Майе Кривицкой снились Телеграм-каналы. Она начиталась их настолько, что во сне они сперва перемешались, а потом начали горячиться, спорить друг с другом, отплёвываться кувыркающимися буквами. Никуда не деться от них. Длинные, иногда с нецензурщиной, фразы, по ним никак нельзя было определить: это проплаченный Кремлём клеврет или просто честный человек, изливающий свою боль.
Уже перед самым пробуждением, в нервном, неплотном видении, ей явился Артём почему-то в нелепой футболке с портретом Пушкина во всю грудь. Никогда он не казался настолько старше её.
Это так поразило, что она некоторое время, уже окончательно проснувшись, тщилась смириться с этой внезапной Артёмовой старостью и, как это часто бывает по утрам, благодарила Бога, что наяву всё совсем не так.
Когда открыла глаза, сетчатку пронзила такая боль, что пришлось их снова закрыть. Особенно страдал левый глаз, глазное яблоко словно распухло и просилось наружу. Такое в последнее время случалось с ней часто. Она всякий раз пугалась, никому не жаловалась, обещала себе меньше смотреть на экран телефона и ноутбука, но боль быстро отступала, и всё забывалось.
Мамы дома, конечно, не было. Сколько Майя себя помнит, матери всегда ставили первые уроки, словно издевались. Будь мамочка рядом, завтрак Майя получила бы в постель, причём самый вкусный на свете. Мать и дочь Кривицкие суперделикатесов позволить себе не могли, но Зоя Ильинична умела из совсем простых продуктов приготовить нечто потрясающе вкусное. Это искусство она унаследовала от бабушки.
Бабушка немного не дожила до восьмидесяти и скончалась два года назад, оставив дочери и внучке однокомнатную квартиру на Полянке в блочном, со страшными на вид балконами, доме у самой станции метро. Мать категорически отказывалась эту квартиру сдавать. Майя особо не настаивала, хотя деньги им, разумеется, не помешали бы. Но если мать в чём-то себя уверила, Майя не тратила силы на переубеждение. Знала – бесполезно. Вероятно, сама мысль, что в квартире, где доживала свои дни бабуля, где так радушно их принимала по выходным, с пирогами и всякими разносолами, где окутывала их мягкой, как ручной вязки свитер, стариковской заботой, начнёт хозяйничать кто-то чужой, травмировала маму. Иногда они за вечерним чаем и трёпом предавались маниловским размышлениям, как хорошо было бы сделать на Полянке ремонт, но дальше разговоров эти намерения не заходили.
Зоя Ильинична ни в чём не ограничивала свободу дочки, не расспрашивала её о том, чего та сама не рассказывала, просила только об одном: не пропадать без предупреждения слишком надолго. По большому счёту, ни её, ни её покойного мужа не хватало на воспитание дочери – лишь бы прокормить, одеть, обуть, обучить, – но она как-то сама воспиталась. И воспиталась, как полагала мать, совсем неплохо!
Несмотря на довольно высокий для девушки рост, метр восемьдесят три, Майю никто в детстве не дразнил дылдой. Но сама она себя иногда любила так называть. Вот и сейчас мысленно приказала себе: «Вставай, дылда, тебе пора!»
Глаза ещё ныли, она, щурясь, встала с постели, порадовалась тому, что день начинается с солнца – в феврале это большая редкость. Посмотрела в окно. По небу торопливо двигались облака, похожие на невесть откуда налетевших монстров. Прямо на её глазах они из подсвеченных солнцем превратились в серые, с тёмными сгущениями.
Занятия Майя не посещала уже несколько дней. Не задумывалась, как объяснит это в деканате. Надеялась, что пронесёт, что она придумает уважительную причину, и ей поверят. Завтра придётся непременно навестить любимый вуз, будь он неладен. Сейчас отчисление за прогулы ей ни к чему. Да и мать не переживёт.
РГГУ, конечно, не в корне пропутинский МГУ, но и тут преподы многовато врут. А некоторые явно читают лекции на автомате, из года в год одно и то же, почти слово в слово. Сами не верят, что говорят. Правильно пишет в «Молодёжке» Вероника Трезубцева: наше образование – отвратительная пародия; куча ненужных знаний, и полная дальнейшая неприспособленность ни к какой деятельности. Трезубцева появилась на страницах «Молодёжки» совсем недавно и сразу же обрела популярность. Она изобличала режим, но тонко, на реальных примерах, подсмотренных в реальной жизни. Очень круто получалось. Аудитория её всё время росла. Благодаря ей «Молодёжка» возвращала утерянную после лихих девяностых популярность. Майя недоумевала, отчего власти до сих пор «Молодёжку» не прикрыли. Однако не сомневалась, что скоро это произойдёт. Она не раз просила Соню Короткову познакомить её с коллегой, но та отнекивалась…
Так она размышляла, держа в одной руке чашку кофе, а другой копалась в мобильном телефоне, читая утренние новости, мелькающие то и дело с неприятным писком в маленьком окошке в углу экрана.
На подоконнике затихли ряды закрученных матерью банок: помидоры, огурцы, перцы. За всю зиму они так ни одну и не открыли.
Ничего особенного за вчерашние день и ночь в России, судя по новостям, не произошло. Все всем довольны. Стадо баранов! Ей не по пути с ними. Надо что-то менять всерьёз.
Хотя она признавала, что после того, как встретилась с Артёмом, кое-что изменилось в лучшую сторону. Не сказать, что она так уж любила шопинг, а Артём обладал неограниченными финансовыми возможностями, но раньше она стеснялась тратить на шмотки деньги, что выдавала ей мать. Теперь же, если она нацеливалась на какую-нибудь симпатичную вещицу и сигнализировала об этом Артёму, он безропотно переводил ей нужную сумму на карту. Она была в курсе, какими средствами располагает её друг, и не требовала невозможного, но и скромницу из себя не строила. Хороший он всё же, Артёмчик… Старомодный и добрый. Податливый. Как он сохранил себя здесь, в этой помойке?
Странно, что никто из её соратников сегодня не выходил на связь.
И Вовка тоже молчит. Всё-таки не чужой человек… Или он, побывав на нескольких их сборищах, всё же испугался?
Володя Яснов!
До конца прошлого года она не виделась с ним. Последний раз – на выпускном вечере. В их школьной группе в Ватсапе он почти не писал, и она стала забывать о нём, хотя последний год в школе у них случилось что-то вроде взаимной влюблённости. И вот, недели за две или три до Нового года, она столкнулась с ним нос к носу прямо около входа в метро «Белорусская».
Тогда она ещё не познакомилась с Артёмом.
Они завернули в ближайшее кафе, выпили пива и разболтались так искренне, будто только и ждали, чтобы всё рассказать друг другу спустя эти годы. Он сообщил ей, что два раза подряд не поступил в Щукинское училище, но от мечты своей отрекаться не собирается. От армии его освободили по причине врождённого порока сердца. Пока устроился рабочим сцены в Театр Маяковского. Будет пробовать поступить в третий раз. Майя, конечно, поиздевалась над его пороком, мол, на тебе ездить можно, какой порок? Но Вовка только грустно улыбнулся в ответ. На прощание она не дала ему себя поцеловать, но пригласила на следующую встречу их группы, объяснив это желанием представить его интересным людям. Она свято верила, что им нужно регулярно привлекать новых людей, что в этом залог успеха. Разумеется, в самые секретные планы с первого раза никого не посвящали; всё походило на дружескую вечеринку с вольнодумными разговорами, туда можно было приходить с подругами, друзьями, не имеющими к их организации никакого отношения, но если человек виделся годным, не отмалчивался, демонстрировал своё неприятие режима, к нему присматривались, прощупывали, а потом вводили в более узкий круг. Именно этот круг теперь собирался у Артёма в библиотеке. Кстати, она рассказала Володе о Веронике Трезубцевой, и тот теперь не пропускает ни одного её текста. Иногда пересылает Майе кое-какие её цитаты.
Всё же ей в голову пришла гениальная идея! Внешне их сходки не отличить от обычного кружка по интересам в московской читальне. Никто ничего не заподозрит.
Стоило ли втягивать в это Артёма?
Она допила кофе и задумалась, хочет ли ещё чашку.
Потом заглянула в студенческий чат…
И узнала о смерти Виктории Крючковой.
На фотографии девушка выглядела удивительно счастливой.
Оставшуюся часть ночи Елисееву не спалось. Ворочался, ворочался, несколько раз вставал напиться воды. У него всегда жгло и сушило горло, когда он нервничал.
Генерал Крючков сегодня предстал перед ним, каким он его не помнил. До сегодняшней ночи это был авторитетный начальник, отдающий всего себя службе, горой стоявший за подчинённых. Безупречная часть полицейской системы. А теперь он фактически выкрал из квартиры убитой вещественные доказательства и вовлёк в этот беспредел своего зама. Елисееву никогда не пришло бы в голову донести, но… После разговора с шефом в него проникло нечто искривлённое, неправильное, что необходимо распрямить в себе. Но как? В его карьере встречались сложные дела. Но это ни на что не похоже. Полный туман. Ещё и генерал чудит.
Часов в шесть утра он, немного всё же подремав, проснулся, оделся и поехал на работу.
Москва просыпалась неохотно, ранние люди задумчиво шли по мостовым, магазины, лавки, кофейни ещё не открылись, холодная зимняя бесприютность текла из дворов на улицы и останавливалась у проезжей части. Дворники кое-где скребли снег с привычным отвращением к этому занятию. Почему-то сейчас он особо остро ощутил в Москве что-то византийское. Когда учился в школе, история Византии буквально сводила его с ума. Он скупал все книги по этой теме, что находил. И вот теперь его уставшее за непонятную тревожную ночь воображение приписывало сталинскому ампиру Кутузовского проспекта тайное византийское значение.
Первая версия, что они вынуждены сразу принять во внимание, – это месть генералу Крючкову. За жизнь полицейский обретает массу врагов, смертной казни у нас нет, а потому самые отъявленные мерзавцы рано или поздно выходят на свободу и, разумеется, сразу же принимаются за старое. Им ничего не стоит посчитаться с теми, кто их когда-то поймал. Необходимо изучить жизнь братьев Рахметовых и все закончившиеся посадкой дела, которые вёл Крючков. Нет ли пересечений? Слава богу, теперь в базах всё систематизировано, и такая работа не займёт много времени. Есть ли у самого генерала какие-то подозрения? Наверное, нет, иначе бы он ими поделился. Или?..
