Санкт-Петербург, Университетская набережная, дом 17. Конец нулевых годов XXI века
Новый хранитель отдела скульптуры музея Академии художеств Кира Андреевна Петрова заступала в должность. Кира Андреевна, скромная, деликатная и исключительно интеллигентная дама средних лет, ожидала своего назначения терпеливо и слишком долго. За годы работы в музее в качестве научного сотрудника Петрова успела защитить диссертацию, опубликовала десятки статей и даже написала внушительную книгу, и, говоря объективно, давно заслужила право занять должность хранителя. Увы, для этого была одна досадная помеха. Прежний хранитель, Зинаида Семёновна, будучи уже в летах более чем преклонных, продолжала держаться за место из последних сил, которых ей едва хватало, чтобы добираться по утрам к месту работы. Но есть такое известное свойство музейных сотрудников – срастаться с музеем настолько, чтобы в итоге уподобиться его экспонатам. В последнее время Зинаида Семёновна, говоря по правде, мало чем отличалась от единиц хранения, ну разве только бесполезностью своего пребывания в музейных стенах. Документы скульптурного фонда, в большинстве своём обветшавшие, годами пылились на стеллажах в беспорядке, а экспонаты из запасников, теснившиеся друг на друге, темнели, покрываясь патиной и плесенью. И вот теперь, осознавая плачевное состояние своего отдела, Зинаида Семёновна, услышав о предстоящей инвентаризации фонда скульптуры, сочла меньшим из зол отправиться на пенсию.
Так что разгребать авгиевы конюшни в хранилище скульптуры предстояло Петровой. А работы ожидалось столько, что жутковато было даже думать об этом. Впрочем, особенно задумываться было некогда. Зато срочно требовалось составить план действий, а затем начинать с наиболее важного.
Прежде всего, Кира Андреевна взялась за приведение в порядок старых журналов поступлений, а после вплотную занялась состоянием запасников. Но уже первые дни работы в залах запасного фонда преподнесли хранителю своеобразный сюрприз. Петрова обнаружила в одном из них довольно странную находку. В тёмном углу, едва выглядывая из-за бурых терракотовых барельефов, стояли несколько, нагромождённых друг на друга, длинных и, судя по всему, старинных деревянных ящиков. Барельефы со всей осторожностью отодвинули в сторону и приступили к детальному осмотру найденного. Под слоем серой многолетней пыли на поверхности ящиков обнаружились сургучные печати со штампом девятнадцатого века и хорошо различимые номера инвентарного шифра. Шифр точно указывал и на время поступления находки в музейное хранилище. Прежде чем снимать печати, Кира Андреевна, как подобает хранителю, обратилась к книге поступлений. Там, в одном из томов, в хронологии, подтверждающей шифр, она нашла лаконичную запись, занесённую в книгу в 1836 году. Запись гласила следующее:
«Дар музею – коллекция г. Шарлеманя-Боде Иосифа Ивановича, станковая скульптура из дерева». И далее, в примечании, – количество единиц хранения в штуках. Описание экспонатов полностью отсутствовало.
Сургучные печати аккуратно сняли, а ящики, в присутствии самого хранителя и нескольких ответственных сотрудников, осторожно открыли. Ящики были заполнены небольшими деревянными фигурами, бережно обёрнутыми в мягкие суконные тряпицы. Несколько фигурок положили на пол и развернули.
– Что это? – произнесла в недоумении Кира Андреевна, разглядывая находки. – Наверное, совершена ошибка в учётных записях. Надо будет перепроверить все книги поступлений того времени. Я думаю, произошла какая-то путаница с инвентарными номерами…
– Да, – поддержал её один из коллег, – для первой половины девятнадцатого века как-то маловероятно…
– Тогда поступим следующим образом, – приняла решение Петрова. – Этот вопрос отложим на потом, а пока продолжим осмотр фондов. Возможно, что по ходу дела где-нибудь и выявится несоответствие.
Несоответствия в ходе проверки нашлись, да и нарушений выявилось достаточно – но мелких, досадных, легко поправимых. Но ничего, что бы хоть как-то указывало на происхождение загадочной «коллекции И. И. Шарлеманя», не было.
Кира Андреевна решила попросить совета у директора музея.
