А вы знаете про буку,
буку, бу-бу-буку?
У него огромные жуткие глазищи,
Пасть, что прорва, и громадные зубищи…
Они зашевелились.
Теперь Клер знала это наверняка и не сводила с них глаз, боясь, что они исчезнут во тьме и она уже не сможет их разглядеть как следует: два тусклых кружка и блестящие коврики в глубине сада – там, где тени были более плотные и как будто стекали с деревьев, точно густая жидкость.
Чувствуя онемение в ноге, она уперлась рукой в стекло и села поудобнее в приставленном к окну маленьком креслице, которое скрипнуло под ней. Часы у нее за спиной пробили одиннадцать вечера. Ей показалось, что кружки пропали, но потом они появились снова, правда, уже не такие четкие – будто смазанные. Конечно, это пустяки, но нервозность притупляла разум и порождала всякие навязчивые мысли. В таком состоянии она могла подолгу простаивать перед краном, чтобы удостовериться, что он закрыт наглухо.
Завтра утром она выйдет в сад и обнаружит, что это была всего лишь пара камешков – кругляшей, посверкивающих ярче других, так же вкрапленных в каменную ограду.
И только-то.
Минуло уже две недели с тех пор, как Клер Милле приехала в Мандерли, внушительных размеров трехэтажный дом, расположенный в двух десятках километров от Аннеси. Ее дед дал ему такое название в честь «Ребекки»[12], Дафны дю Морье. Мандерли и впрямь слыл домом, где, согласно домыслам иных впечатлительных странников, водилось привидение.
Она только-только закончила магистратуру по психологии в Сорбонне[13] и после нескольких лет упорной учебы почувствовала, что ей просто необходимо отдохнуть – провести какое-то время в полном уединении. Никто не знал, куда она отправилась, к тому же она решила как можно реже отвечать на звонки мобильного телефона, припрятанного в чемодане.
Клер провела в Мандерли большую часть своего детства вместе со своей матушкой – Элизабет, пока однажды, накануне ее семилетия, та вдруг не исчезла при так и не выясненных до сих пор обстоятельствах.
Кроме двух-трех стареньких фотографий, с которыми она никогда не расставалась, Клер хранила лишь кое-какие воспоминания о матушке – редкие смутные впечатления, цепкие подробности: запах ее духов, тусклый цвет глаз, песня Джоан Баэз[14], которую она напевала ей на сон грядущий, нежный голос и прикосновение рук к ее лбу…
И неподвластные времени мгновения – неизгладимые минуты, как в тот раз, когда ей было лет пять или шесть и она, сидя на заднем сиденье машины, прижималась головой к животу этой женщины с темными волосами и такими длинными, что их кончики щекотали ей лицо. Клер не помнила ни водителя, ни место, куда они ехали, – только ночную духоту и электрические фонари, освещавшие город, который проплывал у нее над головой, да тени, переплетавшиеся в причудливые пляшущие узоры на внутренней стороне крыши машины. Но особенно запомнился ей голос матушки, когда та разговаривала с водителем: он отдавался в ее животе, к которому она прильнула детским ухом, согретая исходившим от тела матери теплом… – и тогда ей было так сладостно-спокойно, что она, думая только о ней, была готова уснуть, убаюкиваемая чарующими вибрациями сипловатого голоса, проникавшего в самую глубину ее сознания.
Нет, она не могла ее бросить. За объяснениями тетки, быть может, скрывалась история, которую не пристало рассказывать детям, – невыносимо жуткая история, в которую она, тем не менее, была готова поверить: ведь никакая правда, какой бы горькой она ни была, не могла перечеркнуть любовь, которую дарила ей матушка.
Так ничего и не узнав о ее исчезновении, Клер в глубине души надеялась, что, вернувшись через столько лет в Мандерли, она наконец сможет получить хотя бы частичный ответ на мучивший ее вопрос.
Немного пообжившись в Мандерли, она начала мало-помалу вспоминать: большую деревянную лестницу, ведущую на верхние этажи, меблировку в гостиной, красно-белый кафель на полу в кухне; а еще – мятный запах, исходивший от кустистой травы вокруг хозяйственной пристройки и напомнивший ей тягостную духоту летних вечеров… облепивших листья мяты и переливавшихся всеми цветами радуги букашек, на которых она забавы ради брызгала водой, заставляя их покинуть свои насиженные места.
Клер охватило странное ощущение, когда она ступила на ковер в бывшей своей детской, выходившей окнами в залитый солнцем сад, сплошь засаженный роскошными цветниками. Она вспомнила обои с фигурками африканских животных и кукол в громадном красном сундуке. Пятнадцать лет назад, перед отъездом в Париж, ей разрешили взять лишь самую малость своих вещей – и вот теперь все это терпеливо дожидалось ее в застывшей обстановке детской, будто презревшей время.
Клер расположилась в небольшой, скромно обставленной комнате третьего этажа, где пахло вощеным деревом. Это было единственное место в доме, где она чувствовала себя достаточно уютно и могла спать спокойно.
Первые ночи в Мандерли оказались для нее мучительными – отчасти из-за стоявшей вокруг тишины и стойкого впечатления, что в радиусе нескольких километров нет ни одной живой души. В Париже, лежа на диване, Клер привыкла слышать неумолчный шум города за окном. И перед тем, как она отходила ко сну, это всегда вселяло в нее ощущение жизни, не прекращавшейся и ночью; знакомый шум машин, людей, идущих по тротуару, дробный стук дождя по крышам или отдаленный гул надземного метро – этот мир продолжал вращаться все время, пока она спала, и всегда встречал ее, когда она просыпалась.
Не покидая своего наблюдательного поста у окна в кабинете, Клер зажгла лампу под красным абажуром, стоявшую на маленьком столике черешневого дерева. Вот-вот подъедет Люка. Поначалу Клер сидела у окна, высматривая только его. И ожидание раздражало ее. Он позвонил ей полчаса назад – предупредил, что заправится бензином и подъедет.
Полчаса назад. Неужели так давно?
С Люка она встретилась неделю назад – их познакомила Ванесса Лекуантр, пухленькая брюнеточка, с которой она познакомилась, когда каталась на велосипеде по окрестному лесу. В тот день Ванесса была со своим младшим братом Дамьеном, и очень скоро они прониклись взаимной симпатией за мороженым и чашечкой кофе в маленькой здешней кофейне. Клер рассказала, что привело ее в эти места, и Ванесса премного удивилась, потому как прожила здесь всю жизнь и уже не чаяла поскорее перебраться в Париж. Сблизились они быстро, что поразило и вместе с тем обрадовало Клер, поскольку прежде ей никак не удавалось сойтись со сверстницами.
