Никос Катракис был, без сомнения, самым опасным человеком на шикарной яхте. Как правило, Тристанне Барбери хватало одного взгляда на такого мужчину, настолько явно излучающего силу, чтобы потом держаться от него как можно дальше.
Любой мужчина, одним своим присутствием заставляющий потускнеть сияние средиземноморских вод, был слишком сложен для Тристанны, но она напомнила себе, с трудом разжимая кулаки, что речь сейчас не о ней, а о ее матери и ее невообразимых долгах, и Тристанна сделает все, что должна, чтобы спасти свою мать.
На борту было много богатых влиятельных мужчин, плечом к плечу стоявших у перил и смотревших на сверкающий Лазурный Берег, засаженные оливковыми деревьями холмы и светлые фасады порта Вильфранш-сюр-Мер слева, красные крыши вилл на мысе Кап-Ферра справа и раскинувшуюся вокруг них бухту Вильфранш, мерцающую в лучах полуденного солнца. Однако Никос Катракис отличался от них, и не только тем, что яхта принадлежала ему и его окружала почти видимая собственническая аура. Дело было даже не в ощутимой физической силе, на которую он, казалось, накинул покрывало спокойствия, разлитого по всей его фигуре, с нарочитой небрежностью одетой в легкие джинсы и белую рубашку с расстегнутым воротом. Дело было в нем самом: в том, как он стоял, властный и отстраненный, один в центре собственной вечеринки. Он излучал яростную энергию, одновременно привлекая внимание и отпугивая всех, кроме самых смелых. Этот эффект не ослабел бы, даже если бы он был некрасив, каковым – во всех смыслах – он не был. По позвоночнику Тристанны прошла волна дрожи; она не могла отвести глаз от Никоса. Он был еще более могучим, чем ее отец, но не таким холодным. Почему-то ей казалось, что он не был бесчеловечным, как ее брат, Питер, человек настолько жестокий, что отказался оплачивать медицинские счета ее матери.
Глядя на Никоса, Тристанна почему-то вспоминала о драконах, как будто он был таким же волшебным и опасным существом или героем эпоса. Ей вдруг очень захотелось набросать резкие линии его лица. Ее брат, лишенный чувства прекрасного, отнесся бы к этому порыву с презрением, и именно поэтому Никос Катракис был единственным человеком, который подходил ей. Она тратила время, глазея на него и пытаясь собраться с духом, хотя знала, что Питер скоро начнет ее искать. Она знала и то, что он не доверял ей, хотя она согласилась стать частью его игры, вот только играть она собиралась по своим правилам. Для этого ей нужен был человек, которого Питер ненавидел больше всех на свете и считал своим главным деловым врагом.
Волнение стало таким сильным, что ее колени словно превратились в желе. Она очень надеялась, что он не заметит этого и увидит только «ледяную» Барбери – единственное, что, по словам Питера, видели люди, глядя на нее.
«Пора нам извлечь преимущество из имеющихся у тебя средств», – сказал Питер своим холодным голосом. Тристанна отогнала это воспоминание: ставки были слишком высоки, чтобы растравлять себя еще сильнее, на кону стояла жизнь ее матери и ее собственная независимость, которой она так долго добивалась. Тристанна глубоко вдохнула, произнесла короткую молитву и направилась к Никосу Катракису, пока не успела передумать.
Никос поднял глаза от своего напитка, и их взгляды встретились. Его глаза были цвета крепкого чая, светлее, чем волосы и брови, контраст с которыми заставлял их мерцать, как старое золото. У Тристанны сбилось дыхание, смех и звон бокалов вдруг перестали достигать ее ушей, она забыла, зачем пришла сюда, как будто весь мир утонул в этом расплавленном золоте.
– Мисс Барбери, – приветливо сказал он с едва заметным акцентом, из-за которого слова звучали грубовато и ласково одновременно.
В голосе была командная интонация, хотя он не переменил позы, небрежно опираясь о стол и крутя стакан с янтарным ликером. Он смотрел на нее пронзительными глазами, которые казались старше его, и волоски на загривке Тристанны встали дыбом. Он был совсем не тем, кем казался.
Он совершенно не был расслаблен, а только притворялся. Ее изумление, однако, быстро прошло: ее брат не был бы так одержим этим человеком, если бы он не был достойным противником.
– Вы знаете мое имя? – спросила она.