Второй вариант предполагаемого развития событий Елисеев всё же связывал с тем, что Вика могла вляпаться в какую-нибудь историю, встретить не тех людей и пойти у них на поводу, что и привело к такому страшному концу. Версия, конечно, слабенькая, в её пользу мало что говорит, но отметать её совсем нельзя…
Дежурный с флегматичным недоумением посмотрел на столь рано явившегося на работу полковника. Елисеев зафиксировал для себя, что на посту новенький. Раньше он его не видел. Как только полковник двинулся в сторону лифтов, дежурный достал мобильник, посмотрел задумчиво на экран, потом убрал обратно в карман.
«А вот оружие у неё в квартире подтверждает существование неизвестных факторов, никак никуда не укладывающихся. Встрять она, конечно, куда угодно могла, но не до такой же степени! Кто-то подкинул ей стволы. Это несомненно. Этот кто-то преследовал свою цель. Её следует разгадать. Это тот же неизвестный, что навёл раменских оперов на хату Рахметовых? Может быть, и так, но доказательств пока никаких. Кому на руку выставить Вику в таком свете? И главное, нет никакого мотива. Ни у кого. Тупик», – продолжал размышлять Елисеев.
Он открыл свой кабинет, разделся, опустился на стул, но сразу же поднялся. Отец всегда наставлял его: при ходьбе лучше думается. Елисеев принялся вышагивать. Ему не давал покоя информатор Алиханов. Слишком уж неправдоподобным выглядела вся его история. Какие-то молодые торчки… А опера из Раменок? Не странно ли, что они так быстро и рьяно отреагировали на сигнал? Но как это всё можно объяснить? Или он чересчур зацикливается на этом? Хотя генерал тоже чувствует: здесь что-то не то. Но что?
Сергею Туманову, следователю хоть и молодому, но с хорошей хваткой, он поручит сходить в РГГУ. Это важно. Каждый, кто общался с Викой последние дни, способен дать хоть маленькую зацепку. Из близких у неё в Москве – только генерал. Родители – в Сербии на дипломатической работе. Вероятно, вот-вот прилетят в Москву. Как их допрашивать? Только с разрешения генерала? Какова их близость с дочерью? Делилась она с ними чем-то?
За дверью кто-то начал двигать мебель, производить другие звуки. Секретарша пришла. Он обладала удивительной способностью делать всё шумно, будто постоянно стремилась заявить о своём существовании, не допустить, чтобы о ней забыли.
Его кабинет сейчас как будто содержал пространства больше, чем необходимо для того, чтобы сосредоточиться.
Он набрал номер специалиста по компьютерным технологиям. Он знал его как лучшего в своём деле. IT-службу в полиции только собирались создать, но работники этой сферы уже вовсю участвовали в следственных действиях. Добрая половина жизни человечества теперь проходила в Сети, отражаясь на разных устройствах. Грязи там хоть отбавляй.
Через несколько минут появился немногословный парень, выслушал просьбу полковника и, бережно взяв ноутбук, удалился. Елисеев уже обращался к нему, и он никогда не подводил. Полковник был уверен, что он никому не проболтается, а все сведения передаст ему и больше никому.
Постепенно информация, собранная членами следственной бригады, стекалась к Елисееву.
Эксперты не установили точное время смерти, поскольку тело находилось в воде, но предположили, что между удушением и погружением в ванну прошло не больше часа. Но это не определенно. Вены действительно искололи неумело, напоказ. Непонятно, на кого это было рассчитано. Совершенная бессмыслица, на которую никто не клюнет. В крови девушки наркотических веществ не обнаружили. Только следы амфетамина на коже. Коловший так в вену и не попал. Значит, не наркоман. Опыта нет. А кто тогда? И зачем этот театр? Или же Вика незадолго до смерти сама решила заторчать, но по неопытности не смогла уколоться? Отпечатков пальцев в квартире нашли целую кучу. Но с их базой, кроме пальчиков самих братьев, ничего не совпало. Шприц также отыскать не удалось.
Елисеев живо представил, как какая-то мразь приподнимает руку Вики из воды и суетливо тыкает шприцем в вену. Руки у него дрожат, он только что убил девушку. Похоже, новичок. Но следов не оставил. Тоже странность.
Туманов доложил результаты просмотра записей c камеры у подъезда Рахметовых. Он занимался этим почти всю ночь – сейчас нельзя медлить, – глаза его покраснели, а веки налились тяжестью. Каким бы странным это ни выглядело, но камеры не зафиксировали момента, когда Вика входила в подъезд, – ни вчера, ни позавчера.
Елисеева так это поразило, что он попросил Сергея показать ему всё, что тот отсмотрел. Вдруг Туманов от усталости что-то пропустил? Сергей не подал виду, что ему неприятно такое недоверие.
Елисеев собирался пройти в комнату, приспособленную для просмотра, но Туманов сказал, что перебросил записи на флешку. Иван включил компьютер. Камера располагалась так, что не давала чёткого представления о каждом входящем и выходящем, но Вики и никого хоть минимально похожего на неё среди них точно не было. Елисеев сломал все глаза, возвращал назад, увеличивал до предела. Предположить, что она переоделась, изменилась до неузнаваемости и устроила маскарад? Это идиотизм.
Но как-то она попала в эту квартиру? Живая или мёртвая? А если мёртвая?
Что ещё в этих записях? Вот Рахметовы возвращаются, входят в подъезд, спокойные, не встревоженные. Через некоторое время вбегают опера из Раменок. Так. Как они открыли дверь с домофоном? Как раз когда они собирались входить, из подъезда кто-то вышел, и они легко проникли внутрь. Совпадение? Скорее всего.
– Сергей, давай-ка ещё посмотрим камеры во дворе.
– Их там нет. Я проверил…
– Ну, тогда опрашивай всех, кто мог что-то видеть. Бабушки, дети, ремонтники, жители, любящие посидеть и поглазеть в чужие окна.
– Время потребуется.
– Его нет. Завтра за тобой РГГУ. Оттуда надо выудить что-нибудь полезное для нас.
Карандаши и ручки в стаканчике на столе мечтали, чтобы кто-нибудь их взял. Но Елисеев давно к ним не прикасался.
После очередного визита к врачу, ради которого пришлось подняться ни свет ни заря, Вера Колесникова отправилась в центр города. Сразу возвращаться домой тяжело. Болезнь быстро приучила к себе, и, чтобы избыть её, требовалось нечто большее, чем просто воля. Ещё требовалось движение, иные энергии, сочетаясь с которыми она дополнила бы свою силу до той, что хватит и для борьбы с недугом, и для осуществления её плана.
День выдался нечёткий, мокрый, хлюпающий.
В Самаре центральная часть не декоративная в отличие от многих городов Поволжья. До сих пор на перекрёстках, в перспективе улиц, в лепнине, в стрельчатых окнах костёла, в напряжённой повадке православных храмов, в частоте и разнообразии витрин сквозило купеческое чайно-самоварное величие.
Вера, высоко подняв воротник зимнего пальто, неспешно шла по Самаре. Вот всё и прояснилось. Судьба решила не томить её безвестностью. Жизненный план теперь определён. Завтра начнутся процедуры в местной больнице, а через две недели ей предстоит улететь в Париж и продолжить лечение в Институте Кюри, если Александру удастся всё же оформить кредит. Его одноклассник, ныне банкир, взялся помочь, но ничего не обещал. Сумма слишком велика. Доктор после согласия на лечение во Франции резко потеплел к ней, общается не как с пациенткой, а как с родной.
Как она себя чувствует сейчас? Готова ли к тому, что её ждёт? Ни муж, ни сын, ни, как ни странно, даже лечащий врач об этом не спрашивали. Это немного обижало её, хотя она и сомневалась, нужны ли эти вопросы. Говорят, после химиотерапии состояние ужасное: слабость, тошнота, аппетита нет, депрессия. Скоро она это испробует на себе сполна.
Она робко спросила у доктора, почему именно Франция. Она слышала о Германии и Израиле как о лидерах в области онкологии. Тот отозвался почти зло: «Тот вид рака, что у вас, как я уже вам объяснял, очень редкий, и самая эффективная методика пока у французов. Но если вы хотите в Германию или Израиль, я не могу противиться. Но тогда вам придётся сменить доктора. Да и процент тех, кто поправился, во Франции выше, чем в той же Германии или Израиле».
Вера пристыженно пролепетала, что согласна на всё, что доктор считает нужным.
Вера не была таким любителем чтения, как младший брат, но ей было приятно, что Самара связана с Алексеем Толстым. Читая первую часть «Хождения по мукам», она наслаждалась почти ощутимым тёплым паром, поднимающимся от каждой строки. Никогда больше она с таким не сталкивалась. Самара в романе описана во времена Гражданской войны, и ужас перехода городов от красных к белым и назад так явственен, что хочется молиться, чтобы такое не повторилось.
Улица Алексея Толстого притягивала, но Вера не поддалась – она задумала спуститься к Волге. Самара за те годы, что она прожила здесь, не затмила, конечно, Москву, но вошла в неё глубоко, обрела голос и характер, и теперь Вера советовалась с городом, как с человеком, искала сочувствия и поддержки. А без Волги тут не обойтись. Волга в этом городе главнее всего.
От воды дул сильный, обжигающий, но при этом не злой ветер. Где начало этого ветра? Где-то далеко-далеко в приволжских полях он закрутился и полетел, или он разгонялся в бескрайних русских лесах, набирая силу в борьбе с могучими стволами, прорываясь сквозь упругие преграды ветвей? Здесь в нём пела в полный голос надежда на свободу, на то, что мир – это простор, который исцелит от всего, который больше и сильнее всех горестей и болезней.
«Вот я и пришла», – почему-то подумалось. Дальше между парапетом и водой начинался небольшой пляж. Сейчас он был обильно засыпан снегом. Его пересекала дорожка чьих-то неведомых следов. «Такие маленькие! Неужели здесь ребёнок бегал один? Кто же его отпустил сюда?» – удивилась Вера.
Когда была помоложе, она любила летом, в жару, прийти сюда, быстро раздеться, сложить вещи, войти в воду и поплыть, забывая обо всём, отдаваясь мерному ритму гребков.
После замужества её жизнь многие годы тождественна заботе о близких. Работать Саша ей никогда не разрешал, пребывая в уверенности, что женщину работа преждевременно старит. Даже когда жили совсем скудно и она рвалась устроиться хоть куда-нибудь, он упирался. И побеждал. Для него это принципиально. Он глава семьи, он кормилец. Вот и сейчас, если бы не муж, никакой надежды не было бы. Доктору она пока не сообщила, что денег на лечение, даже на первый взнос, ей пока не наскрести. Она привыкла верить, что Александр со всем справится. Он не всегда справлялся, но её веру это не подрывало.
