необходимо прибыть в училище. Перечислялись необходимые документы. Требовался обязательно аттестат о среднем образовании. Ответ пришёл к тому времени, когда отец договорился о моём приёме на работу.

С этим письмом я пошёл к однокласснику, с которым ездили в Магадан, и который так же пока был безработный. Что за специальности? Мы толком не знали. Дорожного мастера ещё представляли. Мы видели, что когда работали путейцы на ремонте железной дороги, он ходил в белом кителе с офицерскими погонами на плечах и с шаблоном в руке. А вот, что делает осмотрщик вагонов, представления не имели. Решили, что осмотрщик вагонов осматривает вагоны после их выпуска с вагоностроительного завода. Посоветовались с родителями и решили ехать в это училище учиться на дорожного мастера.

Мать не стала возражать против нашего решения. Позже, вернувшись с работы, согласился и отец. Опять пакуем чемоданы. Мать достала из сундука деньги, которые я вручил ей после возвращения из Магадана, вернула их мне со словами, что обучение любой специальности лучше, чем быть просто рабочим. Слово разнорабочий она не произносила, т.к. на Хорских заводах эта профессия была массовой. Поэтому на вопрос, кем ты работаешь, всегда отвечали: “Я работаю рабочим”.

В училище нам сказали, что группа “Дорожные мастера” уже укомплектована. Остались места только в группе ”Осмотрщик вагонов”. Мы вышли, подумали. Решили, что возвращаться второй раз домой ни с чем позорно. Зашли и написали заявления в оставшуюся неукомплектованную группу. Так я стал железнодорожником. Согласитесь, совершенно случайно!

Учёба в железнодорожном училище.

Техническое училище № 2, в которое я поступил в октябре 1956 года вместе со своим одноклассником, было образовано на базе железнодорожного училища, которое существовало в этих же зданиях ещё за год до этого. В данном случае государство проявило завидную оперативность и вовремя просчитало, что выпускников средних школ девать будет некуда. А главное, для государства была определённая выгода в переименовании железнодорожных училищ в технические. В железнодорожном училище учащиеся находились на полном государственном обеспечении. А это гарантировало обучение, проживание в общежитии, питание и обмундирование – всё бесплатно. Предоставлялись даже небольшое денежное содержание (на мыло и зубную пасту). В техническом училище бесплатное обмундирование и питание исключалось, взамен вводилось обеспечение стипендией в размере 235 (ещё сталинских) рублей. Это тогда равнялось размеру стипендии студента 3 курса техникума. Стипендии в нашей стране всегда были скромными. Понятно, государству подготовка квалифицированных рабочих в техническом училище стала значительно дешевле, а специалисты выпускались более высокой квалификации.

Небольшое отступление. В некоторых училищах профессионального образования, в которые принимали на учёбу только с “аттестатом зрелости”, учащимся внушали, что они по окончанию обучения будут иметь средне – техническое образование. Мотивировка была следующая. Мол, в училище поступают уже со средним образованием, а училище даёт ещё и техническую специальность, следовательно, после училища учащийся владеет средне – техническим образованием. В последствие во всех училищах, принимающих на обучение лиц с неполным средним образованием, обязаны были давать среднее общее и по окончании обучения выдавать “Аттестат зрелости” (требование закона о переходе к всеобщему среднему образованию). Выпускники отдельных таких училищ в заполняемых анкетах впоследствии так и писали. Я с этим столкнулся в Тынде.

Но вернёмся к нашему училищу. Оно было огорожено высоким, плотным деревянным забором, за которым находилось: учебный корпус (кирпичное, двухэтажное здание), два деревянных двухэтажных общежития (в стиле сталинских бараков) и одноэтажное деревянное здание мастерских, где мы овладевали практическими навыками слесаря. Расположено училище было рядом со станцией, на которой производилось (и сейчас производится) разборка и формирование всех поездов, следующих на восток. В то время раций на локомотивах ещё не было, и всё движение (в том числе и маневровые работы) осуществлялось паровозами. Стрелки переводились вручную, стрелочницами. Никакой централизации этих стрелок на той станции ещё не было. Поэтому маневровый паровоз, производя маневровую работу, давал стрелочникам команду готовить маршрут для каждой группы вагонов своим громким свистком. Свисток на паровозе в то время тоже был ещё в единственном виде, т.е. громким. В общем, я долго не мог привыкнуть спать под непрерывно раздающиеся пронзительные паровозные свистки.

Группа будущих осмотрщиков вагонов

Комплектование группы “Осмотрщик вагонов” шло тяжело. Занятия в училище начались ещё 1 сентября. И хотя в группах должно было обучаться по 25 человек, в нашей группе после зачисления меня и моего друга насчитывалось только14 человек. А на календаре уже была середина октября. Несколько дней спустя к нам добавили ещё двоих, приехавших из Хабаровска. Больше группа не пополнялась. Двое учащихся были местные, проживали в городе, поэтому они в общежитии не нуждались. Нас оставшихся 14 человек поселили в одной комнате. В ней мы и прожили весь период обучения.

Срок обучения группы “Осмотрщик вагонов”, как и большинства остальных, был два года. Контингент собрался почти весь из таких как я неудачников. А один из двоих последних имел даже судимость. Он же ранее занимался боксом, поэтому умел хорошо драться.

Готовиться к занятиям в комнате на 14 человек было невозможно. Других мест для подготовки не было. Да мы особенно и не старались, считали это ниже своего достоинства. Очень “хромала” дисциплина. По этой части наша группа вскоре стала худшей в училище. То, что сейчас описывают в армии как дедовщину, в нашей группе появилось сразу. Двое хабаровчан вовлекли в свою компанию моего друга Владимира, физически выглядевшего не слабым, и установили в комнате диктатуру. Смысл той диктатуры заключался в том, что все посылки и денежные переводы должны были попадать в их руки. Мало того, они заставляли других “служить себе”. И если кто-то сопротивлялся, его били. В союзники они брали и меня, но мне устанавливаемые ими порядки не нравились. А после случая, когда они попытались в очередной раз продемонстрировать “свою волю“, а я заступился, пришлось и мне с ними подраться. Мне перепало, но и у них следы остались. После того случая меня стали “уважать” и оставили в покое. Кстати, здесь я впервые познал предательство, т.к. мой одноклассник в той драке не встал на мою сторону, а выбрал нейтральную позицию. А напади они до этого момента на него, я, не задумываясь, встал бы на его защиту.