Люка дружил с приятелем Ванессы. Он был на год старше Клер и учился на третьем курсе исторического факультета университета Монпелье. Он приехал на лето к своим родителям, проживавшим в Аннеси, и подрабатывал в небольшом местном театре, который держал его родной дядя.
Вспомнив об этом, она подумала, что, кажется, первый раз в жизни решилась подпустить парня так близко к своему сердцу.
У нее перед глазами промелькнула тень – Клер вздрогнула. За окном стоял Люка. В лунном свете его квадратное лицо проглядывало не полностью – высвечивались только рот и подбородок. Клер смутилась. Еще мгновение назад ей показалось, что она видела кого-то другого, с чертами знакомыми и вместе с тем давно позабытыми…
Она открыла окно, приглашая его войти, ну совсем как девчонка, тайно впускающая возлюбленного в спальню.
Они лежали в гостиной на стареньком матерчатом диване, прижавшись друг к другу. Стараясь успокоиться, Клер закрыла глаза, а Люка целовал ей шею и нежно поглаживал бедра. Не догадываясь о ее тревогах, он стянул с себя тенниску и швырнул ее на пол, потом расстегнул левой рукой джинсы и спустил их до колен. Оставшись только в трусах, он снова лег рядом с нею, и от теплого прикосновения его тела ей показалось, что она чувствует, как у него под кожей пульсирует кровь.
Все будет хорошо. Он ее не оставит, и она пойдет за ним куда угодно.
Она старалась не думать об охватившем его возбуждении, которое чувствовала животом, и о том, с какой ловкостью он расстегивал ее бюстгальтер под чуть слышные причмокивания, с какими он целовал ей грудь. Люка провел ладонями по ее рукам, крепко стиснул запястья и прижал их к дивану, как бы желая ее обездвижить, а потом стал водить языком по ее упругой, подернутой дрожью коже, словно рисуя маленькие круги. Клер открыла глаза и увидела, как он прижался ртом к ее животу, – увидела его белые, будто сверкающие зубы.
Готовые укусить.
Она распрямилась, да так, что едва не хватила его коленом по лицу. Люка от изумления даже не шелохнулся – лежал с несколько ошарашенным видом, как если бы ему отвесили пощечину.
– Прости, Люка, – сказала она, снова застегивая блузку. – Я что-то не в форме, но ты тут ни при чем. Потом, Дамьен спит там, наверху, – я стесняюсь…
– Ты оставила Дамьена на ночь? У себя?
Он поднялся и натянул тенниску.
– Да, он спит в моей бывшей комнате на втором этаже, а перед приездом родителей Ванесса его заберет. Все решилось в последнюю минуту, ей хотелось остаться дома наедине с Рафаэлем, чтобы рядом не было Дамьена. А впрочем, он классный паренек, да и потом, здесь еще хоть кто-то есть. В этом доме слишком давно не было детей…
Клер подошла к Люка, прикоснулась руками к его груди, привстала на цыпочки и поцеловала его в губы.
Парень, оставаясь невозмутимым, не ответил на ее поцелуй.
– Ладно, поздновато уже – пора отчаливать. А завтра вечерком я тебе позвоню, договорились?
Ошарашенная столь холодным обхождением, какого прежде он никогда ей не выказывал, Клер обвела его взглядом, и только.
Как же ей не хотелось, чтобы он уезжал, тем более вот так…
Прежде чем она успела проронить хоть слово, зазвонил телефон.
Она схватила его, удивляясь, что ей звонят в такой час по домашнему телефону, а не по мобильному. Этого номера ни у кого не было. К тому же она даже не знала, что линия все еще работает.
– Алло?
На другом конце провода слышалось лишь тихое потрескивание.
– Алло? – с легким раздражением переспросила она.
Улучив минуту, Люка подхватил куртку, двинулся к выходу и открыл дверь – между тем на другом конце провода повесили трубку.
Так и не сказав ни слова, он скрылся во тьме, опустившейся на окрестности. А Клер какое-то время стояла недвижно с телефонной трубкой в руке, неотрывно глядя в пустоту, потом положила ее и кинулась за ним вдогонку.
На крыльце не было ни души, равно как в саду и на гравийной дорожке, ведущей к воротам, – Люка словно растворился в густом мраке.
Босая, она шла по каменным плиткам и прислушивалась – но его старенький «Пежо 406» не издавал ни единого звука. Должно быть, он припарковался на обочине дороги, хотя, подумав об этом, она так и не поняла – зачем. Клер ступила в зону, куда уже не доставал свет фонарей, и осмотрелась вокруг, ожидая, что парень сейчас с криком выскочит из темноты, чтобы ее напугать.
Но ничего такого не случилось. Люка и впрямь уехал.
У нее над головой промелькнула черная птичка – она пролетела так низко, что едва не ударилась в окно второго этажа.
Клер вернулась в дом, заперла дверь на ключ и зажгла фонари в саду.
В кухне, выходившей окнами на другую сторону сада, она достала из холодильника остатки цыпленка и рисового салата.
Ее подмывало позвонить ему, извиниться за свое поведение и сказать то, что он хотел услышать, – может, тогда он вернется и снова ее обнимет. Ведь она сама уговорила его по телефону приехать сегодня вечером, хотя прекрасно знала, что завтра утром ему рано вставать: он должен был отвезти мать в Лион. Теперь он точно посчитает ее «динамщицей», жалкой, бестолковой девчонкой, которая сама не знает, чего хочет. Он наверняка забудет ее в объятиях какой-нибудь девицы из тех, что так и вились вокруг него.
Но в таком случае он ничуть не лучше других парней.
Стараясь выбросить из головы все эти мысли, она отщипнула и проглотила несколько кусочков белого мяса цыпленка, даже не подумав разогреть его в микроволновке.
На журнальном столике лежала ее магистерская диссертация. Главной темой была история, которая очень заинтересовала Клер в подростковом возрасте, – она произошла в конце 1970-х годов в Канзасе: речь шла о трагической гибели Джорджа и Лоретты Грир при пожаре в их собственном доме, а устроил пожар Дэрил Грир, их же собственный сын – ему тогда было лет семнадцать, – которого потом подозревали в изнасиловании и убийстве нескольких девушек и который загадочным образом исчез, как в воду канул, несмотря на то что на него организовали преследование сразу в нескольких штатах Среднего Запада.
