Меня разбудил укол, словно я на иголку какую напоролся, вслед за которым то место на боку, куда он пришелся, стало немилосердно зудиться. Я пошевелился, чтобы добраться рукой до зудящегося места, чтобы уже поскрести его хорошенько, и тут же почувствовал, как чья-то рука крепко сжимает мое плечо, а потом включился слух, и я услышал мужской голос.
– EureHoheit*. Eure Hoheit, wacht auf, es ist Zeit aufzustehen**, – я приоткрыл один глаз. Телевизор что ли работает? Какой-то иностранный канал по тарелке теперь транслируется? Тогда почему нет перевода? Хотя, французские же тоже без перевода идут, просто я его немного знаю, что поделать, если партнеры у нашего отделения исключительно с французского сектора. Вот французские каналы меня не слишком и раздражают, а вот этот прямо по ушам резанул. – Eure Hoheit, wir müssen los.*** – и тут меня начали трясти, видимо, пытаясь разбудить. – Eure Hoheit, wir müssen los, – повторил мужской голос и в нем послышалось раздражение. Что это за язык? Похож на немецкий. Вот только я по-немецки знаю «Гитлер капут», и на этом мои лингвистические познания в данном языке заканчиваются. Приподнявшись на локтях, я промычал, показывая, что проснулся.
– М-м-м, – и тут же резко сел, сбрасывая с плеча чужую руку, распахнув глаза. Где я? Что это за мужик, который меня будит и говорит предположительно на немецком языке. Что-то опять кольнуло, как перед тем, как меня начали столь интенсивно будить, на этот раз в ногу. Опустив взгляд, я увидел клопа, ползущего по моей ноге. – А-а-а, – вскочив, я принялся отряхиваться, потому что меня посетило странное подозрение, что этот клоп здесь не один. И только через минуту до меня дошло, что я спал одетым, да и одет я как-то странно, и рост мой должен быть вроде бы повыше, а комната так странно оформлена… Где я?! И тут же споткнулся, как бы не о собственную ногу, и рухнул на грязный пол, с которого попытался вскочить, с ужасом осознавая, что у меня ничего не получается. Вот тут-то паника накрыла меня с головой, но, как ни странно, я, вместо того, чтобы впасть в полноценную истерику, принялся обдумывать свое странное положение. Так, я возвращался с деляны, снегоход заглох, я долго шел, потом упал и… черт, я, кажется, заснул, а когда проснулся, то не в сугробе, как вроде бы предполагалось, а на какой-то странной хате с клопами. А еще здесь где-то стоит какой-то мужик, говорящий со мной по-немецки, который я вообще не понимаю. Ладно, если брать за основу тот факт, что меня спасли и притащили… ну не знаю, в сторожку какую-нибудь, то при чем здесь все остальные странности, и почему, черт всех раздери, этот мужик пытается говорить со мной по-немецки?
– Что здесь за крики? – судя по звукам в комнату вошел еще один мужик и задал вопрос на русском языке, но с жутким акцентом.
– Герцог изволит дурачиться, – недовольно ответил ему тот, кто до этого спрашивал меня о чем-то по-немецки. Подняв голову, я увидел стоящих передо мной мужчин. Они словно только что отыграли в массовке какого-то исторического фильма или сериала, во всяком случае, надетая на них одежда именно на это и намекала: сюртуки, белые чулки, штаны в обтяжку, переведя взгляд на себя, я еще раз убедился, что одет примерно так же. Только сюртука не было. Зато была белая рубашка, мятая, словно из задницы вытащенная… ах, да, я же в ней спал, и кружевное жабо, или как эта фигня на шее называется?
– И что ему привиделось на этот раз? – он даже не скрывал своего презрения. Похоже, что нахождение рядом с «герцогом», весьма тяготит его и он просто мечтает, когда уже избавится от этого присутствия.