Одного учащегося (из Тамбовки), очень боящегося драки, они после нескольких ударов по лицу превратили в человека с парализованной волей. Ему родители часто присылали посылки и денежные переводы. Всё это доставалось им. Мало того, они диктовали ему, что ещё попросить у родителей. Служил он им, выполняя все капризные требования, весь период учёбы. Перед окончанием училища я посоветовал ему пойти к директору, объяснить ситуацию и попросить о направлении работать на какую-нибудь станцию одного, чтобы никто не знал, как с ним обращались в училище. В противном случае, эта судьба будет и дальше его преследовать. Он ходил к директору, и тот просьбу Бориса (так его звали) удовлетворил. Дальнейшую его судьбу не знаю.

Что я считаю очень полезным из того, чему меня научили в этом училище – обращение со слесарным инструментом. Навыки вырабатывались постепенно, доводя до совершенства. Учились-то два года! Молотком я и сейчас попадаю по зубилу, а не по руке.

В группе была создана комсомольская организация. Избрали и секретаря по принципу “лишь бы не меня”. А он оказался чуть-чуть, как мы выражались, из-за угла мешком стукнутый. Всякий раз, когда предлагаемое им мероприятие группой не поддерживалось, он обзывал не согласных врагами народа. В то время такое обвинение было страшным. Врагов народа эшелонами провозили мимо нас по железной дороге под усиленной охраной. Этими словами разбрасываться нельзя и сейчас, а уж тем более – тогда. Поэтому боксёр не выдержал и дал ему “левой”. Секретарь сделал оборот вокруг своей оси и рухнул на пол.

Его жалобе в руководстве училища придали политическую окраску. Случай разбирали на общем собрании группы. Я в своём выступлении сказал, что получил он то, что заработал. Что он подобным образом оскорблял товарищей и раньше. А это легкомыслие. Меня за мои взгляды передали на разбор в комитет ВЛКСМ училища.

Этот комитет возглавлял один из преподавателей училища. Там я свою точку зрения подтвердил примером из книги А. Макаренко “Педагогическая поэма”. В ней, если кто не читал, Макаренко признаётся, что тоже бил кулаком своего колониста. В общем, разбор закончился объявлением мне выговора по комсомольской линии. Это было первое (но не последнее!) взыскание в моей жизни. В средней школе я получал только благодарности.

Зимой, кажется в январе месяце, нашу группу отправили на ПТО (пункт технического осмотра) вагонов на практику. Моё первое дежурство было ночное. Слесарь, к которому меня прикрепили, поручил носить “шарманку” (так назывался металлический ящик с инструментом) и керосиновый фонарь. Мне вскоре очень захотелось спать, и мой наставник устроил меня в каком-то тёплом месте почти на всю ночь. Но утром я вернулся в общежитие, как и положено, грязным. Что-то эту практику быстро свернули. Позже мы будем ходить в депо ремонтировать вагоны.

В депо работать мне нравилось. Там мы проходили практику в разных цехах и отделениях, постепенно меняясь местами. Особенно я сдружился со слесарем в кальцезаливочном отделении. В этом отделении готовили подшипники скольжения. Вагонов с роликовыми буксами тогда почти не было. Поэтому потребность в подшипниках скольжения была высокая. Я часто, уже проходя практику в других цехах и отделениях, приходил в свободное время к этому слесарю и с удовольствием помогал ему. Он в награду позволил мне изготовить форму и отлить в ней из баббита кастет.

С этим слесарем у меня связано одно очень важное событие. К лету 1957 года у меня от директора училища уже имелся и строгий выговор. Сейчас уже и не помню за что. В июне месяце в депо “горел” план деповского ремонта вагонов. Поэтому последний день месяца, по календарю бывшим воскресеньем, (тогда все субботы были рабочими), объявлен рабочим днём. Отгул всем предоставлялся в понедельник 1 июля. Не знаю почему, но наш мастер на это никак не отреагировал. Поэтому наша группа в воскресенье на практику не ходила, а в понедельник пришла в депо. А там, кроме дежурного персонала, никого нет. Естественно, группа упустить такой возможности побездельничать не могла. Пока мастер куда-то ходил, и что-то уточнял, группа запёрлась в одном из вчера отремонтированных вагонов и “травила” анекдоты.

Мастер, в конце концов, получил команду заняться ремонтом вагона самостоятельно, без рабочих депо. Но найти группу он долго не мог. Потом по голосам определил, что группа в крытом вагоне. Но двери в вагон заперты. Его команду открыть двери никто не выполнил. Все притихли. В общем, он долго убеждал, что двери надо открыть и приступить к работе. Но напрасно, группа его не понимала. Тогда он взял рессорный лист и стал им стучать по двери, угрожая её выломать. На что из вагона послышались выкрики, типа “живьём не возьмёшь!”. Группа держала осаду долго, но перед обедом сдалась.

Мастер привёл всех к директору. Но в этой, ведомой им группе, не было меня и ещё Гоши Солодухина. Тот ездил на воскресенье домой, приехал только утром. Говорил, что почти всю ночь не спал. А я в воскресенье был на дне рождения одной из знакомых девчонок. Гуляли до глубокой ночи. Поэтому тоже не выспался. Вот мы с Гошей и решили, что такая возможность нам дарована самой судьбой. Только спать Гоша улёгся прямо в депо в другом отремонтированном и свежеокрашенном вагоне. Я же вернулся в общежитие и уснул на “вверенной” мне кровати.

Директор долго воспитывал группу, а потом поинтересовался, чем занимались в это время я и Солодухин. (Гоша к этому времени тоже имел от директора строгий выговор.) Мастер сказал, что Солодухин спал в вагоне, у него на спине остались следы свежей краски. А про меня не знает, куда я делся. Директор принял решение: Солодухина – на педсовет с вопросом об отчислении из училища, а меня найти, и, если я не работал, передать тоже на педсовет вместе с Солодухиным на отчисление.