Чтобы лучше понять его натуру, Клер собрала показания бывших одноклассников и учителей Дэрила Грира, и те почти единодушно отзывались о нем как о юноше замкнутом и малообщительном. Однако, по некоторым свидетельствам, в последние месяцы обучения в школе он вдруг резко изменился и стал проявлять небывалую жестокость в отношении кое-кого из своих однокашников. Клер отыскала пару фотографий Дэрила Грира на специальном сайте, посвященном серийным убийцам: на одной он сидел за садовым столиком со стаканом лимонада в руке, а на другой – стоял лицом к своему дому с пшеничным колоском во рту и в сверкающих на солнце очках.
Поначалу ей хотелось разобраться, что именно могло его толкнуть на подобные злодеяния. По слухам, отец Дэрила, занимавшийся фермерским хозяйством, сызмальства бил сына, – но даже если так, это объясняло далеко не все. Ведь далеко не все дети, которых бьют родители, потом решаются сжечь их живьем.
В статье, опубликованной в одной из местных газет в августе 1979 года, Говард Миллз, психиатр из Денвера, объяснял, что порочные наклонности Грира со временем становились все более неуправляемыми и что он, несомненно, и дальше будет совершать ужасные злодеяния, покуда, в конце концов, его не задержат силы правопорядка.
Но все вышло в точности наоборот. В том-то и заключалась суть проблемы, и на этом Клер, собственно, и строила работу над своей диссертацией. Если психиатр был прав, почему же после нескольких кровавых недель никто больше не слышал о Дэриле? Почему его не обвиняли во многих других преступлениях? Если бы с ним случилось что-то серьезное, если бы он покончил с собой или погиб при несчастном случае, по крайней мере, обнаружили бы его тело… Тогда, быть может, вопреки предсказаниям Говарда Миллза, ему все-таки удалось усмирить свои порочные наклонности? Может, он изменил личность? Может, зажил обычной жизнью и все его забыли? Только возможно ли такое?
Эти вопросы не давали ей покоя ни на минуту, и в глубине души она надеялась найти на них ответы до того, как представит диссертацию к защите.
Быть может, Дэрил Грир по-прежнему живет себе, поживает где-нибудь в Штатах и никто из окружающих даже не подозревает, кто он такой на самом деле и что из жестокого мальчишки он со временем превратился в своего рода легенду, которую передают из уст в уста в некоторых уголках на Среднем Западе и которой иные родители стращают своих чересчур строптивых чад, чтобы призвать их к порядку.
Будь умницей, не то Дэрил Грир заберется ночью к тебе в окошко и утащит тебя с собой.
Помимо основной темы, Клер проявляла интерес и к супругам Грир, поскольку ей хотелось понять, догадывались ли они о том, что творилось в голове их сына; была ли у них возможность уберечь его от падения; и стало ли им известно в то роковое мгновение, кто поджег дом, заперев их там в ловушку, – тот самый дом, развалины которого она видела на фотографиях и который затерялся среди пшеничных полей так же, как Мандерли среди леса.
Прошлым летом, отправившись вместе со своей теткой в Нью-Йорк, она воспользовалась возможностью и встретилась с Маршаллом Роувом, двоюродным братом Дэрила и единственным сыном Эдны Роув, старшей сестры Лоретты. К счастью, Клер удалось разыскать его по Интернету, и она начала переписываться с ним по электронной почте, а потом села в самолет. Маршалл Роув жил в южной части Манхэттена и работал в штаб-квартире Организации Объединенных Наций. Они встретились в баре рядом с Сохо[15], в то время как ее тетушка отправилась на конференцию по проблемам потепления климата. Маршалл, крупный загорелый малый лет пятидесяти, первым делом взял с нее слово, что она не будет упоминать его имя в своем расследовании, после чего, хлебнув пива, он немного расслабился и рассказал ей все, что помнил про Дэрила, – в частности, про последние выходные, которые они провели с ним, когда он, Маршалл, приезжал вместе со своей матерью к Грирам в Эмпозию за восемь месяцев до трагедии. И уже тогда, общаясь с двоюродным братом, он довольно скоро почувствовал себя не в своей тарелке. Что-то в его характере пугало его, но что именно, он не знал, и со временем страхи его только усугублялись. Во всяком случае, Дэрил даже не стремился дружить с кем бы то ни было и всегда держался особняком. Он взрывался по каждому пустяку… держал трупик летучей мыши в формалине у себя на полке. Маршалл поведал ей и том, как однажды, когда они раздевались перед сном, он заметил у него на предплечье огромный синяк, а когда полюбопытствовал, откуда это, Дэрил ответил только, что набил его, когда неловко упал во время бейсбольного матча, и тут же выключил свет. Маршалл понятия не имел, что Джордж бил сына, как уверяли некоторые, Лоретта никогда не делилась своими горестями с сестрой, хотя та неоднократно пыталась ей помочь – вывезти куда-нибудь на отдых, чтобы вырвать из обстановки, которая, по ее словам, отравляла ей жизнь. Эдна Роув так и не смогла проникнуться симпатией к Джорджу, человеку грубому и жестокому, который сделал все возможное, чтобы разлучить сестер. Эдна жила все там же – в пригороде Сент-Луиса, одна в большом доме. По воскресеньям Маршалл звонил ей – справлялся о ее здоровье.
Записывая его рассказ, Клер спросила, может ли он свести ее со старшей сестрой Дэрила – Мэдди, но он сухо ответил, что давно с нею не общается и что, узнав, кто такая Клер, она категорически откажется давать ей какое-либо интервью, тем более что она не виделась с младшим братом с 1972 года – с тех пор, как покинула семейную ферму.
В довершение Клер попыталась узнать, мог ли, по его мнению, Дэрил остаться в живых, на что Маршалл ответил совершенно четко – нет: тем же летом он наверняка наткнулся на кого-то покрепче – и его труп, должно быть, уже давно сгнил на каком-нибудь пустыре, вдали от человеческих глаз.
Так-то оно лучше.
Перед тем как уйти, Маршалл полюбопытствовал, что заставило такую красивую девушку заниматься столь гнусной историей.
Клер не нашлась, что ответить.
Иной раз она и сама спрашивала себя об этом.
