Проводила меня в трапезную толстобрюхая мамка, переваливаясь при ходьбе как утка. Ожидал снова увидеть отцовых ближников, но, к моему великому счастью, государь предпочитал ужинать наедине с собой или с самыми близкими людьми. Давали грибную икру, кашу из какого-то мелкого зерна, оказавшуюся очень вкусной, хлеб ржаной в кусках и квас с яблоками мочеными. День оказался из числа постных. Кстати, какой идиот придумал, что наши предки за столом ели молча. Ничего подобного. Ещё попробуй через заполненный едой жующий рот чего-нибудь понять, что тебе вещают. Слова с трудом пробивались из жующего княжеского рта и доносились до моей физии мощными лёгкими отца вместе с крошками пищи:
– Благодатно сие есть, иже Господь тя воскресил дельма[163] жития державна, дондеже я есмь живый и здравый. Аще пагуба[164] ми прииде внезапу[165], нагим те належит[166] быти без собины[167]. Токмо[168] в монастырь вдругорядь[169] воротитися. Надысь велю рядцам грамоту духовну преписати паки. Земли те в собину обрести[170]. Братовья тея старши ужо уделы явнут. Алчут[171] паче пояти собины, же не обрящут, бо[172] отступники. Постольником[173] тя нареку. Яко ми, ты государев промысел требен рядити[174]. Темь[175] думу боярску повелю созвати. Вся[176] узрят, кой сыне мой разумом воспрял[177].
С удивлением подумал, что без учёта отданных старшим сыновьям и Жеховским уделов у отца ещё остались в прямом владении обширные земли. Да и столичный Звенигород с окрестностями никуда не делся. Какие земли мне собираются сыскать, интересно бы знать? А вслух деликатно провякал:
– Как решишь, отец, так и будет. По-моему, ты сильно торопишься со своими задумками. Здоровья тебе не занимать!
Ладно, пока не разобрался в своей ситуации, прикинусь чокнутым принцем Гамлетом, чтобы не привлекать внимания к своей особе.
– Господь наш токмо ведае, яко судьба повернется, – возразил князь, – Яко те с братами во злобе и оскуде не жити, глагол мой заветны чтите. А кои буде сие рушити, прокляну с того света.
На Руси всё же лучше к наследникам относились по сравнению с Западной Европой. Там по принципу майората поместье доставалось только старшему сыну, а младшие пополняли ряды безземельных рыцарей, монахов, нанимались на государственную службу, становились купцами или промышленниками. Здесь от заботливого родителя наследство доставалось всем сыновьям без исключения, иногда в равной доле. Даже дочерям перепадало кое-что в виде приданого.
Случались исключения, странным образом подтверждающие правило. Так, по завещанию Дмитрия Донского последнему его сыну Константину ничего не досталось. Родился он почти одновременно со смертью отца и в завещание не попал. По настоянию его матери, княгини Евдокии Дмитриевны, старшие братья выделили ему небольшие части своих владений. На деле то были жалкие ошмётки от их уделов с самыми захудалыми деревеньками. Лишь после страшного мора двадцать шестого года, сокрушившего многие княжеские дома, правительство при малолетнем московском князе Василии воспользовалось этим обстоятельством и захватило часть земель у потомков князя Серпуховского Владимира Андреевича Храброго. Среди них наличествовал богатый угличский удел, переданный вскоре Константину.
Задумчиво теребя свою роскошную бороду и выбирая оттуда хлебные крошки, отец вдруг высказался:
– Старец Паисий рече ми, иже приде знамение небесное, оное укаже благословление Христово примати ми под сею руку Русь Святу. Поиду на Москву ноли и сгоню сыновца[178] со стола. Митрополит Фотей такожде[179] пророчил о моем восшествии на великий стол. Чает[180] Русь праведна порядия[181] от моей десницы.
Хитёр старец. Лихо придумал со знамением, которого можно дожидаться хоть до морковкиного заговенья. Отодвинуть начало военных действий до отключения литовского фактора было бы совсем неплохо. А после какое-нибудь знамение соорудим и навяжем коварной Софочке и её сыночку свои правила игры. Двадцатипятилетняя династическая война, которая по своим последствиям была сопоставима с Батыевым нашествием, не повторится.