Когда группа ворвалась, как всегда, с шумом в комнату и увидела, что я сплю, многие удивились, почему меня не нашёл мастер. А не нашёл он меня потому, что летом общежитие белили. И в момент, когда мастер хотел проверить комнату, женщина белила потолок с лестницы, которая опиралась на дверь нашей комнаты. Чтобы ей не слазить с лестницы, она сказала мастеру, что в комнате никого нет. Мастер поверил и ушёл. От учащихся я узнал о приговоре Солодухину, и …. что меня ждёт та же судьба. Надо было что–то придумать. Вот тогда я и нашёл того знакомого слесаря, рассказал ему обо всём и попросил подтвердить, когда мастер спросит, что я весь день работал с ним. Он выполнил мою просьбу. Это меня и спасло. В результате Гошу педсовет исключил из училища, а я продолжил обучение. (Ещё одно подтверждение того, что железнодорожником я стал случайно!)

В то лето наша группа в училище оставалась в единственном числе. Все остальные проходили практику по станциям Амурской железной дороги. Была тогда такая дорога. Позже её ликвидировали, передав часть Дальневосточной, а в основном – Забайкальской железной дороге.

Горком партии, судя по всему, требовал от директора выделения рабочих рук, т.е. учащихся на сельскохозяйственные работы. Директор объяснял, что учеников у него в училище нет, все разъехались на практику по дороге. Но мы его опять подвели. И как!

Кормили нас в столовой, которая находилась по другую сторону станции. Эта столовая называлась фабрикой-кухней. Кормили за те 235 рублей стипендии. Точнее, за 7 рублей в день. Конечно, этого было скромное питание. “Чувство лёгкого голода” не покидало нас постоянно. Дополнительной “подкормки” почти ни у кого не было. Естественно, что поиски этого дополнительного питания были всегда. В том числе и тем летом.

Вокруг училища находились частные дома с огородами. Мы видели, что в огородах растут и созревают огурцы и помидоры. Вот там мы и находили “дополнительный паёк”. От жителей в Горком КПСС пошли жалобы. Директор был вызван туда, где и убедился, что его из-за нас уличили во лжи. Кроме того, он убедился и в том, что мы продолжаем позорить его училище. Вернувшись, директор проверил в нашей комнате тумбочки. Проверка подтвердила, что жалобы жителей справедливы. Почти в каждой из них стояли банки с малосольными огурцами.

Опять мы подверглись воспитательной обработке, а в конце директор признался, что он нас прятал. Но теперь мы поедем в колхоз на сельскохозяйственные работы. Прятал он нас, конечно, не от любви к нам. В училище всегда нужна рабочая сила.

Отвезли нас в Возжаевский совхоз, на какое-то отделение. Шли дожди, и нас заставили под навесом сушить пшеницу. Это означало, что под шум нудного дождя мы лопатами бросаем зерно на элеватор, который поднимает пшеницу на некоторую высоту и сбрасывает её на кучу. Куча постепенно растёт в объёме. Потом эту кучу вновь на элеватор, а тот её опять бросает с высоты, но в другое место. И так несколько дней. Такое однообразие ужасно надоело. Позже у Достоевского я вычитаю, что если бы заключённых заставляли переносить песок с места на место на берегу реки или моря, т.е. делать бесполезную работу, они бы кончали жизнь самоубийством. Вот что-то похожее испытывал и я.

Но наступили и солнечные дни. И, если до этого по раскисшей земле два трактора волочили один комбайн (самоходных комбайнов в то время почему-то не было), то теперь один трактор мог легко везти два комбайна. Но в колхозе не хватило комбайнёров. Поэтому один из местных совхозных руководителей обратился к нам с вопросом, работал ли кто-нибудь раньше на комбайне. Требуется два человека. Один учащийся заявил, что работал. Ему сказали выйти и сесть в кузов рядом стоящей грузовой машины. Вопрос, а ещё кто? Все молчат. Тогда я говорю, что немного ранее работал. На самом деле, я до этого видел комбайны на картинках и в кино. Но этого никто не знал, поэтому мне было сказано, тоже садиться в грузовик.

Когда меня высадили в поле рядом со стоящим трактором, на прицепе у которого было два комбайна, а машина с другим учащимся-комбайнёром поехала дальше, ко мне подошёл тракторист. Он задал тот же вопрос, работал ли я раньше на комбайне. Теперь я честно признался, что не работал. Поворчав, что шлют к нему, кого попало, он начал обучать меня обязанностям комбайнёра. Они оказались не очень сложными, и я с ними быстро справился. Во всяком случае, проработал я на комбайне почти до конца нашего пребывания в совхозе. Чем гордился также как и полученным потом значком, на котором было написано: “Участнику уборки урожая на целине”.

Когда подошло время отъезда назад в училище, группа поинтересовалась у мастера, где расчёт за проделанную работу. Мастер сходил в управление и вернулся с сообщением, что всё, что мы заработали, ушло на оплату нашего питания. Короче говоря, мы всё проели. Но это же была наша группа! Где письменный расчёт? (У нас же среднее образование!) Увозить нас должны были на деревянных санях, которые тащил за собой трактор. Шел опять дождь, и дороги “раскисли”. Грузовики по тем дорогам могли ходить только в сухую погоду. Мы уже и сидели на этих санях, когда мастер с управляющим сообщили нам о нашем “хорошем” питании. Мы сказали, что не поедем пока не получим расчёта. Управляющий дал команду трактористу ехать. Тракторист тронулся, но мы все соскочили с саней. Трактор встал. Управляющий вновь ушел в контору. Через некоторое время вышла женщина, которая заставила нас расписаться и выдала по пятьдесят с лишним рублей каждому. После этого мы согласились ехать домой.

Зимой нас распределили по станциям Амурской железной дороги для прохождения практики уже в должности осмотрщиков вагонов. При этом учитывали и наши пожелания. Наиболее близкая к дому станция, на которой производили технический осмотр поездов, была станция Облучье. Туда по желанию нас и направили: меня, моего одноклассника и ещё двоих человек. Живая работа всем понравилась настолько, что нас вскоре поставили действующими осмотрщиками. Правда, по положению нам платили только 33% от заработанных денег. Вагонное депо нашу зарплату обязано было перечислять в училище. А уже оттуда нам пересылали те 33%. Но всё равно нам стало жить интереснее: и работа живая, и к стипендии ещё была существенная прибавка.

Когда к концу практики к нам приехал завуч Лев Афанасьевич Бобылев, то администрация депо просила его, чтобы нас всех направили и работать после окончания учёбы в это же депо. Мы не возражали.