Над головой у нее послышался приглушенный шум, оторвавший ее от воспоминаний, – он раздался в комнате, где спал Дамьен.
Когда она вошла, он лежал на кровати, скрючившись. Окно было наполовину открыто, белые шторы шевелились на сквозняке. Клер, босая, подошла к окну и затворила его. На ковре, под окном, лежал расколовшийся пополам цветочный горшок, а вокруг него валялись комочки земли.
Дамьен не сводил с нее глаз. Клер положила руку ему на лоб.
– Что случилось, Дамьен? Это ты открыл окно?
– Нет, не я, – прошептал он.
– Ладно, ложись, уже поздно. Давай-ка спи, не то завтра утром будешь разбитый.
Она снова уложила его и прикрыла ему плечи толстым одеялом, но он засучил ногами и сбросил одеяло. Тогда Клер схватила его за руки.
– Нет, не надо, он снова придет! – с нескрываемым страхом вскричал он.
Какое-то время Клер стояла неподвижно, нависнув над ним, а потом отпустила и присела на край кровати.
– Кто еще? Кто придет?
– Ну ты же знаешь… бука.
Она невольно вздрогнула, но тут же собралась с духом, чтобы скрыть волнение.
– Ты уже взрослый мальчик, тебе скоро двенадцать, в твоем возрасте не пристало верить во всякое такое…
– Нет! Он существует! И как только ты уйдешь, он придет опять!
– Ну хорошо, послушай, я оставлю дверь открытой и включу в коридоре свет, идет? Тебе здесь нечего бояться, уж поверь.
– Ладно, – проговорил Дамьен, снова укладываясь в постель.
Клер укутала его одеялом и поцеловала в щеку.
– И все-таки, может, заглянешь под кровать – проверишь?
– Ладно, как скажешь, – вздохнув, ответила она, – а потом ты прикусишь язычок на всю ночь, понял?
– Да, понял.
Она опустилась на колени, едва сдерживая возглас недоумения. Под кроватью было пусто – только чернильный мрак, казавшийся бесконечным, как будто скрывавший призрачную грань в другое измерение, готовое выйти за свои сумрачные пределы. Охваченная любопытством, Клер прищурилась – но рассмотреть ничего не смогла, хотя почувствовала, как лицо ей обдало холодком. Потом она пригляделась и, к своему облегчению, разглядела в слабых отсветах ночничка здоровенный железный чемодан, две-три книги и хлопья застоявшейся, будто вросшей в ковер пыли.
Она утерла лоб ладонью. Глаза у Дамьена были закрыты – казалось, он уже засыпал.
Ей вдруг захотелось схватить мальчонку и как следует встряхнуть, чтобы у него голова слетела с плеч.
В глубине коридора располагалась дверь в бывшую комнату матери – единственное помещение в доме, навсегда запертое на ключ. Клер все утро пыталась отпереть ее самыми разными способами, потом позвонила месье Дюпре, сторожу имения, – узнать, есть ли у него запасной ключ. Сторож, обретавшийся в другом конце парка, служил ее семье уже больше трех десятков лет, – это он позвонил тетке Клер в тот день, когда исчезла ее мать, и срочно вызвал ее из Парижа, чтобы и она присоединилась к поискам. Но про ключ он ничего не знал. Сказал только, что ключа от той комнаты у него отродясь не было и что, если ему не изменяет память, она всегда была заперта. Таким образом, во всем доме оставалось одно-единственное место, куда ей так и не удалось проникнуть, – и Клер подумывала на следующей неделе вызвать слесаря, чтобы с его помощью наконец открыть тайну той комнаты.
Быть может, она в конце концов обнаружит там вещи, когда-то принадлежавшие матери. С тех пор как Клер обосновалась в Мандерли, она не нашла никаких следов матери – ни одной ее фотографии, ни одной личной вещицы. Она знала, что мать прожила в этом доме довольно долго, что она выросла здесь и здесь же воспитывала дочь. Однако складывалось такое впечатление, что все следы ее пребывания в этих стенах были тщательно стерты, словно после ее физического исчезновения кому-то захотелось уничтожить и связанные с нею воспоминания – все-все.
В ванной, на том же этаже, она открыла кран и плеснула себе на лицо холодной воды, потом посмотрелась в зеркало над раковиной и увидела в неоновом свете круги под глазами у своего отражения. Откровения Дамьена, в спальне, хлестнули ее, точно кнутом. Клер вспомнила свой детский кошмар – как она бежала по коридору, которому, казалось, не будет конца, и за нею гналось громадное чудище, пытавшееся сцапать ее и сожрать.
Даже став постарше, она не ложилась спать, не обложив кровать кучей всяких вещиц, безмолвных разноцветных хранителей, готовых сторожить ее сон и защищать от чудища, затаившегося в тени стенных шкафов или под кроватью. А еще она взяла себе в привычку кутаться в простыни – заворачиваться в своего рода кокон, оставляя открытым только нос, чтобы дышать, и частенько, проснувшись среди ночи, она чувствовала, что во тьме, совсем рядом, кто-то есть, однако она не смела и пальцем пошевелить, не то что потянуться и включить ночник, потому как боялась, что чудище схватит ее за руку.
Вывернет ее, сломает и сожрет.
Когда случалось такое, она засыпала, скованная ужасом, – и резко распахивала глаза только утром, когда ее комната мало-помалу согревалась светом нового дня и ей снова дышалось легко и свободно.
Но теперь она была уже далеко не ребенок. Перед тем как спуститься в гостиную, она вернулась в свою комнату, расположенную на верхнем этаже, достала мобильный телефон и проверила, не оставила ли тетушка, которая уже должна была вернуться из Египта, сообщения и не просила ли перезвонить ей как можно скорее. Месье Дюпре, само собой, предупредил тетушку о ее приезде, и Клер заранее знала, что́ скажут ей по телефону, когда она возьмет трубку. Слово в слово.