Иногда Вера жалела, что образование – она окончила биофак МГУ – ей не пригодилось. Порой читала в Интернете о новых биологических исследованиях, и сердце её замирало. Она могла бы проявить себя в науке! Совершенно точно могла бы… Её биофак – это не филфак Артёма. Филологи не очень-то нужны в таком количестве, если посмотреть правде в глаза. Хорошо, что он благодаря папе на таком хорошем месте очутился. Папа всю жизнь о нём пёкся как ни о ком другом. И понятно почему. Но Артём словно не замечал этого. Воспринимал как должное. Теперь у него и зарплата приличная, и работа не самая тяжёлая в мире. А иные его однокурсники, поди, и забыли давно про своё образование. Занимаются всем подряд, лишь бы семьи прокормить. Жаль, что Артём с отцом так и не преодолели то давнее, ни разу не поговорили начистоту, отчего всё так. Отец не решился, а Артём не нащупал. Отец боялся, а Артёма некому было подтолкнуть, сделать так, чтобы он вылез из своего спасительного кокона, рискнул порвать его. Вместе с отцом они бы горы свернули. Но они были порознь. Вина… Вина – это самое долгое и самое страшное, особенно если по большому счёту никто не виноват. Теперь, когда она в таком положении и никто не знает, как всё сложится и сколько ей ещё отмерено, только младший брат способен распутать этот застарелый узел, который никто уже не берёт в расчёт, но который так много сдерживает. С его характером выдюжит ли он? Не слишком она жестока к нему? И не превратится ли это в спусковой крючок? Не вернётся ли то страшное? Шансов на самом деле немного. Но она попробует. Тот вариант, что она избрала, – самый сложный, но единственный. Один старый писатель, друг Александра, как-то во время застолья признался, что раньше начинал каждый роман с ощущением, что вся жизнь впереди и он всё успеет. А когда старость пристроилась рядом – в любом тексте, за который он принимался, жил страх. Страх этот питался предчувствием скорого конца. Примерно то же самое теперь испытывает она.
Вера ещё долго стояла, облокотившись на холодные перила, глядела на замёрзшую Волгу, но не видела её. Чему-то улыбалась.
Лизе они пока ничего не сообщат. Так они с мужем сегодня договорились. Она такая импульсивная, что её реакция может быть непредсказуемой. А этого им сейчас не надо. Всё должно идти по плану.
Артём проспал до часа дня. Сразу, как попал после поезда домой, – залёг. Похмелье изнурило его. Проснулся от телефонного звонка.
– Боже мой, я звоню, звоню, а ты не отвечаешь! – Майя едва не захлёбывалась словами.
– Я спал. – Артём ещё не в полной мере пришёл в себя.
– Уф, слава богу. А то я чего себе только не напридумывала.
– Ну прости.
– Ты ведь помнишь Вику? Блондинку, внучку генерала полиции. Ну, одну из наших? Я тебе рассказывала про неё? Ты её, наверное, запомнил тогда…
– Да, – ответил он устало; воспоминания о сборище в библиотеке не добавляли ему положительных эмоций.
– Она погибла. Её убили. Представляешь? Просто кошмар. – Она заплакала.
– Как?
– Никто ничего не знает. Но точно убили. – Голос дрожал. – Не своей смертью умерла. Я вот думаю… Может, заедешь за мной? Мне очень тягостно. Места себе не нахожу.
– Да, конечно.
Артём быстро привёл себя в порядок, вызвал такси на Студенческую. Определённость, пусть и на короткое время, всегда придавала ему сил.
Шалимов любил начало зимы, когда холодные запахи свежи, все ощущения новы и щёки после прогулок горят. А вот февраль ему никогда не нравился. Вроде бы всё в нём почти так же, как в декабре. Но при этом всё не так. Москва напоминает уставшую женщину, ничего в жизни так и не познавшую, кроме забот, холод не бодрит, а утомляет, и мир почти ничем не пахнет.
Майя вышла из подъезда, вид у неё был смятенный, её высокая фигура в густом мареве зимнего дня словно не могла сопротивляться давлению пространства.
Поговорив с Артёмом по телефону, она вдруг задумалась о том, а не сдал ли кто-то их и не предупреждение ли от соответствующих органов смерть Вики? А если донёс Артём? Ведь она доверилась ему весьма опрометчиво. Нет, конечно, так нельзя. Так и до паранойи недолго. Никто их не предавал. Смерть Вики с их деятельностью никак не связана. Но…
Она отгоняла от себя это тягостное, но оно возвращалось и где-то внутри прорывало крошечные норки.
– Пойдём куда-нибудь? – Она обняла его, но не поцеловала. – Я сама не своя. Трясёт всю. Я бы выпила.
– Куда хочешь?
– Только не в «Европейский». Это пошлятина.
Иногда Майя весьма придирчиво выбирала рестораны, а порой они заходили в первое место, что встречалось по пути. Сегодня их занесло в паб с вызывающим нелепым названием «Аляска». Оттуда недалеко до библиотеки, где вечером соберутся вольнодумцы, друзья Майи. Соберутся без Вики Крючковой.
В такси, пока ехали со Студенческой на Чистопрудный бульвар, Майя пыталась рассказывать Артёму, какой классной была Вика, но всё время прерывалась на всхлипывания.
В «Аляске» было не шумно, просторно.
– Что-то поешь? – Артём пока не втягивал Майю в свои переживания о здоровье сестры. Ей явно не до этого.
– Кусок в горло нейдёт.
– Вы много общались с Викой?
– Как сказать. – Майя отпила «Куантро». Однажды попробовав этот напиток, она теперь его предпочитала всем другим. – Мы учились вместе больше двух лет, но по-настоящему сблизились весной. Почти случайно. И сразу поняли, что о многом судим одинаково. Я её свела с нашими. Она была цельная, даже жестковатая. Умная. Много читала. Не выносила тупиц. Не болтала зря. Ты же помнишь, как она на прошлой встрече ратовала за нашу активность в соцсетях, за создание новых групп, каналов? Её волновало дело, а не пустой трёп. Дико жаль её. Я всё ещё не верю… Будто кто-то вот-вот скажет, что это ошибка.
– Если она из такой семьи, откуда в ней столько протеста?
– Я не спрашивала. – Майя посмотрела на Артёма испытующе. – Может, возьмёшь себе что-то алкогольное? Помянем.
При мысли о спиртном живот сводили судороги, но Артём решил не обижать Майю.
В кафе, на специальных стойках у выхода, можно было взять разные газеты. Пока Артём заказывал пятьдесят граммов «Мартеля», Майя поднялась со своего места, направилась к стойкам и взяла последний номер «Молодёжки». Вернулась, нетерпеливо полистала, покачала головой:
– Что-то Вероники Трезубцевой сегодня нет. Обычно по четвергам всегда.
– А кто это?
– Ничего себе! Ты не читаешь её? А ещё учёный человек…
– Нет. Просвети.
– С этой осени она пишет в «Молодёжке». У неё куча поклонников. Почитай, тебе понравится. У неё всё как бы впроброс. Ничего не оценивает, предоставляет это читателям. Но всё остро и правдиво. У неё аккаунты и в Инстаграме, и в ФБ, и в Телеге, везде. Подписчиков немало. Она в топах.
– Прямо Моргенштерн от прессы.
– Видишь как… Моргенштерна ты знаешь, а Веронику Трезубцеву нет. Кстати, интересная у неё модель поведения. Лично нигде не появляется, не светится. Тексты её есть. А самой её нет. И фотографий тоже нет. Неуловимая… невидимая… Круто! Это только подогревает публику. Молодец она. Ладно, давай помянем Вику. Пусть земля ей пухом…
Они выпили, не чокаясь. До дна. Несколько картинно получилось.
– Она прямо как Пелевин. Тот тоже нигде не показывается.
– Мы прямо как богатые люди. «Куантро», «Мартель»… – Она слабо и невесело улыбнулась. – Как ты съездил? Извини, я не спросила сразу. Меня так потрясла гибель Вики…
– Плохо. У Веры рак.
– Как? У твоей сестры? Боже, боже, боже! Что же за день такой? Что говорят врачи?
– Ситуация сложная. Надо лечиться за границей.
– Возможность есть?
– Сейчас решается. – Делиться с Майей болью не получалось.
– Это, наверное, ужасно дорого.
– Да. Недёшево. Верин муж достанет денег, я уверен. Я помогу, чем могу.
– Обязательно сделайте что-нибудь. Здесь её загубят. Тут медицина – на уровне племени.
– Я так привык, что она всегда есть. Всегда незыблема, счастлива. Такого даже с родителями не было. К их уходу я был готов.
– Не хорони её раньше времени. Пойдём прогуляемся? Вроде не холодно. – Майя потянулась за висящей на соседнем стуле курткой. – Мне что-то не сидится. Прости.
Артём подозвал официанта. Рассчитался.
Потом они бродили по переулкам вокруг Чистых прудов. Бродили бесцельно. Майя держала его руку в своей и непривычно много говорила.
– Вера просила тебя приехать, чтобы сообщить о болезни?
– Да. Выходит, так.
– Ты поддержал её? Она ведь за этим тебя вызвала. О болезни можно и по телефону сказать…
– Как мог.
– У тебя есть какие-нибудь накопления?
– Представь себе, нет.
– Чёрт! Где же они достанут деньги? Банки станут их мурыжить. Я слышала, сейчас проценты грабительские.
– Разберутся.
– Ладно! Будем надеяться на лучшее. Ты знаешь, я уверена, что смерть Вики закономерна. Я всегда, глядя на неё, думала, что такие люди здесь не нужны. Она почти идеальная… А вокруг всё неправильно.
– Да. Очень жаль её. Кто же поднял на неё руку? – Артём вел себя неуместно, осознавал это, но продолжал.
Непоправимость внезапной смерти людей, с которыми был знаком, хоть и шапочно, превращает человека в неуклюжую бесчувственную куклу.
– Нам, пожалуй, пора создавать ячейки в других городах. Я права? А то топчемся на месте.
Артём невероятно удивился, что она спрашивает это именно у него. Он даже остановился и изумленно уставился на неё. Чудом уцелевший в московском строительном бесчинстве Кривоколенный переулок удивлялся вместе с Артёмом.
