Глава шестая

Молодой круглощекий оперативник не скрывал своего ликования. Еще бы, беглого зэка выявил, а это – благодарность от начальства, а может, и звездочка на погоны.

– Ну, с воскрешением тебя из мертвых, Тихонов!

– Да я и не умирал, начальник.

– Ну как же! Застрелен при попытке к бегству…

– Недострелили, начальник. Конвойный думал, что я в болоте утоп, а я не утоп. Выкарабкался…

– А в Святогорск тебя каким ветром занесло?

– Да тебя, начальник, порадовать вдруг захотелось. Чтобы тебе премию дали… Передай тому козлу, что я сам ему премию выпишу! – якобы от лютой злобы скривился Ролан.

– Какому козлу? – не понял оперативник.

– Да который повязал меня.

– Так ты сам ему и передашь! Полковник Храпов – начальник тюрьмы, и тюрьма эта находится в одном дворе со следственным изолятором, куда ты сейчас и отправишься. Думаю, он захочет повидаться со своим крестником.

– Да плевать я на него хотел! Меня в мою зону возвратят, и хрен что Храпов со мной сделает!

– Может, возвратят, а может, и нет… Так что мой тебе совет: молчи в тряпочку и не воняй.

– Это ты кому сказал? – Ролан волком посмотрел на оперативника. – Мне?!. Ты хоть знаешь, что тебе за это будет?

– Знаю, ничего не будет, – стараясь держать марку, мотнул головой парень.

– Ошибаешься, начальник. Я оскорблений не прощаю. У меня уже два побега. И третий будет. Я вернусь сюда – и тебя на перо поставлю, и козла Храпова!

Оперативник думал недолго. Он распорядился увести Ролана в камеру – в ту, где беглец уже провел сутки в компании с бомжом и спившимся интеллигентом, задержанным за пьяный дебош. Но через несколько часов Ролана перевели в пустую камеру, а вскоре появились крепкие бодрые ребята в камуфляже, масках и с резиновыми палками.

Ролан сопротивляться не стал. Он лег на пол еще до того, как его ударили, сжался в комок, закрывая руками и коленями жизненно важные органы. Лицо он защищал в последнюю очередь, потому что по нему маски старались не бить.

Может, потому, что Ролан молча сносил побои, менты не стали зверствовать. Нанесли ему с десяток ударов, пара из которых, впрочем, пришлась в область почек, и на этом приостановили экзекуцию.

– Ну, и кого ты на перо поставить хотел? – спросил один.

– Никого! Я больше не буду!

– Ну, тогда живи.

Его схватили за шкирку, вытолкали в коридор, дежурный милиционер принес ведро с водой и швабру с тряпкой.

– Десять минут у тебя. Чтобы все блестело, как… А то самому начистим! Пошел!

У Ролана болели ребра, еще больше саднила отбитая почка, и каждое движение давалось с трудом. Но делать нечего, надо было браться за работу.

В камеру он вернулся злой как собака. Бородатый бомж сидел на нарах, подобрав под себя ноги, и, глядя на него, скалил гнилые зубы. Воняло от него нестерпимо, но Ролан знал, что скоро обоняние притупится и он перестанет страдать. Однако злость сделала свое дело, и он волком набросился на бедолагу. Ролан выволок бомжа на середину камеры, сбил с ног, пяткой ударил в живот.

– Бить буду, пока не сдохнешь!

– Не надо! – жалобно прохрипел перепуганный бомж.

– А я сказал, сдохнешь! Давай шмотье свое стирай, падла! И сам в баню!..

Камера была обрудована умывальником, но вода в кране текла только холодная. Зато имелось хозяйственное мыло, которым Ролан для острастки швырнул в бомжа.

– Урою, мразь, если вонять будешь!

Ролан ощущал себя человеком-оборотнем. В его жизни снова наступила ночь, и он превращался в лютого волка. И клыки вдруг прорезались, и когти, и сознание, казалось, зарастает дремучей шерстью.