Почувствовав легкую головную боль, Клер решила перезвонить ей позже – и сунула мобильник в карман джинсов. Ночь обещала быть долгой. Отправиться спать у нее не было ни малейшего желания – по крайней мере, до тех пор, пока к ней снова не вернется душевный покой. Пройдя в гостиную, Клер направилась к книжным стеллажам, где хранились в основном энциклопедии и труды по истории. И достала книгу в кожаном переплете, показавшуюся ей очень знакомой, в отличие от остальных. То был сборник сказок с обшитой красной тканью обложкой, на которой, посередине, была нарисована деревянная избушка на опушке зимнего леса. Открыв сборник, Клер заметила на форзаце свое имя, выведенное корявыми буквами. Она вспомнила: это была ее собственная книга, и в ней содержались сказки, которые буквально зачаровывали и вместе с тем пугали всех детишек. «Кот в сапогах»[16], «Красная Шапочка»[17], «Гензель и Гретель»[18]…
Клер пролистала несколько страниц, и тут ее внимание привлек рисунок, на котором был изображен кричащий мальчик, свернувшийся калачиком на кровати. А из-под кроватной темноты тянулись крючковатые руки, готовые схватить его за ноги.
Бука.
Дамьен, верно, наткнулся на книгу этим вечером.
Только и всего.
Клер положила книгу на журнальный столик, оглянулась на окно – и вздрогнула: ей показалось, будто снаружи, за стеклом, промелькнуло что-то белое. Не сводя глаз с окна, она сдвинулась к камину и схватила кочергу.
Снаружи не было видно ни души – только освещенный уголок сада. О том, чтобы подойти поближе к окну, не могло быть и речи.
Что, если это Люка? Решил потехи ради ее напугать?
Может, он и разбудил Дамьена, пытаясь влезть в окно… Но в таком случае неужели он решил вскарабкаться по стене на такую высотищу? Неужели смог? Клер было схватилась за телефон, собираясь ему позвонить, но тут же передумала. Если это не он, то будет держать ее за сумасшедшую или посчитает, что с ее стороны это хитрая уловка – отчаянная попытка его вернуть.
Тогда, наверное, кто-то другой – при мысли об этом у нее ком к горлу подступил.
Чужак.
Тут она вспомнила про два кружка, которые заметила, когда ждала Люка в библиотеке, и в ее потрясенном воображении они вдруг превратились в стекляшки очков – очков скрючившегося под деревом человека, чьи стекла поблескивали в отсветах фонарей у входной двери. Человека, затаившегося в ночи и знавшего, что она одна.
Должно быть, он избавился от Люка до того, как тот успел дойти до своей машины. Вот почему она нигде не видела его и не слышала, как он отъехал.
И теперь чужак пытался забраться к ней в дом.
Хотя все двери были заперты, он мог запросто разбить окно. Мог уже проникнуть в дом и поджидать, чтобы наброситься на нее, когда она подойдет поближе.
С другой стороны, в Мандерли мог поселиться какой-нибудь незваный гость, который теперь решил избавиться от настоящей хозяйки дома.
Что, если он-то и обретался в запертой комнате?
Клер почувствовала приступ тошноты. Возникни он перед нею как из-под земли, кочерга не поможет. Скованная страхом, она даже не сможет пошевелить рукой, чтобы защититься.
Впрочем, не следовало поддаваться столь мрачным мыслям – надо было вновь собраться с духом и вспомнить доктора Минар, которая не уставала ей повторять: умейте отличать достоверные факты от мнимых, которые рисует ваше воображение, и не позволяйте фантазиям слишком далеко увлечь вас от действительности. Это Мишель договорилась о встрече с нею после того, как случайно наткнулась на рисунки Клер – те самые, что она прятала под шкафом у себя в комнате: большей частью это были жутковатые картинки, на которых чернявую женщину пожирало громадное чудище. Было трудно себе представить, что подобные картинки мог нарисовать ребенок, тем более маленькая девочка. Доктор Минар как близкая подруга Мишель опекала Клер до тех пор, пока ей не исполнилось двенадцать, но и потом она позванивала ей и справлялась о ее душевном состоянии. Между ними сложились самые добрые отношения – и после каждой консультации у Клер складывалось впечатление, что по крайней мере уж один-то человек точно проявляет к ней неподдельный интерес.
А Мишель, напротив, уделяла ей внимание лишь из чувства долга: она относилась к ней как к младшей сестре и никогда даже не пыталась вести себя по-другому. До того как Клер переехала к ней, она несколько лет жила одна в большой квартире в самом центре VII округа[19]. Клер так и не узнала, были ли у нее с кем-нибудь близкие отношения: ее тетушка, казалось, шарахалась от особей противоположного пола, порой производя впечатление, будто внутри у нее что-то творится и втайне от всех она старается вконец умертвить свою плоть.
Клер не раз пыталась подслушать их разговоры через дверь, будучи уверенной, что они говорят о ней, о ее внезапных переменах настроения, кошмарах и рисунках, до того жутких, что однажды Мишель взяла зажигалку и сожгла их, а пепел выбросила в мусоропровод.
Всего лишь отблеск на стекле, простой оптический эффект, замеченный краем глаза.
Не больше.
Все эти месяцы, проведенные вместе с Дэрилом Гриром, определенно помутили ее разум.
Дамьен мирно спал там, наверху. Люка вернулся к своим родителям и, как обещал, вечером ей позвонит. Потом они, возможно, встретятся. Она пригласит его к себе – и они будут спать вместе.
Да-да, так оно и будет. А все эти ночные страхи останутся всего лишь далекими воспоминаниями.
Клер включила телевизор, думая найти какую-нибудь развлекательную программу – повеселее, и вскоре наткнулась на реалити-шоу, участники которого должны были есть всякие гадости, чтобы заработать сотню-другую евро.
Она поудобнее устроилась на диване и на мгновение закрыла глаза – только на мгновение.
Голая белая нога ребенка, спрыгнувшего с кровати. Под кроватью кромешная тьма. Потом вспышка холодного света; после замедленного взрыва по стенам его комнаты расползалась тень; коридор, ведущий к настежь распахнутой двери, за которой мерцал слабый свет…
Клер проснулась в тот миг, когда что-то ударило в потолок – глухо, но явственнее, чем в первый раз, как будто там, наверху, уронили на пол что-то тяжелое.
И тут вдруг закричал Дамьен. Клер соскочила с дивана и кинулась к лестнице, чуть не поскользнувшись на паркетном полу.
Постель в детской была смята. Огромный комод рухнул на пол и разбился.
А Дамьен исчез. На ковре виднелись огромные следы – они вели к стенному шкафу, расположенному в глубине детской: это был шкаф с белыми деревянными створками, и она боялась его, когда была маленькая, – но там, внутри, чернела пустота, такая же, как под кроватью, куда она заглядывала чуть раньше. Клер окликнула Дамьена и отступила назад, не сводя глаз со шкафа, потом ухватилась за дверную раму и, выбежав в коридор, бросилась к лестнице, чувствуя, как все сильнее кружится голова.