– Ты примерно представляешь себе, что с вами будет, если вас накроют? – Он наконец произнёс то, что долго вынашивал. – Или ты не в себе?
– Ты ведёшь себя так, будто ты мой папа, – зло отреагировала Майя.
– Ты слышала что-нибудь о пытках?
– Не знала, что ты такой трус. Может быть, ты не за меня, а за себя боишься? Ты ведь теперь наш сообщник. – Она зло рассмеялась.
Артём с досады сплюнул на асфальт:
– Просто поразительно! Ты же умная девушка. А несёшь чушь.
– Естественно, я умная. А чушь несёшь ты.
Майя прошла несколько шагов, не оборачиваясь, потом всё же оглянулась:
– Пойдём! Без тебя нас в библиотеку не пустят. Я умная. Хочешь поссоритьcя? Давай оставим на потом.
Мясницкая улица недомогала от обилия машин. Окна изысканных домов с сожалением рассматривали то, что творилось под ними.
Она быстро, не оглядываясь, пошла по улице.
Он вскоре догнал её.
Майя оживилась:
– Хорошо бы кофе.
Они зашли.
Девушка попросила большой латте. Артём купил ей напиток и, пока нёс, едва не пролил. Видимо, особым шиком для местных продавцов считалось налить «с горкой». «Какая бессмыслица!» – расстроился Артём.
Они сели напротив друг друга, хотя обычно в кафе и ресторанах садились рядом.
– Я вижу, что есть необходимость кое-что прояснить между нами. – Это Майя умела хорошо: взять инициативу в свои руки и, никого и ничего не жалея, высказаться. – Ты не в состоянии скрыть отношение к тому, что в последнее время тебе открылось. Я имею в виду наше общество, наши планы, чаяния.
– Не то чтобы…
– Не перебивай. Понимаю, что мы раньше никогда этого не обсуждали. Когда мы только познакомились, я полагала, что рано. И вот, когда мы теперь близки окончательно, целиком, как мне казалось, доверяем друг другу, я решила, что ты примешь меня такой как есть, будешь уважать то, что для меня важно. Похоже, я ошиблась. Ты капризничаешь… Это горько…
Пауза повисла. Никому б никогда не пришло в голову назвать её мхатовской.
– Я беспокоюсь за тебя. – Артём не собирался уступать. – Я уже говорил, что, если вас поймают, не пожалеют. Сломают жизнь. Это стоит того?
– Это низко.
– Что? Беспокоиться?
– Скрывать за заботой свою… своё малодушие.
– Хотела сказать, трусость?
– Да. Но не сказала. Эти люди, которые через час соберутся у тебя в библиотеке, – они для меня сейчас всё, ты слышишь? Без этого моя жизнь ничего не стоит. Если ты спросишь, кого я выберу – тебя или их?.. – Глаза Майи застыли.
– Я не спрошу. – Артём отвел взгляд.
Майя замолчала. Она разглядывала Артёма так, будто не видела его никогда. Сначала осмотрела лоб, большой и почти без морщин, если морщины и были, то малозаметные, тёмные волосы, чуть завивающиеся на концах, губы, довольно пухлые, никогда не сухие.
– Это значит, мы расстаёмся? – Майя взяла кружку, поднесла ко рту, но пить не стала, поставила назад.
– Это значит, мы идём в библиотеку.
Он улыбнулся широко, как она любила.
Его отсутствие на службе ни у кого не вызовет вопросов – так размышлял Крючков. Сына и невестку он, конечно, встречать не поедет. Как-нибудь сами… Есть дела поважнее. Он стремился в УВД Раменки. До этого сделал звонок и спросил капитана Багрова. Выслушав ответ, отсоединился.
Начальник УВД, старый приятель генерала полковник Ершов, не удивился его приезду:
– Я тебя ещё вчера ждал. Извини. Но я не знаю, чем тебе помочь. Дело у вас. В ГСУ. У нас всё забрали.
– Я не за этим.
Они, хоть и давно не виделись, обходились без церемоний. Ершов не изображал чинопочитание.
– Слушаю тебя.
– Меня интересует твои опера, Багров и Соловьёв. – Начальник ГСУ присел возле длинного стола.
– Позвать? – Ершов нахмурился.
– Нет. Что ты о них думаешь?
– Претензий к ним нет.
У Крючкова зазвонил мобильник. Генерал Родионов.
– Паша! Как ты? Держишься?
– Спасибо, товарищ генерал-лейтенант.
– Как идёт следствие?
– Бригадой руководит полковник Елисеев. Мне сейчас не до этого, как ты понимаешь. Сегодня прилетают родители Вики.
– Хорошо. Я свяжусь с Елисеевым. Помогу тебе. Министр просил передать, чтоб твои люди обращались по любому вопросу, касающемуся этого дела.
– Спасибо министру передай, – единственное, что смог вымолвить Павел Сергеевич.
Вчерашний звонок Родионова Крючкова насторожил, а нынешний уже нет: если человек тебе сочувствует, вовсе необязательно подозревать его в неискренности.
За время телефонного разговора двух генералов Ершов достал из сейфа чуть початую бутылку коньяка. Поставил на стол. Позаботился о рюмках.
– Я не буду. – Крючков накрыл рюмку рукой. – Скажи лучше, эти опера никогда не вызывали у тебя подозрений?
– А почему ты спрашиваешь? Что у тебя к ним?
– Я хочу разобраться, почему они так быстро приняли сигнал информатора. Не удостоверились даже, верный он или нет.
– А что им делать? Ждать, когда все нарки закупятся? Может, всё же они сами расскажут тебе? Они здесь. В отделении. Позвать?
Над головой Ершова Владимир Путин спокойно и дружелюбно смотрел куда-то вдаль.
– Лучше дай мне их личные дела и все их операции за последние пару лет.
– Это долго.
– Постарайся быстрее. Буду ждать. И проводи меня до машины.
– Прости меня. Но ты ведь не для этого приезжал, чтоб про оперов у меня узнать? Не веришь? Сомневаешься? Мы долго пасли Рахметовых, они торговали по мелочи. Дождались большой партии. И накрыли. Что не так?
– Почему их отпечатков на пакетах нет?
– Да зачем они? Не знаю. Стёрли. Брали в перчатках. Сейчас бандиты осторожные. У каждого по три адвоката. Когда вы вернёте их нам, мы разберёмся.
– Почему мы их вам вернём? – Крючков насторожился.
– Если вернёте.
– Известно, откуда они столько наркоты получили?
– Нет. – Ершов еле заметно смутился, нервно налил себе коньяку, залпом выпил.
– Ладно. Пошли, проводишь меня до машины.
На улице Крючков передал Ершову туго завёрнутые в одеяло два травмата и два охотничьих карабина:
– Сними по-тихому с них пальцы. Сверь со всеми базами. Сможешь?
– Для тебя – да.
Мужчины пожали друг другу руки.
На прощание Крючков сказал:
– Всё же последи за этими операми повнимательнее. И про стволы никому ни слова. Так надо.
Из окна за этими манипуляциями очень заинтересованно наблюдал опер Багров.
Крючков постарался, чтобы его визит заметили все, кому надо. Если он прав, то подонки занервничают. А если нет?
Куда теперь?
Боль никуда не делась и, наверное, уже не денется. Можно немного её заглушить делами, хлопотами, можно убеждать себя в необходимости выдержки, спокойствия, но по-настоящему это не пройдёт никогда. Только он сам в состоянии почуять убийц. Вика – его кровь, он её наблюдал с детства, он не ошибётся. Как устроить всё так, чтобы Елисеев был максимально полезен в этом? Похоже, он очень напрягся из-за его вчерашнего визита.
Телефон Вики до сих пор не нашли. Значит, его забрал убийца. Значит, в телефоне было что-то, способное его выдать. Значит, Вика его знала. Или убийца просто не хотел, чтобы телефон запеленговали? Не похоже, что он такой хладнокровный. Тогда что?
Он подумал, что хорошо бы выяснить у Елисеева, нет ли чего нового, но потом решил не дёргать группу. Не сомневался: Иван сразу же поставит в известность, если его ребята до чего-то докопаются. С субординацией у него всё в порядке.
Вернувшись в свою квартиру, он сразу же пошёл на кухню, открыл форточку. Дышать легче не стало. Окна выходили во двор, грустные зимние деревья ничем не интересовались.
Здесь ему сейчас лучше всего. В комнатах наваливалась тоска, душила. Сегодня он попросил домработницу не приходить.
Он положил перед собой сотовый. Начал перечитывать все последние сообщения от Вики в поисках хоть какой-нибудь зацепки. Каждое утро она ему писала. Один текст похож на другой. «Всё хорошо». «Всё в порядке». «Хорошего дня тебе, дедушка».
Чёрт! Ему надо было больше спрашивать её о друзьях, о том, как проводит свободное время. Она регулярно общалась с матерью и отцом по Скайпу, по телефону. Может быть, она с ними откровенничала? Хотя бы с матерью…
Он погрузился в воспоминания. И одно из них вспыхнуло сейчас ярче других. И как оно раньше не всплывало?..
Это случилось осенью. Вика ни с того ни с сего предложила ему прогуляться – погода изумительная.
– Ты вон пополнел от своей сидячей работы большого начальника, – подначивала она. – Надо ходить, ходить…
Крючков тогда разозлился на неё за столь неделикатное замечание, отпирался до последнего, но она его всё же уговорила.
Они прошлись по залитой мягким солнцем Остоженке, перешли Крымский мост, углубились в Парк культуры, забитый людьми, самокатами, колясками.
Вика проголодалась. Ресторан оказался рядом.
Они только сели, как её окликнула девушка. Вика ей обрадовалось. Подошла к столику, где та сидела, что-то коротко с ней обсудила.
– Знакомая? – поинтересовался генерал.
– Да. Соня Короткова. Журналистка из «Молодёжки».
Крючков разволновался, вспомнив сейчас это. Правильной ли осталась в памяти фамилия? Посмотрел в Интернете телефон газеты. Набрал. Голос требовал нажать добавочный.
Тогда он почти прыжками добрался до вешалки, наспех оделся, вышел из квартиры и побежал вниз по лестнице.
Почему он так торопился? Просто потому, что всё теперь надо делать быстрее.
Его удостоверение позволило без каких-либо препятствий добраться до главного редактора «Молодёжки», человека степенного, с аккуратно подстриженной бородой. Осознав, кто перед ним, он превратился в саму любезность. Предложил кофе, чай, что-то покрепче.
«Почему все предлагают мне покрепче? Собираются этим задабривать генерала-мента?» Крючков от всего отказался.
