В медицинский институт Сана Шаманова не поступила, завалила химию, но уезжать из Барнаула категорически не хотела. Цеплялась за любую возможность остаться в городе и ей удалось устроиться уборщицей в театре музыкальной комедии. Сюда мало кто рвался. Это не кабинеты служащих, где с утра прибрался – и свободен, и не магазин, где можно поживиться дефицитом. Основная работа в театре вечером, когда сотни зрителей тащат грязь с улицы, а нормальные тетки спешат в семью. Зато решился квартирный вопрос, Сане разрешили жить в подсобке в подвале театра. Комнатушка была маленькой, холодной и без окон, единственное, что согревало девушку – красочный плакат на стене с видом морского вокзала в Сочи.
В театре ее называли Соней, а злые языки – Шваброй. Шепотом, как принято у интеллигентных людей, но она-то слышала. Пусть злословят, со шваброй она действительно не расставалась, а все потому, что инструмент удобный. Работаешь лицом вниз, распущенные волосы прикрывают шрам на лице, халатик она себе укоротила в соответствии с повальной модой на мини, и, если взглянуть со стороны, то первым делом видны молодые ножки и то округлое место пониже спины, из которого они растут – привлекательная картинка.
Поначалу и так бывало: подкатит игривый артистик, шлепнет лапой по заду, она вскинет голову, вспыхнет взглядом, покажет себя во всей красе – тот и отринет, как от прокаженной. Мужчины быстро ее перестали замечать, а женщины, наоборот, проявляли навязчивую жалость. Дамы особенно милы с теми, в ком не видят соперниц.
Труд уборщицы напрямую зависит от погоды: если на улице дождь или мокрый снег, готовься гнуть спину сверх нормы. А весной даже солнышко не радует: снег тает, лужи не обойти, и грязная жижа на подошвах плоской змеей вползает в помещение, ни одна тряпка при входе не спасает.
Дожди с мокрым снегом в начале апреля семьдесят пятого года прибавили Сане хлопот. Ладно бы только зрители по вечерам досаждали, а тут еще в спешке готовится спектакль к юбилею победы в Великой отечественной войне. Рабочие шастают круглый день, строгают, пилят, готовят декорации, мусора от них целые мешки. Артистов сгоняют на репетиции, от них на сцене разве что пыль от старых костюмов, зато в гримерках могут так накуролесить.
Главные партии в новом спектакле исполняют супруги Жанна и Артур Смирницкие. По паспорту они Аня и Ваня Смирновы, но считают себя богемой, достойной более звучных имен. Сана не в курсе, как ведет себя богема в столицах, но барнаульские Смирновы выпивают и скандалят, как заурядные пьяницы, разве, что кулаки редко в ход пускают. Зато обижаются друг на друга в голос, по-театральному.
Вот вчера они выпили после представления, разругались на улице и уселись надутые на разные лавки в ожидании извинений. Сначала сопели молча, потом стали перекрикиваться, доказывая свою правоту, и даже дуэль ариями из оперетт устроили. Занятная получилась сцена, только морозец под ночь ударил по-зимнему, в итоге оба замерзли и осипли.
Сейчас притихли, обмотали шеи мохеровыми шарфами и пьют чай с малиной в гримерке, а что толку – раньше надо было думать!
Сана слышала, как к ним направился директор театра Игорь Михайлович Лисовский. Ему уже доложили о проблеме. Завтра премьера, ведущие солисты без голоса, оперетта «Москва-Париж» под угрозой срыва. От нервного возбуждения директор то расстегивал, то застегивал пуговицу на пиджаке – того гляди вырвет с мясом.
– Вы что натворили, изверги? – накинулся директор на солистов. – Это же не проходной спектакль, а наш вклад в празднование юбилея победы! Я перед крайкомом партии и министерством культуры персонально отчитываюсь. На премьере будут важные гости – все руководство города и даже французская журналистка приедет. Ведь главная тема спектакля – дружба советского и французского народов в годы войны, их борьба против фашизма! Вы понимаете, что это значит?
– Понимаю. Три дня – и я в форме, – заверил сиплым голосом Смирнов.
– Какие три дня? Премьера завтра! Афиши уже месяц висят по городу, приглашены самые влиятельные люди, перенос невозможен! – взвыл директор и с хрустом оторвал пуговицу на пиджаке.