В июне месяце мы вернулись в училище и сдали государственные экзамены. Т.к. Л. А. Бобылев, вернувшись со станции Облучье, за хорошую работу снял с меня все взыскания, то после успешной сдачи экзаменов мне была объявлена благодарность.

Какие ощущения остались в памяти об училище. Я уже отметил, что нам прививали хорошие слесарные навыки. Естественно, мы приобрели профессию, нужную на железной дороге. Но и такое ощущение осталось. Группа жила сама по себе, а педагогический коллектив и мастер тоже сами по себе. Правда, нам говорили, что у нашего мастера накануне нашей учёбы трагически погиб сын. Вполне возможно, что это наложило свой отпечаток на его отношения с нами. Был в училище и замполит, которому по должности надо было знать, чем “дышит” каждая группа. Но он тоже был далек от нас, хотя его кабинет находился в общежитии напротив комнаты, в которой мы жили. И только Л. А. Бобылев уже на втором году учёбы мог поговорить с нами так, что это вызывало ответную откровенность. А в целом, вспоминая оценку, которую дал В.И. Ленин декабристам, хочется её поставить и педагогическому коллективу училища – “Страшно далеки они были от народа!”

В период учёбы в училище произошло три важных политических события. Запуск первого искусственного спутника земли. Конечно, этим мы гордились и всем общежитием выходили вечером смотреть, как спутник пролетал над Амурской областью. Это был наш спутник! И после победы в Великой Отечественной войне он ещё раз убеждал нас, как и весь Мир, в силе нашего государства.

Второе событие произошло в Венгрии. Так называемый путч 1956 года. В кинотеатрах демонстрировали документальные кадры об этих событиях. То, что мы ввели войска и подавили это восстание, оставляло двойственное чувство. Во-первых, демонстрировало нашу силу, которая перед этим сломила фашистскую Германию. И это было, конечно, главное ощущение. Но, во-вторых, вкрадывалась мыслишка. Почему, если мы принесли на территорию Венгрии счастливую жизнь, сами венгры не подавили контрреволюцию. Ведь в Гражданскую войну мы смогли сами отбиться и от внутренней контрреволюции и от армады агрессоров. Целых восемнадцать стран! Да каких! Но это была мыслишка, а в целом мы гордились – “знай наших!”

И третье событие. Разгром Хрущёвым антипартийной группы. По этому случаю к нам в училище приезжал кто-то из партийных функционеров и убеждал, что это правильно. То собрание было бурным. Многие из выступавших учащихся говорили, что для них авторитет Молотова выше авторитета Хрущёва. А у меня та микротрещина в доверии КПСС, которая образовалась в Магадане, расширилась. Я уже начинал понимать, что Сталин действовал не в одиночку.

Л.А. Бобылев, исполнявший на тот момент обязанности директора училища, с нашего согласия и по просьбе администрации вагонного депо ст. Облучье направил нас работать в город Облучье.

Станция Облучье. Чётный парк. Начало трудовой деятельности.

На ст. Облучье мы приехали утром. Мы – это мой одноклассник Владимир Корниенко, Саня Шведов и я. В этом же поезде до Хабаровска ехали и те двое хабаровчан, которые превратили группу в “бурсу” с соответствующими нравами. Они на перроне, провожая нас, сказали, что начальник депо Облучье должен объявить мне благодарность за обеспечение ПТО вагонов запасными частями. На мой недоумённый взгляд пояснили, что я со ст. Белогорск (это название город Куйбышевка – Восточная получил в 1957 году) на ст. Облучье привёз две новые чугунные колодки. Оказалось, что в мой мешок, в который я погрузил рабочую одежду (“мазутку”), они положили две тормозные колодки (весом по 8 кг каждая), находившиеся последний год под моей кроватью. В комнате у многих под кроватями лежали тормозные колодки, используемые вместо гантелей. А я удивлялся, почему мешок тяжёлый?

В депо нас направили работать в те же смены, в которых проходили практику. Дали направление и в общежитие.

Город Облучье находится в долине реки Хинган, окружённый горами того же названия – Хинганскими. Чётный парк обрабатывал все грузовые поезда, следующие на восток и пассажирские поезда обоих направлений, вокзал находился здесь же. Располагается парк на площадке, отвоёванной у горы. Эта площадка находилась по высоте примерно на средине горы. Общежитие (стиля двухэтажного барака) находилось рядом с чётным парком, но у подножия горы. Был, конечно, и нечётный парк, обрабатывающий только грузовые поезда, следующие на запад. Он располагался последовательно, у подножия соседней сопки. Поэтому чётный и нечётный пути в городе расходились, образуя большую петлю, а на выходе из города вновь соединялись. Чётный поезд, выходя из нашего парка, сразу же попадал в тоннель. Для него начинался крутой подъём, поэтому он со станции отправлялся тройной тягой. Три паровоза вели поезд до ст. Лагар-Аул, где два паровоза – толкача (один с головы, а другой с хвоста поезда) отцеплялись и возвращались назад за следующим поездом.

Станция Облучье имела электрическую централизацию стрелок, поэтому ни стрелочников, которые “всегда виноваты”, ни стрелочных постов на станции не было. Зато в воздухе было много дыма и твёрдых частиц сгоревшего угля, которые обильно выбрасывались в атмосферу тремя паровозами, берущими состав со станции. По этой причине я часто засорял глаза, так как в мои обязанности входило провожать каждый поезд, уходящий со станции. А паровозы, трогаясь с места и набирая разгон, в этот момент выбрасывали максимальное количество гари.

Измерение выхода штока тормозного цилиндра

Кроме этого, станция ещё отличалась и тем, что на ней находилось и администрация Облученского отделения дороги. Отделение имело границы от ст. Архара до ст. Ин. Через год, когда Амурскую железную дорогу расформируют, это отделение войдёт в состав ДВЖД. А ещё позже ликвидируют и это отделение дороги, передав все его станции в состав Хабаровского отделения ДВЖД. Такова краткая характеристика этой станции.

Войдя в общежитие, мы сразу же, по привычке, прошли в комнату, в которой раньше жили. Но она уже была занята, в ней жили две девушки, прибывшие после окончания медицинского училища работать в отделенческую больницу. Мы с ними познакомились. С одной из них у меня будет непродолжительный, но запоминающийся роман. (Об этом чуть позже.) Нас поселили в другую комнату.