Бомж разделся до трусов, расстелил на полу свою одежду, намочил ее и стал натирать мылом. Время от времени Ролан подгонял его, когда словами, а иной раз и пинками. В конце концов одежда была кое-как выстирана, выполоскана и разложена для просушки на втором ярусе нар. Дальше пошло веселее. Бомж долго стоял перед краном, не решаясь набрать в ладони воды, чтобы растереть ее по телу. Но Ролан помог ему – наполнил тазик для мытья полов и окатил его водой с ног до головы. Дальше бомж делал все сам…

Одежда постирана, тело вымыто, но бомжацкая вонь еще долго витала в камере. Зато к утру остался только запах прелой, не совсем просохшей материи. Ролан избавил камеру от зловония, но в тот же день камера избавилась от него самого.

Бомж и спившийся интеллигент остались на нарах, а его вместе с тремя заключенными вывели во двор, где у открытых дверей автозака со скучающим видом стоял молодой розоволицый сержант в милицейском камуфляже и с резиновой палкой, которой он легонько постукивал по ладони левой руки. На откормленном лице играла пренебрежительная ухмылка, призванная убедить заключенных в том, что ее обладатель должен восприниматься не иначе как царь и бог.

– Че скалишься, клоун? – презрительно хмыкнул угрюмого вида мужчина лет сорока с массивной головой и нездоровым цветом лица.

Казалось, голова его была настолько тяжела, что не могла держаться на отнюдь не тонкой шее. Он низко опустил ее, исподлобья глядя на сержанта. Мужик и сам был не хилого телосложения, плотным, широким в кости, и уверенно стоял на слегка разведенных в стороны ногах.

– Кто клоун? – в замешательстве и даже беспомощно вскрикнул сержант.

Он сделал шаг вперед, но его показная резкость ничуть не испугала заключенного. Он лишь криво усмехнулся и сплюнул сержанту под ноги. В приступе бессилия парень замахнулся дубиной, но начальственный окрик осадил его:

– Отставить!

Из дверей изолятора временного содержания с папками личных дел под мышками вышел низкорослый прапорщик с глазками-бусинками на заплывшем жирком лице.

– Давай всех в машину, поехали! – направляясь к кабине автозака, скомандовал он.

Но его самого остановил резкий окрик более высокого начальника. К заключенным со стороны ворот в сопровождении начальника РОВД приближался полковник Храпов собственной персоной.

– Куда поехали? – набросился он на прапорщика. – Где сопровождение?

– Э-э… – растерялся тот.

– Почему не проводился осмотр заключенных? Почему не приняты жалобы?

– Ы-ы, э-э… – прапорщик с жалким видом показал на кучу папок с личными делами.

Вряд ли он подчинялся начальнику тюрьмы, ведь прапорщик был старшим этапа в следственный изолятор, которым руководил другой человек. Но тюрьма и СИЗО размещены на одной территории, и Храпов мог доставить прапорщику большие неприятности.

– Я вижу, что вы дела приняли. А людей кто будет принимать?

– Строиться! – растерянно скомандовал начальник конвоя.

Но в струнку вытянулся только напуганный очкарик с маленьким носом-кнопкой. Костлявый лопоухий мужчина в брезентовом плаще а-ля Кузьмич всего лишь встал вровень с ним. Зачинщик смуты и Ролан даже не шелохнулись.

– Плохо, товарищ прапорщик, очень плохо. А ведь вы собираетесь перевозить особо опасного преступника. Причем уже осужденного на тринадцать лет. – Храпов встал напротив Ролана, вперил в него жесткий, испепеляющий взгляд. – Осужденный, у которого два побега… Два!.. Вы, товарищ прапорщик, хотите, чтобы он совершил сегодня третий побег?

– Да нет, мы его… Мы его в бараний рог!..

– Слышишь, Тихонов, тебя в бараний рог хотят скрутить, – махнув рукой на прапорщика, сказал Храпов.

– А крутилка не сломается?

– Давай проверим! – усмехнулся полковник с чувством полного превосходства над арестантом.

– А жим-жим не сыграет? Я ведь и сбежать могу. Тебе за это клизму сделают… Или тебе клизмы нравятся?

– Не пойму, чего ты добиваешься, Тихонов?

– А ничего не добиваюсь! Просто меня от ментов тошнит. Всех бы на флаги порвал!.. Я как твою ментовскую рожу увидел, так и взбесился…

– Ну, смотри, сам напросился.