Он погрозил пуговицей, как гранатой, швырнул ее в лицо артиста, в сердцах хлопнул дверью и потопал по мгновенно опустевшему коридору – все сотрудники попрятались от греха подальше. Сана тоже затаилась в своей подсобке, хотя прекрасно слышала, куда направился директор.
Лисовский поднялся на верхний этаж в комнату звукооператора, возвышавшуюся над последним рядом зрительного зала. Там пульт с рычажками и много диковинной аппаратуры для манипуляций со звуком, а управляет мудреной техникой модный парень Антон Самородов.
Он нравился Сане. У него длинные волосы, аккуратные бакенбарды и дерзкий блеск в глазах. Парень он модный и одевается во все фирменное: американские джинсы с широким ремнем, водолазки, джинсовые куртки, туфли на платформе и солнцезащитные очки в красивой оправе.
Иногда у него появлялся дефицит на продажу, причем, коробками. Это могла быть тушь для ресниц, губная помада, компактная пудра, лак для ногтей или колготки – и тогда все женщины театра спешили к нему в комнату с милыми улыбками и открытыми кошельками. Для мужчин у Самородова водились импортные сигареты, жевательная резинка и журналы с раскрепощенными красотками. Но главным для Саны было другое – Антон не воротил от нее нос, как остальные, благодарил за уборку и ободряюще называл: «наш Уголек».
Сана стремилась задержаться у звукооператора во время уборки, хотя делать там было нечего: комната маленькая, а аппаратуру Антон протирал сам. От зрительного зала звукооператорскую кабину отделяло толстое стекло, единственная дверь была обита войлоком, чтобы не проникали посторонние звуки, но для Саниных ушей стен не существовало, она быстро раскусила тайные делишки Антона. Пользуясь служебным положением, он переписывал импортные диски на компакт-кассеты.
Появление директора театра застало звукооператора врасплох. Самородов вскочил, выключил звук и встал так, чтобы загородить новые пластинки, доставленные накануне из Москвы. Осторожность оказалось излишней, Лисовского терзали проблемы иного порядка. Директор остановился у полки с магнитофонными пленками, стремясь прочесть надписи на корешках.
– Самородов, ты генеральный прогон «Москва-Париж» записал полностью? – строго спросил Лисовский.
– Как полагается. – Антон судорожно кивнул, еще не понимая, куда клонит директор.
– Ну, хоть кто-то еще работает. Поступим так, завтра на премьере заменишь голоса Смирницких своей записью, – скомандовал директор.
– В каком смысле? – опешил звукооператор.
– В прямом! Они будут рот открывать под твою фонограмму.
– Но живой голос – это одно, а запись – совсем другое.
– Да знаю я! – выкрикнул Лисовский и покрутил вспотевшей шеей, стиснутой галстуком. – Но у нас нет выбора, эта парочка охрипла по дурости, кретины! Ты сделаешь так, чтобы никто не догадался.
– Но…
– Никаких отговорок! У тебя лучшая аппаратура в крае. Или мне другого звукооператора подыскать?
Антон сглотнул слюну, что было похоже на кивок согласия. Лисовский похлопал его по плечу. Жест был дружеским, но взгляд и голос источали лед:
– Если подведешь, Самородов, вылетишь из театра к чертовой матери, а твои новомодные диски я сам переколочу!
Директор толкнул пластинки и вышел. Антон, как сдувшийся шарик, опустился в кресло. У него действительно отличная аппаратура, но генеральную репетицию злосчастной оперетты он не записывал. Ему как раз привезли из Москвы новейшие заграничные диски групп «ABBA» и «Queen». Надо было срочно растиражировать их на компакт-кассеты, чтобы успеть сбыть самую выгодную первую партию. Не до оперетки было.
Что же делать?
Через полчаса мучительных раздумий и перебора всех мыслимых вариантов звукооператор вспомнил об изуродованной девчонке-уборщице. В их театре порой выступали эстрадные артисты, и Антон позволял бедняжке смотреть концерты из его комнаты. Этой зимой приезжал Эдуард Хиль.
Сана каким-то образом узнала, что за один концерт певец получает столько же, сколько она за месяц, и возмутилась:
– Вымыть театр сложнее, чем спеть десять песенок.
– Все так говорят, а ты попробуй, – усмехнулся Антон, приглушая уровень записи на аплодисментах. Компакт-кассеты с концертами эстрадных звезд тоже были ходовым товаром.
Хиль как раз закончил шуточную «Песенку без слов», зал аплодировал.
– Спеть эту ерунду? – с вызовом спросила девушка со шваброй.
