Глава третья
Все началось с того, что Тонино почувствовал: с Бенвенуто творится что-то неладное. Несмотря на все заботы, которыми Тонино его окружил, Бенвенуто мало-помалу снова стал тощим и лохматым. Теперь ему было примерно столько же лет, сколько Тонино. Мальчик знал, что для кота это солидный возраст, и сначала решил, что Бенвенуто просто чувствует свои годы. Но потом он заметил, что Старый Никколо выглядит крайне озабоченным, почти таким же, как Антонио, и что дядя Умберто приходит к нему из университета чуть ли не каждый день. И всякий раз при его посещении Старый Никколо и тетя Франческа посылают за Бенвенуто, и Бенвенуто возвращается от них измотанный. Он спросил у Бенвенуто, что происходит.
В ответ Бенвенуто проворчал, что они могли бы дать коту покой, даже если герцог болван. И что ему совершенно не нужно, чтобы еще и Тонино ему докучал.
Тонино поговорил с Паоло. Выяснилось, что у Паоло тоже душа не на месте. Он уже давно присматривался к своей матери. Светлые волосы Элизабет стали на несколько оттенков светлее из-за седины, и выглядела она какой-то нервной. А когда он спросил ее, что произошло, она сказала: «Ничего, Паоло, ничего… только из-за всего этого очень сложно найти Розе мужа».
Розе уже минуло восемнадцать. Вопросом о муже для Розы занимался весь дом, и, как теперь заметил Паоло, суеты и волнений по этому поводу было куда больше, чем когда три года назад выдавали замуж кузину Клаудию. Семье Монтана приходилось тщательно выбирать тех, с кем они вступали в брак. И это понятно. От нового члена семьи требовалось, чтобы он (или она) обладал хоть каким-то талантом к волшебству или музыке, чтобы нравился всем остальным Монтана и, самое главное, не имел никаких связей с Петрокки. Тем не менее кузина Клаудия нашла Артуро и вышла за него замуж без тех дискуссий и волнений, которые вовсю кипели вокруг Розы. Паоло мог только предположить, что причина тому крылась во «всем этом», что бы ни имела в виду Элизабет.
Какова бы ни была причина, споры бушевали. Озабоченный Антонио заявил, что поедет в Англию, чтобы посоветоваться с неким господином по имени Крестоманси.
– Нам нужен для нее действительно сильный чародей, – сказал он. – Мастер по части заклинаний.
На это Элизабет возразила, что Роза итальянка и должна выйти замуж за итальянца. Все остальные Монтана с ней согласились, разве только добавили, что этот итальянец должен быть из Капроны. Оставался вопрос – кто именно?
У Паоло, Лючии и Тонино не было ни малейших сомнений. Они хотели, чтобы Роза вышла замуж за их двоюродного брата Ринальдо. Им казалось, что Роза и Ринальдо исключительно подходят друг другу. Роза – хорошенькая, Ринальдо – красавец-мужчина. И ни у кого никаких возражений. Решительно никаких. Правда, имелись две загвоздки. Первая – та, что Ринальдо не выказывал к Розе никакого интереса. В те дни он был отчаянно влюблен в одну стопроцентную англичанку, Джейн Смит, – Ринальдо выговаривал это имя с трудом, – которая приехала копировать картины из расположенной на Корсо Художественной галереи. Джейн была романтической девицей, и, чтобы ей понравиться, Ринальдо теперь одевался во все черное и носил на шее красный шарф, как все бандиты. Поговаривали, что он собирается к тому же отрастить бандитскую бороду. В общем, ему было вовсе не до двоюродной сестры, которую он знал всю жизнь.
Вторая загвоздка была в самой Розе. Она никогда не интересовалась Ринальдо. И похоже, была единственным человеком в Доме Монтана, которого совершенно не волновало, за кого она выйдет замуж. Когда споры доходили до крика и брани, она только встряхивала ниспадающими до плеч белокурыми кудрями и улыбалась:
– Послушать вас всех, так можно подумать, что я тут совсем ни при чем. Просто смешно!
В ту осень волнения в Доме Монтана все усиливались и усиливались. Паоло и Тонино спросили тетю Марию, в чем, собственно, дело. Сначала тетя Мария от них отмахнулась: они еще малы и им этого не понять. Потом – поскольку в иные минуты она накалялась не меньше тети Джины и даже тети Франчески – она вдруг гневно заявила, что Капрона катится в пропасть.