– Не знаю, горящие угли? Вы же помните, Корф, что его высочество является признанным фантазером, и его вечные россказни более всего напоминают обычную ложь, когда он слишком уж увлекается, – мужик протянул мне руку снова что-то сказав по-немецки, отчего мне на ум пришло осознание, что они говорят по-русски, чтобы я не понял, о чем именно идет речь. Это было так странно, что я даже растерялся и молча ухватился за протянутую руку, позволяя себя поднять с пола. Насколько же они не уважают и презирают «герцога», если намеренно переходят при нем на язык, которого он в теории не понимает? Тот, который меня поднял с пола, сделал попытку усадить меня на постель, но я, вспомнив огромное количество ползающих по простыням клопов, отрицательно замотал головой, вырывая руку и садясь на стул. – Позовите Румберга, а то я уже невыносимо устал терпеть эти капризы, – мужик отреагировал на мой отказ поджатыми губами. Он едва глаза не закатывал, всем своим видом показывая, как сложно ему приходится с «герцогом». Этими своими ужимками он вызывал во мне настолько острую неприязнь, что я даже не пытался ее скрывать, глядя на него исподлобья. Впрочем, он отреагировал на мой взгляд полнейшим равнодушием, словно подобное отношение не было для него новостью.
Корф кивнул и вышел из комнаты, а я сидел в некоей прострации и пытался понять, почему его так называют? Это имя, или такое вот прозвище, немного странное. И самое главное, почему меня это так интересует. Хоть что, лишь бы прекратить задавать себе вопросы совсем другого порядка. Корф вернулся быстро, тот, с кем я оставался в комнате, не успел даже еще что-то спросить у меня по-немецки, потому что в этом случае я вынужден был бы признаться, что ни черта не понимаю, и что лучше уж общаться по-русски, раз он, хоть и с чудовищным акцентом, но умеет говорить на этом языке, который я считал до сегодняшнего дня родным. Сейчас не считаю, потому что не просто же так эти двое уверены, что я понимаю исключительно немецкий. С трудом сдержав истеричный смех, я закрыл лицо руками. Похоже, что мне уже вот-вот пора будет в дурку на ПМЖ перебираться. Говорят, что, если сам сдашься, то будут послабления в виде конфеток на полдник и освобождения от смирительной рубашки.
В комнату вошел дюжий мужик, более всего напоминающий какого-то гренадера. Да и одет он был в военную форму, если я что-то в этом понимаю. Только вот форма была древняя и я понятия не имею, в какой стране такую вообще носили. Я вообще могу ориентироваться в своих познаниях лишь на два с половиной сериала на исторические темы, которые смотрел с Танюхой, вот она пищала в голос от всех этих дам и мусье и прекрасно могла отличить фижмы от кринолина, а сюртук от редингота, меня лишь хватило на то, чтобы вообще запомнить эти названия. И как по мне, так форма всех армий была одинаковой, по-моему, только у англичан более красная, а так: лосины, ботфорты, длинные сюртуки, как в таких вообще можно хоть как-то удобно двигаться, и тем более воевать, лично для меня оставалось загадкой, обязательные шляпы разного фасона с перьями, разной ценности, а у самых продвинутых – парики. Где-то читал, что, вроде бы по этим шляпам их и отличали друг от друга. Ну и по разговорам, ежели не по-русски говорит, значит, условный враг. Почему условный? Да потому что от иностранцев в Российской армии было не протолкнуться, как по мне, так своих надо было выращивать, а не по миру не самых крутых, надо сказать, вояк собирать. Потому что, кто тебе самым самых отдаст-то? Когда самому могут пригодиться, даже, если провинились в чем-то не слишком уж вопиющим. У этого же типа зверской наружности, кстати, был парик нахлобучен, ну такой, белый с крысиным хвостиком и обязательной черной летной.
Я как завороженный смотрел на его приближение, лишь краем сознания, которое сейчас билось в панике от непонимания происходящего, отмечая, что зацикливаюсь на таких странных предметах как парик, как имя Корфа лишь бы продолжать не думать о том, что вообще происходит.
Стукнула дверь, и я, оглядевшись по сторонам, понял, что нахожусь в комнате наедине с этим дюжим мужиком, вроде бы его второй, имени которого я так и не услышал и который поспешил выйти из комнаты, как только появился гренадер, называл Румберг.
