Здесь будет рассказана история одного неудавшегося предприятия, история, весьма поучительная для молодого поколения, по мнению женщины, потерпевшей неудачу. Конечно, молодое поколение не нуждается в поучениях и всегда более склонно поучать, чем учиться. Тем не менее мы приступим к описанию того, что произошло в Симле, т. е. там, где все начинается и многое кончается весьма плачевно.
Ошибка была совершена очень ловкой женщиной, сделавшей промах и не исправившей его. Мужчинам свойственно ошибаться, но ошибка ловкой, искусной женщины как-то не вяжется с законами природы и не предусмотрена Провидением. Кому же не известно, что женщина единственное непогрешимое существо в мире, кроме разве государственных облигаций, принесших четыре с половиной процента в год? Необходимо, впрочем, вспомнить, что повторение, в продолжение шести дней подряд, центрального акта Падшего ангела в Новом городском театре, в котором еще не высохла штукатурка, должно было внести в умы немало всякой смуты, порождающей эксцентричность.
М-с Хауксби пришла позавтракать к м-с Маллови, своему закадычному другу, которая, как она говорила, не была тем, что называется истая женщина. И это был интимнейший женский завтрак при закрытых для всего мира дверях. Беседа шла о разных chiffons[1] – слово французское по исключительной таинственности его значения.
– Я утратила душевное равновесие, – заявила м-с Хауксби, когда завтрак был кончен и обе комфортабельно расположились в маленьком кабинетике рядом со спальней м-с Маллови.
– Дорогая моя девочка, что он сделал? – Замечательно, что дамы известного возраста называют друг друга «дорогая девочка», так же как комиссионеры двадцати восьми лет, адресуясь к своим ровням по чину, называют их «мой мальчик».
– Дело вовсе не в нем на этот раз. Почему это мысль обо мне всегда вызывает представление о каком-нибудь мужчине? Что, я из апашей?
– Нет, дорогая, но чей-нибудь скальп всегда сохнет на двери вашего вигвама. Или, скорее, мокнет.
Намек был на Хаулея Боя, который имел обыкновение целые дни ездить по Симле, невзирая на дождь, чтобы встретить м-с Хауксби. Упомянутая леди рассмеялась.
– За мои грехи Эди из Тирконнеля приставила ко мне прошлый вечер Муссука. Не смейтесь! Один из наиболее преданных мне поклонников. После того как съели пудинг, Муссук освободился и все время был около меня.
– Несчастный человек! Я знаю его аппетит, – сказала м-с Маллови. – И что же, он начал?.. он начал ухаживать?
– По особой милости Провидения, нет. Он начал объяснять мне важность своего положения как столпа империи. И я смеялась.
– Люси, я вам не верю.
– Спросите капитана Сангара, он был рядом. Итак, Муссук пустился в рассуждения.
– Могу себе представить его в этой роли, – задумчиво проговорила м-с Маллови, щекоча за ухом своего фокстерьера.
– Я изнемогала. Положительно изнемогала. Зевала открыто. «Держать в строгости и натравливать их одного на другого, – изрекал он, поглощая свое мороженое столовыми ложками, уверяю вас, – в этом, м-с Хауксби, секрет нашего управления».
М-с Маллови смеялась долго и весело.
– А что вы ему сказали?
– А разве я когда-нибудь лазила за словом в карман? Я сказала: «Зная вас, могла ли я сомневаться в ваших административных талантах». Муссук еще больше преисполнился важности. Завтра он будет у меня. И Хаулей Бой тоже.
– «Держать в строгости и натравливать одного на другого. В этом, м-с Хауксби, секрет нашего управления». А ведь я убеждена, что в глубине души Муссук считает себя светским человеком.
– В некотором отношении, пожалуй, он и прав. Я люблю Муссука и не хочу, чтобы он знал, что я про него говорю. Он забавляет меня.
– Как видно, и он вас прибрал к рукам. Так расскажите же о потере душевного равновесия. Да дайте по носу Тиму. Он очень любит сахар. Хотите молока?
– Нет, благодарю. Полли, я разочаровалась в жизни, чувствую пустоту ее.
– Обратитесь к религии. Я всегда говорила, что в Риме ваша судьба.
– Чтобы отдать полдюжины attaches в красном за одного в черном, чтобы поститься и получить морщины, которые никогда уже не исчезнут. Приходило вам когда-нибудь в голову, Полли, что я старею?
– Благодарю за любезность. Я всегда считала, что мы с вами одного возраста. Теперь я этого не скажу. Так в чем же это выражается?
– Какие мы были раньше? «Я чувствую это в моих костях», как говорит м-с Кросслей. Я растратила свою жизнь, Полли.
– Как?
– Все равно как. Я чувствую это. Я хотела бы насладиться властью, прежде чем умру.
– Наслаждайтесь. Для этого вы достаточно остроумны и красивы!
М-с Хауксби поставила чашку чаю перед гостьей.
– Полли, если вы будете говорить мне такие комплименты, я перестану видеть в вас женщину. Скажите лучше, как получить мне власть в руки?
– Уверьте Муссука, что он самый обворожительный и тонкий человек в Азии, и он сделает все, что вы захотите.
– Надоел мне Муссук! Я хочу господства в области мысли, а не в пустом пространстве. Знаете, Полли, я хочу устроить у себя салон.
М-с Маллови лениво повернулась на софе и опустила голову на руку. «Слушайте словеса пророка, сына Барухова», – процитировала она библейский текст.