– Попробуйте заняться личностью дарителя, – предложил тот. – Речь идёт, что очевидно, об архитекторе Иосифе Шарлемане, так называемом Шарлемане-первом или старшем. Поинтересуйтесь судьбой архитектора, поищите в архивах семейные документы. Будет полезно проконсультироваться с кем-нибудь из института на кафедре истории архитектуры.
– А кого бы вы порекомендовали из сотрудников кафедры?
– Трудно сказать… – задумался директор. – Теперь из «старой гвардии», из прежней профессуры уже никого и не осталось. Даже не знаю, кого вам посоветовать.
Он на секунду задумался, а затем просиял лицом и бодро щёлкнул пальцами.
– Да что далеко ходить? Обратитесь-ка к новому ректору, Семёну Никитичу. Он с давних времён на кафедре архитектуры, а в молодые годы работал ещё со знаменитым профессором Луниным. Тот в своё время издал несколько книг как раз об архитекторах николаевской эпохи. Обязательно поговорите с Семёном Никитичем.
Кира Андреевна поблагодарила за совет и вернулась обратно в хранилище, чтобы сфотографировать несколько странных изваяний на свой мобильный телефон. Затем, заперев двери фонда, женщина вышла из музейных помещений и спустилась вниз, в общий для музея и художественного института вестибюль. Здесь она повернула налево – туда, где находились комнаты администрации и приёмная ректора.
Семён Никитич Михалюк, недавно назначенный на должность ректора института, был обнаружен ею в своём кабинете, в новом кожаном кресле, вместе с чашечкой кофе и стопкой глянцевых англоязычных журналов и буклетов на столе. Нужно признать, что в ректорском кресле Михалюк выглядел весьма неплохо. Семён Никитич, круглолицый и румяный, по академическим меркам был ещё достаточно молод, внешне импозантен, в меру обаятелен и вёл себя в общении с коллегами без пафоса, непринуждённо, но с достоинством. Привстав, он поприветствовал Киру Андреевну и указал ей на сидение напротив себя.
– Вот, – пояснил Михалюк, кивая на глянцевую стопку, – просматриваю каталоги с последних художественных аукционов. Удивительно, насколько непредсказуемы пристрастия современных ценителей. Теперь вся эта публика помешана на экспрессионистах, да и постмодернисты в последнее время идут на «ура».
– И что же в этом удивительного? – вежливо поинтересовалась Петрова, чтобы поддержать разговор.
– Согласен с вами, удивляться больше нечему. Особенно после того, как в девяностые годы у аукционистов в Нью-Йорке закипели мозги от русских нуворишей, скупающих за миллионы долларов картины наших передвижников.
– Это было вполне объяснимо, – осторожно заметила Кира Андреевна.
– Да? И как же вы это объясните? – с нескрываемым интересом уставился на Петрову Семён Никитич, поправляя круглые очёчки.
– Очень просто, – ответила та, пожав плечами. – Большинство из тех, кто стал миллионером в «лихие девяностые», все свои познания в искусстве почерпнули из школьных учебников. Ну, я имею в виду стандартный набор репродукций, вклеенных в те старые советские учебники. А мы ведь с вами помним, что там было. Маковский, Поленов и, конечно, репинские «Бурлаки на Волге».
Лицо Семёна Никитича на секунду вытянулось, и в следующий миг ректор, не сдерживаясь, зашёлся весёлым хохотом. Затем, перегнувшись через стол, он взял руку Киры Андреевны и поцеловал её, демонстрируя восхищение.
– В догадливости и остроумии вам не откажешь, – сказал он, покачивая головой. – Американцы ведь этого так и не поняли.
– Беседовать с вами – одно удовольствие, – продолжил ректор. – Но ведь вы ко мне зашли по делу.
Лицо Михалюка приняло серьёзное и внимательное выражение.
– Пожалуйста. Если я чем-нибудь смогу помочь, буду рад.
Кира Андреевна вкратце объяснила суть проблемы.
– Вот, – сказала она, показывая фото на экране мобильного телефона, – хотелось бы выяснить, какое отношение всё это может иметь к Шарлеманю.
Семён Никитич мельком взглянул на фото.