– Меня интересует ваша сотрудница Софья Короткова.
– Боже! Что она натворила?
– Пока ничего. – Крючков бессчётное количество раз слышал этот вопрос.
– Она у нас очень на хорошем счету. От неё мы получаем самые острые материалы – и криминальную хронику, и журналистские расследования. А… вы по поводу какого-нибудь её материала? Мы всё можем уладить. Мы всегда неплохо ладили с правоохранителями. – Главред задействовал всё свое обаяние.
Крючкова раздражала его льстивая суета.
– Мне с ней надо поговорить. Тет-а-тет.
– Вы предлагаете мне вас оставить тут вдвоём?
– Да.
Редактор, недовольно покачивая головой, перебрался в приёмную.
Через несколько минут в кабинет вошла девушка среднего роста, с причёской каре и немного широковатыми плечами,
– Я дедушка Вики Крючковой. – Он не поприветствовал её умышленно: сейчас для него все подруги внучки – косвенные виновные.
– Я знаю, кто вы. – Соня погрузила слова в мягкое сочувственное марево. – Я потрясена. Такое горе. Я очень любила Вику.
Лицо генерала оставалось непроницаемым. Короткова мялась, не решаясь присесть.
– Ты когда её видела в последний раз?
– Я не помню. Достаточно давно.
– Но вы списывались, созванивались?
– Разумеется. Но не слишком часто. У нас были схожие вкусы касаемо кино. А почему вы спрашиваете именно меня? У неё наверняка имелись подруги и поближе.
Генерал не привык отвечать на вопросы тех, кого допрашивал.
– Она не делилась с тобой, есть ли у неё молодой человек? – Генерал смотрел не на Соню. Куда-то в сторону.
– Нет. Я же сказала, мы не настолько были близки, чтобы доверять что-то личное.
– А что вас связывало?
– Мы подружились в Сети. Потом иногда встречались. Это допрос? Меня в чём-то подозревают? – Соня пыталась перейти в наступление.
– Она могла принимать наркотики?
– Да нет, конечно! – Соня почти прокричала это.
– Она никогда не упоминала при тебе братьев Рахметовых?
– Нет. Кто это? – Соня впервые за разговор искренне удивилась. – Найдите их обязательно. Тех, кто это сотворил. Найдёте? – Соня всё искала глаза дедушки Вики, но он не отдавал их её взгляду.
Больше вопросов он ей не задавал. Закрыл глаза, запрокинул голову. Замер.
Соня восприняла это как сигнал, что она свободна.
Дверь в кабинет главного прикрыла очень тихо.
Крючков не сомневался, что журналистка врёт. Врёт во всём. Почему?
Шульман появился в Управлении ближе к обеду. Сразу прошёл в кабинет к Елисееву. Тот разговаривал по телефону. Давид услышал только концовку:
– Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант.
Елисеев положил трубку. Сейчас не так часто пользовались стационарным телефоном, только в случае звонков высокого начальства.
– Генерал Родионов звонил. Сообщил, что дело на контроле у министра. Требует результатов. Торопит. Я такой суеты что-то не припомню. Только мешаются. Тьфу! – Елисеев нервно крутанулся в кресле.
– А он-то здесь при чём? Он же антитеррором занимается. – Шульман, лицо которого привычно жило своей жизнью, изобразил гримасу человека, только что разжевавшего лимон.
– Предупреждает, что молодёжь нынче сложная, с разными фокусами в голове. При чём здесь это? Спрашивает, обыскивали мы квартиру убитой или нет? А как её обыскать? Ордер нужен. Без Крючкова как? Что у тебя?
Давид потёр глаза, потом громко, как из пушки, чихнул, услышал от Елисеева «Будь здоров!», ответил «Спасибо». Начал рассказывать. В его тоне слышались нотки романтические, как всегда в случае c Шульманом, не особо уместные. Иногда казалось, что в этом человеке не хватает какого-то винтика, детали, отвечающей за соответствие его поведения тому, что он делает или говорит. Однако этот сбой совсем не мешал ему, только окружающим, и то лишь тем, кто к нему не привык.
– Вчера вечером, как только мы расстались, я немного поторчал около дома Алиханова. Дай, думаю, посмотрю, как он ночь будет проводить. Как-то беспокойно он с нами распрощался. Вдруг намылится куда? Но наш голубчик больше порт приписки не покидал. Я только намёрзся и простыл. – Он закашлялся. – Ушёл я ни с чем спать и пожалел, что не воспользовался вашим, товарищ полковник, предложением домой меня подбросить. А сегодня с утра пораньше прогуляться на Дорогомиловский рынок пришло мне в голову, точку нашего дорогого Тиграна проведать, вдруг там наркоши молодые, что на притон Рахметовых Тиграна навели, обретаются. Он же нам так убедительно о своей жалости к ним поведал: дескать, и кормил он их, несчастных, и поил, и привечал всячески, в оперативных, разумеется, целях. Взглянуть бы на них хоть одним глазком. Так вот, никаких таких торчков, хоть минимально похожих на описанных доблестным помощником правоохранительных органов, никто там никогда не видел. Там у меня кое-какие знакомцы имеются. Они меня за нос водить не станут. Бьюсь об заклад, что их не существует вовсе, этих, как его… Толяна и Тузика. Фантазия, кстати, у нашего Тиграна так себе. Толян и Тузик. Смешно. Вот выдумщик…
– Так. – Елисеев откинулся на спинку кресла. – Значит, мы с тобой не ошиблись. Тигран врёт. И зачем ему это? Давай-ка сходим к технарям, посмотрим кое-что на камерах, что называется, для уверенности.
Он резко поднялся. Хорошо, что он сегодня, среди прочего, дал распоряжение доставить видео с камеры у подъезда Тиграна.
Кабинет с видеопросмотром располагался в другом конце здания. Быстрее дойти туда, чем ждать, пока из видео выделят нужный фрагмент и перекинут на комп Елисееву.
Стены в коридоре пестрили объявлениями. Коллектив ГСУ жил, как и все другие, отмечал праздники, сбрасывался на подарки, люди информировались об изменениях в системе медстрахования и том, где какие документы можно получить.
Шульман нетерпеливо потирал руки, Елисеев также чувствовал, как в нём нарастает азарт. Так неизменно случалось, когда в деле появлялся намёк, что следствие на правильном пути. Однако на этот раз их прогнозы не подтвердились.
Они пересматривали запись несколько раз, пытаясь зафиксировать момент, когда опера предупредили Тиграна, что ему не нужно говорить правду, а следует выдумать версию с торчками. Не верили своим глазам, но ничего похожего на то, что они ждали, на кадрах не запечатлелось. Смотрели ещё и ещё, но результат тот же. Выходит, они предупредили его по телефону? Дураки! Ведь это легко проверить. Или они заранее его проинструктировали, как вести себя в критической ситуации, и он был готов?
– Ну что? Надо звонить в прокуратуру и запрашивать разрешение на наружку оперов и Алиханова? – обрадовался Шульман. – И телефоны их надо взять на контроль. Проверить их звонки и сообщения вчерашние. Вот всё и сойдётся.
– Это мы успеем. – Полковник задумался. Ему казалось, они что-то упускают.
Около двери Елисеева топтался Сергей Туманов.
– Есть важная информация… – начал он, завидев их. – Товарищ полковник, я только что от дома, где проживают Рахметовы. Походил по двору, расспросил бабушек, что гуляют с внуками, и выяснил, что утром того дня, когда был обнаружен труп Виктории Крючковой, во дворе с утра гудела огромная машина с подъёмным краном, и с неё, по всей вероятности, что-то через окна передавали в дом. Как раз на втором этаже, где окна Рахметовых. Одна бабушка уточнила, что окна у них в доме широкие, а лестницы узкие, и, когда-то кто-то въезжает, иногда мебель через окна в квартиры доставляют.
– Вот оно как! И во сколько это было? – Елисеев жестом пригласил Шульмана и Туманова пройти в кабинет.
– Они точно не помнят. Говорят, часов в десять утра. Но машина шумела и пыхтела раньше. Они жаловались, что всех перебудила и дышать от этой гари было невозможно.
– Ну что же! Теперь ясно, почему камеры у подъезда нигде не зафиксировали Вику. Надо срочно связаться с местным «Жилищником». Отправляли они машину для работ в этот двор или нет?
– Уже сделано. Говорят, там действительно был ремонт. Меняли газовые трубы, что идут по периметру всего дома. Завтра обещают пригласить газовщиков.
– Ладно. С этим спешить не будем. Никуда они не денутся… Завтра так завтра. Газовщиков возьми за горло. Наверняка их рук дело, но они будут молчать до последнего.
Когда Туманов ушёл, Елисеев посмотрел на Шульмана:
– Видишь, оно как.
– Вижу. Да только кому всё это потребовалось? И зачем? Пока у нас ни мотива, ни подозреваемого настоящего. Одни несостыковки только. И странности. Надо оперов дожимать. Дело в них.
На столе полковника зазвонил телефон. Он снял трубку. Выслушал.
– Час от часу не легче. Генерал Родионов вызывает в Главк.
– Кто бы мог подумать! – Шульман встал и, не прощаясь, вышел.
Елисеев услышал голос секретарши:
– Давид, почему вы никогда дверь за собой не закрываете? Как будто в траве родились, ей-богу.
Помпезное здание Главного управления МВД России в Газетном переулке призвано было показывать спокойную силу советской милиции. Потом времена поменялись, но эта уверенная архитектурная повадка оставалась по сей день.
Генерал Владимир Родионов принял сына своего давнего сослуживца радушно, чем удивил Елисеева. Отец никогда не подчёркивал, что между ними сохраняются какие-то отношения, генерал же долго и подробно расспрашивал, как живёт Пётр Викентьевич Елисеев, как себя чувствует.
На столе стояли вазочки с конфетами и печеньем, Родионов сам разливал чай, подчёркивая этим доверительный характер беседы. Елисеев продолжал терзаться: какое отношение к этому делу имеет заместитель министра по антитеррору?
Владимир Родионов выглядел моложаво: ни двойного подбородка, ни брюшка. На лице улыбка, почти американская; усвоенное давно правило на всё реагировать улыбкой, располагать к себе людей.
– Как там генерал Крючков? Не дай бог такое пережить. Бедняга!
– Держится. – Елисеев терпеливо ждал, когда Родионов наконец скажет, для чего вызвал.
– Дело на контроле у министра. Ты понимаешь, это серьёзно. Что вам удалось выяснить?
