Моя мать говорит, что я могла бы стать спикером в парламенте Англии. По ее словам, я унаследовала от отца дар общения и красноречия, чем она сама не могла похвастаться.
– Ты такая красноречивая, совсем как Альдо, – говорит она мне. – Ты так хорошо выражаешь свои мысли, и язык у тебя хорошо подвешен! Убеждена, будь ты адвокатом, то убедила бы присяжных в невиновности кого угодно!
Как и большинство дочерей, обожаю, когда мама говорит, что во мне есть черты, напоминающие ей моего отца, я поступаю и говорю, как он, и даже внешне немного похожа на него. Это служит мне утешением – теперь, когда его нет. Он поистине замечательно владел речью. Со мной он говорил исключительно по-английски, но с матерью – всегда по-итальянски. На каком бы языке он ни общался, его речь блистала эрудицией, точностью мыслей и остроумием. Как и я, он мог любую фразу произнести так, чтобы она вызвала отклик в душе или защемила сердце.
Несомненно, наибольшее впечатление на маму произвели отцовские письма. И в те решающие дни, когда Пьетро настоял, чтобы они с мамой назначили день свадьбы, именно слова моего отца сыграли решающую роль.
В отеле «Савой» в Лондоне, где впервые блеснула звезда Гуччи, он сидел за столом, подавленный, на следующий день после их последней ссоры, и писал, пожалуй, самое проникновенное письмо.
Дорогая Бруна!
С печалью прихожу к заключению, что вчера, возможно, мы в последний раз обсуждали твое затруднительное положение. Хотя мне не хотелось бы усугублять и без того скверную ситуацию, я должен указать на некоторые серьезные недостатки твоего характера, которые повредят развитию твоей личности. Очевидно, за последние двадцать лет ты не вполне осознала всю важность самоуважения… ценность свободы мысли и права на собственный выбор… Тебе явно не хватает этих принципов, и ты позволила другим запугивать тебя и подчинять своей воле.
Далее он напоминал ей, что приближающийся день рождения, когда ей исполнится двадцать один год, будет знаком «яркого нового этапа» ее женственности, и все же она обречена на «мрачную перспективу» стать служанкой эгоцентричного мужчины, которому необходимо «обладать женщиной без равноправия, но именно оно делает отношения и жизнь по-настоящему сто́ящими». Это будет, писал он, «унизительный путь», «сродни самоубийству».
Вероятно, именно это сильное выражение и обезоружило ее – сродни самоубийству. Погубить себя заживо в браке с нелюбимым мужчиной, который обладал многими чертами тирана, присущими ее отцу. Или, возможно, после последней вспышки ярости Пьетро к ней пришло осознание, что мой папа на самом деле говорил правду. В отличие от Пьетро мой отец был ее «якорем», мужчиной, который обожал ее и мог подарить ей жизнь, выходящую за пределы ее самых смелых мечтаний. Его письма, несомненно, сильно повлияли на мою мать. Они создавали у нее ощущение собственной ценности – впервые в ее жизни.