– Плохи наши дела, – разоткровенничалась тетя Мария. – Денег не хватает, туристы к нам не едут, с каждым годом мы все слабее. А тут еще Флоренция, Пиза и Сиена – три хищницы обсели нас вокруг, и каждый год то одна, то другая норовит оторвать от Капроны несколько квадратных миль. Если так и дальше пойдет, мы перестанем быть государством. И в довершение всех бед нынче нас ждет неурожай. А виноваты во всем эти выродки Петрокки. Да-да, можете мне поверить! Их заклятия больше не действуют. Нам, Монтана, одним не под силу держать на себе Капрону. А Петрокки даже и не пытаются! Работают по старинке, и все хуже и хуже. Да вы и сами видите. Будь это не так, разве могло бы случиться, чтобы из-за какой-то девчонки ее отец стал зеленым?!
Это звучало достаточно тревожно. Но было очевидным фактом, что и говорить. Все те годы, что Паоло и Тонино учились в школе, они только и слышали о соглашении, которое пришлось заключить с Флоренцией, и о том, что Пиза потребовала договор о правах на рыболовство и что Сиена подняла пошлины на импортируемые в Капрону товары. Они так к этому привыкли, что уже не замечали. Однако теперь все это показалось зловещим. А вскоре последовали новости еще хуже. Стало известно, что зимние паводки повредили Старый мост. Он дал трещину.
Это известие повергло Дом Монтана в смятение. Старый мост должен был устоять. Если он не выдержал, это означало, что заклинания Монтана у основания его быков тоже не выдержали. Тетя Франческа кричала на весь двор:
– Это все Петрокки! Вконец выродились! Даже старое свое заклятие поддержать не могут! Нас предали!
Хотя никто другой не произносил вслух подобных слов, тетя Франческа, вероятно, выражала мнение всей семьи.
И словно мало было этой беды, Ринальдо, отправившегося в тот вечер навестить свою англичанку, всего в крови привели домой кузены Карло и Джованни. Насколько можно было понять из рассказа Ринальдо – а он употреблял такие бранные слова, каких Паоло и Тонино сроду не слышали, – он повстречал нескольких Петрокки. Он назвал их выродками. Теперь настала очередь тети Марии метаться с криками по двору, понося этих Петрокки на чем свет стоит. Ринальдо был ее любимчиком, она в нем души не чаяла.
Ринальдо уже перевязали и уложили в постель, когда Антонио и дядя Лоренцо вернулись с осмотра Старого моста. Они выглядели очень озабоченными. На мосту они застали Гвидо Петрокки собственной персоной вместе с герцогским подрядчиком мистером Андретти. Несколько сильнейших заклинаний пришли в негодность. Восстановление их займет не меньше трех недель и потребует усилий обеих семей целиком, при посменной работе.
– Да, Ринальдо очень бы нам пригодился! – вздохнул Антонио.
Ринальдо клялся, что у него достаточно сил, чтобы встать с постели и завтра же выйти работать, но тетя Мария и слышать об этом не хотела, а доктор ее поддержал. Всех остальных членов семьи разбили на смены, и работа началась и не прекращалась ни днем ни ночью. Паоло, Лючия и Коринна каждый день шли на мост прямо из школы. Тонино туда не брали. При его медлительности от него было бы мало проку. Но он не очень огорчался: из рассказов Паоло он понял, что не много потерял. Паоло просто не успевал за бешеными темпами работ по укреплению заклинаний. Его и недотепистого кузена Доменико использовали для мелких поручений. Тонино очень по-доброму относился к Доменико, который был полной противоположностью своему лихому брату Ринальдо и тоже не выдерживал темпов современной жизни.
Работы шли – даже под проливным дождем – уже почти неделю, когда герцог вызвал Старого Никколо для разговора.
Старый Никколо стоял во дворе и теребил остатки волос на голове. Тонино отложил в сторону книгу (она называлась «Машины смерти» и была очень увлекательной) и спустился во двор посмотреть, чем он сможет помочь.
– А, Тонино, – обрадовался Старый Никколо, повернув к нему свое лицо огорченного младенца. – У меня огромная проблема. Все наши заняты на Старом мосту, этот осел Ринальдо прикован к постели, а мне необходимо предстать перед герцогом с кем-нибудь из членов моей семьи. Петрокки тоже туда вызваны. Не можем же мы явиться в меньшем количестве, чем они! Ох, ну почему Ринальдо именно сейчас затеял эту глупую свару с Петрокки?
