– О великий могучий русский язык! Столько в нем несуразностей, нелепостей, очаровательностей, что иной иностранный человек, изучавший русский язык у себя в иностранщине, очутившись в гуще народной речи, тяжко задумывается, так же тяжко вздыхает, тяжко переживает по поводу выброшенных на иностранный (русский) язык иностранных денег. Вот что иностранец быстро схватывает – так это русский мат. Так ему кажется. На самом деле полностью с русским матом ни умом, ни чувством не совладать. Он широк, обилен и многообразен, как вся наша необъятная Родина. Вот вы, Аглай Трофимыч, как с командой своей общение имеете, на каком таком русском языке? Правильно киваете. А иностранцу этим не овладеть. Это у нас в кровях, с этим надо родиться. И может быть, в нашем мате и есть частица соли земли Русской… И…
– Подождите, уважаемый Михаил Федорович, – встрял в повествование Аглай Трофимыч, – вы начали говорить о многообразии художественного образа глагола «гонять». А насчет мата я, как родившийся в истоках России или еще раньше и не в России, могу еще ого-го и ух ты… С детских лет. Извините…
А я, выпутавшись из нецензурных размышлений, нецензурно вздохнул и вернулся к объемности глагола «гонять».
– А корень этого глагола заключается в слове «гон». И вот вам пример. Как-то в парке при психиатрической больнице номер один имени Алексеева (девичья фамилия – Кащенко) сидел я, болезный, в летнем вечеру в предвидении ночи, в которую на меня снизойдет некое подобие отдохновения. Я только-только вернулся из путешествия по собственному подсознанию и пытался ВЫГНАТЬ из себя ужасы общения с розовыми слонами и непонятным существом, напоминающим вспотевшую снежную бабу. И я этого женского снеговика ГНАЛ из своей души прочь, дабы и на него снизошел покой, а слоны вместо розового приобрели бы свой естественный оранжевый цвет и спокойненько свалили в такую же оранжевую ночь.
И тут сверху из серебряного, тканного черными звездами вечернего неба спустился некий человек, дышащий ровно ЗАГНАННЫЙ паровоз, оглядывающийся вокруг, ровно за ним ГОНИТСЯ стадо речных раков.
– Об чем страдаешь, человече, что тебя ГОНИТ? – неожиданно взял я на себя роль внештатного психотерапевта.
Паровоз задышал ровнее. Из его трубы вылетело несколько невнятных существ и с нервно-сердитыми бормотаниями «Пошто ГОНИШЬ?» улетели прочь. Человече вздохнул, ровно Джанго Освобожденный.
– Уух, – сообщил человече, – а бесов ГОНЮ: как весна – так бесы. Лет по шестнадцати – с буферами с футбольный мяч, – сдергивают с меня штаны и начинают мои шары ГОНЯТЬ, а как им наскучит шары ГОНЯТЬ, – сообщил, – они вовсю по очереди моего лысого ГОНЯЮТ. ГОНЯЮТ и ГОНЯЮТ, ГОНЯЮТ и ГОНЯЮТ…
И стал округ ширинки руками размахивать, ОТГОНЯЯ бесов. Больной, одним словом, потому что никаких тебе шестнадцати лет, никаких тебе буферов, а так себе, стайка прогуливающихся психически ослабевших старух. Ну больной! Что с него взять… Но ГОН, конечно, ощущается явственный. Типичная ЗАГНАННАЯ лошадь. Хоть пристреливай.
– Ладно, мужик, кончай балду ГНАТЬ, бесов этих ты придумал. Возьми колесико, болезный, ОТГОНИ тоску-печаль, – и протянул ЗАГНАННОМУ иллюзиями больному таблеточку заветную, от вечернего приема утаенную. Принял болезный ее, а я ОТОГНАЛ старух в неведомую даль и НАГНАЛ на человече мягкий сон. ИЗГНАВ предварительно дьявола. А затем глотнул другое заветное колесико, подхватил под руку бесовку из медсестер и ПОГНАЛ с ней на тройке с бубенцами…
И я замолк. Чрезвычайно многозначительно замолк. И посмотрел на Марусеньку, на изножье ее заветное, а потом ОТОГНАЛ взгляд и сказал:
– А у места сего Марусенькиного значениев немерено. А за синонимы я уж и не говорю. Другим языкам и не снилось. Вот почему поэзию русскую на другие языки перевести немыслимо.
И вот, значит, плывет корвет себе дальше по великой реке Харонь. На восход солнца. Разнообразная природа им навстречу наезжает с обоих берегов, и всякий населенный пункт остается позади по обоим берегам и убегает в сторону захода солнца. А по самой реке различный речной флот в обе стороны Харони по своим делам мельтешит. И красивым пароходным гудком наш корвет приветствует. Счастливого пути желает. Ну, и корвет ему соответствует. Тож гудит. Разнообразную мелодию. А мелодией этой управляет Нупидор, человек тонкой музыкальной консистенции. Это у него работа такая и параллельно хобби. Гудеть – и никаких гвоздей. Я вам рассказал немного слов за экипаж корвета «Вещий Олег», за исключением капитана, он же шкипер, Аглая Трофимыча Циперовича, его старшего помощника Сидорова Козла и Нупидора и на всякий случай. А об других членах – ни слова, ни словечка. А чего попусту слова-словечки тратить? Потому как больше, собственно говоря, и не было. А почему? – спросите вы. А потому, отвечу я вам, что корвет был автоматический. А дальше вам Аглай Трофимыч поведает. Он это дело с самого начала начал. Ему и рассказ вести.