О времена! О нравы! Видеть грустно,
Как всё вокруг нелепо и безвкусно.
О нравах, о приличиях смешно
И говорить – приличий нет давно!
Что ж до времён, то каждому известно:
О «старых добрых временах» нелестно
Толкует современный человек
И хвалит деградировавший век!
Сидел я долго, голову ломая
(Ах, янки, до чего у вас прямая
Манера выражаться!), я не знал,
Какой избрать зачин, какой финал?
Пустить слезу, как Гераклит Эфесский
В душещипательной плаксивой пьеске?
Или за едким Демокритом вслед
Швырнуть, расхохотавшись, книгу лет,
Затрёпанную, как учебник в школе,
И крикнуть: «К дьяволу! Не все равно ли?»
Предмет мой, надо знать, имеет вес,
Не дай Господь, займётся им Конгресс!
Дебаты будут длиться две недели:
Мы обе стороны во всяком деле
Должны заслушать, соблюдя закон,
У Боба восемь таковых сторон!
Возьмусь я, посмеявшись иль поплакав,
Вердикт присяжных будет одинаков.
Пока мне лесть и злость не по плечу,
Обняв обоих греков, поворчу.
– На что же будешь ты ворчать, приятель?
Героя притчи описать не кстати ль?
– Ах, сэр, едва не ускользнула нить!
Но, черт возьми, зачем народ дразнить?
Зачем, раскланиваясь постоянно,
По улицам гуляет обезьяна?
Читатель, брань случайную прости!
Давно ли шимпанзе у нас в чести?
(О нет, мы главного не упустили,
Быть нелогичными не в нашем стиле:
Меняясь, как политик, на ходу,
Я к правильному выводу приду!)
Друзья, вы много ездили по свету,
Я сам топтал порядком землю эту,
Перевидал немало городов
И клясться хоть на Библии готов,
Что в общем (мы же на Конгресс не ропщем
За аргументы, принятые в общем),
Так вот, уютней в мире нет лагун,
Где всякий расторопный попрыгун
Коленца б мог выделывать лихие,
Сновать, как рыба в собственной стихии.
Или, рулоны кружев подхватив,
Скакать через прилавки под мотив
Прославленных Вестри, а вечерами
К обсчитанной галантерейно даме
Лететь на бал и предлагать ей тур!
Из выставляемых кандидатур
Судьба всех милостивей к претенденту,
Отмерившему вам тесьму и ленту.
Не пренебрёг и нашим городком
Такой герой-любовник, – незнаком
Я, к счастью, с ним, но видел эту прелесть:
От корчей, от ужимок сводит челюсть!
Его бегу (в душе я страшный трус) –
Вдруг не сдержусь и прысну – вот конфуз!
Безмерна власть его над женским полом:
Кто ж, фраком опьянясь короткополым
С раздвоенным, как у чижа, хвостом,
Захочет на мужчин смотреть потом?
А чёрный шёлк цилиндра франтовского? –
Он частью стал пейзажа городского.
Ни дать, ни взять Адонис во плоти! –
Воротнички, воздушные почти,
А голос создан для небесных арий.
Спор о наличье разума у тварей,
Неразрешимый философский спор
Бесповоротно разрешён с тех пор,
Как был рассмотрен новый наш знакомый:
Мы данный факт считаем аксиомой.
Нам Истина важней учёных схем!
Вопроса нет, он мыслит. Только чем?
Готов с любым философом правдивым
Я голову ломать над этим дивом.
Философ, ты не понял ничего –
Упрятан в пятку разум у него!
Подумаю, душа уходит в пятки!
Не приведи Господь сыграть с ним в прятки:
Как пнёт для правоты моих же слов!
Я перед величайшим из ослов,
Как зеркало, стихи раскрою эти,
И дабы в недвусмысленном портрете
Себя узнал тупица из тупиц,
Внизу проставлю имя: Роберт ПИТТС.
Иначе, чем другие дети,
Я чувствовал и всё на свете,
Хотя совсем ещё был мал,
По-своему воспринимал.
Мне даже душу омрачали
Иные думы и печали,
Ни чувств, ни мыслей дорогих
Не занимал я у других.
То, чем я жил, ценил не каждый.
Всегда один. И вот однажды
Из тайников добра и зла
Природа тайну извлекла, –
Из грядущих дней безумных,
Из камней на речках шумных,
Из сиянья над сквозной
Предосенней желтизной,
Из раскатов бури гневной,
Из лазури в час полдневный,
Где, тускла и тяжела,
Туча с запада плыла,
Набухала, приближалась –
В демона преображалась.
К * * *
Меня, на утре жизни, влёк
В просторном мире уголок,
Что я любил, любил до дна!
Была прекрасна тишина
Угрюмых вод и чёрных скал,
Что бор торжественный обстал.
Когда же Ночь, царица снов,
На всё бросала свой покров
И ветр таинственный в тени
Роптал мелодию: усни! –
Я пробуждался вдруг мечтой
Для ужаса страны пустой.
Но этот ужас не был страх,
Был трепетный восторг в мечтах:
Не выразить его полней
За пышный блеск Голконды всей,
За дар Любви – хотя б твоей!
Но Смерть скрывалась там, в волнах
Тлетворных, был в них саркофаг –
Для всех, кто стал искать бы там
Покоя одиноким снам,
Кто скорбной грёзой – мрачный край
Преобразил бы в светлый рай.
Был полдень в июне
И полночь в ночи;
С орбит своих звёзды
Бледно лили лучи
Сквозь холодные светы
Царицы Луны.
Она была – в небе,
Блеск на гребнях волны.
Дышал я бесплодно
Улыбкой холодной, –
Холодной слишком – для меня!
Её диск туманный,
Как саван обманный,
Проплыл, – и обернулся я
К Звезде Вечерней…
О, как размерней
Ласкает красота твоя!
Мечте так милы,
Полные силы,
Сверканья твои с вышины.
Пью, умилённый,
Твой огонь удалённый,
А не бледные блики Луны.
В виденьях темноты ночной
Мне снились радости, что были;
Но грёзы жизни, сон денной,
Мне сжали сердце – и разбили.
О, почему не правда дня –
Сны ночи тем, чей взгляд
В лучах небесного огня
Былое видеть рад!
О сон святой! – о сон святой! –
Шум просыпался в мире тесном,
Но в жизнь я шёл, ведом тобой,
Как некий дух лучом чудесным.
Пусть этот луч меж туч, сквозь муть,
Трепещет иногда, –
Что ярче озарит нам путь,
Чем Истины звезда!
Подражание греческому
Под миртами меч я укрою в свой срок,
Подобно героям старинным,
Что в сердце тирану вонзили клинок,
Возвращая свободу Афинам.
Любимые тени! Бессмертны вы там,
Где все, кто по славе нам ведом,
В Элисии бродят по белым цветам,
Где пирует Ахилл с Диомедом.
Свежим миртом копьё я укрою, как встарь
Гармодий, храбрый и славный,
Когда окропил он священный алтарь
Тирании кровью державной.
Вы, с Афин и с их мраморов смывшие стыд,
Вы, отмстители древней свободы,
Для веков без конца ваша слава звенит,
Умащенная звуками оды!