Елисеев доложил, естественно, умалчивая о стволах и самодеятельности Крючкова.
– Медленно как-то всё. Медленно. – Генерал потёр лоб. Кисть его выглядела огромной, как у великана.
– Всё, что можем, делаем, – буркнул Елисеев в ответ. – Дайте время.
– Ты знаешь, я тебе не могу всего сказать, дело засекреченное, но мы сейчас напали на след одной молодёжной группы. Есть ощущение, что они способны доставить кучу неприятностей. Но все из хороших семей, никаких правонарушений. Собираются, разговоры ведут о смене режима – так они нашу власть называют. Пока зацепиться всерьёз не за что. Но таких надо в зародыше давить, я считаю. Так вот! Хочу тебя проинформировать, что там есть люди, с которыми Вика Крючкова общалась. Не исключено, они её во что-нибудь вовлекли или собирались вовлечь. Доводить это до твоего шефа или нет – решай сам.
– Но есть какие-нибудь наводки, имена?
– Есть. Но нет санкции их разглашать. Имеются люди, которые опасаются, что вы их вспугнёте, молодёжь эту. Случай непростой. Я сейчас тебе это открываю на свой страх и риск. Но ты в курсе ведь, что твой отец и генерал Крючков – не чужие мне люди. Эх, молодость! Я не хочу, чтоб вы, как слепые котята, тыкались. Не хочу! Ты ведь «Бесов» Достоевского читал?
Иван, который в этот момент всё-таки надкусил конфету, чуть не поперхнулся.
– Читал. Давно. – Он не читал, но почему-то соврал.
– Ты сюжетик освежи в памяти, освежи, лишним не будет.
Когда Елисеев возвращался к себе в ГСУ, в голове крутилось только одно: зачем весь этот цирк? С самого начала как будто кто-то направляет расследование туда, куда этот кто-то хочет. Это становится очевидным. Но не генерал же лейтенант Родионов? Видимо, кто-то ещё… Опер Багров? Что за чертовщина! Они до сих пор не разобрались, как Вика попала в квартиру братьев. Всё рассыпается. Если окажется, что во дворе дома, где проживали Рахметовы, просто работала бригада из «Жилищника» и никакое тело они через окно не передавали, всё снова погрузится во тьму. А если и передавали, его кто-то должен был принять. А где этот кто-то? Где его искать? Всё так сложно. А правда где-то рядом. И она проста.
Пора этими братьями заняться плотнее.
Майя испытала прилив нежности к Артёму. Когда они вышли из «Прайма», взяла его за щёки и длинно поцеловала. Потом заглянула ему в глаза и, похоже, не нашла там, что искала.
– Скажи, а твои товарищи что-нибудь спрашивали обо мне? Кто я тебе, к примеру? – Артём отвёл взгляд.
– Нет. У нас это не принято. Структура нашей организации такова, что каждый приводит кандидата сначала просто на вечеринку, там к нему присматриваемся, а потом уже, если он подходит, приглашаем на собрание, посвящаем в наш круг.
– Прямо гербалайф какой-то.
– Что? – Майя решила, что ослышалась. Слово незнакомое.
– Боже, ты такая юная ещё. Был в девяностых такой проект. Сетевой маркетинг. Продавали разную косметику или бады, я не помню. Там тоже каждому вменялось привести людей, увлечь их. Так они расширялись. Американская шняга. Потом куда-то сгинули они…
– Мы вообще-то ничем не торгуем. – Майю не заинтересовала эта тема.
– Я так. По аналогии.
Ветер бесцеремонно вмешивался в разговоры людей.
– Но я ведь не участвовал в вечеринках ваших? И даже слыхом про них не слыхивал. Как же меня допустили на собрание? – Артём показно негодовал.
– Ты внёс свой вклад. Предоставил место. И не ёрничай. Я так решила.
– Ясно. А что всё-таки это за вечеринки?
– Мы собираемся иногда у кого-нибудь. Мы же молодёжь. – Она задорно глянула на него. – Но не слишком часто. А ты ревнуешь?
Она неожиданно игриво схватила Артёма за нос и сразу отпустила.
Смерть Вики, болезнь Веры в итоге не прилипли к ней, хотя совсем недавно она сопереживала всему искренне. По большому счёту, гибель подруги, болезнь сестры её возлюбленного никак не влияли на её жизнь. Эмоции? Да. Но эмоции рано или поздно стихают. Когда тебе мало лет, смерть – это только то, что с другими.
Майя попросилась в «чайный дом» погреться. Этот московский особняк почти на пересечении Сретенского бульвара и Мясницкой выделялся праздничным фасадом даже среди пышной московской эклектики.
Пока они пили чай, продавщица растратила все силы, чтобы уговорить их купить каких-нибудь конфет. В конце концов отчаялась и разозлилась…
Нынешний сбор Майиных соратников совсем не походил на предыдущий. Тогда в читальню ворвалась сама плоть хаоса, суета звуков и движений, неразбериха слов. Артём ещё поразился, сколько шума создаётся не такой уж внушительной группой людей. Сегодня же лица ребят были строги и жесты скупы. Они проходили в его кабинет тихо, здоровались с ним предельно вежливо. Он расположился чуть в стороне, собираясь слушать их внимательно, непредвзято, вникать. Ради Майи. И для того, чтобы определиться, кто есть он, кто есть они, как это всё сочетается и как ему со всем этим быть.
Они облепили его большой стол. Ему показалось, что людей больше, чем в прошлый раз. Никто не решался начать. Все словно чего-то ждали.
В итоге слово взял высокий крепкий парень, выглядевший старше всех
– Сегодня всё не как обычно, – обратился он ко всем. Странно, но голос его дрогнул, что никак не вязалось с его брутальным обликом.
Артём обратил внимание, что на щеке у него царапина, ещё он вспомнил, что в прошлый раз его, по всей видимости, не было, иначе он бы запомнил.
– Сегодня мы собирались обсудить, как нам сформулировать протест в соцсетях, какие создать каналы, чтобы лучше влиять на аудиторию, как избегать банов и прочей дряни. На этом, как вы помните, настаивала Вика. И вот её больше нет с нами… – Каждое предложение он проговаривал так, будто начинал что-то заново, будто предыдущее уже неважно, и его надо зачеркнуть. Перед каждой фразой он неестественно глубоко вздыхал. – И всё поменялось, стало непоправимым после её смерти. – Он часто задышал, но вскоре успокоился.
Воцарилась напряжённая тишина. Слова застывали у всех на губах тяжёлой невидимой пеной. Из человеческих пор выделялся страх.
Кто-то обратился к Майе, которая сидела, выпрямив спину, как истукан:
– Майя, ты с ней вместе училась. Есть какие-то сведения?
– Нет. Только то, что смерть насильственная. Об этом уже все знают. – Майя смотрела в одну точку. Не желала, чтоб её расспрашивали дальше.
Неожиданно поднялась девушка со стрижкой каре, чуть полноватая, решительная:
– Кто-то из вас общался с Викой после нашей последней встречи? Лично или в Сети?
– Нет…
– Нет…
– Нет…
Отвечали все по очереди.
Артёма подмывало спросить Майю, кто из них кто, но она сидела далеко от него.
Парень с царапиной на щеке предложил:
– Может, нам стоит связаться с её дедушкой, родителями? Поддержать.
– Виктор, даже не думай, – отреагировала девушка с каре. – Её дед сегодня приходил к нам в газету. Разговаривал со мной, хотя это было похоже на допрос.
– Что спрашивал? – разволновалась Майя.
– Всякие глупости. Например, не принимала ли Вика наркотики?
– Боже… – Тот, которого называли Виктором, схватился за голову. – Вика и наркотики. Это же бред! Да и так странно, что это спрашивает её дедушка. Он что, совсем с ней не виделся? Наркоман свою зависимость скрыть не может. Какой-то фарс. – Он говорил быстро, нервно, возмущённо, чуть заикаясь, но при этом зло.
– Ещё он очень интересовался, когда я видела Вику в последний раз. С трудом сдерживал ярость, как я поняла. – Девушка зачем-то подняла указательный палец.
– Соня, ты уверена, что её дедушка не в курсе, что Вика состояла у нас? – спросила Майя.
– Не похоже. Хотя до конца мы теперь не можем быть уверены ни в чём. Её дедушка – генерал полиции. Он нам не союзник. Его стоит остерегаться.
Шалимов с каждой минутой убеждался, что Майя, Соня и Виктор здесь лидеры. Остальные внимают. На Артёма никто из собравшихся не смотрел. Его это раздражало. Бунтарство бунтарством, но вежливость никто не отменял. Понятно, что они доверяют Майе и не позволяют себе подозревать, что она доверилась не тому человеку, но он же не пустое место!
Вдоль стен его кабинета тянулись стеллажи с книгами. Корешки разной высоты, как казалось сейчас Артёму, топорщились от изумления.
Майя раскраснелась. Он любил, когда на её щеках появлялся нежный румянец, но почему-то сейчас это показалось ему дурным знаком, признаком болезни.
– Виктор прав. Нам где-то необходимо собрать подробности. Я опасаюсь, что настоящие причины её смерти вполне могут скрывать.
– Кто нам предоставит эту информацию? – Соня злилась.
– А если её гибель – это предупреждение нам? Никто в этом направлении не размышлял? – Майя окинула взглядом всю компанию.
– Это вряд ли, – ответил Майе Виктор. – До этого они не дойдут. Да и мы осторожны. Что мы такого сделали, чтобы нас убивать?
– Точно? – Майя говорила всё громче. – Я бы не была так уверена. А если нам слить инфу в прессу? – Возлюбленная Артёма внимательно посмотрела на Соню. – Та же Вероника Трезубцева могла бы за это взяться? Провести журналистское расследование? Она же всё может! Сонь, дашь ей наводку?
– Вероника Трезубцева точно не возьмётся. – Соня отвела глаза в сторону.
– Почему? – Майя недоумевала. – Вы же работаете в одном издании? Не можешь её попросить? Или как там у вас это происходит?
– Потому что Вероникой Трезубцевой была Вика Крючкова…
Когда шок от услышанного прошёл и утихли возгласы «Да ты что?», «Ну надо же!», Короткова поведала, как всё получилось и почему и она, и покойница Вика держали всё в тайне.