Тонино не сообразил, что на это сказать, поэтому спросил:
– Сходить за Бенвенуто?
– Нет-нет, – ответил Старый Никколо, еще более расстроенный, чем прежде. – Герцогиня не выносит кошек. От Бенвенуто там будет мало проку. Мне нужно взять с собой тех, от кого мало проку на мосту. Поедешь ты, Тонино, и Паоло, и Доменико, и еще я возьму с собой вашего дядю Умберто – для солидности и веса. Пожалуй, в таком составе мы не будем выглядеть чересчур маломощными.
Очень лестным это приглашение, пожалуй, нельзя было считать, но Тонино и Паоло были в восторге. В восторге, несмотря на то что назавтра с самого рассвета зарядил колючий зимний дождь. Утренняя смена вернулась со Старого моста под поблескивающими зонтиками, во влажной одежде и сильно не в духе. Вместо отдыха им пришлось тут же включиться в подготовку тех, кто отправлялся во дворец.
Из каретного сарая выкатили семейный экипаж, поставили под галереей и тщательно стерли с него пыль. Это была вместительная черная карета со стеклянными окнами и чудовищными черными колесами. На тяжелых дверцах красовались крылатые кони Монтана на зеленом щите. Дождь лил не переставая. Паоло, который ненавидел дождь так же люто, как кошки, очень обрадовался тому, что карета настоящая. Лошади настоящими не были. Четыре лошади, вырезанные из белого картона, стояли прислоненными к стенке каретника. Идея экономить средства подобным образом принадлежала отцу Старого Никколо. Настоящим лошадям, объяснял он, нужно есть, постоянно двигаться, и для них нужно обеспечить место, где вполне может жить часть семьи. Кучер, тоже и по тем же соображениям вырезанный из картона, находился внутри кареты.
Мальчикам очень хотелось посмотреть, как будут оживлять эти картонные фигуры, но мать увела их со двора домой. У Элизабет, проработавшей все утро на мосту, еще не высохли волосы, а зевала она так, что казалось, у нее вот-вот отвалится челюсть, но это не помешало ей приняться за Паоло и Тонино, которых она из последних сил вымыла, причесала и переодела. К тому времени, когда они – каждый с тщательно прилизанными мокрыми волосами, в ужасно неудобном широком белом воротнике поверх жесткой форменной курточки – спустились во двор, волшебство уже состоялось. Лента с заклинаниями была аккуратно вплетена в упряжь, а кучеру вложена внутрь бумажного кафтана. Четыре лоснящиеся белые лошади, готовые к выезду, били копытами, кучер восседал на козлах, поправляя салатно-зеленую шляпу.
– Великолепно! – воскликнул на ходу Старый Никколо, выпархивая во двор. И, переведя удовлетворенный взгляд с мальчиков на экипаж, скомандовал: – Влезайте, мальчики! Влезай, Доменико! Нам надо еще забрать Умберто из университета.
Тонино попрощался с Бенвенуто и полез в карету. Несмотря на уборку, внутри пахло плесенью. Тонино был рад, что дедушка в таком хорошем настроении. И все вокруг, видимо, тоже. А когда карета загромыхала к воротам, члены Дома Монтана провожали ее веселыми напутствиями. Старый Никколо улыбался и махал из окна. «Может быть, – подумал Тонино, – из посещения герцога выйдет что-то очень хорошее для нас и все волнения разом кончатся».
Ехать в карете было одно удовольствие, Тонино никогда еще не чувствовал себя таким важным. Карета громыхала и покачивалась. Лошади цокали подковами по булыжнику, как самые что ни на есть настоящие, и люди спешили очистить мостовую. Кучер правил так искусно, что тут явно не обошлось без волшебства. И хотя на всех улицах стояли лужи, карета была почти не забрызгана, когда они с громкими криками «Тпру, тпру!» остановились возле университета.
Дядя Умберто влез в карету; он был в красной с золотом магистерской мантии и таком же превосходном настроении, как Старый Никколо.
– Утро доброе, Тонино, – сказал он, обращаясь к Паоло. – Как твой кот? Утро доброе, – сказал он, повернувшись к Доменико. – Я слышал, эти Петрокки тебя избили.
Доменико, который скорее умер бы, чем дерзнул обругать кого-нибудь из Петрокки, пусть даже одного, стал краснее мантии на дяде Умберто и просипел что-то невнятное. Дядя Умберто никак не мог запомнить, кто есть кто из младших Монтана. Бросив на Тонино недоумевающий взгляд, словно хотел спросить: «А это кто?» – он повернулся к Старому Никколо.