В животе образовался горький ком – он подкатил к горлу, как только она представила себе, что могло случиться с Дамьеном.
Ну почему она ему не поверила? Она не сумела его защитить, а теперь поздно. Но от кого защитить? Клер снова содрогнулась, вспомнив, на что наткнулись ее глаза, – черные следы на полу, следы чудища, вылезшего из-под кровати. Но чудищ не существует, к тому же она не ребенок, да и тетка однажды преподала ей урок, когда она кричала у себя в спальне, отказываясь спать одна.
Но она никогда не кричала среди ночи просто так – а никто из взрослых никак не хотел ее понять.
И вот она обошлась точно так же с Дамьеном.
Клер сбежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки и стараясь не упасть, чтобы не расшибить голову о каменный пол в вестибюле.
Влетев в гостиную, Клер, спотыкаясь, кинулась к дивану, схватила мобильник и стала звонить Люка. Но тут ее резко повело в сторону – чтобы устоять, пришлось опереться рукой о стену.
Люка ответил после третьего гудка, но Клер не успела проронить ни слова: у нее подкосились ноги и она рухнула без чувств на пол.
Голая белая нога ребенка, спрыгнувшего с кровати. Под кроватью кромешная тьма. Потом вспышка холодного света; после замедленного взрыва по стенам его комнаты расползалась тень; коридор, ведущий к настежь распахнутой двери, за которой мерцал слабый свет.
По коридору шла маленькая девочка – она кралась к двери, за которой слышались крики и глухие удары вперемежку со скрежетом. Девочка приоткрыла дверь и с опаской заглянула в комнату. Посреди комнаты стояла кровать под балдахином – на ней, распростершись на матрасе, лежала совершенно нагая женщина с длинными, вьющимися волосами. А над нею навис чудовищный зверь, тоже голый, невероятно мускулистый, похожий на медведя, только без шерсти.
Удерживая несчастную за обе руки, чтобы она не ускользнула, зверь припал пастью к ее животу и, коснувшись кожи, крепко сомкнул челюсти.
Несчастная вскричала, из раны у нее потекла темная вязкая жидкость. Зверь-бука, придавливая ее к кровати, все крепче сжимал ей бедра своими ножищами, и каждый его натиск отдавался по комнате так, что она ходила ходуном.
Замерев на пороге комнаты, девочка вскрикнула. Тут зверь-людоед повернулся к ней и воззрился на нее своими красными глазищами со вращающимися, как волчки, зрачками. Следом он раскрыл пасть, обнажив бессчетные острые зубы; нижняя часть морды у него была в крови несчастной, и несколько капель ее крови с металлическим звуком упало на пол.
Девочка с силой, на какую только была способна, захлопнула дверь и побежала по коридору прочь. А у нее за спиной по стенам заметались тени чудища, бросившегося за нею вдогонку.
Но не успела она добежать до своего убежища, как почувствовала нижней частью спины жар его дыхания.
Клер поднялась и, качаясь из стороны в сторону, какое-то время стояла так в недоумении, пытаясь понять, где находится.
Детский кошмар. И впервые ужасающе четкий. Картина, которую она столько раз воспроизводила в своих рисунках, не была плодом ее воображения.
То было воспоминание.
Затаившись в шкафу – в бывшей ее детской, Дамьен сидел как на иголках. Когда Клер влетела в комнату, он, едва сдерживая смех, решил подождать, когда она подойдет ближе, чтобы наброситься на нее. Во всяком случае, со старшей сестрой такое всегда срабатывало. Подобно большинству впечатлительных и пугливых детей, Дамьен любил пугать людей. Но в этот раз все пошло не так, как он ожидал, – от долгого, неподвижного сидения у него по ногам уже пошли мурашки.
Потеряв терпение и сознавая свою глупость, он решил пойти поискать Клер и извиниться.
Она находилась в гостиной первого этажа и неотрывно глядела на стену перед собой. Не смея ее окликнуть, он сошел вниз по лестнице и осторожно взял ее за руку.
Постояв какое-то время в полном недоумении, Клер наконец поняла, кто рядом с нею, – и опустилась перед мальчуганом на колени, схватив его за обе руки.
– Послушай, Дамьен, – проговорила она тихо-тихо. – Тут совсем небезопасно, в доме что-то есть, и оно хочет нам зла, ты знаешь это не хуже меня, так что оставаться здесь больше нельзя… Я выведу тебя во двор, и ты меня там подождешь, ладно?
Мальчуган ничего не ответил. Он старался как можно реже смотреть на Клер. Лицо у нее было красное-красное, а выражение его пугало. Потом, она сжимала его крепко – очень крепко…
Вдруг он забился в истерике, а потом закричал, поскольку она не хотела его отпускать.
Резким движением Клер отвесила ему оплеуху – и Дамьен упал на каменный пол. Потом поднялся, несколько оглушенный, и бросился к входной двери – с трудом открыл ее и что есть сил побежал по лужайке прочь. Он знал дорогу. К тому же мальчик он большой – не заблудится, не испугается.
Дамьен добежал до первых деревьев в глубине сада, затем пролез через большую дыру в решетчатой ограде. И выбрался на грунтовую дорогу, частично пролегавшую через лес, но, пройдя два десятка метров, остановился, потрясенный открывшейся его взору картиной, которая при дневном свете, однако, не внушала, казалось бы, никаких опасений.
Но ночью – совсем другое дело.
Он продвигался дальше, выставив руки вперед, чтобы ветки не хлестали по лицу.
И тут услышал за спиной хруст, прежде чем его кто-то схватил за руку.
Он обернулся – завопил во все горло.
И, увидев застывшее лицо Клер, испугался так, как не испугался бы даже при виде людоеда, вампира или оборотня.
Клер вернулась в сад и припала спиной к стволу дерева, схватившись рукой за живот. Ее согнуло в три погибели и вытошнило на траву, потом она утерла рот рукой и, когда, подняв голову, двинулась обратно к дому, заметила у подъезда незнакомый силуэт.
В слабом освещении входной двери ей не удалось разглядеть, кто это мог быть. Незнакомец же, заметив ее, широко махнул и кинулся ей навстречу. Когда он попал в свет фонарей, она, к своему облегчению, узнала его. Это был Люка. Вот только вернулся он поздно, слишком поздно.
Подбежав к ней, он прижал ее к груди.