Ей удалось сохранить лицо. Это была семейная черта Барбери: даже если внутри бушевала настоящая буря, внешне это никак не проявлялось. Она научилась этому в раннем детстве, и сейчас это пригодится ей как никогда: она собиралась использовать его, а не подпадать под его легендарное обаяние, и должна быть сильной.
– Конечно. – Темная бровь приподнялась, чувственные губы чуть изогнулись. – Я знаю всех моих гостей по именам. Я грек, гостеприимство для меня не просто слово.
Где-то глубоко под вежливостью прятался упрек. Он смотрел на Тристанну так, словно он был кот, а она – обреченная мышь.
– Я хочу попросить вас об одолжении, – выпалила она.
План, появившийся, как только она узнала, куда Питер ведет ее сегодня, и скрупулезно продуманный, летел в тартарары. Что-то в том, как спокойно и прямо Никос обращался с ней, заставило ее почувствовать себя так, словно вино, которое она едва пригубила, ударило ей в голову.
– Простите, – пробормотала она, краснея, – она, до этого момента считавшая, что не умеет краснеть! – Мне не следовало так наскакивать на вас. Вы, наверно, думаете, что я самое бестактное существо в мире.
Он поднял брови, но в глазах не появилось ни удивления, ни тепла.
– Вы еще ни о чем не попросили. Я отложу приговор до того, как услышу просьбу.
Тристанна вдруг подумала, что подвергает себя большему риску, стоя у всех на виду перед Никосом Катракисом, чем участвуя в интригах Питера. Впрочем, она тут же одернула себя, но полностью отделаться от ощущения опасности не смогла, как и предотвратить то, что должно было произойти. Женская интуиция предупреждала, что это будет огромной ошибкой и она пожалеет, что растревожила осиное гнездо, что взялась за этого мужчину, совладать с которым у нее явно не хватит сил, хоть она и считала себя сильной и независимой. Она закусила губу и нахмурилась, борясь с чувством, что сеть из темного золота опутывает ее все крепче. Не следует забредать в логово дракона; он словно был ловушкой, и она вошла прямо в нее. Странно, но это не пугало ее. Так или иначе, у нее не было выбора.
– Так что за одолжение? – подбодрил он ее, улыбаясь немного язвительно, как будто знал, о чем она хотела попросить.
Это, конечно, было не так. Среди всего прочего Тристанна знала, что Никос был в равной мере безжалостен и притягателен, что он выбился из низов в верхние слои общества благодаря колоссальной силе воли, не терпел дураков и предателей и каждым своим достижением выводил ее бесстрастного брата из себя, однако она никогда не слышала, что он телепат.
– Да, – уверенно, ровным голосом сказала она, ничем не выдавая внутреннее смятение, – одолжение. На самом деле совсем небольшое и, надеюсь, не самое неприятное.
И тут она едва не сдалась, едва не послушалась предупреждений, которые посылала ей интуиция, едва не убедила себя, что не обязательно обращаться к этому человеку, что подойдет кто-нибудь другой, не такой пугающий. Но потом она отвела взгляд и увидела, что брат прокладывает к ней путь сквозь толпу. Единокровный брат, напомнила она себе. Питер знакомо поморщился, заметив ее и того, рядом с кем она стояла. За Питером шел финансист с потными ладонями, которого брат выбрал для нее, сказав, что он поднимет бизнес Питера из руин, получив Тристанну.
– Ты должна помочь семье. – Он просто поставил ее перед фактом полтора месяца назад, словно речь шла не о ней.
– Я не понимаю, – сухо сказала она. Она не успела даже снять черное платье, в котором была на похоронах их отца в тот же день. Она не скорбела по Густаву Барбери, хотя, наверно, всегда будет скорбеть по отцу, которым он никогда не был для нее. – Все, чего я хочу, – чтобы ты открыл мне доступ к нашему наследству, над которым теперь попечительствуешь.
Это чертово попечительство. Ее отец думал, что оно даст ему право контролировать ее, а теперь его обязанности легли на плечи Питера, и ей придется взаимодействовать с ним, чтобы иметь возможность распоряжаться имуществом. Ей не нужно было ни проклятое состояние Барбери, ни их обязанности и ожидания. Она сама зарабатывала себе на жизнь, гордилась этим, но теперь это стало роскошью, которую она не могла себе позволить. С тех пор как Густав заболел, здоровье ее матери начало быстро ухудшаться. Долги росли стремительно, не в последнюю очередь из-за того, что восемь месяцев назад Питер начал распоряжаться финансами семьи и перестал оплачивать счета Вивьен. Содержать ее приходилось Тристанне, но денег, которые она получала, работая художником в Ванкувере, совершенно не хватало. Ей пришлось обратиться к Питеру в надежде получить свою долю наследства.