– Петрокки наверняка помогут, – сказал он. – Мне это сам Крестоманси сообщил.
– Мне тоже, – сказал Старый Никколо, но в голосе его слышалось сомнение.
Карета прогромыхала по залитому дождем Корсо и свернула к Новому мосту, проезжая по которому загромыхала еще громче. Паоло и Тонино смотрели в окна; они так волновались, что не могли говорить. Миновав вздувшуюся реку, карета поползла вверх, где перед шикарными виллами раскачивались на ветру кипарисы, а затем покатила между замызганных старых стен. Наконец они прогромыхали под величественной аркой и заложили крутой вираж по переднему двору герцогского дворца.
Впереди их кареты другой экипаж, выглядевший игрушечным рядом с необъятным фасадом дворца, уже подъезжал к огромному мраморному крыльцу. Экипаж этот тоже был черным, а на дверцах виднелись темно-красные щиты с леопардами, стоящими на задних лапах. Увидеть, кто вышел из экипажа, Монтана не успели и теперь с завистью разглядывали сам экипаж и коней. Это были черные стройные красавцы с выгнутыми шеями.
– По-моему, они настоящие, – шепнул Паоло.
Тонино не успел ему ответить, потому что два лакея и солдат подскочили к дверцам кареты, чтобы открыть их и помочь сидящим в ней выйти, и первым из нее выпрыгнул Паоло. Но после него произошла заминка: Старый Никколо и дядя Умберто выходили очень медленно. Тонино воспользовался этим, чтобы через заднее окно посмотреть на отъезжающий от крыльца экипаж Петрокки. Он отчетливо увидел маленькую темно-красную ленточку с заклинанием, трепещущую под упряжью на ближайшем черном коне.
«То-то же!» – с триумфом подумал Тонино. А вот кучер… кучер, скорее всего, был настоящий. Это был молодой человек, бледный, с рыжеватой шевелюрой, с которой плохо сочеталась темно-вишневая ливрея, и смотрел он перед собой напряженно-внимательным, сосредоточенным взглядом, словно говорившим: нелегко управлять ненастоящими конями! Нет, такой взгляд был чересчур человеческим и не мог принадлежать картонному кучеру.
Когда Тонино спрыгнул с подножки – прямо на пятки взбудораженного Доменико, – он для сравнения бросил взгляд на их собственного кучера. Тот выглядел умелым и бойким. Сидел на козлах, приложив негнущуюся руку к шляпе и уставившись прямо перед собой. «Нет, кучер у Петрокки действительно настоящий», – с завистью подумал Тонино.
Но тут они с Паоло последовали за остальными во дворец, и ему стало не до кучеров. Дворец был огромный и великолепный. Их вели через необъятные залы с натертыми до зеркального блеска полами и золочеными потолками, и залам этим, казалось, не было конца. По обе стороны нескончаемых стен, добавляя им величия, рядами стояли статуи, или лакеи, или солдаты. На фоне этой роскоши они с Паоло чувствовали себя чуть ли не оборванцами и с облегчением вздохнули, когда их ввели в комнату размером не больше двора Дома Монтана. Правда, пол в ней сиял и потолок был расписан под небо, на котором сражались сонмы ангелов, зато стены были обиты очень уютным красным сукном, а по обеим сторонам стояли в ряд почти простые золоченые стулья.
Одновременно с ними в эту комнату ввели другую группу людей. Доменико только взглянул на них и сразу перевел глаза на ангелов, изображенных на потолке. Старый Никколо и дядя Умберто повели себя так, словно этих людей здесь и вовсе не было. Паоло и Тонино попытались вести себя так же, но у них это не получалось.
«Значит, вот они – Петрокки», – думали мальчики, украдкой на них поглядывая. Тех было всего четверо против них пятерых. У Монтана на одного больше. И двое из этих Петрокки – дети. Совершенно ясно, что этим Петрокки было не менее трудно, чем Монтана, предстать перед герцогом в солидном составе, и они, по мнению Паоло и Тонино, сделали грубую ошибку, оставив одного из членов своей семьи в карете.