А князь продолжал вещать, обрабатывая зубами очередную порцию еды:
– Васька не по старине на стол московски сел и главы сей не явит. Мати его литвинка Софья с боярином Иваном Всеволожем и с митрополитом Фотеем, наместо него правят. Не оставит Господь сего кощунна[182] владычения на столе дедичевом, Всеволодовом[183]. Верны люди рекоша, иже озлобился брате мой на жену сею литвинку за блуд ея и отщетил грамоту духовну сыну, мя нарекох. Софья с бояры тую грамотку претворяша[184]. Меж моих бояр израдники обрелися, пособиша московцам.
– Выход ордынский готовить теперь не надо. Васька ведь ничего в Орду не повезёт. Всё себе оставит. Потому-то тебе и не сообщали о секретных соглашениях с Литвой, чтобы деньгу тянуть, – решил хоть немного подбодрить отца.
– Истинно сие, – рассеянно согласился он – Сам соиму купно[185] выход требны и слещу в Орду царю Мехмету. Аще сведае он про Васькину израду, даст ми ярлык на великое княжение абие[186].
– Великое княжение не в Орде берётся, а среди сердец русичей обретается. Князья на Москву глядят, как и братья твои. Перетянуть их надо на сторону Галича. Чтобы они собрались вокруг тебя, как полвека назад вокруг твоего отца.
– Явити князья, зрях в мою сторону. А прочие[187] чаят, кои зельне[188] стане. Ноли они к тоя прилеплятеся[189].
Князь вдруг резко сменил тему разговора и снова принялся выражать радость от того, что я интерес стал проявлять к державным делам, отвалившись от радений[190] пустых, книжных.
Так вот почему Димона ненормальным здесь считали? Он, оказывается, книжки почитывал. Каким нехорошим мальчиком я был, однако!
– Человек умом через науку возвышается, что в книгах хранится, – позволил себе не согласиться.
– Не прещуся, сам люблю библы[191] многомудры чтить. Но ты и от ратной мастроты[192] отворотился, и пособь[193] в детелях моих без тщания[194] деял[195]. Я ужо мнил, иже требно тя, яко Ивана, в иноках таити. Матушка любила тя паче. По ея завету зело[196] тя не бивал. Ныне Бог порадовал мя теим вразумлением. От матушки лепостью[197] одарен, а от мя – разумом державным примыслился, – расхваливал меня вовсю отец.
Что-то уж подозрительно много елея проступило в его голосе.
– Со старой княгиней Еленой Ольгердовной и боярами боровски слажено бысть дасти за тя сестру князя ихна млада Василея Ярославича Марьюшку. Злы боровцы на Москву за изояты земли. Полюбие готовы с нами водрузити[198]. Ныне ты разум ял и требен покоритися воле родичевой.
Что-то темнит батя. Когда это он успел договориться насчёт моей женитьбы, если я только пару дней в статусе случайно выздоровевшего тут нахожусь? Свою кандидатуру он обговаривал с боровцами стопудово.
Великий мор выкосил почти всех мужских потомков князя Серпуховского Владимира Храброго. Когда умер в 1427 году его последний сын Василий, князь Перемышльский и Углицкий, бремя власти в обширных землях пришлось принять на себя семидесятилетней матери Елене. Племянник последнего князя Василий Ярославич был очень юн и не мог взять в свои руки бразды правления. Умевшая подавать дельные советы мужу и сыновьям, оставшись самой на державном месте, старая княгиня растерялась и допустила кое-какие хозяйственные просчёты, приведшие к появлению большого долга по дани в Орду. Вдобавок, некоторые из её умерших бездетных сыновей не оставили завещаний. Из-за этого московские казуисты смогли фактически отторгнуть от наследия Владимира Храброго городецкие земли и богатый углицкий удел.
В старину родственные узы были залогом устойчивого союза между государствами. В дальнейшей известной мне истории сестра боровского князя Василия обручилась с Василием Тёмным примерно три года спустя, и её брат добросовестно сражался на стороне московского свояка и сюзерена против моего отца и братьев. Когда московский Василий избавился от всех конкурентов на великокняжеский престол, то отплатил своему верному вассалу и союзнику чёрной неблагодарностью. Обвинил его в несуществующем заговоре и под этим предлогом отобрал все уделы, включая отчину. Бывший князь Боровский умер в кандалах, находясь в заключении в Вологде с сыновьями. Только его старшему сыну Ивану и жене удалось избежать страшной участи, отправившись в изгнание в Литву.
Может быть, стоило бы немного подкорректировать историю и сделать внука Владимира Храброго сторонником Галича, воспользовавшись благоприятной ситуацией? Скоро эта возможность исчезнет.