– Ваше высочество, – вот это неожиданность. Вопреки моим ожиданиям, он говорил на жутко ломанном русском, а не на немецком, и к счастью, я его хотя бы понимал. – Надо ехать. – Я молчал, глядя на него, хлопая глазами. – Я помогу вам одеться. И нужно тренировать язык. Понимаю, что не хочется, но так надо. Тетя будет недовольна, если вы не сможете с ней общаться на этом варварском языке. Она чтит память отца и в вашем лице видит ему замену. Поэтому на ее решение может повлиять ваша неприязнь, которую вы испытываете к ее стране и языку. Мне это тоже не нравится, но ваш дядя все равно не подпустил бы вас к шведскому трону. Боюсь, если бы мы не уехали, он решился бы пойти на подлость. Нужно смириться и принять этот удар судьбы. – Я понимал слова, каждое отдельное слово, но абсолютно не понимал, что он имеет в виду, и от этого хотелось забиться куда-нибудь в уголок и поскулить, потому что даже русский язык, который я, оказывается, должен тренировать, не добавлял мне понимания происходящего. Но Румберг ждал ответа, и я, откашлявшись, потому что у меня жутко пересохло в глотке, произнес.
– Хорошо, – Румберг кивнул, явно довольный тем, что я ответил именно что по-русски, и принялся вытаскивать откуда-то, я так и не понял откуда, камзол, парик, шляпу, сапоги… Нырнул куда-то под кровать и вытащил здоровенный горшок. Невольно нахмурился, глядя в него, затем решительно протянул его мне. Я сначала не понял, что Румбергу надо, но, когда до меня дошло… Первым порывом было полное отрицание, потом пришел гнев, вот только справлять нужду все равно пришлось, мы куда-то едем, и у меня сложилось впечатление, что ради меня никто особо останавливаться не намерен, несмотря на «Высочество», так что все остальные стадии пролетели мимо, остановившись на принятии. Под пристальным взглядом слуги, а ни кем иным этот дюжий Румберг, таскающий ночные горшки и помогающий одеваться, просто быть не мог, делать это было неуютно, хорошо еще, что тело отреагировала вполне адекватно, видимо, это было для него нормальным процессом.
К тому же справление нужды, помогло мне понять несколько моментов. Ничто не укажет на возраст мужчины лучше, чем развитие его самых важных и бережно охраняемых частей тела. Если, конечно, нет никаких физических отклонений. У меня никаких отклонений не было. Судя по всему, я – подросток, вполне развитый, вот только общее физическое развитие оставляет желать лучшего. По-моему, я в восьмом-девятом классе покрепче был, чем это хрупкое тело с тонкими костями. Заправив свое хозяйство куда надо и затянув все веревочки и шнурки, специально развязывал все это очень медленно, чтобы запомнить, как потом вернуть назад, огляделся в поисках какого-нибудь тазика с водой, чтобы руки сполоснуть. Шиш, не было здесь ничего похожего, и я с брезгливостью посмотрел на свои тонкокостные лапки, покрытые тонкой бледной кожей, которые были грязными еще с того момента, когда я завалился на пол.
Румберг невозмутимо выплеснул содержимое горшка прямо в окно, открыв которое, впустил немного свежего морозного воздуха в комнату. Хоть в комнате и не было жарко, только после того, как я глотнул этот уличный воздух, понял, что здесь он был чудовищно спертый, да еще и воняло чем-то кислым и протухшим. Словно недалеко особо ароматный бомж расположился. Румберг же просто поставил горшок обратно под кровать, не удосужившись унести и сполоснуть, если уж в комнате воды не было. Ясно, почему здесь воняет, посудину-то, похоже, никто никогда не мыл и мыть не собирается. Как-то запоздало до меня дошла информация про то, куда именно было вылито содержимое ночной вазы.
Румберг тем временем подошел ко мне, неся в руках ворох одежды. Долго глядя на парик, с истеричным хохотом внутри отмечая, что именно эти предметы туалета почему-то вызывают у меня какую-то не совсем здоровую реакцию, я покачал головой, дотронувшись до головы.
– Нет.
– Но, ваше высочество…
– Нет, – и я еще интенсивнее закачал головой, думая, что никогда в жизни не надену эту гадость, в которой скорее всего полно вшей. От одной только мысли об этом зачесалась голова и только осознание того, что руки грязные, не позволило мне запустить их в голову, чтобы интенсивно почесать зудящееся место. Румберг тяжело вздохнул и как ребенку быстро и ловко напялил на меня сапоги, поднял, засунул в камзол, и… в общем-то все. Ни тебе умыться, ни даже сменить рубашку, учитывая, что в этой я на постели, полной клопов спал, а потом на грязном полу валялся. Но как-то реагировать еще и на это у меня просто не было сил, и я покорно позволял ему наряжать меня, как девчонки наряжают кукол, вертя при этом из стороны в сторону.