Они не производили внушительного впечатления. Их представитель от университета, хрупкий старичок гораздо старше дяди Умберто, казалось, совсем потерялся в своей красной с золотом мантии. Самое внушительное впечатление производил человек, возглавлявший группу, – сам Старый Гвидо, надо полагать. Он был не таким старым, как Старый Никколо, и хотя одет в точно такой же черный сюртук и в такой же глянцевитой шляпе на голове, но на Старом Гвидо при его ярко-рыжей бороде все это выглядело как-то несуразно. Волосы у него были весьма длинные, волнистые и черные. И хотя смотрел он прямо перед собой, холодно и важно, кто же мог бы забыть, что по милости собственной дочери он однажды ходил зеленым!
Двое младших Петрокки были девочки. Обе рыжеватые. Обе с надменными, вытянутыми лицами. Обе в белоснежных чулках и строгих черных платьях, и обе, ясное дело, препротивные. Разница между ними состояла в том, что младшую – видимо, ровесницу Тонино – отличал большой выпуклый лоб, который делал ее лицо даже надменнее, чем у сестры. Возможно, одна из них и была пресловутой Анджеликой, превратившей родного отца в зеленое пугало.
Мальчики в упор разглядывали их, пытаясь решить, которая из двух Анджелика, пока не встретились с надменным, насмешливым взглядом старшей девочки. Она, ясное дело, считала, что это они похожи на шутов гороховых. Но Паоло и Тонино твердо знали, что они, напротив, выглядят щеголями – недаром им в их одежде было так неудобно! – а потому и не подумали обращать на нее внимание. Подождав немного, члены каждой группы принялись беседовать между собой, словно других здесь вовсе не было.
– Которая из них Анджелика? – шепотом спросил Тонино.
– Не знаю, – буркнул Паоло.
– Разве ты не видел их на мосту?
– Никого из них я там не видел. Они все в другой…
Часть красной портьеры отлетела в сторону, и в зал стремительно вошла статная дама.
– Прошу прощения, – сказала она. – Герцог немного задерживается.
Все, кто был в зале, склонили головы и залепетали «ваша светлость», потому что это была герцогиня. Но Паоло и Тонино, хотя тоже наклонили головы, смотрели на нее во все глаза: им очень хотелось знать, какая она из себя. На ней было жесткое сероватое платье, наводившее на мысль о статуе святой, и лицо ее вполне могло быть лицом такой статуи. Оно было белое с восковым оттенком, как если бы герцогиню изваяли из мрамора. Впрочем, Тонино не был уверен, что она так уж похожа на святую. Изогнутые брови саркастически поднимались стрельчатой аркой, а крепко сжатый рот выражал нетерпение. На мгновение Тонино далее показалось, что он чувствует, как это нетерпение – и другие далекие от святости чувства – изливается из-под восковой маски в комнату, словно сильный тяжелый запах.
– Синьор Никколо Монтана? – улыбнулась герцогиня Старому Никколо.
В голосе ее не было и намека на нетерпение, звучало одно величие. «Нет, – подумал про себя Тонино, – просто я начитался всякой всячины». Пристыженный, он наблюдал, как Старый Никколо поклонился герцогине и стал их всех представлять. Герцогиня милостиво кивала. Затем повернулась к Петрокки:
– Синьор Гвидо Петрокки?
Рыжебородый поклонился в грубой, резкой манере. Ничего похожего на светскость Старого Никколо.
– Точно так, ваша светлость. Со мной мой двоюродный брат, доктор Луиджи Петрокки, моя старшая дочь Рената и младшая, Анджелика.
Паоло и Тонино уставились на младшую, разглядывая ее от выпуклого лба до тонких белых ног. Значит, вот она, Анджелика. Она вовсе не выглядела способной учинить какую-то пакость или что-то интересное.
– Полагаю, вам понятно, почему… Красная портьера опять отлетела в сторону.
Тучный мужчина, очень возбужденный на вид, наклонив голову, шагнул к герцогине и схватил ее за рукав:
– Вы непременно должны это видеть, Лукреция! Декорации – сплошной восторг!
Герцогиня повернулась, как, возможно, повернулась бы статуя, – всем корпусом. Брови ее поднялись выше некуда, губы сжались еще крепче.
– Милорд герцог![1] – воскликнула она леденящим тоном.
Тонино уставился на толстяка. Сейчас на нем был немного потертый зеленый бархатный кафтан с большими медными пуговицами. Все остальное полностью совпадало с огромным Мистером-Блистером, который тогда на Корсо мешал представлению Панча и Джуди. Значит, это был-таки герцог Капронский. И ледяной тон герцогини нисколько его не окоротил.