– Ну как ты, Клер? – спросил он, едва переведя дух. – Я примчался сразу, как только смог… Скажи, что случилось?
Вконец обессиленная, она разрыдалась и еще крепче прильнула к нему, вбирая в себя его уверенность, замешанную на запахе пота и аромате туалетной воды «Хьюго Босс». Она так ждала этого мгновения, что ей хотелось, чтобы оно никогда не кончалось.
– Здесь все и произошло, – проговорила она глухим голосом, потому что прижималась ртом к его груди. – И я все видела… Люка, она умерла в этом доме, они все обманывали меня с самого начала…
– Кто умер? Ты о ком?
– Он все еще здесь и теперь ищет меня… Даже хотел сорвать злобу на Дамьене!
– На Дамьене? Но, черт возьми, Клер, я ничегошеньки не понимаю, о чем ты говоришь!
– За него не беспокойся, сейчас ему ничто не угрожает. Я никогда не сделала бы ему ничего плохого, просто ему нужно было бежать из дома…
– Ты что, хочешь сказать – он не дома, а где-то бродит?
Клер упала на колени и обхватила лицо руками. Люка, не зная, что делать, присел рядом.
– Клер, где Дамьен? – прошептал он ей на ухо. – Скажи наконец, прошу тебя.
– Я уже сказала – ему больше нечего бояться, а если кого и нужно оберегать, так это меня!
Клер уткнулась лицом ему в плечо, провела рукой по земле и схватила большой камень с острым концом.
– Может, стоит предупредить Ванессу, как думаешь? Я могу ей позвонить, если хочешь, она сообразит, что делать, раз Дамьен сбежал…
Клер ничего не ответила – только сжала камень, да так крепко, что его острый конец проткнул ей кожу и у нее по запястью потекла кровь. Она прижала окровавленную ладонь к губам Люка – он непроизвольно оттолкнул Клер, ударив ее в плечо, и она откинулась назад.
Он вскочил на ноги и стал утирать губы рукой, испуганно глядя на окровавленные кончики своих пальцев. Клер тоже встала, зачарованно глядя на лицо Люка в лунном свете и отчетливо различая контуры губ и часть подбородка, испачканного ее кровью. Однако его взгляд никак не вязался со всем остальным: она не видела в нем холодной решимости хищного зверя из своих кошмаров.
– А теперь уходи, – проговорила Клер, отпрянув на несколько шагов.
Не дав ему времени ответить, она молча пошла прочь – и по мере того как отходила все дальше, ее силуэт становился все темнее, пока совсем не растворился во мраке, окутавшем Мандерли.
Дамьен сидел под деревом метрах в двух от тропинки, сжавшись в комок и упираясь головой в колени. По его хрупкому тельцу пробегала дрожь, лицо уже припухало от кровоподтеков, а икры саднило от многочисленных царапин. Когда перед ним внезапно вырос Люка, мальчуган чуть отпрянул, заметив запекшуюся кровь у него на подбородке и щеках.
– Ничего страшного, не бойся, я просто упал и малость поранился, – сказал Люка, утираясь рукавом куртки. – Ну и рожи у нас с тобой, а?
Дамьен расплакался и бросился ему на грудь.
– Я не хотел, чтобы так вышло, – прошептал он. – Хотел только немного поиграться, понимаешь?..
– Понимаю, Дамьен, ты тут ни при чем. Но все уже позади, я отвезу тебя домой.
Люка встал, держа мальчика на руках. А когда вернулся на дорогу, ему показалось, что где-то рядом шевельнулись ветви деревьев.
Клер уткнулась лицом ей в живот и наблюдала, как она разговаривает с водителем, улыбается и смеется, и этот голос ласкал ей слух. Когда она спросила, куда они едут, мать, гладя ее по головке, ответила, что они едут далеко, очень далеко – туда, где их никто не найдет, что теперь они будут вместе, всегда… И Клер успокоилась, пригревшись на солнышке, которое, пробиваясь сквозь стекло, грело ей щеки и веки.
Пока их не накрыла огромная тень.
Пока лицо матери не исчезло совсем, превратившись в черную пустоту, силившуюся проникнуть к ней в душу.
У нее разболелась голова; вокруг беспрестанно метались тени; пол под тяжестью шагов, казалось, продавливался. Даже стены стали другими: они как будто расцветились яркими красками – отчего создавалось впечатление, что потолок приподнялся, – и как будто раздвинулись.
Незнакомая девочка стояла в коридоре. Клер хотела позвать ее, но она побежала к комнате матери – дверь туда теперь была распахнута настежь.
Комната утопала в ярком сиянии, но этот свет ни от чего не отражался. На постели, посреди комнаты, лежала Элизабет. Одна ее рука, белая-белая, неподвижно свисала с кровати, живот походил на впадину, заполненную чем-то вязким.
Клер различала мельчайшие черточки ее лица, бесцветные неподвижные глаза, приоткрытый рот, длинные-предлинные волосы, подобные чернильным волнам, захлестнувшим матрас; это лицо она узнала только по старым фотографиям, а теперь оно казалось застывшим и пугало. И все же она ее нашла. И могла к ней прикоснуться, обнять ее, вдохнуть в нее жизнь, чтобы она снова могла дышать.
Тишину нарушил глухой рык – он казался всеохватывающим и заполнял все вокруг: комнату, дом, близлежащие окрестности – и даже докатывался до неба, которое проглядывало в окне и казалось пунцовым.
Девочка повернулась к ней лицом – по ее щекам текли слезы, оставляя на них блестящие дорожки.
– Он вот-вот вернется, – прошептала она. – Не хочу, чтобы он нас сцапал!
Клер обвела взглядом комнату и остановила его на черном провале под кроватью. Он выбирался оттуда, только оттуда, всегда. Девочка потерла глаза рукой и бросилась в коридор. Клер поглядела ей вслед, даже не пытаясь угнаться за нею. Да и ни к чему: ведь она знала, что произойдет дальше. Ей нужно оставаться там и ждать его. Чтобы покончить с этим раз и навсегда…
Она взяла мать за руку и задержала взгляд на ране у нее на животе – в том самом месте, где алчные зубы вспороли ей плоть. Рука у нее была еще теплая. Впрочем, недолго. И снова она опоздала. В своих детских снах она всегда опаздывала.