– Очень хорошо. А теперь спустимся к завтраку и поедем дальше. И не забудьте, что вы не Карл Петер Ульрих владетельный герцог Гольштейн-Готторпский, а граф Дюкер.
Я слегка завис, услышав, наконец, свое имя. Это имя, не граф Дюкер, а Карл Петер и так далее я знаю, учил в школе, и в последнем просмотренном сериале, добрую половину которого я проспал, так звали одного из главных героев. Это был сериал про Екатерину, которая в то время еще не была Великой, а всего лишь сперва невестой, а потом женой вот этого Карла Петера, которого звали Петр Федорович, и он являлся наследником престола, у своей тетки императрицы Российской империи Елизаветы Петровны. Вот знал бы, что это мне когда-нибудь пригодится, не спал бы, делая вид, что смотрю, в угоду Таньке, а смотрел бы на самом деле, да еще и пересматривал бы, пытаясь запомнить какие-нибудь детали. Вот только знание, что меня почему-то называют этим самым Карлом Петером, помогло не так чтобы сильно в осознании происходящего. К тому же по имени меня никто не называл, предпочитая «Ваше высочество».
Завтракать полагалось в зале куда спустились по шаткой деревянной лестнице, настолько неудобной, что я не смог пересилить настоятельную потребность вцепиться в перила, чтобы не навернуться с этого шедевра неизвестного зодчего и не свернуть шею.
Стол был, не то чтобы грязный, но с толстым слоем въевшегося в дерево жира, пива и хрен знает, чего еще. Ну это и понятно, я покосился на грудастую служанку, у которой грудь едва не вываливалась из выреза, которая возюкала тряпкой, намоченной обычной водой по соседнему столу. Конечно, без химии тут не слишком-то обойдешься. Но можно же не ждать, когда слой всякой дряни нарастет, а вон, как тот паренек постоянно поступать, который скоблит сейчас стол у окна ножом. Наверное, там из-за наростов уже структура дерева не просматривается, вот и заставили все соскоблить.
Разум продолжал цепляться за какие-то несущественные детали, чтобы не сильно акцентироваться на внешних раздражителях, из-за чего я никак не мог понять, почему моя рука, например, такая узкая, бледная, на которой хоть и имеются подушечки мозолей, но они какие-то мягкие, вялые, как и вся эта рука. Ведь по идее Карл Петер должен был как минимум уметь ездить на лошади, да и фехтованию его должны были учить, или не должны были? Герцогов учили этому, или нет? Я что-то запутался. Захотелось обхватить голову руками, сдавить ее посильнее и… проснуться, мать вашу! Проснуться хоть где в знакомом мне мире, пускай в сугробе наполовину обмороженным, ничего, прорвемся. Мне, чтобы инженером при нефтеперекачивающей установке сидеть, все конечности в целостности не нужны, а протезы сейчас делают очень качественные. Я даже к этому готов, только, чтобы вот этот кошмар, наполненный немецкой речью, которую я не понимаю, наконец, прекратился.
К счастью, общаться со служанкой мне не пришлось, иначе, сопровождающие меня лица уже поняли бы, что я не понимаю ни слова, о чем мне говорят, обращаясь ко мне или хотя бы к той же служанке. За столом мы сидели втроем: я, Корф и тот второй, который позвал Румберга.
Принесли завтрак: свиные ребра с кислой капустой, обжаренные так, что казались пригоревшими, хлеб, масло, сыр. Большой кувшин с пивом, но как бы не хотелось пить, к пиву я так и не смог заставить себя притронуться, хотя, прислушавшись к реакции тела, отторжения не почувствовал. Вот это мне точно не понравилось, я был не особым любителем выпить, а уж мальчишке моего возраста это вряд ли было полезно.
– Герцог опять ничего не ест? – Корф проговорил это между обгладыванием ребрышка и шумным запиванием кушанья прямо из кувшина, который стоял перед ним. К слову, перед каждым их нас стоял такой кувшин. – Берхгольц, ну хоть вы попробуйте на него повлиять. Вроде бы вам удалось найти с ним общий язык. Вы же были его наставником и воспитателем в конце концов.