Смена, в которой я проработаю два года, состояла из трех групп осмотрщиков вагонов, восьми слесарей и четырех смазчиков букс. Группы осмотрщиков делились на: четыре осмотрщика–пролазщика, которые осматривали каждый вагон с пролазкой под ним и автосцепки, четыре осмотрщика, которые осматривали поезд сбоку, в основном буксы и рессоры, (их за это называли боковиками) и четырёх осмотрщиков – автоматчиков, дающих гарантию работе автоматических тормозов поезда. Четыре слесаря были закреплены за осмотрщиками–автоматчиками, остальные выполняли работы, которые им находили восемь остальных осмотрщиков. Смазчицы добавляли осевое масло в буксы, уровень в которых осмотрщики (боковики) считали недостаточным и оставляли крышки этих букс открытыми. Смазчицами доверяли работать женщинам, остальные должности комплектовались, как правило, мужчинами. Схема осмотра поездов сохранилась надолго. Но в то время она была новой и называлась ”Осмотр поездов по методу Героя Социалистического Труда Щебликина”. Щебликин в то время был жив. (В последствие его раскритикуют в газете «Гудок» как зазнавшегося). Всего смен было четыре. Возглавлял каждую смену старший осмотрщик. У нас им был Василий Назарович Русин.

Я был назначен осмотрщиком–автоматчиком. Смена была трудолюбивой и дружной. Браков почти не было, нам даже присвоили звание “Бригада коммунистического труда”. Бригаду сфотографировали и премировали. От того присвоения звания у меня осталось одно недопонимание – в смене без оглядки даже на женщин матерились. “Неужели и при коммунизме можно будет материться?”– думал я. А, в целом, присвоение звания считал нормальным.

О Русине Василии Назаровиче. Лет ему было тогда за пятьдесят. Он не курил, почти не пил. Его называли гураном. Кажется, он был и охотник. А главное, он был честным и справедливым человеком. В смене его уважали. И в присвоении звания “Бригада коммунистического труда” была его огромная заслуга. Здоровье он тогда сохранил хорошее. Кто-то про него сказал, что он бегает по парку как сохатый. Зря никого не привлекал к ответственности. Да и наказывал он редко. Наоборот, “своих” работников Василий Назарович в обиду не давал. Расскажу только об одном случае.

Из четырёх осмотрщиков-автоматчиков старше всех по возрасту был Александр Маслобойщиков. Человек семейный, у него на иждивении находилось четверо несовершеннолетних детей. Зарплата наша была невелика, поэтому он ещё имел и подсобное хозяйство. В общем, работал, как сейчас принято говорить, на двух работах. Однажды он провожал с компанией кого-то на вокзале. Был “под градусом” и порядочно. Провожая, лихо играл на гармошке и пел песни прямо у вагона. Время было шестой час вечера. Мимо проходил мастер нашего парка Лещёв. Он и увидел “поддатого” Сашу. Зная, что Саше работать в ночную смену, справедливо решил, что он протрезветь до 20 часов не успеет. Поэтому он передал по смене, чтобы Маслобойщикова проверили на медкомиссии на предмет возможности допуска к работе.

Когда смена собралась, Василий Назарович отозвал нас четверых осмотрщиков – автоматчиков в сторону и поведал об угрозе, нависшей над Александром. Начали думать, как его спасти. Василий Назарович сказал, что он обязан выполнить указание мастера. Следовательно, он должен вести Маслобойщикова в больницу. Но там его “забракуют”. Надо его на кого-то подменить. Ведь документов на работе ни у кого из нас не было, да они и не требовались. Но на кого? Приходим к выводу, что абсолютно трезвого вести в больницу нельзя. Ни врач, ни, тем более, мастер этому не поверят. Поэтому нужен кто-то слегка выпивший или хотя бы с запахом. Ищем. Один в смене признаётся, что в обед выпил стакан водки. Годится! С ним старший осмотрщик и пошёл в больницу, где тот назвался Маслобойщиковым Александром. Вернулись они с документом, в котором врач констатирует слабую степень опьянения и поручает руководителю смены решить вопрос о возможности допуска проверяемого к работе. Допустили и …отправили Сашу (уже настоящего) до 12 часов ночи спать в смазочную. После «отдыха» он исправно работал до утра. А утром предстал перед мастером с извинениями и объяснением, что он даже чуть-чуть выпьет, всегда поёт песни. Старший осмотрщик доложил мастеру, что команду его он выполнил и показал заключение врача. “Смена решила, что работать он сможет” – сказал он в заключение. Мастер подозрительно осмотрел уставшую за ночь смену. Замечаний от движенцев по обработке поездов не было, поэтому и отпустил всех отдыхать с миром. Так спасли Сашу. До этого и после подобных случаев за ним не наблюдалось.

Ещё мне запомнился рассказ Василия Назаровича о его молодости. А жил он тогда на берегу Амура. Граница с Китаем тогда была открыта. Свободно ходили китайцы в Россию, а русские в Китай. В основном за продуктами. “Приходишь, бывало в магазин, – говорил он, – а продавца – китайца нет. Брали нужный товар, клали деньги на прилавок и уходили. Никогда обмана не было”. Вспоминаю эти слова часто, думаю, куда же делась та совесть России. Лишили!? Кто? У Василия Гроссмана позже вычитаю слова: «Лишать человека права на совесть – это ужасно». Но лишали и многократно. А в 90-х годах прошлого века, многие привыкшие к лишениям совести люди, легко с нею расстались уже без принуждения, и оказались в так называемой элите.

Начальником Облученского отделения дороги в то время работал Кувшинов. Про него рассказывали много анекдотов. Например, о том, как он выкручивался по поводу своего отсутствия на работе в момент приезда с проверкой в Облучье начальника дороги. Начальник дороги, не найдя НОДа на работе и дома, велел его заместителям, сказать своему начальнику после появления того в отделении, чтобы он вызвал начальника дороги. По анекдоту, он был у любовницы. За помощью НОД обратился к начальнику больницы. Тот сказал, что помочь ему ничем не может, так как все знают о его богатырском здоровье. Он действительно был большого размера и большой физической силы. О силе тоже ходили анекдоты. И ещё – весь волосатый как обезьяна. Даже кисти рук заросли. НОД говорит главврачу: “Думай, иначе я погиб!” Главврач, после раздумья, спрашивает: “Тебе аппендицит вырезали?” Тот отвечает, что нет. Тогда главврач и говорит: “Ложись на стол. Его всё равно вырезать надо”. И вырезали. Но это, наверное, всё-таки анекдот. А вот как он двигал поезда в трудную минуту, я видел сам.