– Тебе и не нужно понимать, – прошипел Питер; в его глазах блестело злобное ликование. – Просто делай, как я скажу. Найди подходящего богатея и возьми у него, что тебе надо.
– Не вижу, как это поможет тебе, – вежливо сказала Тристанна, как будто не чувствовала ледяного ужаса.
– Не думай ни о чем, кроме собственного вклада, – огрызнулся Питер. – Связь с нужным человеком придаст мне веса в глазах моих инвесторов. Если эта сделка сорвется, я потеряю все, и первой потерей будет твоя бесполезная мать.
Тристанна поняла все слишком хорошо. Питер никогда не скрывал своего презрения к ее матери. Заболев, Густав передал бразды правления Питеру, отказав Тристанне за ее своенравие. Он, без сомнения, думал, что его сын позаботится о его второй жене, и не оставил отдельных указаний в завещании. Однако Тристанна прекрасно знала, что Питер долгие годы ждал возможности отплатить Вивьен за то, что она заняла место его матери. Он был способен на все.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – спросила Тристанна.
– Спи с ними, жени их на себе, что угодно, – отрезал Питер. – Убедись, что ваши отношения известны всем таблоидам Европы. Мне нужно, чтобы ты любыми способами заставила мир поверить, что у семьи Барбери есть доступ к большим деньгам.
Тристанна отвела взгляд от финансиста и снова посмотрела на Питера, чей взгляд горел отвращением, и ее нерешительность исчезла. Лучше сгореть в огне Никоса и взбесить брата, в качестве «своего вклада» используя его заклятого врага, чем покориться куда более печальной судьбе.
Полуулыбки больше не было на губах Никоса, когда она повернулась к нему. Внешне он был по-прежнему расслаблен, но она почувствовала, что все его мускулистое тело напряглось. От поразительной силы, таящейся под легкой одеждой, у Тристанны пересохло горло, но отступать было поздно.
– Я бы хотела, чтобы вы поцеловали меня, – раздельно произнесла она. Шаг в бездну сделан. – Прямо сейчас. Если вас не затруднит.
Никос ожидал чего угодно от этой вечеринки, только не каких-либо просьб от наследницы Барбери. Ликование охватило его с такой силой, что она должна была почувствовать это, но она только смотрела на него глазами цвета лучшего швейцарского шоколада. На него нахлынуло темное удовлетворение, он поймал себя на том, что улыбается не слишком вежливо, но она не опустила глаза. Смелая. Куда смелее, чем ее трусливые бесчестные родные. Вот только ей это не поможет.
– Зачем мне целовать вас? – мягко спросил он, наслаждаясь тем, как краска заливает ее щеки, позолоченные послеполуденным солнцем, и небрежно обвел стаканом толпу вокруг них. – На этой яхте множество женщин, готовых драться за мой поцелуй. Почему это должны быть вы?
В ее глазах мелькнуло удивление, быстро сменившееся чем-то другим. Она сглотнула и медленно улыбнулась острой как бритва улыбкой, работавшей на публику. Никос знал цену этому оружию.
– У меня есть причины прямо просить вас об этом, – ответила она с неопределенным, но приятным акцентом, в котором смешались европейский и североамериканский говоры, и вздернула подбородок, – а не ждать, чтобы мое декольте попросило за меня.
Это против воли понравилось Никосу, несмотря на потребность уничтожить ее, потому что она была Барбери, а значит, испорченная, потому что давным-давно он поклялся, что не успокоится, пока не сотрет с лица земли эту семью, потому что ее брат-червяк даже сейчас наблюдал за ними. Он придвинулся к ней ближе, чем требовали приличия. Она не дрогнула. Это тоже очень понравилось ему, хоть и не должно было.
– Некоторые женщины не видят ничего предосудительного в том, чтобы выставлять то, что имеют, на всеобщее обозрение, но я понимаю вашу позицию.
Он оглядел ее, от русых волос и умных карих глаз до точеной фигуры. На ней было простое платье, подчеркивающее изящные изгибы тела. Она не была красавицей, но все равно была неотразима: сильный подбородок, ум, который она не скрывала, явное отсутствие интереса к ботоксу, коллагену и силикону, напряженные плечи. Он снова посмотрел ей в лицо и был рад тому, что она едва успела спрятать минутную гримасу за стандартным официальным выражением.