– Вы должны на это посмотреть! – заявил он в состоянии крайнего возбуждения, таща ее за рукав. Он повернулся к Монтана и Петрокки, словно ожидая, что они помогут ему с герцогиней, но тут, видимо, до него дошло, что это вовсе не придворные. – Вы кто?
– Это, – сказала герцогиня (брови ее были все еще высоко подняты, голос выражал терпение), – это Петрокки и Монтана. Они ждут ваших приказаний, милорд.
Герцог ударил себя по лбу широкой, явно влажной ладонью.
– А, будь оно неладно! Так это же наши чудодеи. Мастера заклинаний. Я как раз собирался за вами послать! Значит, вы пришли по поводу этого колдуна, что вонзил свой нож в Капрону? – обратился он к Старому Никколо.
– Милорд! – произнесла герцогиня с каменным лицом.
Но герцог уже оставил ее и, весь светясь и сияя, подлетел к семейству Петрокки. Он крепко пожал руку Гвидо и руку Ренаты. Затем, повернувшись кругом, проделал то же самое со Старым Никколо и Паоло. Паоло тайком вытер руку о штаны, едва лишь герцог отпустил ее.
– Говорят, молодежь у вас такая же умная, как старики, – восторженно трещал герцог. – Потрясающие семьи! Именно такие люди мне нужны. Для моей пьесы, для моей пантомимы. Мы ставим ее здесь на Рождество, и я включил бы в нее два-три настоящих театральных эффекта.
Герцогиня испустила глубокий вздох. Паоло взглянул на ее каменное лицо и подумал, что, должно быть, нелегко иметь дело с таким мужем, как герцог.
А герцог уже наступал на Доменико.
– Вы можете устроить полет ангелов, играющих на трубах? – с жаром спросил он.
Доменико поперхнулся, сглотнул и выдавил из себя слово «иллюзия».
– О, превосходно! – бросил герцог и повернулся к Анджелике Петрокки. – Вам понравится моя коллекция Панчей и Джуди, – сказал он. – Их у меня сотни!
– Как интересно, – надменно обронила Анджелика.
– Милорд, – сказала герцогиня, – эти добрые люди пришли сюда вовсе не затем, чтобы говорить о театре.
– Да? Возможно, возможно, – отозвался герцог, нетерпеливо взмахнув своей широкой рукой. – Но раз уж они здесь, могу же я спросить их и об этом. А? Или не могу? – сказал он, наступая на Старого Никколо.
Старый Никколо проявил исключительное присутствие духа.
– Конечно, ваша светлость. О чем речь? После того как мы обсудим государственные дела, ради чего сюда пришли, мы с радостью примем от вас заказ на любые театральные эффекты, какие только пожелаете.
– И мы тоже, – вставил Гвидо Петрокки, метнув мрачный взгляд поверх головы Старого Никколо.
Герцогиня милостиво улыбнулась Старому Никколо за поддержку, отчего Старый Гвидо стал мрачнее тучи и остановил на герцоге многозначительный взгляд.
Тут до герцога, видимо, кое-что наконец дошло.
– Да-да, – спохватился он. – Займемся лучше делами. Обстоятельства, видите ли, таковы…
– Стол с закусками, – прервала его герцогиня, улыбаясь своей неизменно любезной улыбкой, – накрыт в малом конференц-зале. Если вы и взрослые соблаговолите перейти для беседы туда, я устрою что-нибудь здесь для детей.
Гвидо Петрокки увидел шанс поквитаться со Старым Никколо.
– Ваша светлость, – гаркнул он, – мои дочери душой и телом преданы Капроне. Как и все остальные члены моего дома. У меня нет от них секретов.
Герцог одарил его лучезарной улыбкой:
– И это прекрасно! Но им будет не так скучно, если они останутся здесь.
И сразу все, кроме Паоло, Тонино и двух девчонок Петрокки, стали скопом протискиваться через дверь за красной портьерой.
– Знаете что, – обернулся герцог, сияя, – вы непременно должны прийти на мою пантомиму. Все, все. Она вам понравится! Я отправлю вам билеты. Идемте, Лукреция!
Четверка детей осталась стоять под потолком со сражающимися ангелами.
Мгновение спустя девочки Петрокки прошагали к стоящим у стены стульям и сели. Паоло и Тонино переглянулись и, промаршировав к противоположной стороне комнаты, уселись там. На безопасном расстоянии. Оттуда девчонки Петрокки казались темными кляксами с тонкими белыми ногами и чем-то вроде воздушных шаров на месте головы.