Храпов едва сдержался, чтобы не ударить Ролана. Резко повернулся на каблуках к нему спиной и направился к воротам.

– Вешайся, Тихонов! – заголосил прапорщик. – Я тебе такую жизнь устрою, что ад раем покажется!

Он явно хотел, чтобы его услышал начальник тюрьмы, но тот, казалось, и ухом не повел.

Ролан промолчал, но это не избавило его от унизительной процедуры. Два подоспевших милиционера скрутили ему руки за спиной, сковав их наручниками, затем втащили в кабину автозака и закрыли в специальном «стакане» для особо опасных преступников.

Пока это был первый случай, когда Храпов по собственной инициативе усложнил ему жизнь. Да и то, что он появился на территории райотдела внутренних дел, уже говорило о многом. Полковник явно не равнодушен к судьбе Ролана и готов принять в ней самое деятельное участие.

Ролан помнил свое первое путешествие в автозаке. Тогда их в фургон загоняли как скот – конвоиры в два ряда, собаки, пинки ногами, тычки дубинками, шум, гам. Душный фургон был забит до отказа, а сейчас в нем всего три человека, и он четвертый, но в таком тесном закутке, что не развернешься. Стенки у «стакана» сплошные, только в двери пять отверстий сверху и столько же снизу. И сиденье откидное, но на такой высоте, что ноги остаются на весу, если сядешь на всю глубину – а по-другому и не получится, потому что коленки упираются в двери. И это при том, что в общем отсеке сиденья мягкие и низкие. Впрочем, все это пустяк по сравнению с тем, что Ролана могло ждать впереди.

Пока машина ехала по городу, сквозь стенки фургона он слышал шум проезжающих мимо автомобилей, гул трамваев, сигналы клаксонов, а потом вдруг все стихло. Чуть погодя машина остановилась. Послышался скрип, дробный стук отъезжающих ворот, и автозак въехал на территорию следственного изолятора. Открылась основная дверь в фургон, затем решетчатая, и арестованных вывели из фургона. Было слышно, как лает собака, как покрикивают конвойные. Ролан ждал, когда и его выпустят из отсека, но время шло, а о нем как будто все забыли.

Двери фургона закрылись, машина поехала дальше, затем снова послышался шум электродвигателя – это отходили в сторону железные ворота. Но не было знакомого уже скрипа, только легкое постукивание, и двигатель работал не в пример тише. Это другие ворота, и Ролан знал, какие. Он видел их с высоты многоэтажки – они вели на огороженную территорию тюрьмы, в которой царем и богом был Храпов. Быстро же свершился переход Тихонова в «мир иной». Не думал он, что все будет так скоро…

Ролан ждал, когда откроется дверь, когда его выведут на свежий воздух и снимут наручники, но за ним никто не приходил. А еще над головой погасла лампочка, и, когда стемнело, он оказался в кромешной тьме.

Стальные браслеты давили на запястья, кисти рук затекли. Онемело и тело, скованное теснотой «стакана». Ролан пробовал кричать, стучать ногами по стенке фургона, чтобы привлечь к себе внимание, но бесполезно. Шло время, а за ним никто не приходил.

Сначала ему остро захотелось по-маленькому, затем по-большому, но справить нужду хотя бы под сиденье не было никакой возможности, оставалось только сходить под себя. Но Ролан терпел, надеясь, что его все-таки выпустят из автозака…

А еще у него разболелась рука. Рана на предплечье до сегодняшнего дня успешно заживала, но, похоже, процесс пошел вспять. Видимо, плохо поступая в кисти руки через сдавленные запястья, кровь застаивалась в предплечье, оттого рана, возможно, начала загнивать.

Ночь стала для него кошмаром наяву, но все-таки он дождался утра. Свет через окно проник в фургон, а оттуда – через вентиляционные щели в двери «стакана». А еще через какое-то время автозак вдруг отправился в путь. Ролан застучал по переборке, требуя выпустить его, но машина сначала выехала за ворота и только тогда остановилась.