Прибыл чётный поезд. Он был негабаритный, поэтому его приняли на специальный путь. На этом пути не было колонки для добора воды. Паровоз по технологии должен был идти станцию “на проход”, без отцепки в депо. В голову поезда зашёл толкач. Я произвёл пробу тормозов, заполнил справку и отдал машинисту ведущего локомотива. Машинист поездного локомотива поинтересовался у своего помощника уровнем воды в тендере. Тот сказал, что маловато. Тогда машинист потребовал от дежурного по станции поставить паровоз на другой путь под колонку. Дежурный игнорировал его просьбу и открыл выходной сигнал. По парковой связи потребовал от машиниста отправляться. Тот залез на паровоз и громким свистком дал сигнал остановки. Позже я узнал, что если бы в тот момент этот поезд не отправился, то потом ему трудно было подобрать на графике “нитку”. Он же негабаритный! Но тогда я был недоволен поведением машиниста из-за того, что мне придётся делать поезду ещё и сокращённую пробу тормозов. Машинист же слез с паровоза и продолжил осмотр паровоза, стуча молотком по колёсам. Слышу, помощник машиниста говорит: “НОД идёт!” Машинист, несмотря на свою тучность и солидный возраст, пулей взлетел в кабину, дал длинный свисток, толкач повторил, состав тронулся с места. НОД остановился на полпути, (здание отделения находилось выше по горе, НОДа хорошо было видно) и показал машинисту свой огромный кулак.

В Облучье я получил наглядный пример нетерпимости транспорта к лицам, применяющим алкоголь. Суть его такова. В апреле 1959 года железнодорожники проводили в честь дня рождения В.И.Ленина воскресник. В то время все субботы были рабочими, поэтому преданность идеям великого вождя можно было продемонстрировать только в воскресенье. Путейцы отмечали этот день рождения “ударным трудом” на перегоне. Как это было принято, работали до обеда (до часа или двух дня), а потом обедали с водкой. После этого по договорённости с поездным диспетчером, для них был остановлен грузовой поезд, на тормозные площадки вагонов которого путейцы и сели для возвращения домой. Поезд следовал в нечётный парк, поэтому проходил дома, где жили некоторые путейцы, без остановки. Подпитому, а потому очень храброму дорожному мастеру такое дело не понравилось. Он решил с помощью концевого крана тормоза вагона остановить поезд. Для этого мастер перевалился через борт тормозной площадки и потянулся рукой до крана. А в это время машинист, не видя из-за сопки показания маршрутного светофора (в то время на ДВЖД ещё не было ни автоблокировки, ни АЛСН), “осадил” поезд локомотивным (есть ещё и поездной) краном машиниста. По поезду пошла реакция. Вагоны ударялись о впереди идущий вагон. Дошла эта реакция и до того вагона, где был дорожный мастер в висячем положении. От удара он сорвался и рухнул на рельс. Ему отрезало обе руки и обе ноги. Так как в агонии он поднимал голову, то его ещё било и по голове тормозными тягами вагонов. Когда после прохода поезда к нему подбежали люди, он был уже мёртв.

Через три дня его похоронили. Как принято, после похорон поминки. Как принято, меры при этом не знаем. Его бригадир, “напоминавшись”, вечером шёл домой. Идти надо было через чётный парк. Дорогу преграждал поезд. Ему бы обойти три паровоза, которые на этот раз все стояли в голове состава. Но он полез под автосцепку между первым вагоном и паровозом. Его не остановили свистки, которые подавали перед троганием с места по очереди машинисты всех трёх паровозов. В результате ему отрезало ногу. Он стал орать и крутиться на земле рядом с проходящими колёсами вагонов. Последствия могли быть худшие, но подбежавший осмотрщик – автоматчик Маслобойщиков (тот самый!) поймал его за шиворот и оттащил от поезда. Даже нелепая смерть дорожного мастера ничему не научила его бригадира.

Ещё один случай запомнился. Летом пришла гроза. Тучи имели необычный свинцовый цвет. Ливень был “как из ведра”. Я обрабатывал на тот момент поезда “с хвоста” и с правой стороны. Это означало, что после обработки состава все осмотрщики шли в помещение (если, конечно, не подходил следующий поезд), а два осмотрщика-автоматчика оставались у поезда для проверки действия тормозов. Первоначально от ливня я спрятался под вагон стоящего поезда. Но через некоторое время почувствовал, что мой зад становится мокрым. Через рельс, на котором я сидел, пошла вода. Такого я ни до, ни после не видел. Когда ливень прекратился, и я пошёл до хвостового вагона, стараясь наступать на шпалы, подготовленные путейцами для замены, и те шпалы тонули под моим весом. А за хвостовым вагоном зияла огромная яма. Целый рельсошпальный пролёт висел в воздухе. Земля ушла куда-то внутрь горы. Позвонил об этом дежурному по станции. До исправления путь был закрыт. В эту яму высыпали три вагона балласта. Но куда ушёл грунт? Осталось для меня тайной.

Но этот ливень сделал ещё одно гадкое дело. По распадку между двумя сопками бежал ручей. Звали его официально Красавчиком, а в простонародье – «Переплюнька». Справа и слева от него стояли частные дома. Тот ручей от того ливня так разбушевался, что унёс чей-то дом и бросил его посредине реки Хинган. Дом был застрахован, поэтому хозяин обратился в Госстрах. Страховку ему не выплатили, мотивируя тем, что хозяин при строительстве поставил дом дверями против течения. Вода открыла эту дверь и сорвала дом с фундамента. С тех пор я отрицательно отношусь ко всем видам страхования. А наши страховые кампании и сейчас упорно поддерживают во мне это убеждение.