– Жаль, не взял с собой что-нибудь почитать, – сказал Тонино.
Они сидели, зацепившись каблуками за нижнюю перекладину стула и пытаясь быть терпеливыми.
– Я думаю, герцогиня все равно что святая, – сказал Паоло. – Нужно быть святой, чтобы быть столь терпеливой с герцогом.
Тонино удивило, что Паоло так думает. Да, конечно, герцог вел себя не совсем по-герцогски, а герцогиня была герцогиней до кончиков ногтей. Но он не был уверен, что то, как она всем показывала свое терпение, так уж хорошо.
– Мама тоже, бывает, расходится, – возразил он, – и отец при этом ничего, на дыбы не становится. Наоборот, выглядит менее озабоченным.
– Отец не герцогиня, – заметил Паоло. Тонино не стал возражать, потому что в эту минуту появились два лакея, которые толкали перед собой столик на колесиках. В высшей степени привлекательный столик! Тонино даже рот разинул: столько пирожных сразу он не видел никогда в жизни.
На другой стороне комнаты чернели широко раскрытые рты девчонок Петрокки. Так много пирожных сразу они явно никогда не видели. Тонино тут же закрыл рот и постарался сделать вид, будто для него это повседневное зрелище.
Первыми лакеи обслужили девчонок Петрокки. Обе отнеслись к угощению более чем прохладно, и им потребовалось чуть ли не несколько часов, чтобы сделать выбор. Когда столик наконец покатил на другую сторону, к Паоло и Тонино, они оказались не в силах проявить такую же выдержку. Пирожных было двадцать сортов. Мальчики поспешно похватали по десять штук на брата, по одному пирожному каждого сорта, чтобы в случае чего можно было поменяться. Когда столик увезли, Тонино, оторвав глаза от тарелки, взглянул на девчонок узнать, что они там делают. Обе сидели, приподняв белые коленки, на которых стояли большие тарелки с десятью пирожными на каждой.
Это были вкуснющие пирожные. К тому времени, когда Паоло приступил к десятому – а ел он медленно, раздумывая, так ли уж ему хочется съесть вот эту меренгу, – Тонино справлялся всего лишь с шестым. А в тот момент, когда Паоло аккуратно поставил пустую тарелку под стул и обтер губы носовым платком, Тонино, перемазанный вареньем, перепачканный кремом и весь обсыпанный бисквитными крошками, с трудом впихивал в себя восьмое. И надо же было, чтобы как раз в этот момент рядом с Паоло уселась герцогиня.
– Не стану мешать твоему брату, – смеясь, сказала она. – Расскажи мне о себе, Паоло.
У Паоло язык прилип к гортани. Все его мысли сосредоточились на одном: какой ужасный у Тонино вид!
– Ну, например, – пришла ему на помощь герцогиня, – легко ли тебе дается волшебство? Трудно этому учиться?
– О нет, ваша светлость, – с гордостью ответил Паоло. – Учение дается мне легко!
И тут же ему стало не по себе: таким ответом он мог ранить Тонино. Он бросил быстрый взгляд на заляпанное кремом лицо брата и увидел, что тот, насупившись, уставился на герцогиню. Паоло стало стыдно, он почувствовал себя ответственным за брата. Надо объяснить герцогине: Тонино вовсе не глупый мальчишка с напрочь перемазанным лицом, который только и умеет, что пялить глаза.
– Тонино не очень способный, – сказал он. – Зато он все время читает. Все книги в библиотеке перечитал. Он уже почти такой же умный, как дядя Умберто.
– Это замечательно, – улыбнулась герцогиня.
В изогнутых ее бровях нарисовался штришок недоверия. Тонино овладело такое смятение, что он разом откусил чуть ли не половину девятого пирожного – слойки со взбитыми сливками. Она мгновенно залепила ему весь рот. Тонино знал: если он откроет рот – даже чтобы вдохнуть, – его содержимое тут же потоком выплюхнется на Паоло и герцогиню. Он сжал губы и стал отчаянно жевать. И, к великому смущению Паоло, продолжал пялиться на герцогиню. Как ему не хватало Бенвенуто! Бенвенуто рассказал бы ему о герцогине. Ведь это из-за нее у него сумбур в голове. Когда герцогиня, улыбаясь, склоняется к Паоло, то вовсе не кажется важной, строгой дамой, которая так терпеливо обходится с герцогом. И все же, может оттого, что на самом деле она не была такой уж терпеливой, Тонино, как никогда, чувствовал, что за ее восковой улыбкой таится недобрая сила неправедных побуждений и мыслей.