Он слышал, как открылась одна дверь, затем другая. Наконец Ролан увидел человека в милицейском камуфляже. Из-за его спины лучился утренний свет, и казалось, что вокруг головы охранника сияет нимб святого.

– Ну, и какого ты здесь прятался? – спросил он, помахивая дубинкой.

Хорошо, что прошедшая ночь вконец измотала Ролана, и у него просто не оставалось сил произнести ни слова, иначе он обязательно что-нибудь ляпнул бы в ответ на такую наглость.

– Давай на выход! – «Святой» схватил его за шкирку и вытолкал из автозака.

Ролан не смог удержаться на подножке фургона и растянулся на земле, больно ударившись подбородком о бордюр. В голове что-то щелкнуло, перед глазами, расплываясь, пошли красные круги, но сознания Тихонов не потерял. Он даже смог самостоятельно подняться – и тут же на него с грозным лаем прыгнула матерая овчарка. Она метила ему в горло, но кинолог удержал ее на поводке, и Ролан отделался только испугом, хотя вряд ли его можно было назвать легким.

Собаку оттащили, а на ее месте появился офицер в синем камуфляже с майорскими звездами на погонах. Узкий лоб, но широкие скулы, глаза скошены щелочкой от переносицы к мочкам ушей, губы полные, мокрые, на подбородке приклеен пропитанный кровью кусочек газеты – видно, побрился неудачно.

– Фамилия? – грозно спросил он.

– Тихонов Ролан Кириллович. Осужден по статье сто пятой, части второй…

– Уже осужден? – изобразил удивление майор. – Ну да, ну да, говорили, что к нам такой идет… Говорили, что склонный к побегу рецидивист к нам идет. А он, оказывается, не только склонный, он еще и убежал. Не успели привезти, а он уже сбежал!

– Сбежал, сбежал… Признаю свою вину.

Ролан, казалось, готов был признаться в убийстве принцессы Дианы, лишь бы над ним смилостивились и отвели в туалет. По-большому он перехотел, а малая нужда казалась ему сейчас просто исполинской потребностью.

– А куда ты денешься, конечно, признаешь!

– Начальник, мне бы до ветру…

– Ничего, потерпишь.

– Начальник, я хороший. Жаловаться не приучен.

– Да, и кличка у тебя Святой, – куражился майор.

– Нет, погоняло у меня Тихон. Тихий я. Спокойный. Но меня лучше не злить. Я без ошибок пишу. И куда писать, знаю. Прокурору по надзору, раз. В ваше главное управление, два. В комитет по защите прав человека, три. Ну, еще пару выстрелов для подстраховки. Чернильных выстрелов… Ты, начальник, беспредел творишь. Нельзя человека в наручниках долго держать. А ты держишь.

– Я держу?! – засмеялся майор. – Ну, ты шутник!

– Посмотрим, как ты будешь шутить, когда у меня гангрена начнется. У меня рука раненая, рана гниет. Ты наручники сними, глянь…

Но конвоирам не обязательно было снимать наручники, они и без того поняли, что с рукой у задержанного плохо. Рана кровоточила и начала гноиться, и вся эта физиология вылезла наружу темно-бурым пятном на куртке.

Наручники с Ролана в конце концов сняли и в срочном порядке направили его в санчасть следственного изолятора. Оказывается, беглеца не стали сразу переводить на тюремное заключение, на что он надеялся. Или Храпов передумал, или он вообще не ставил перед собой задачи забрать Ролана к себе. Может, попросил начальника следственного изолятора попугать его немного. Как бы им эти забавы боком не вышли. Кисть правой руки после наручников потемнела. Уж не гангрена ли начинается?

Но до санчасти еще нужно было дойти. Через железную дверь с толстым потрескавшимся слоем краски Ролана провели в гулкое, зарешеченное с двух сторон помещение с длинным дощатым столом, над которым висела засиженная мухами лампа под жестянкой примитивного абажура.

– Эльхимов где? – раздраженно спросил майор у кого-то из своих подчиненных.

– Так рано ж, этапов еще нет, – отозвался один из бойцов.

– Умный, да? Если умный, сам давай в булках ковыряйся.