– Давно бы сам женился на ней. Ты же вдовый, мужчина видный. О таких женихах любая девушка мечтает, если не дура полная, – предпринял я ответную контратаку.
– Довлеет[199] те буести[200] рек, сыне. Марьюшка дельма моих лет унота[201] лишче, унучка[202] ноли. Несмь ми, пню трухляву на младу плоть взлезати. Ато[203] сыны мои сию хоругвь лещат, – проговорил князь и водрузил свой перст на меня.
– Братья мои старшие ещё не женаты, хотя давно в годах зрелых, – возразил ему.
– Браты теи суть ослушники вопреки гласа отча. В блудилищах[204] московских в игрищах злострастны[205], греховных семием скудеша. Ты ныне токмо надёжа моя, – внушительно возразил отец.
– Как же так, батюшка? Молод я ещё для женитьбы, не нагулялся, – взвыл я беременной ежихой.
Это вообще-то попахивает развращением малолетних, между прочим. Моя интимная сфера – заповедная зона. Никому не положено в неё вторгаться без приглашения, даже князьям.
– Ох и зардел[206], Митрушка, яко маков цвет, – глумливо захихикал отец. – Буде дролю[207] сею миловати-голубити и мнозе сладостений поятишь.
Не поэтому я зардел, а от возмущения. В принципе, я не против женитьбы, особенно, если в партнёрше всё окажется по высшему разряду. Но ведь положено молодым фрегатам как следует накувыркаться в бурных водах любовных страстей, а уж потом только топиться в тихих семейных альковах.
А если эта Марья страшна, как сама смерть в аду? История не сохранила никаких описаний этой княжны. Васю Московского она вполне устроила, вернее, его маму Софочку. Хотя… как знать.
По внешним признакам и, прежде всего, по цвету волос, можно сильно усомниться в том, что их с Васей Тёмным сыновья, прежде всего Иван, по историческому счёту третий который, были Рюриковичами. Фирменный рюриковский рыжий цвет волос у них напрочь отсутствовал. Изобиловал тёмно-русый. К тому же Васенькины потомки отличались высоким ростом, красивой внешностью и тонкими чертами лица. Коих характеристик был лишён он сам. С другой стороны, в защиту Марьи Ярославны также можно набросать гирек на весы. Имеются кое-какие факты про то, что Вася Московский не особо интересовался женщинами.
Как говорится, коль пошла шальная сплетня, режь матку до конца. Правду то есть. Кое-где намекалось, что и сама Софья Витовтовна лихо гастролировала по чужим боярским постелям. Доходило даже до того, что Василий II Дмитриевич в конце жизни вознамерился не признавать последнего оставшегося в живых сына своим наследником, небезосновательно подозревая жену в неверности. О чём отец мне намекал только что в разговоре. Главный престол на Руси в таком случае автоматически попадал бы в его руки. Не исключено, что такой расклад и спровоцировал скорую смерть великого князя. Литовская партия не собиралась упускать из рук контроль над самым мощным в северо-восточной Руси княжеством.
– А вдруг Марья уродиной какой кособокой окажется, да с чирьями на заду? – ухватился я за новую соломинку. – Так-то ты возлюбленного сына ценишь? На всю жизнь хочешь обречь горькими слезами меня заливаться, – продолжал завывать я.
– Будешь отичу пререкати[208], тако тя изсечи, иже теим чирьям не иде стане скакати. По перву разу женатеся родичевым глаголом. Таже[209] кою хошь яти[210], се то буде несть во благостие, а дельма похотей сладостенных, – всерьёз разозлился князь, – Аще дурна ликом невеста буде, приданным обильным тя стара княгиня задобрит. Удел те в собину издарит.
Воцарилось молчание. Я от негодования не мог подыскать ни одного подходящего слова. Отец тоже мрачно сопел рядом. Ужин давно уже закончился и заметно стемнело.
– Отец, отпусти меня в монастырь. Очень нужно, – попросил князя.
Отец помрачнел ещё больше и высказался:
– Аще похочешь монастырска благолепия, то добре, езжай. Буде тамо[211], елико[212] требе.
Он встал и, не прощаясь, вышел из трапезной.
Слуги мои дрыхли, как сурки, но меня почуяли и повскакивали, как дрессированные собачки. Услужливо раздели и уложили почивать. Что за порядки! Штаны и сам могу с себя снять. Голова просто пухла от всего случившегося. Сил на разбор полётов не оставалось.