Паоло все бы отдал, чтобы Тонино прекратил жевать и пялиться. Но Тонино и не думал прекращать, а брови герцогини так явно выражали недоверие, что Паоло не выдержал:
– И еще Тонино единственный, – выпалил он, – кто умеет разговаривать с Бенвенуто. Бенвенуто – главный среди наших кошек. Ваша… – Он вспомнил, что герцогиня не любит кошек. – Мм… вы не любите кошек, ваша светлость?
Герцогиня рассмеялась:
– Но я вовсе не против послушать о них.
Так что Бенвенуто?
К облегчению Паоло, Тонино перевел свои выпученные глаза с герцогини на него. И он продолжил:
– Видите ли, ваша светлость, заклинания действуют куда лучше и сильнее, если рядом кошка, и особенно если это Бенвенуто. К тому же Бенвенуто знает много такого…
Его прервал гулкий звук, исходивший от Тонино. Не открывая рта, мальчик пытался что-то сказать. Было ясно, что из него вот-вот хлынет недожеванная слойка со взбитыми сливками. Паоло поспешно выхватил свой измазанный вареньем и кремом платок.
Герцогиня встала, и весьма поспешно.
– Пожалуй, мне пора взглянуть, что поделывают другие гости, – сказала она и быстро скользнула к девочкам Петрокки.
Паоло с обидой отметил, что девочки Петрокки встретили ее в полной готовности. Их носовые платки успели усердно поработать, а тарелки давно уже стояли, аккуратно задвинутые под стулья. На каждой лежало по крайней мере три пирожных. Это воодушевило Тонино. Он неважно себя чувствовал. Положив остаток девятого пирожного на тарелку рядом с десятым, он бережно поставил ее на соседний стул. И проглотил все, что было во рту.
– Зря ты говорил с ней о Бенвенуто, – сказал он, вынимая носовой платок. – Это наш семейный секрет.
– Мог бы сам хоть два слова сказать, а не сидеть истуканом, пялясь, как огородное пугало, – огрызнулся Паоло.
Ему обидно было видеть, как эти девчонки Петрокки весело болтают с герцогиней. Большелобая Анджелика смеялась. Это так рассердило Паоло, что он сорвался:
– Погляди, как эти девчонки подлизываются к герцогине!
– Вот чего не умел и не умею, – отрезал Тонино.
Паоло хотелось сказать: «Жаль, что не умеешь», – но у него словно язык отнялся. Он сидел, надувшись, и наблюдал, как герцогиня по другую сторону комнаты разговаривает с девчонками. Наконец она встала и собралась уходить. Она не забыла улыбнуться Паоло и Тонино и помахала им рукой. Паоло решил, что это очень любезно с ее стороны, учитывая, какими остолопами они себя показали.
Вскоре после этого красная портьера опять отодвинулась, и в комнату, медленно шествуя рядом со Старым Гвидо, вернулся Старый Никколо. Вслед за ними шли оба двоюродных деда в мантиях, а за ними Доменико. Совсем как торжественное шествие. Все смотрели прямо перед собой, и было ясно, что каждый погружен в свои тревожные мысли. Дети – все четверо – встали, стряхнули крошки и присоединились к процессии. Паоло оказался в паре со старшей девочкой; он тщательно избегал смотреть на нее. В полном молчании они проследовали к парадной входной двери дворца, к которой уже подъезжали готовые принять их кареты.
Первой подъехала карета Петрокки с четырьмя черными конями в подтеках и каплях от дождя. Тонино еще раз придирчиво оглядел кучера, очень надеясь, что ошибся на его счет. По-прежнему лило как из ведра, и одежда на нем насквозь промокла. Его рыжие, как у всех Петрокки, волосы стали пепельно-ржавыми от влаги под мокрой шапкой. Когда он нагибался, его била дрожь, а глаза на бледном лице смотрели вопрошающе, словно ему не терпелось услышать, что сказал герцог. Нет, кучер у Петрокки был, что и говорить, самый настоящий. Кучер Монтана, подъехавший следом, глядел в пространство невидящим взглядом, не обращая внимания ни на дождь, ни на своих пассажиров. Тонино признал, что у Петрокки выезд лучше.