– Что вы можете привнести в поцелуй, чего не могут другие? – спросил он, делая вид, что не впечатлен.
Она только вызывающе изогнула тонкую бровь.
– Себя, – ответила она, а выражение ее лица добавило: «Разумеется».
Совершенно неожиданно Никоса опалила страсть. Он не должен был чувствовать ничего подобного, он должен был презирать ее, но Тристанна Барбери оказалась совсем не такой, какой он представлял ее. Она училась в лучших школах Европы и должна быть совершенной. Однако, разглядывая ее фотографии, он видел простую естественную девушку, хотя и подозревал, что такое ощущение возникает благодаря мастерству фотографов. Теперь же он понимал, что она действительно была такой, настолько живой, что жизнь, казалось, плясала вокруг нее, как пламя, к которому ему хотелось прикоснуться.
– Еще одно хорошее заявление, – сказал он и коснулся ее волос, шелковистых и теплых. – Но я не привык целовать незнакомых женщин на виду у всех, – добавил он тише, чтобы его услышала только она. – Не люблю оказываться на страницах таблоидов.
– Прошу прощения, – пробормотала Тристанна, смело глядя на него. – Я думала, вы известны своим бесстрашием и умением смеяться над условностями. Должно быть, я перепутала вас с другим Никосом Катракисом.
– Я раздавлен, – сказал он, подходя ближе; сердце заколотилось, когда она не отступила. – Я полагал, что моя привлекательность заставила попросить меня поцеловать вас, а оказалось, что вы такая же, как остальные. Вы поклонница богачей, мисс Барбери? Путешествуете по миру и коллекционируете поцелуи, как девочки собирают автографы?
– Вовсе нет, мистер Катракис, – без тени смущения ответила она, откидывая голову. – Скорее богачи – мои поклонники: преследуют меня повсюду, чего-то требуют от меня. Я хотела сэкономить ваше время.
– Вы слишком добры, мисс Барбери. – На этот раз он провел пальцем по нежной коже ее ключицы, почувствовал легкую дрожь и почти улыбнулся. – Но я не делюсь своей собственностью.
– Это говорит человек, на чьей яхте больше гостей, чем он может сосчитать.
– Я не целовал ни яхту, ни гостей. Не всех, во всяком случае.
– Тогда вы должны объяснить мне правила, – ее губы дрогнули от сдерживаемого смеха; почему-то это завораживало его, – которых на удивление много для Никоса Катракиса, не следующего традициям, не соблюдающего правил, идущего своим собственным путем. Я бы хотела встретить его.
– Есть только один Никос Катракис, мисс Барбери. – Теперь он стоял так близко, что чувствовал запах ее духов. – Надеюсь, вы не будете слишком разочарованы, узнав, что это я.
– Я узнаю это только после того, как вы поцелуете меня.
– Значит, теперь это неизбежно?
– Разве нет? – Она наклонила голову; теперь это был настоящий вызов, а Никос не стал бы тем, кем стал, если бы не умел их принимать.
Все шло не так, как он планировал. Спонтанность – для тех, кому нечего терять и нечего доказывать. Он много задолжал Густаву Барбери и его гнусному сыну, долго ждал возможности отплатить и добился своего. Надавить здесь, нашептать там, и империя Барбери зашаталась, особенно после того, как заболел ее глава. Но Никос не хотел впутывать девушку. Он не желал уподобляться Питеру Барбери, соблазнившему Алтею и бросившему ее, когда она забеременела. С другой стороны, он не ожидал, что сестра его врага обратится к нему с такой просьбой и – что особенно опасно – заставит его захотеть потерять контроль над собой, над которым он так долго работал. Он с удовольствием использует ее как еще одно орудие, которое приведет ее семью к гибели, но он не ожидал, что захочет ее!
– Возможно, вы правы, – тихо сказал он.
Уверенность на ее лице поблекла всего на секунду, но он заметил это и возликовал: она оказалась не такой уж непоколебимой. Никос положил руку ей на затылок и вздрогнул, как от электрического удара; ее глаза распахнулись, и она прижала ладони к его груди. Он помедлил, удостоверяясь, что на них смотрят. Что бы она ни затеяла, она не знает, с кем связалась и какой механизм запустила, подойдя к нему. Он уже давно выиграл эту войну, и Тристанна была последней каплей, которая уничтожит Барбери без остатка, раз и навсегда, почти как они однажды уничтожили его.
Он выиграл, но почему-то мог думать только о пленительном изгибе ее губ. Он привлек ее к себе и прижался к ним губами.