И о романе с девушкой, с которой я познакомился в бывшей нашей комнате в день приезда в Облучье. Мне она понравилась. Моё ухаживание она приняла. Мы ходили на танцы, в кино, прогуливались по городу. Так прошло несколько месяцев. Однажды вечером я зашёл в её комнату. Женщина, которая на тот момент проживала с ней, сказала, что уходит в гости до утра. Я “свою” Валентину обнимал, целовал. Разговаривали. И так до двух часов ночи. В два часа ночи “моя” Валентина вдруг заявила, что у неё есть другой парень, которого она любит и просит меня к ней больше не приходить. Конечно, я был ошеломлён, но “насильно мил не будешь”. Просьбу её выполнил. Через месяц узнал, что она выходит замуж за одного из жильцов нашего общежития. А ещё через три месяца она родила. Тогда я понял, почему она меня отторгла. Она приехала в Облучье уже беременной. Ей срочно надо было выходить замуж. Время шло, а я не оправдывал её надежды. И та ночь была для меня последним тестом, который я успешно провалил.

В Облучье у меня появился друг, на которого можно было рассчитывать как на себя. Сейчас, на склоне лет я знаю, что настоящих друзей у меня было трое. Остальные – хорошие товарищи. К сожалению, все трое уже в мире ином. Так вот, Дима Лисненко стал вторым другом. С ним мы поселились в одной комнате, занимались фотографией, танцами, выходами и выездами на природу. Вместе играли в волейбол на площадке возле общежития. Он даже пытался учить меня играть на гитаре. Но так как медведь мне наступил на ухо ещё в раннем детстве, то максимально я смог ему только аккомпанировать. Вокруг нас образовалась хорошая компания. С нами были и девчата из общежития. И не только с общежития. Алкоголь почти не употребляли. На танцы ходили тоже не “под Бахусом”. Нам было весело и так. У меня до сих пор хранится много фотографий того времени. Какой же чистой была та наша компания! Теперь хорошо понимаю это.

Одну слабость я помню за другом Демьяном (так я любил его называть). Он очень боялся зубного врача. В возрасте 35 лет эскулапы г. Арсеньева Приморского края, удаляя у него зуб, внесут инфекцию. Он умрёт от заражения крови. Бывая в городе Арсеньев, я всегда посещал его могилу.

Несмотря на то, что жизнь в Облучье для меня не была скучной, однажды я сделал для себя неоптимистическое открытие. Произошло это ночью, во время дежурства. Обработав и проводив очередной поезд со станции, стоял и смотрел на удаляющиеся три красных огня хвостовых сигналов поезда. В то время каждый поезд сопровождался бригадой из двух кондукторов: главным и старшим. Ранее были ещё и рядовые кондуктора, которые по мере роста надёжности пневматических тормозов сокращались. На площадке хвостового вагона находился старший кондуктор. Он и навешивал на крюки фонари, которые с наступлением темноты зажигал, если они были керосиновые, или включал – электрические. Внезапно в голову тогда пришла такая мысль: “Неужели такая работа на всю жизнь? Скучно!” Вот тогда я и решил, что надо учиться дальше. Куда поступать я знал. В железнодорожный институт. В это время в стране шел процесс замены паровозов на тепловозы и электровозы. На ДВЖД ещё работали паровозы. Но Хабаровский железнодорожный институт уже начал готовить тепловозников. Факультет выбрал механический, а специальность “Тепловозы и тепловозное хозяйство”. Вагонникам я решил изменить.

Тут вспоминается, что в это же время руководители чётного парка, поняв, что меня через некоторое время либо заберут в армию, либо я поступлю в институт, прикрепили ко мне слесаря для обучения. Через три месяца его испытают и присвоят квалификацию “Осмотрщик вагонов”. А мне выплатят денежное вознаграждение. Фамилию своего первого ученика помню до сих пор.

Шёл четвёртый год как я окончил школу. Многое подзабыто. А надо сдавать вступительные экзамены и пройти по конкурсу. В местной средней школе впервые открылись платные подготовительные курсы. Я записался. У меня стало совсем плохо со свободным временем. Работа, вечером курсы, в общежитии зубрёжка. Вспоминаю, как однажды я отпросился с работы на час раньше и бегу в школу. Пробегая в районе рынка по лестничному спуску, увидел под лестницей спящего пьяного. У меня мелькнула мысль, как он может так бездарно транжирить драгоценное время.

Весной 1960 года меня пригласили в военкомат и предложили учиться в военном училище. Двухлетняя отсрочка от армии после окончания профессионального училища заканчивалась. Мне был предложен выбор. Я записал – Дальневосточное Высшее Военно-морское училище имени Макарова. Факультет назвал механический.

Шло время, меня в военкомат не вызывали. В начале июля отправляю документы в Хабаровский железнодорожный институт. Через неделю после отправления документов вызывают в военкомат и предложили учиться в Благовещенском общевойсковом училище. Говорю, что я записывался в военно-морское училище. Отвечают, что всё, выбора у меня больше нет. Информирую их, что я поступаю в железнодорожный институт. На что мне подполковник заявил, что тогда пойду служить солдатом. На том и расстались.

Экзамены сдал нормально, даже два балла было лишних. Получив документ о зачислении, еду в Облучье увольняться и сниматься с учёта. Уволить уволили, а военкомат снимать с учёта отказался. На моё заявление, что я теперь студент ВУЗа, где есть военная кафедра, подполковник ответил, что я, прежде всего, военнообязанный и пойду служить, а не учиться.

Еду опять в Хабаровск, захожу к декану, Рагозину Николаю Александровичу. Тот внимательно выслушал мою проблему и взял телефон. Звонил на военную кафедру. После разговора с кем-то из военных преподавателей, он назвал мне адрес, кабинет и фамилию полковника в Крайвоенкомате. Тот должен решить мою проблему положительно. Я попал в тот кабинет, но не к тому полковнику. Получил оценку, что я дезертир, но не откручусь, пойду служить. Вновь в деканат, вновь Николай Александрович берётся за телефон. С военной кафедры через некоторое время позвонили и сказали, что я попал не к тому полковнику. Теперь моё внимание заострили на фамилии, а не только на военном звании. На следующий день я попал к “своему” полковнику, и тот сделал ходатайство к Облученскому райвоенкому о снятии меня с военного учёта. Подпись генерала.