– В области скульптуры я небольшой специалист, знаете ли. А что касается архитектора Шарлеманя… Или если точнее – Шарлеманей, Иосифа и Людвига – они работали в одни и те же годы и были родными братьями. Оба принадлежали к так называемым классицистам второго круга. Сегодня ими мало кто интересуется. Иосиф Шарлемань?.. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь писал о нём серьёзную работу.
Михалюк запнулся, будто что-то вспомнив. А потом продолжил, с заметной неохотой в голосе.
– Всё, что могу припомнить по исследованиям о Шарлемане, так эта давнишняя, довольно заурядная дипломная работа. Автор – студентка, дипломница профессора Лунина. Я ещё был у неё рецензентом. Фамилию этой студентки точно не помню.
Он задумался, наморщив лоб.
– Но вроде бы как Еремеева. Диплом она защитила в самом конце девяностых, он должен сейчас храниться в архиве. Взгляните, если любопытно.
– Поражаюсь вашей памяти, Семён Никитич, – заметила, улыбнувшись Петрова. – Как можно было не забыть о работе студентки, да ещё через столько лет.
Михалюк только скромно пожал плечами и вздохнул, принимая комплимент. На самом деле дипломная работа студентки Еремеевой запомнилась Семёну Никитичу совсем не просто так. А дело в том, что когда-то, сразу после своего выступления на защите, он имел крайне неприятную беседу, а выражаясь точнее – получил нагоняй от профессора Лунина, причём вполне заслуженно. Сенечка Михалюк, в бытность свою простым преподавателем, не слишком утруждал себя чтением студенческих опусов, тем более если их тема никак не касались его собственных научных интересов. Архитекторы «второго круга классицизма» интереса для Михалюка не представляли, поскольку, по сравнению с конструктивизмом и функционализмом, выглядели безнадёжно скучно. А потому дипломную работу, на написание которой студентка Еремеева потратила около года, он пролистал за вечерок, тогда же набросал и незамысловатую рецензию, которую прочёл на защите диплома со скучающим видом. При этом Михалюк не обратил внимания ни на выборку из документов, скрупулёзно собранных студенткой в архивах, ни на отзыв профессора Лунина, который порекомендовал работу Еремеевой для публикации в печати. На всё это ему с укоризной попенял сам Лунин, с мрачным видом отведя Сенечку в сторону. Но сказанного не воротишь, защиту не переиграешь, и рекомендация в печать, так ожидаемая студенткой, осталась не подтверждённой. Впрочем, Семён Никитич был вовсе не плохим, а даже и совестливым человеком. Подойдя в кулуарах к побледневшей студентке, он попытался было извиниться. Но дело было сделано, и, по словам поэта, «инцидент исперчен»… А неприятный осадок так и остался.
Семён Никитич ещё раз бросил беглый взгляд на фото.
– Я что могу предположить… Шарлемань Иосиф некоторое время баловался «псевдоготикой». Тогда были в моде постройки в «готическом вкусе». Возможно, это что-нибудь вроде моделей скульптуры для подобных построек.
– Позволю себе не согласиться с вами, Семён Никитич. Пожалуй, для имитации средневековой скульптуры это было бы слишком…
– А стоит ли морочить себе голову? Оставьте пока всё как есть. Возможно, что потом, со временем, найдётся разъяснение и этим находкам.
– Наверное, вы правы, – ответила Кира Андреевна, поднимаясь со стула. – Но всё-таки я попытаюсь выяснить всё, что смогу, а дальше – уже как получится.
Она попрощалась с ректором и направилась к двери. А Семён Никитич тщательно протёр очки и придвинул к себе стопку каталогов…
Хранитель музейного фонда вернулась в служебное помещение и присела за рабочий стол. Однако в одиночестве ей пришлось провести не более пятнадцати минут. Потому, что спустя это время на пороге её кабинета возник Семён Никитич Михалюк – взбудораженный и с заметно увлажнившимся лбом. В руке он держал один из буклетов, который в раскрытом виде и положил на стол перед Петровой.
– Вот, посмотрите.
Кира Андреевна взглянула на цветные фотографии из каталога аукционного дома и поясняющие подписи под ними. Затем в изумлении подняла глаза.
– Невероятно, невероятно. Как это можно понимать, если такое просто невозможно!