Когда Соня читала Викин «Фейсбук», ей приглянулся слог девушки, зрелый, образный, лаконичный. В «Молодёжке» поощряли сотрудничество с внештатными авторами, и Соня предложила Вике попробовать. Никто не ожидал такого эффекта, такой популярности, такого отклика аудитории. Вика ни разу не заговаривала о гонораре, ей важнее было высказаться. Согласно журналистской этике, да и по просьбе самой Вики, Соня никогда не открывала подлинное имя Вероники Трезубцевой никому, даже главреду. Псевдоним Вика придумала сама. К гербу Украины это не имело никакого отношения. Просто ей так нравилось.
Никто не укорил Соню, что она скрывала это от общества. Волю Вики, тем более после её смерти, никто не смел оспорить.
– Ребята, – вдруг горячо заговорил Виктор, – Вероника Трезубцева не может исчезнуть. Мы обязаны подхватить. Давайте будем писать по очереди. Соня, как ты смотришь на это?
Соня какое-то время не отвечала. Потом выдавила:
– Её не заменишь. Она была уникальна. Но давайте попробуем, конечно. Однако не обещаю, что это появится на полосах.
– Можно я первой попытаюсь? – опередила всех Майя.
Никто против этого не возражал.
Затем кто-то спохватился, что до сих пор не помянули Вику как подобает. Скинулись. Артём тоже дал пару купюр. Виктор снарядил в магазин двух парней, на вид много моложе его. Они обернулись быстро. Пока их ждали, некоторые выходили курить. Майя подсела к Артёму, спросила, не возражает ли он против того, что они посидят сегодня чуть дольше. Выглядела она смущённо. Артём, разумеется, не возражал. Он уже привык, что она не оставляет ему выбора. Но её смущение тронуло. Она перенервничала и теперь искала в нём точку опоры?
Когда он узнал о Вике Крючковой больше, её смерть расстроила его сильнее. Как рано покинула этот мир талантливая девочка! Пока революционеры горячились, он почитал кое-что из Вероники Трезубцевой. Это и правда было здорово, оригинально, со вкусом написано. Ни одного лишнего слова. Вряд ли кому-то удастся заменить её. Даже Майе…
На стол накрыли быстро. Гонцы догадливо приобрели вместе со спиртным пластиковые стаканчики и тарелочки. Рюмки и бокалы в кабинете Артёма имелись, но он их не предложил. «Так быстрее закончат», – рассудил он. Да и на всех не хватило бы.
Его неодолимо тянуло к Майе, физическое желание настигло так сильно, что он почти не контролировал его.
– В прошлый раз Вика уговаривала нас активнее вести себя в Сети, создавать аккаунты, раскручивать блоги и прочее. Виктор прав. Мы просто обязаны в память о ней заняться этим, – поставила всех перед фактом Майя. Артём не отрывал глаз от её губ. Представлял, как бы они двигались в другой ситуации.
– Кто примет на себя роль координатора? – Короткова задала этот вопрос с совершенно определённой целью. Больше всего ее пугала бесконтрольность их сетевого протеста.
– Конечно, ты, Соня. – Виктор пил водку чаще, чем поднимались поминальные тосты. Наливал себе сам.
Застолье постепенно разгонялось. По кабинету пополз шум не связанных друг с другом разговоров. Разгорячённые алкоголем вольнодумцы мечтали, как они разорвут сознание народа и заставят его свергнуть ненавистный режим. Соня крепко держала нити беседы в своих руках. «Для неё органична роль идеолога. Это новое для неё или она всегда играла эту роль? – гадал Артём. – Ясно, что дальше разговоров они ещё долго не зайдут. Журналистка это осознаёт?»
– Просто так писать посты – дело малоперспективное, – поучала Короткова. – Такого в Интернете полно. Тут и навальнята стараются, и другие. Сейчас Телеграм в тренде. Надо там сконцентрировать все силы. Создать каналы и топить правду-матку. Сейчас правда-матка ценится. Особенно если есть намёки на инсайдерские источники.
– А где мы эти источники возьмём? – удивился, похоже, уже запьяневший Виктор Небратских.
– Это не имеет значения. Можно выдумывать всё, что угодно. Изображать осведомлённость. Главное – убедительность.
– Не понимаю. Это же легко проверить потом, – не успокаивался Виктор.
– Потом никто ничего не проверяет. Читают новые посты. Если мы хотим успеха, надо мочить чиновников и намекать, что перемены не за горами.
Слушая это, Артём дивился: вот она какая, оказывается, наша медийность, наше информационное пространство.
Неужели вся эта бессмысленная вакханалия способна отнять у него Майю, увести её туда, где он до неё не дотянется? Что делать? Сейчас воспротивиться или же прикинуться их союзником и вытаскивать любимую, постепенно переубеждая, шаг за шагом? Что он ей предложит взамен?
– Если мы начнём с вранья, грош нам цена, – вступил в разговор один из бегавших за водкой парней.
– Это не вранье, – обиженно ответила Соня. – Это способ подачи.
Дальше Соня популярно объяснила, как надо мракобесную деятельность министра культуры Мальдинского увязывать с коррупционными скандалами в министерстве. По её мнению, намёки на воровство больше всего раздражают народ. Из этого весь Майдан слепили. Из воровства семейки Януковича.
«Чего в них больше, – спрашивал себя Артём, – юношеского максимализма или заблуждений?» Разгорячённые молодые тела источали разные запахи. Целая палитра ароматов: пот, парфюмерия, табак. Артём подошёл к окну, чуть приоткрыл его. Никто этого не заметил. Он спокойно вернулся на своё место.
Ни с того ни с сего Майя обратилась к Артёму:
– А ты почему участия не принимаешь?
Шалимов опешил.
– Ты о чём бы писал, если бы имел Телеграм- канал?
Все затихли, ожидая его слов. Уставились на него. Кто-то с интересом, кто-то безразлично. На время он стал центром внимания. Довольно неожиданно для себя. Он уже почти смирился, что здесь он невидимка.
– Я бы писал, что власть сама провоцирует волнения, постоянно создавая разные прецеденты, что лимит на революции Россия исчерпала, и задача общества наущать власть, пытаться изменить её, но не провоцировать кровь…
– Да как же это возможно? Они давно обнаглели. Ничего слушать не будут. Их бабки им важнее всего остального, – перебил его Небратских.
– Но надо пробовать. Лучше, думаю, людей переубеждать, чем бросать под пули. Кровь порождает кровь. – Артём заводился. Он не ждал от себя такой горячности, но сегодня многое с ним происходило как бы не совсем по его воле, словно в нём проснулся другой человек и отдаёт ему беззвучные команды. Он больше не контролирует себя? Этого ещё не хватало.
– При чём здесь это? – разочарованно вздохнула Майя.
– Пытаться свергнуть власть сейчас – самоубийство. – Артём облокотился на стол. – Силы неравны.
– Самоубийство – это полагать, что без активного протеста можно добиться изменений. – Виктор энергично допил то, что оставалось в рюмке. – Ваше поколение так и действовало. И что?
– А ваше поколение что предлагает? Громить витрины? Как в Париже?
– Хотя бы как в Париже. – Виктор изобразил на лице гримасу предельного утомления.
– В Париже это ни к чему не привело, – неожиданно поддержала Шалимова Соня. – Сначала надо заразить как можно больше народу, чтоб наверняка. А уж на улицы найдётся кому выйти. Из нас бойцы так себе. Если только Виктор… Так что, – она повернулась к Артёму и вопросительно оглядела, тот буркнул: «Артём Сергеевич», – Артём Сергеевич не так уж не прав. Хотя в Париже власть тоже сильна.
– Там всё другое. – Небратских нахмурился. Ему пришлись не по вкусу Сонины слова.
Артём больше в обсуждениях не участвовал. Когда все разошлись, сговорившись снова встретиться здесь же через неделю, Соня помогла Артёму с Майей убраться в кабинете и упорхнула, звонко чмокнув Майю в щёку.
У Артема никто не поинтересовался, возможна ли следующая встреча. Распоряжаются его кабинетом как своим.
– Вот теперь я зверски проголодалась, – изрекла Майя словно максиму, которую всем необходимо знать и учитывать.
Она встала, чуть облокотившись на край стола.
Артём испытал облегчение, когда вольнодумцы наконец выкатились из его кабинета. Теперь он снова здесь полноправный хозяин. Он уже не сожалел, что Майя вовлекла его во всё это. Худшим виделся сюжет, в котором он оставался в неведении о её революционности. Как только он почувствует, что над Майей сгущаются тучи, вмешается. Как? Просто запретит ей продолжать заниматься чепухой. А если её арестуют? Попросит помочь своё начальство в департаменте. Его ценят. Может, у кого-то найдутся выходы на московскую полицию. Он всё объяснит. Он оправдает любимую, прикроет её. Даже если придётся взять кое-что на себя. Готов ли он к самопожертвованию? Да, да, да.
Решимость и нерешительность в нём бились друг о друга, как волны бьются о волнорезы.
Он приблизился к девушке. Она не пошелохнулась. Он набросился на её губы яростно, не намереваясь останавливаться. Майя отвечала сперва вяловато, потом разохотилась…
– Сейчас куда-нибудь сходим. Только сестре позвоню. – Артём с огромным усилием сдержал себя. Иначе они бы занялись любовью прямо здесь…
– Да, конечно. Скажи, что я тоже переживаю, – откликнулась Майя. Она взяла сумочку, достала зеркальце, посмотрелась в него, затем потянулась за помадой, отвинтила колпачок, чуть подвела губы.
Вера ответила почти без промедления:
– Да, Артём.
– Ты как?
– Расстроилась, что ты не позвонил, когда доехал. – Голос её и вправду звучал обиженно.
– Прости! Дела навалились. Как ты?
– Без особых изменений. Но по кредиту есть продвижения. Так что, возможно, скоро в Париж…
– Ну, держись. У меня всё нормально. Волнуюсь за тебя…
– Не волнуйся. Я так просто не сдамся…
Майя оделась.
– Как она?
– Она молодец.
Артём улыбнулся. Он гордился своей сестрой…
Лёд на Чистых прудах уже готовился к таянию. Кое-где виднелись полыньи, похожие на уродливые глаза.
Они выбрали ресторан «Шатёр», большей своей частью располагавшийся на воде. Уж больно уютно поблёскивали его огни.
Прошли вдоль пруда. Беспамятные спящие деревья ещё не представляли себе, что через пару месяцев проснутся и зазеленеют.
После того как они сделали заказ, Майя вперилась в телефон. Видно было, что она с кем-то переписывается. На лице – выражение крайней серьёзности.
– Я тебе не мешаю?
– Это мама. – Майя подняла на него глаза – Не будь таким нетерпеливым. – Она положила телефон на стол экраном вниз. – Как ты полагаешь, убийцу Вики найдут?