– И это занятие, надо сказать, никогда не приносило мне удовлетворения. Что касается общего языка, который вроде бы нам с Брюммером удалось найти, когда мы воспитывали его как истинного солдата и офицера, то он потерялся где-то между Фленсбургом и Берлином, – пренебрежительно произнес Берхгольц. Я же напрягся на этих словах, сжав и потом медленно разжав кулаки под столом. Ах ты гнида немецкая, воспитание как истинного солдата включает в себя порку двадцать четыре на семь и всяческую муштру. Ты что же над ребенком издевался, тварь? Неудивительно, что это тело такое прозрачное, просто эльф эфемерный, мать вашу, а не полноценный подросток. А что еще вы делали? На горох поди ставили? Это самое распространенное наказание было в эти времена, если мне память совсем не отказывает. – У его высочества весьма непростой характер. Полагаю, императрице Елисавете придется с ним тяжело.
– У нее просто выбора нет, – пожал плечами Корф. – Или он, или Иван, а на последнее ее величество никогда не пойдет.
– Тем не менее, свергнутый император все еще жив, – понизив голос, заговорщицки проговорил Корф.
– Я же уже сказал, у нее просто нет выбора. Или она находит нужные слова и сумеет достучаться до герцога, или будет ждать, когда у него родится сын, и, поверьте, мой друг, ждать она этого не будет долго. Или же… всегда должен быть припрятан туз в рукаве, запасной вариант. Елисавета не так глупа, как о ней любят порой говорить завистники.
Как же я понимаю Карла Петера, который вроде бы ни с кем ужиться не мог. У меня под столом руки сами собой в кулаки сжались. Его ведь никто не воспринимает всерьез. Вместо того, чтобы учить герцога языку страны, которой ему в перспективе предстоит править, эти посланники Елизаветы только и могут, что использовать этот самый язык для злословия, и, пользуясь тем, что герцог не понимает, о чем они говорят, поливать его грязью прямо при нем. Так и хотелось вскочить и заорать: «Сюрприз! Что, суки, не ждали?». Ничего такого я, конечно же, не сделал, и просто продолжал сидеть, гипнотизируя взглядом стол. О каком императоре они говорят, мерзко хихикая? Что за император? Между Анной Иоановной и Елизаветой что, какой-то император еще был? Не помню, может и был, потому что память, которую я напрягал так, как никогда прежде, подкидывала мне имя Анны Леопольдовны. Хоть убей не помню, кто она такая, но вроде какое-то отношение к трону она имела.
Мои сопровождающие, наконец, наелись и принялись подниматься из-за стола. Я же, внезапно, сам от себя такого не ожидая, схватил хлеб и сыр и поднялся, не выпуская их из рук.
– Eure Hoheit,* – Корф удивленно посмотрел на меня, но я повыше задрал голову и направился к двери. Выйдя на улицу, я сразу ощутил, что не май месяц.
Было очень холодно, и камзол не грел от слова совсем. Ко мне тут же подскочил Румберг и на плечи лег плащ, подбитый каким-то мехом, а на голову опустилась треуголка. Похоже, что только этому слуге есть до меня хоть какое-то дело. Стало немного теплее, но не настолько, чтобы перестать ежиться. Тем более, что сапоги были не слишком хорошей заменой зимних ботинок, выстланных изнутри толстым теплым мехом, или на худой конец валенок. Ждать чего-то, стоя на ветру, прижимая к груди хлеб с сыром, пришлось недолго. Вскоре подъехала карета, и Румберг помог мне расположиться на сиденье, укрывая ноги тяжелой рогожей, засунув под нее горячие кирпичи, которые специально притащил откуда-то. После этого, сунул мне в руки баклажку, открыв которую, я обнаружил кислое вино, так сильно разбавленное водой, что вкус ощущался как кислинка. Когда я благодарно кивнул ему, он закрыл дверь кареты, оставив меня наедине со своими мыслями, в полумраке этого жутко холодного средства передвижения.
Щелкнул кнут, раздалось лошадиное ржание, густо разбавленное криками на немецком, и карета, качнувшись на рессорах, тронулась. Понятно, значит, кроме меня в ней никто не едет. Ну круто, чего там. Во всяком случае, у меня есть время, чтобы подумать.
* Eure Hoheit – Ваше высочество;
** Eure Hoheit, wacht auf, es ist Zeit aufzustehen – Ваше Высочество, проснитесь, пора вставать;
*** Eure Hoheit, wir müssen los – Ваше Высочество, нам пора.