– Просим! – Антон, не скрывая сарказма, изобразил аплодисменты.
Сана зыркнула на него одним глазом, дефектным боком она не поворачивалась, расправила плечи и выдала один в один «ла-ла-ла-о-о-о» тем же неповторимым обаятельным хилевским тембром. Впрочем, о неповторимости речь уже не шла. Антон с удивлением глазел на девчонку в халате уборщицы, а та непринужденно копировала мужской голос и смотрела прямо в зал, радуясь тому, что звукорежиссерский пульт находится в левой половине комнаты, и Антон видит только хорошую часть ее лица.
В те дни Самородов записывал на кассеты диск группы «Pink Floyd» «The Dark Side of the Moon». На пластинке была потрясающая песня без слов «Great Gig In The Sky» – сильная мелодия и чарующий женский вокализ. Антон был уверен, так может петь только сверхталантливая негритянка, с детских лет обучавшаяся вокалу. Никто из советских эстрадных звезд не сможет исполнить песню на таком уровне, что уж говорить про никчемную уборщицу.
Он решил осадить самоуверенную девчонку:
– Хиль у нас второй день выступает, ты прослушала и подготовилась.
– Вот еще! – возмутилась Сана.
– Тогда повтори этот вокализ. – Самородов приготовил диск группы «Pink Floyd».
Как он и предполагал, юная выскочка понятия не имела, о чем речь, слово «вокализ» для нее было в новинку.
Он снисходительно пояснил:
– В вокализе используют только гласные звуки, типа «а», «о», «у». На первый взгляд – просто, но на самом деле такая техника исполнения намного сложнее, чем при пении текста.
Зазвучала музыка. Сана прослушала песню и обрадовалась:
– Наоборот, проще. Не нужно заморачиваться с незнакомыми иностранными словами. Звуки в чистом виде мне нравятся больше, они не придуманные, а естественные. Вот, послушай.
И она повторила. Честное слово, повторила! Без запинок, с такой же чарующей силой! Как она умудрилась запомнить мелодию после единственного прослушивания?
– Кайф! – вырвалось у Антона любимое словечко, означавшее одобрение или хорошее настроение.
Впрочем, подобная реакция у него была и на африканскую маску – любопытная бесполезная диковинка. С голосом девчонке повезло, а вот с мордашкой беда, ее не выпустят на сцену даже в сельском клубе. В тот день он одарил Сану американской жвачкой и выпроводил, чтобы не мешала работать. Каждая записанная кассета – это деньги, которых уже завтра, в случае провала премьеры, он может лишиться.
– Голосистый Уголек, – задумчиво произнес Антон, придя к выводу, что она его единственный шанс на спасение.
Самородов выскочил из комнаты в поисках уборщицы. Сана слышала его приближение и успела расправить волосы, чтобы хоть как-то прикрыть безобразный шрам.
Просьба звукооператора ее озадачила. Она должна исполнить женскую и мужскую партию в новой оперетте да так, чтобы никто не догадался о подмене. Первая мысль – это невозможно! Одно дело спеть для приятеля короткую песенку, когда он понимает, что это имитация, и совсем другое – обмануть сотни зрителей и артистов в длинной постановке.
– Выручи, Уголек, помоги, – просил Антон, протягивая ей партитуру оперетты. – Ты «Pink Floyd» вытянула, а у Смирницких голоса заурядные. Вот текст, я отмечу красным и синим женскую и мужскую партию. Ты слышала генеральный прогон?
Конечно же она слышала, ей не спрятаться от звуков. Она без труда восстановит в памяти музыкальную постановку, игру оркестра вплоть до звучания каждого инструмента и голоса всех исполнителей. Но вдруг, подмену раскроют, и она подведет Антона? Он хороший парень и девушки у него, вроде бы, нет, она слышала его телефонные разговоры – все о пластах, кассетах, записях и модных шмотках. Сейчас между ними почти дружеские отношения, но все изменится в случае провала. Он возненавидит ее.
– Ты называешь меня Угольком из-за этого? – прямо спросила Сана, откинув прядь волос со шрама.
Антон не отшатнулся. Он запустил растопыренные пальцы в ее распущенные волосы и обхватил ее лицо обеими ладонями.
– Глупенькая, у тебя волосы антрацитового цвета, а глаза, как сияющие угольки.
Сана вырвалась из мужских рук и отвернулась, чтобы он не видел выступивших слезинок. Ну как такому откажешь.