– Я не знаю. Но у нас, похоже, убийц не находят, а назначают. Ты же час назад утверждала, что надо журналистское расследование инициировать?
– Не лови меня на слове. Я же не пророк! Но меня радует, что тебя не оставляют равнодушным наши дела, – по тону Майи не догадаться, действительно ли она рада, – хотя то, что ты сегодня лепетал, – ниже всякой критики.
– Это почему же? Твоя подруга Соня поддержала меня.
– Она не всерьёз. Из вежливости.
– Ну, тебе виднее. – Артём разозлился. – Ты меня совсем ни во что не ставишь! Собираешь у меня своих друзей чокнутых, а теперь ещё и посмешищем выставляешь. Не спрашивала бы тогда ни о чём. Надеялась, я поддержу ваши глупости? Хотела похвалиться мной? Извини, что разочаровал.
– Хамить не обязательно. Тем более в такой день, когда я потеряла подругу.
– У меня тоже не самый простой день, если ты не забыла.
Артём нахмурился. Дальше продолжать не имело смысла. Ничего не имело смысла. Всё разваливалось. Лучше бы они занялись сексом в его кабинете.
– Ты не забыл, что я сказала тебе в «Прайме»? Могу повторить. – Майя не собиралась останавливаться.
Официант расставлял тарелки, раскладывал приборы, наливал минералку в бокалы.
– Я просто прошу уважения к себе. По-моему, я делаю всё, что ты просишь. – Вряд ли имело смысл так резко сбавлять напор, но Артём так не хотел продолжать склоку.
– Мы готовимся к серьёзному прорыву! Мы войдём в историю. Мы – освободители. Как… – Она не нашла адекватного сравнения, но не огорчилась из-за этого. – И все эти условности – дерьмо… А ты сегодня завёл отвратную трусливую шарманку. Прямо тошно было слушать: «Исчерпала лимит на революции, нам не надо крови». В Кремле спят и видят, чтобы все так считали.
– Да я ничего и не говорю. – Он вспомнил, что не собирался выдавать Майе свои истинные намерения. Хуже будет, если сейчас они окончательно поссорятся.
– Вот и не говори. Лучше посоветуй, что мне писать под именем Вероники Трезубцевой. Ты же филолог. Я вот думаю, не погорячилась ли я, вызвавшись первой? Я рассчитываю на тебя, правда.
– Нет. Не погорячилась. – Артём искал нить, по которой мог бы вернуться к ней. – Напиши о смерти Вики. Ведь никто не в курсе, что она писала как Трезубцева.
Некоторое время Майя молчала. Неясно было, как она расценивает предложение Артёма. Потом она взвилась:
– Господи! Какая это пошлость! Ты же понимаешь, какая это пошлость, однако советуешь её мне. Ты издеваешься?
– В чём пошлость?
– В хайпе. Вика никогда бы так не поступила. Ты, похоже, ещё не отошел от своих самарских новостей. Успокойся уже. Сестра твоя жива. О ней есть кому позаботиться. Да и все мы смертны, в конце концов. Чему быть, того не миновать. Не люблю, когда мужики сопли распускают. Мне представлялось, ты не из таких. Ошибалась.
– Что? – Артём поднялся – Ты так о моей сестре?
– Да. О твоей сестре. – Майя холодно и не моргая глядела ему прямо в глаза.
Бывают в жизни мужчин такие ситуации, когда нет иного выбора, как встать и уйти. Обида придушила его. Заполнила целиком, не оставив внутри места, где бы не звучали паскудные и жестокие слова Майи Кривицкой. Он вытащил из кармана пятитысячную купюру. Положил на стол.
– Рассчитаешься.
И быстро пошёл к выходу.
Любимая не окликнула его.
Елисеев попросил Шульмана поучаствовать в допросе Рахметовых. Раскручивали братьев по очереди. Начали со старшего. Тот, человек бывалый, побывавший на зоне, умел держаться в подобных ситуациях. Ничего не говорить, ни в чём не признаваться, на вопросы отвечать односложно. В мантру о помощи следствию и чистосердечном признании не верил. Действительно, на пакетах с героином их отпечатков не нашли, а с тела Вики всё смыла вода. Конечно, это не означало и непричастность к убийству. Да и статью за хранение им можно впаять только на основании того, что у них изъяли, без всяких церемоний. Однако вопрос был не в том, чтоб их закрыть, а в том, чтобы хоть что-то выяснить по поводу смерти Вики.
Старший стоял на своём: уехали навещать отца, вернулись, не успели оглядеться, тут налетели опера и повязали их. Елисеев скоро отчаялся хоть что-то у него выведать. Сложностей добавляло то, что они действительно были в Майкопе. И старший Рахметов что есть силы вцепился в эту единственную правду. Знал ли он, что их давно разрабатывали и доказывать, что они наркоторговцы, не требовалось? В розыске на них имелось достаточное количество материалов. Просто полицейские ждали большой партии, чтоб наверняка. Хотя… Ведь могли и на более мелкой, в принципе, взять. Тоже странно это как-то. Но сейчас не до этого. Им нужно понять, что случилось с Викой.
Когда старшего из братьев увели, Елисеев зло посетовал:
– Похоже, теряем время. Его послушаешь, какая-то хата получается сказочная. С чудесами. Наркотики попали в неё неизвестно как, Вика тоже. Чёрт! Не подкопаешься. Судя по камерам наблюдения, у Рахметовых были с собой только небольшие рюкзаки. В них столько герыча не пронесёшь. Да и небезопасно это так напоказ. Но как-то он попал к ним? Может, он там давно уже хранился? Всё какая-то чушь, фантазии. Ничего не связывается. Тебе не кажется?
– Скоро выяснится, – успокоил полковника Шульман. – Ты не думал, что, когда газовые трубы устанавливали, не тело Вики эти газовщики в квартиру доставили, а героин?
– Но кто-то должен был его принять?
– А тело нет?
Елисеев молчал. Его ужасало, что они не в состоянии даже представить картину преступления, у них нет ни фактов, ни свидетельств, их бросает от одной нелепицы к другой.
– Согласно камерам наблюдения, между возвращением братьев и прибытием оперов времени прошло около получаса. За это время можно тонну перегрузить, – продолжил Шульман. Потом подмигнул неизвестно кому: – Пора приниматься за младшего братца. Сдаётся мне, от него толку больше получим.
Младший Рахметов вошёл в комнату для допросов совсем не так, как только что входил его брат. Немного растерянно: на лице выжидательная улыбка, повадка неуверенная; так ведут себя дети, что нашкодили и собираются извиняться.
Елисеев сменил тактику, рассудив, что Давид, возможно, прав. Младший не сидел и потому не имеет такого опыта отпираться от всего, как его брат.
Иван не давил, не напирал, располагая парня к себе, вопросы формулировал дружелюбно. Однако никаких очевидных результатов этот ход не принёс. Парень сначала будто чего-то ждал от следователей, но, не дождавшись, замкнулся. На все вопросы он отвечал ровно, твердил то же самое: уехали, приехали, сами в шоке, ничего не знаем ни о наркотиках, ни о девушке. За что их арестовали? Елисеев терял терпение:
– Ты же осознаёшь, что тебя закрыть можно за найденный героин? Лучше говори, как он к вам попал. Или считаешь, я поверю, что такую огромную партию кто-то вам в квартиру запихнул, а вы об этом ни ухом ни рылом?
Младший Рахметов впервые за беседу усмехнулся довольно нагло:
– Помощь следствию? Нет уж. Доказывайте, если сможете! У нас правовое общество. Разве нет?
«Надеются, что диаспора их вызволит, – предположил Елисеев. – Хорошо, что не запираются: ничего не скажем без адвоката. Мелкие сошки. Привыкли решать вопросы по-другому. Теперь очевидно: они точно в неведении относительно того, чья внучка Вика и как всё это для них серьёзно. Они не только не знают, чья внучка Вика, – они вообще её не знают».
Гибель Вики примирила генерала Крючкова с невесткой. Общие слёзы, общая боль. Сейчас они горевали на кухне в квартире на Цветном. Крючков, его сын Михаил, его жена Светлана и генерал Родионов. Размышляя о своих отношениях с Родионовым, Крючков никогда не назвал бы его другом дома, но сейчас вспоминалось, что он часто приглашался на большие праздники, семейные торжества, что его старый сослуживец наблюдал Вику в разном возрасте и теперь, в этом скорбном застолье, рассказывал об их общении увлечённо. Девочка поражала его интеллектом, самостоятельностью суждений, острым умом. Его присутствие в их квартире сейчас выглядело совершенно логичным, хотя пару часов назад сама мысль об этом показалась бы дикой. Они не обсуждали следствие – сейчас не место и не время. Но взглядами, движениями убеждали друг друга, что теперь связаны, что теперь это их общее дело. Родионов убеждал. Крючков соглашался.
– Я помню, как вы с Клавдией отмечали юбилей свадьбы, – обратился Родионов к Крючкову. – Вика тогда посвятила вам такие чудесные стихи.
– Да. Да. – Крючков закивал. Восстанавливал в памяти то давнее. Но оно перемешивалось с тем, что он прочитал у Вики в Телеграм-мессенджере.
Кто этот человек, что писал ей такие разнузданные вещи? Он явно им необходим. Скоро они его найдут. И расспросят, у какой такой библиотеки он её дожидался? Судя по переписке, по её сексуальному напряжению, Вика находилась под влиянием этого парня. И никого не посвящала в это. А он ей писал, как жёстко будет с ней заниматься сексом. Чёрт!
Крючков боролся с собой. Вика давно выросла. Это было её личным делом. Но внутри всё скрежетало.
Родионов принёс с собой бутылку коньяка. Когда они вчетвером её допили, он обнял всех поочередно и откланялся.
Света почувствовала себя нехорошо и ушла в комнату.
Отец с сыном ещё посидели молча друг против друга.
Потом Михаил произнёс:
– Папа! Не умирай, пожалуйста. Пока рано.
На Покровском бульваре Бульварное кольцо сужается, словно готовится к тому, чтобы прерваться. Дома попали сюда из разных эпох: тут и причудливый, в чём-то совсем несостоявшийся, но везде заметный сталинский ампир, и доходные дома, оставшиеся в городе с царских времён, и брежневская кирпичная одноподъездная башня – верх элитарного строительства эпохи застоя.
Москва уже устала от зимы, утомлённый снег рад бы был уже растаять, но природа ему этого ещё не дозволяла.