Когда я с ”бумагой” пришёл к декану (а он просил обязательно зайти), Николай Александрович сказал, что для надёжности он уже сделал такое же ходатайство от имени ректора института. Но, говорит он, ещё я должен пойти в Управление ДВЖД, и попросить такое же ходатайство от имени начальника дороги. Мне такую “бумагу” сделали и в управлении ДВЖД, спросив только о специальности, по которой я буду учиться.

Вооружившись тремя солидными документами, я вновь приехал в Облучье, в Райвоенкомат. Документы подавал по очереди. Прочитав ходатайство руководителя института, военком сказал, что он ему не указ. Подаю вторую, начальника дороги. Пока он её читает, кладу перед ним главную, генерала. Взглянув на неё, он, проворчав о моём нежелании служить, попросил принести моё дело. На нём написал: “Снять с учёта в порядке исключения”. Счастливая минута!

Сейчас я часто думаю, что мне очень везло на высоко порядочных людей. Или их тогда было очень много! Ведь и для Николая Александровича Рогозина я был просто один из сотен студентов, ещё не начавший учиться в ВУЗе. Ну, забрали бы меня в армию. На моё место приняли бы кого-нибудь из абитуриентов, числящихся в кандидатах. А он воевал за меня, как за своего сына.

Институт

Я очень гордился, что поступил в лучший (на мой взгляд) институт города. Здание института отличалось красотой, при нём солидное общежитие. Тогда, в 1960 году это общежитие в институте было единственным. Разрастаться ХабИИЖТ (Хабаровский институт инженеров железнодорожного транспорта), как по учебным аудиториям, так и в общежитиях будет позднее. Отзывы о преподавателях тоже были хорошими. Тем более что с одним из них, Николаем Александровичем Рагозиным, у меня уже состоялась приятное знакомство.

Когда, в конце концов, мне удалось сняться с военного учёта, уже было 5 сентября. В деканате сказали, что я являюсь студентом 114 группы, и что моя группа убирает картофель в селе Амурзет Еврейской автономной области. Мне необходимо следовать туда же. Добираться до своих сокурсников пришлось по реке Амур на теплоходе. Плыть и любоваться берегами понравилось. В то время ещё пели “русский с китайцем братья на век”, поэтому китайцы со своего берега нас приветствовали сцепленными над головой руками.

В совхозе все студенты жили в длинном, только что построенном сарае. Внутри по обеим сторонам и на всю длину сарая были сделаны деревянные нары. На них студенты укладывали матрасовку, набитую соломой, тем же набитую наволочку и стелили простыни с одеялом. Всем этим “инвентарём” нас обеспечивал институт. На этих постелях и спали без какого-либо деления студенты и студентки. День работали на поле, вечером после ужина было часа два свободного времени. Потом спать. Уставали сильно, поэтому спали на свежем воздухе крепко.

В начале октября нас освободили от тяжёлого крестьянского труда и вернули в Хабаровск. 114 группа отличалась от всех других групп тем, что была полностью мужской. Преподаватели её назовут гвардейской. А преподаватель практических занятий по высшей математике Мария Михайловна Комова потом даже скажет, что это единственная группа, где не надо оглядываться при разговоре, так как она твёрдо знает, что среди мужчин стукачей нет. Сразу оговорюсь, она ошиблась. В нашей группе как раз и был стукач, вернее – сексот, но об этом чуть позже.

Наверное, не только у меня студенческие годы остались в памяти, как самые счастливые годы. Хотя нагрузка, особенно на первых двух курсах, была большая. Так как у меня был четырёхлетний перерыв между школой и институтом, я боялся остаться в хвосте и занимался старательно. Ни лекций, ни практических занятий не пропускал. Всё свободное время посвящал тоже занятиям. Читальный и чертёжный залы были моим постоянным местом пребывания. На воскресенье ездил домой, к родителям. Посёлок Хор, где я вырос, и где жили мои родители, находился в 75 км южнее Хабаровска. Вот этот день и был днём моего отдыха. Да и то с собой часто брал какое-нибудь задание. Самое непривычное было то, что в течение семестра почти нет никаких оценок преподавателей. Поэтому оценить своё положение по знаниям трудно. Приеду утром в понедельник в институт и вижу, что кое-кто уже обогнал меня в выполнении заданий, курсовых работ. Догоняй!

Обстановка в группе и в институте была доброжелательная. Заниматься ничто не мешало. Если в комнате нас было семь человек и заниматься было трудно, то в учебном корпусе предоставлялись залы. В общем, первый курс у меня вмещается в три слова: занятия, столовая и сон. И я перестарался, так как по итогам первой сессии меня “повесили” на доску почёта. А это мне не нравилось. Во-первых, не люблю выделяться, а во-вторых, сразу начинают нагружать общественной работой, которую я тоже не любил. Потому я чуть-чуть сбавил в темпе и спокойно прозанимался на всех следующих курсах.

12.апреля 1961 года после занятий в чертёжном зале возвращался в общежитие. Слышу необычно большой шум, точнее рёв, который извергался почти из всех окон пятиэтажного здания общежития. Рёв торжествующий. Спрашиваю идущих из общежития студентов, что случилось. “Гагарин в космосе!” Радость огромная, как 9 мая 1945! На фоне лозунга “Нынешнее поколение Советских людей будет жить при коммунизме” этот подвиг Ю. Гагарина и нашей науки смотрелся убедительно.

О том, что в группе есть стукач, мы узнаем на первом же курсе во втором семестре. В соседней комнате, где также жили семеро студентов нашей группы, произошло “ЧП”. Их всех вызывали в отдел КГБ. За что? Оказывается, они в комнате перед сном, как всегда, слушали радио. Обсуждая последние известия, нелестно отзывались о деятельности Н.С.Хрущёва. Культ личности уже был осуждён самим же Н.С.Хрущёвым. Жертвы культа личности Сталина реабилитированы, репрессии осуждены. Поэтому их не арестовали, как это делалось в 1937 году, но с ними провели предупредительную работу и прилично попугали. По окончании той работы с них брали подписку о неразглашении содержания беседы и самого факта вызова. Один из жильцов комнаты не смог вынести такой тайны в себе, вызвал меня на улицу и рассказал об этом. Через некоторое время в курсе была вся группа. Начали гадать, кто “стучит”? Перебирали всех семерых. Методом исключения, а этому учат в ВУЗе, мы постепенно вычислили его. Бить не били, но обстановку создали такую, что он ушёл из общежития.