– Хотите вы поговорить серьезно?
– Непременно, дорогая, потому что вижу, что вы собираетесь сделать большую ошибку.
– Я не сделала ни одной ошибки в жизни – по крайней мере, такой, какой не могла бы объяснить впоследствии.
– Собираетесь сделать ошибку, – повторила м-с Маллови спокойно. – Невозможно устраивать салоны в Симле. К этому слишком много препятствий.
– Почему? Казалось бы, так легко.
– И вместе с тем так трудно.
– Много ли умных женщин в Симле?
– Я и вы, – не задумываясь ни на минуту, сказала м-с Хауксби.
– Скромная женщина! М-с Фирдон поблагодарила бы вас за это. А сколько умных мужчин?
– О! их… сотни, – смело произнесла м-с Хауксби.
– Роковое заблуждение! Ни одного. Они все на откупе у правительства. Возьмите, например, моего мужа. Джек был умным человеком, хотя, может быть, мне и не следовало бы этого говорить. Правительство съело его. Все его мысли и способности к разговору – он в самом деле был прекрасный собеседник, даже для жены, в старые времена – и все это отнято у него, переработано этой кухней человеческих мозгов – правительством. И так с каждым человеком, который находится здесь на службе. Я не думаю, чтобы русский каторжник из-под кнута был способен наслаждаться отдыхом в кругу себе подобных. А все наши мужчины здесь каторжники в золоченых кандалах.
– Но есть же десятки…
– Знаю, что вы хотите сказать. Десятки бездельников гуляют на свободе или в отпуску. Но всех их можно разделить на две категории. Штатские, которые были бы очаровательны, если бы обладали лоском и манерами военных, и военные, которым только не хватает образования штатских. Это – рыночные чайники из хорошего материала, но без отделки. Бедняжки, они, конечно, не виноваты и ничем не могут помочь себе. Штатский может быть терпим только после того, как он лет пятнадцать потерся по разным гостиным.
– А военный?
– После такого же срока службы. Молодежь обеих категорий ужасна. Но таких вы, конечно, будете иметь десятки в вашем салоне.
– Не буду! – с гордостью заявила м-с Хауксби. – Я поставлю у дверей их собственное начальство, чтобы оно поворачивало их обратно. Я пошлю их играть с девочкой Топсхэма.
– Девочка будет им рада. Но вернемся к вашему салону. Предположим, вам удастся собрать всех наших дам и мужчин, что вы будете с ними делать? Заставите их разговаривать? Они все тотчас же начнут флиртовать. Ваш салон сделается в конце концов местом скандалов.
– Это соображение, пожалуй, не лишено мудрости.
– В нем не столько мудрости, сколько знания света. Двенадцать лет жизни в Симле могли привести к мысли, что в Индии не может образоваться никакого постоянного центра. Все мы только мелкие брызги грязи на склоне холма – сегодня здесь, а завтра, может быть, уже отнесены за тридевять земель. Мы утратили способность поддерживать разговор – по крайней мере, наши мужчины. У нас нет того, что называют обществом…
– Джордж Эллиот во плоти, – ядовито вставила м-с Хауксби.
– И вместе взятые, милая моя насмешница, мы, мужчины и женщины, ничего не значим. Подите-ка на веранду и посмотрите на аллею!
Обе смотрели вниз, на улицу, быстро наполнявшуюся обитателями Симлы, спешившими воспользоваться промежутком между дождем и туманом.
– Как же вы думаете остановить этот поток? Смотрите! Тут и Муссук – глава неизвестно чего. Он имеет положение в стране, хотя и ест, как ломовой извозчик. И полковник Блюпи, и генерал Гручер, и сэр Дугальд Делани, и сэр Генри Хаугтон, и г-н Джелатти. Все власти и все начальство департаментов.
– И все они мои пламенные поклонники, – с упоением проговорила м-с Хауксби. – Сэр Генри Хаугтон сохнет по мне. Но продолжайте.
– Каждый из этих людей в отдельности чего-нибудь стоит. Вместе они – только сборище англо-индусов. Кому интересно знать, что говорят англо-индусы? Ваш салон, дорогая моя, не объединит департаменты и не сделает вас госпожой Индии. И эти господа никогда не сообщат административной новости в толпе – в вашем салоне, – они так боятся, что их подслушают нижние чины. Что же касается литературы или искусства, то мужчины забыли все, что когда-либо знали, а дамы…
– Могут говорить только о модных проповедниках или о прегрешениях своей прислуги. Я виделась сегодня утром с м-с Дервильс.
– С этим вы согласны? Но они охотно разговаривают с нижними чинами, так же как и те с ними. Ваш салон выиграл бы в их глазах, если бы вы интересовались всеми религиозными предрассудками страны и наполнили ваш салон монахами разных сект.
– Наполнить салон монахами! О, моя идея! Монахи в салоне! Но что натолкнуло вас на эту мысль?
– Может быть, моя собственная попытка в этом направлении, может быть, попытка другой женщины на моих глазах. Во всяком случае, я считала своим долгом высказать вам свое мнение, а что из этого будет…
– Не продолжайте. Суета. Я очень благодарна вам, Полли. Эта шушера… – м-с Хауксби сделала приветственный жест рукой в ответ на почтительный поклон двух господ, проходивших в толпе мимо веранды. – Эта шушера не получит нового центра для своего флирта и учинения скандалов. Я оставляю мысль о салоне. Хотя она была так соблазнительна! Но что мне делать, Полли? Я должна что-нибудь делать.