Из-под кровати послышалось сиплое дыхание – дыхание голодного зверя. Клер отпрянула, вскричав в тот самый миг, когда из тьмы возникли две громадные лапищи – они схватили Элизабет за ноги и с силой сбросили на пол – головой вперед, с жутким треском ломающихся костей.
Она и глазом не успела моргнуть, как труп исчез во тьме. Клер припала к стене и осторожно двинулась вдоль нее, нащупывая дверь. Но грязная стена казалась бесконечной…
И тут перед нею возникла огромная фигура буки, заслонив все перед глазами. Клер безропотно поняла, что от этого кошмара она нипочем не очнется, – и провалилась в бездну красных глазищ со вращающимися, как волчки, зрачками, позволив его горячему телу поглотить ее бедра, живот, грудь, шею, нижнюю часть лица, глаза, воспоминания, надежды, душу – все целиком…
Мандерли пятнадцатью годами раньше
Накануне своего седьмого дня рождения она удобно пристроилась в постели с толстой книжкой сказок в руках, когда к ней вошла, что-то напевая, Элизабет, ее мать, – и с оглядкой, чтобы не помять платье, присела рядышком. Она надушилась любимыми духами, и Клер, закрыв глаза, упивалась их ароматом.
И думала о розах… розах, а еще о том, как она пойдет в сад, нарвет этих самых роз и вплетет их в свои волосы.
Клер полистала книгу – и тут наткнулась на рисунок, на котором были изображены маленький мальчик и бука. Мать, заметив это, чуть скривила губы.
– Будешь зачитываться подобного рода книжками, тебе и дальше будут сниться кошмары… потом, сама знаешь, я от этого не в восторге…
Мать поцеловала ее в щечку и отложила книжку на ночной столик. Она была такая красивая сегодня вечером. Чуть-чуть подведенные глаза, а сережки так и сверкают при большом свете.
– Ладно, уже пора спать, дорогая, тем более что завтра, если помнишь, нас ждет много дел.
Под дверью спальни, на полу, мелькнула тень – и тут же скрылась.
– Ты же знаешь, он существует, – прошептала Клер. – Бука… И это никакие не сказки.
Элизабет сделала вид, будто ничего не расслышала, и укрыла ей плечи одеялом.
– Может, посидишь со мной еще немного?
– Нет, уже поздно, Клер, и тебе давно пора спать.
Девочка заплакала. У нее это выходило легко. Причем по любому поводу. Мать, выказывая полное равнодушие к слезам дочери, закрыла окно в комнату, остававшееся на ночь приоткрытым. И Клер поняла – в этот раз ее не удержать даже слезами.
– Я оставлю включенным ночник, хорошо? – сказала мать, стоя перед нею.
Потом улыбнулась напоследок и выключила большой свет.
– Ты проснешься, дорогая, уже взрослой девочкой. Семь лет – возраст вполне сознательный…
Элизабет направилась к двери, и Клер провожала ее взглядом до тех пор, пока та за нею не захлопнулась.
Оставшись одна в полутьме спальни, Клер напрягла слух, силясь услышать малейший шум за дверью, потом нащупала под подушкой большой нож, который прятала там, чтобы отбиваться от чудищ, таившихся в темноте. Тех из них, что отважатся подойти к ней слишком близко, она искромсает в клочья, как бумагу, а после выбросит в камин.
Пусть себе горят.
Услышав смех, она выбралась из-под одеяла и приоткрыла дверь. В дальнем конце коридора, у своей комнаты стояла мать. А над нею нависал здоровый дядька в коричневой куртке – и покусывал ей шею.
Клер спряталась в тени, чтобы ее не заметили.
Дядька – она видела его только со спины – запустил свою ручищу матери под платье. Элизабет что-то шепнула ему на ухо, и он втолкнул ее в комнату, захлопнув за собой дверь.
Мгновение-другое девочка стояла не шелохнувшись. Она помышляла лишь о том, чтобы поскорее нырнуть обратно в постель и больше оттуда не высовываться. А завтра все будет хорошо, все забудется – они с мамой спустятся в сад и съедят по огромному куску именинного торта, сидя вдвоем на красивой подстилке – прямо на траве.
Вдруг послышались глухие удары и скрежет. Клер шла на цыпочках. Разум уговаривал ее вернуться, но ей хотелось узнать, почему мать ее обманула – почему впустила в дом чужака.
Она тихонько приоткрыла дверь, придержав ее рукой. И тут у нее вырвался безмолвный крик: она увидела нагое тело, жавшееся к обнаженному телу матери, раскинувшемуся посреди постели, – мужчина держал ее за шею, а она стонала.
Клер в ужасе бросилась обратно к себе, спряталась под одеялом и крепко-крепко зажмурилась, чтобы не думать о том, что только что видела. Она надеялась, что эта картина исчезнет так же, как следы дождя, стекающего струями по оконному стеклу.
Завтра все пройдет. Завтра утром придет мама и разбудит ее, как обычно, и позовет завтракать вместе с нею.
И все будет как прежде.
Она плакала долго-долго, пока не выплакала все слезы. А потом, едва заснув, встретилась с чудовищем во сне – за поворотом коридора: оно выскочило из тени, пытаясь схватить ее за ноги, чтобы сделать что-то плохое. Она что было сил рванула сквозь узкое пространство, казавшееся почему-то нескончаемо длинным, и добежала до двери в свою комнату в то мгновение, когда ее лодыжки обдало чьим-то горячим дыханием…
Она проснулась в ужасе, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. На первом этаже хлопнула дверь. Снаружи, на гравийной дорожке, послышались шаги, а потом – шум отъезжающей машины.
Уткнувшись все еще заспанными глазами в стену, она снова услыхала шаги, но в этот раз они приближались к ее комнате, – кто-то шел крадучись, стараясь, чтобы его не было слышно. Сердце едва не выскочило из груди, когда со скрипом открылась дверь. Но в этот раз у нее было с чем постоять за себя. Она сунула руку под подушку, схватила нож за рукоятку и подтянула его к груди.
Тебе нечего бояться.
Ты же теперь взрослая.
Клер все крепче сжимала нож и, слыша, как он в темноте подходит все ближе, думала только об одном – как бы ударить чудище по-настоящему, изо всех сил, чтобы на сей раз поразить его в самое сердце.
Сова, пролетавшая десятью метрами выше, вдруг застыла, точно пораженная молнией, рухнула вниз и ударилась о кровлю Мандерли.
Разбившись вдребезги, она скатилась в кусты мяты, и те поглотили ее, точно прорва.