Ротбур-рисовальщик
рисовальная сказка
Руки у Ротбура были странные, бледные; пальцы длинные, узловатые, каждый – точно сам по себе.
– Быть тебе, детка, музыкантом, – кивала, ласково поглаживая его ладони, старая подслеповатая тётка.
А он стал рисовать. Взял как-то обломок карандаша, заскрипел-зашуршал по бумаге. И родился из хаоса быстрых штрихов и точек насупленный тёткин кот.
Соседи так и ахнули – талант! Надо мальчика учить, говорят. А чему тут учить, когда руки сами на бумажном листе живой мир творят?
И Ротбур рисовал – рисовал всем, что под руку попадётся: и углём, и мелком, и даже обгоревшей спичкой. Сперва – несмело: в тетрадках – на полях, на пустых коробках, на обоях. А порой – и на старых билетах.
Ему не было тесно: за постепенно проясняющимся «глазком» маленького рисунка Ротбуру виделся огромный мир. Целый мир, скрытый от других. Рисовальщик лишь открывал в него окошечко.
А однажды, как в омут с головой, нырнул он в белую пустоту настоящего альбомного листа – и победил, разогнал эту пустоту, населил деревьями, сонными травами и чуткими тонконогими конями. Потом были ещё рисунки: большие, крошечные, быстрые, разные – ещё, ещё…
Он размышлял, рисуя – грустил, радовался, любил. Чему уж тут учиться?
Перед его рисунками люди замирали, ничего не говорили, долго разглядывали. Ротбур-рисовальщик разговаривал с ними на своём языке, он точно видел душу предметов, душу зверей, людей – то, чего не видят глаза. Он рисовал не вещи, а жизнь, наполняющую их – жизнь деревьев, цветов, птиц.
Жизнь озёр, камней и домов.
Жизнь облаков и ветра.
Просто жизнь.
Он переносил её на холст и бумагу.
И вдруг оказалось, что всё, что запечатлела стремительная рука Ротбура – умирает. Заснул навсегда насупленный тёткин кот. Поникла, опустила ветки прекрасная липа под окном. Завяли нежные цветы в старинном городском парке, высохла тихая речка, на берегу которой проводил рисовальщик так много дней с блокнотом и карандашом. Упала вдруг замертво потешная ворона, всякий день прилетавшая за кусочками хлеба на его балкон.
Потом подошла очередь соседской собаки.
Затем умер друг рисовальщика, единственный друг.
А потом – и старая тётка Ротбура, вся его крошечная семья.
По городу поползли слухи… Поговаривали, что Ротбур продал душу нечистой силе – потому так и хороши его рисунки! Рисовальщика стали сторониться, люди в панике бежали от него: все боялись попасть ему «на карандаш».
Его стали звать Ротбур Проклятый.
Ротбуру было страшно.
Сначала он перестал рисовать людей, зверей.
Потом перестал рисовать вовсе.
Он слонялся ночью по спящим улицам, прятался в дебрях заросшего парка. А всё вокруг манило его, пробуждая чуткое воображение. Тонкие изгибы цветов, струение мокрых ветвей, трепетные лунные тени – всё так и просилось на бумагу. Просилось, чтобы умереть.
Ротбур-рисовальщик понял вдруг, что отвечает за целый мир, за жизнь всего, что его окружает. Но он не в силах охранять эту жизнь – он может лишь забирать её.
Тогда-то и явилась ему тёмная дева.
Прекрасная Дева-Смерть.
– Я давно слежу за тобой, – сказала она, – мой талантливый юный собрат! Я даже чуточку завидую тебе: ты возвёл наше ремесло в ранг подлинного искусства. Ты убиваешь так прекрасно!
– Я не хочу никого убивать, – возразил Ротбур, – я просто художник. Я умею лишь рисовать – в этом вся моя жизнь.
– Да, ты отнимаешь жизни – в этом твоё ремесло, – страшновато усмехаясь, кивнула Дева-Смерть, – так же, как и моё, как и моё! Мы можем стать прекрасной парой: Смерть и её верный мастер.
– Нет, мы не будем парой, – ответил Ротбур. – Я больше не буду рисовать. Никогда. Ни за что. Уходи.
– Ты горько пожалеешь об этом, – разгневалась Дева-Смерть. – Я покидаю тебя, жалкое слабое создание! Но, уходя, я лишаю тебя моего благословения! Ничто отныне не прервёт твоей невыносимой жизни. Ты будешь жить вечно. Вечно, вечно, несчастный рисовальщик! Ты ещё измучаешься этой вечностью. Прощай.
И Смерть оставила его.