– Так я сейчас Эльхимова крикну, он в кладовке, наверное… А этого до ветра можно…

Один конвойный, не очень молодой парень с резкими, можно даже сказать, уродливыми чертами лица, пересек помещение и скрылся за гремящей решетчатой дверью, а его напарник, молчаливый, склонный к полноте мужчина с лысой головой, отвел Ролана в туалет.

В тесном, слабо освещенном помещении было относительно чисто, но бачок, как всегда, тек, и в унитазе журчала вода, оставляя ржавые потеки. Но воспаленным своим воображением Ролан воспринял этот звук как шум Ниагарского водопада и целую минуту ощущал восторг свободного полета. Но эйфория закончилась, и вслед за чувством облегчения он ощутил казенно-прогорклый запах неволи. Тихонов снова в каменном мешке. Впереди долгий срок, и еще ему придется доказывать свое право на жизнь в стае волков. Ну, и о Корчакове он тоже не забывал. Ролан должен был костьми лечь, но добиться перевода в тюрьму для осужденных.

Все это время конвойный стоял у открытой двери, присматривая за ним. Он следил, чтобы Ролан не перепрятал в самое надежное на данный момент место свои сбережения. Но надеялся поживиться он зря: все давно уже спрятано, и совсем не важно, что это доставляет неудобства. Без денег будет еще неприятней.

Досмотрщик Эльхимов, черноволосый прапорщик с восточным разрезом глаз, не заставил себя долго ждать. Пристально и с насмешкой глядя на Ролана, он ладонями гладил свои предплечья, делая вид, будто закатывает рукава. Сейчас, сейчас…

Хабара у Ролана не было, но Эльхимов распорядился вывернуть карманы. Тихонов выложил на стол одноразовую бритву, зубную щетку в футляре, носовой платок, пачку сигарет, зажигалку, две смятые тысячные купюры – для отвода глаз.

– Куртку снимай, да, – потребовал прапорщик.

Ролан покорно кивнул, но, снимая куртку, сделал вид, будто сильно потревожил рану, и удачно изобразил обморок. Падая, он якобы случайно зацепился локтем о стол, стукнулся, и боль как бы вернула его в чувство. Сознание он не потерял, но предобморочная немощь осталась. Он еле держался на ногах.

– Твою свинью! – выругался досмотрщик.

Он похлопал Ролана по бокам, по карманам брюк, задрал штанину, ощупал одну голень, другую, заставил снять туфли, обследовал их, выдернул из подошвы супинатор, из которого можно было сделать заточку. На этом обыск и закончился. Не рискнул он лезть к Ролану в душу через задний проход.

В следующем зарешеченном помещении с прицелом на черно-белую шкалу ростомера у крашеной кирпичной стены стоял фотоаппарат на штативе, чуть в стороне – стул напротив зеркала, машинка для стрижки волос. Напрасно Ролан изображал предобморочное состояние – его и сфотографировали, и обрили налысо. Он пытался протестовать, но контролер, исполнявший роль парикмахера, объяснил, что иначе в санчасть педиков не принимают. Ролана взбесила такая вольность в общении с ним, но парень объяснил, что так он якобы называет вшивых зэков – тех, кто страдает педикулезом.

– У тебя жена есть? – спросил Ролан, глядя в его наглую физиономию.

– При чем здесь это?

– Значит, есть. Или жена, или девушка. И педикюр она делает… С кем же ты тогда спишь?

Парень промолчал под насмешливые взгляды конвойных, но когда стриг Ролана, нарочно до крови расцарапал машинкой ему лысину. Хорошо еще, что не задел тонкий слой кожи, прикрывавший платиновую пластину в голове.

Следственный изолятор был построен и оборудован в классическом стиле: здесь не было закрытых лестничных шахт, все переходы с этажа на этаж открытые, железные, гремящие, на каждом шагу – решетчатые шлюзы и защитные металлические сетки. Ролана вели по переходу нижнего этажа, и, посматривая наверх, он видел надзирателей, наблюдающих за камерами. А еще он заметил баландера в белом халате, слышал, как тот катит свою тележку, как открываются кормушки в дверях камер. Время еще раннее, в изоляторе только завтрак. Но у него что-то не было аппетита. Ролана подташнивало и даже знобило: похоже, поднялась температура.

Загрузка...