Он больше не рисовал. Но люди всё равно сторонились Ротбура.
И он покинул родные места…
* * *
Долго скитался Ротбур, уже не рисовальщик, по лесам, полям и бесконечным дорогам, писал в деревнях вывески и объявления, белил потолки, красил заборы и стены – и этим зарабатывал себе на кров и кусок хлеба.
Однажды дорога привела его в тихий зелёный городок у подножия древних гор. Уютные домики утопали здесь в ароматных цветах и травах, весело журчала на камнях хрустальная горная речка.
Только люди в этом городке были грустные.
– Отчего на ваших лицах печаль? – спросил Ротбур у владельца местной гостиницы.
– Над нами витает смерть, – тяжело вздохнул хозяин, – она подстерегает нас каждый день, каждый час, каждое мгновение. В здешних горах водится страшный оборотень, который пожирает людей. По ночам он неслышно спускается в долину, чтобы схватить очередную жертву. Люди боятся собственной тени, боятся темноты, боятся просто выходить из дому. Никто из нас не знает, удастся ли дожить до утра. Путники обходят эти места стороной, моя гостиница давно пустует. И ты, странник, если дорожишь своей жизнью, уходи поскорее!
– Я не боюсь смерти, – ответил Ротбур. – Я с ней знаком.
Он снял комнату, поужинал и лёг спать.
Ночью его разбудил пронзительный крик.
Ротбур вскочил, метнулся к окну, и его зоркие глаза рисовальщика разглядели во мраке нечто громадное и тёмное, скользнувшее за стеклом, под замершими деревьями.
Как ледяная бездна вмиг разверзлась перед Ротбуром ненасытная душа оборотня.
Наутро в доме напротив нашли истерзанное тело аптекаря.
Теперь Ротбур знал, что ему нужно делать.
Он попросил у хозяина гостиницы карандаш и листок бумаги, закрылся в своей комнате и впервые за много дней начал рисовать.
Никогда не приходилось рисовальщику погружаться в столь отталкивающее, нестерпимо кошмарное – от напряжения его кожа покрылась мурашками, скулы свело…
Но пальцы отчаянно стискивали карандаш. И вели, вели его по листу…
Художник рисовал оборотня.
На бумаге оживало жуткое одинокое существо, несущее только ужас и смерть, ужас и смерть – неотвратимую гибель всему живому. Так же, как и он, несчастный рисовальщик.
Но, в отличие от Ротбура, оборотень не владел собой, не мог остановиться.
Его переполняла жажда убийства – он жил чужой смертью.
Когда рисунок был закончен, Ротбур отнёс его хозяину гостиницы.
– Вам больше нечего бояться, – сказал рисовальщик. – Ваш оборотень теперь мёртв.
Глядя на пугающую картинку, хозяин лишь с сомнением качал головой.
Но с этого дня оборотень действительно исчез.
И городок вздохнул свободно…
* * *
Так Ротбур нашёл в своём призвании новый смысл.
Он продолжал скитаться по миру, но теперь рисовальщик больше не бежал от самого себя и своего рокового дара. Теперь он искал зло. Он рисовал зло.
Чтобы уничтожить его и победить смерть.
И тогда тёмная дева вновь явилась к нему.
– Ты обманул меня, ловкий рисовальщик, – усмехнулась она, – но напрасно ты встал на моём пути! Не надейся, я не сниму своего проклятия: тебя никогда не коснётся моя благословенная рука! Ты будешь вечно скитаться по жизни, и эта вечность не отпустит тебя. Я буду забирать твоих друзей, твоих возлюбленных, твоих детей – ты будешь страдать одиноко, страдать всегда – вечно, вечно!
Всё было так, как она и обещала: мир вокруг Ротбура менялся, словно калейдоскоп – полыхали войны, свергались правители, уходили друзья, умирала любовь – а он всё жил и жил, потеряв счёт годам. Жил, бесконечно рисуя зло, бесконечно борясь с неистощимой на выдумки Смертью.
Один, всегда один.
И однажды Ротбур понял, что невыносимо устал, что захлебнулось в океане боли его измученное сердце – ведь он был всего лишь человеком.
И тогда он нарисовал самого себя.
Это был его последний рисунок – ведь всё, что рисовал Ротбур, умирало.
И с окончательным точным штрихом, оставленным на бумаге, жизнь покинула рисовальщика. Только тогда в его комнату вновь вошла тёмная дева.
– Ты опять сумел обмануть меня, хитрый рисовальщик, – сказала Дева-Смерть, глядя в его застывшее спокойное лицо. – Впрочем, я не в обиде.
А с портрета на неё смотрел живой Ротбур.
Он улыбался.