Все, кто читает эту книгу, родились в очень благополучные времена. Нам всем сказочно повезло.
▶ Мы умеем читать и писать и воспринимаем это как должное – всего 100 лет назад писать и читать умели лишь 20 % людей в мире.
▶ Мы не боимся умереть от множества заболеваний, потому что от них изобретены вакцины, а если на мир нападет ранее неизвестная болезнь, как это было с ковидом, вакцина будет изобретена за считаные месяцы.
▶ Мы имеем шанс прожить на 30 лет больше, чем в среднем жили наши прадедушки и прабабушки.
Всем этим мы обязаны прогрессу, не так ли?
Мы так привыкли к этому слову, что считаем его эдакой отмычкой от двери к счастливой жизни. Да, по-прежнему есть целые страны, которые испытывают большие трудности со школами, больницами и т. п. Впрочем, прогресс затронул и их, пусть и неочевидным образом: так, в Африке сегодня легче получить доступ к мобильной связи, чем к чистой воде.
Мы знаем, что прогресс не только не затормозился, но и набирает обороты. Искусственный интеллект, большие данные и роботы в скором времени изменят наши представления о работе и досуге. Мы верим, что они сделают жизнь еще проще и лучше.
Или нет?
Мы привыкли отождествлять прогресс с технологиями[1]. Вот человек придумывает плуг и уже не довольствуется плодами, подобранными с земли, теперь он сам выращивает питательные злаки. Или, скажем, изобретает компас, строит новые суда – и открывает новые земли. Или создает искусственный интеллект, который сам решает многие рутинные задачи.
Однако мы забываем, что у технологий есть и темная сторона:
▶ искусственный интеллект давно служит тоталитарным режимам, которые с его помощью ловят инакомыслящих;
▶ на кораблях перевозили не только чай и пряности, но и рабов;
▶ а переход человечества от собирательства к оседлому образу жизни кое-кто и вовсе считает величайшей катастрофой (ниже мы скажем почему).
Мы в самом деле стоим на пороге больших технологических перемен. Может быть, самых больших в истории цивилизации. Но было бы заблуждением думать, что технологии подарят нам всеобщее процветание. Хотя именно эта иллюзия владеет умами миллионов.
Почему так? Заглянем «под капот» экономики…
Технологии обещают увеличить производительность всех секторов экономики. Однако это не значит, что благосостояние работников тоже вырастет. Совсем наоборот.
В последние десятилетия технологии наступают по всем фронтам. А реальные зарплаты людей, не имеющих высшего образования, неуклонно снижаются (у тех, кто имеет высшее образование, они растут незначительно). 12 % американцев от 25 до 54 лет не имеют работы – полвека назад таковых было вдвое меньше.
Заработок сотрудника все меньше связан с реальным ростом его компании. В аналоговую эпоху все было иначе. Вот, скажем, Ford в 1950-е выпускает новую, более совершенную модель автомобиля. Растет спрос на автомобили. Чтобы его удовлетворить, нужны новые работники. А чтобы привлечь их, нужно повышать зарплату. Прибыль компании и заработки рабочих взаимосвязаны.
Но как же знаменитые конвейеры Ford – это ведь тоже автоматизация производства в чистом виде? Однако массовое производство автомобилей породило множество новых рабочих задач – дизайнерских, управленческих. Автоматизация не отменила людей, а наделила их новой работой. Так и в других сферах жизни: создание МРТ дало новую работу врачам, создание компьютеров – работу программистам.
Но как только у автомобильного завода появляется возможность купить роботов, которые отлично умеют собирать машины, работники ему больше не нужны.[2] С производительностью и так все будет в порядке (на самом деле не будет, но об этом ниже).
Но и спрос на работников не обязательно ведет к повышению их зарплаты. Вам не нужно повышать жалование своим сотрудникам, если вы египетский рабовладелец или если ваши работники не могут перейти к конкурентам, как это было с крепостными крестьянами.
Зарплата не то, что повышается само по себе. Это всегда предмет социального договора. Генри Форд был готов платить своим работникам невиданные по тем временам $5 в день – но только потому, что посчитал это целесообразным.
Прогресс зависит не от уровня технологий, а от уровня социальных отношений. А социальные отношения складываются под влиянием общего видения. Ключевую роль тут играют два фактора:
▶ сила идей, которые способны убедить общество. Эти идеи вовсе не обязательно должны быть справедливыми и честными. Если они транслируются достаточно убедительно, отвечают настроениям большинства и запоминаются, то получат большую силу. Так, Гитлер в 1930-х убедил немецкий народ, что страна почти выиграла в Первой мировой войне, а окончательного триумфа ей мешают добиться евреи[3];
▶ влияние на повестку дня. Те, кто имеет больше возможностей для того, чтобы широко заявлять о своих идеях, влияют на повестку дня. Даже если вы создатель эликсира бессмертия со стопроцентной надежностью, но он изготовлен в домашних условиях, а не в крупном научно-исследовательском институте, если вы химик-самоучка, который держится в стороне от научного сообщества, к вам не прислушаются[4].
Кроме того, даже самые здравые идеи преломляются в коллективном сознании весьма прихотливо. Да, наш вид преуспел потому, что люди научились действовать сообща, передавать друг другу знания. Однако каждый из нас вовсе не образец рациональности:
▶ мы склонны обращать внимание на те факты, которые подкрепляют нашу точку зрения;
▶ мы верим людям, которые имеют высокий социальный статус;
▶ если нужно выбрать из многих вариантов, мы, скорее всего, предпочтем самый простой.
И таких ментальных ошибок десятки. Ведь мы потомки тех, кто полагался на быстрое мышление (в далекой древности любители поразмышлять быстро становились добычей хищников).
А еще проблема в том, что чем влиятельнее становится ваша идея, тем больше вы сами в нее верите. Сначала в глубине души могут шевелиться сомнения, но потом появляется спокойная уверенность: я, именно я нашел лучшее решение.
Мы не обречены на ментальные ловушки. Общественная повестка – то, что можно и нужно корректировать. Более того, это единственный путь к общему процветанию. Давно замечено, что вместе с демократизацией страны растет ее ВВП. Несложно понять, почему демократия хороша: она не предполагает монополию на единственную точку зрения.
Если же мы становимся заложниками одного взгляда на развитие общества, пусть и с привлечением новейших технологий, это неизбежно грозит проблемами.
Вот три истории, которые отлично это демонстрируют.
История первая. Истоки неравенства. 12 тысяч лет назад мы добывали пропитание собирательством. Но на Земле становилось все жарче, и наши предки переселились с сухих плоскогорий в долины рек. Места для кочевников стало меньше, зато можно было обрабатывать более плодородную почву долин. Так был изобретен плуг.
Еды сразу прибавилось: в аграрных обществах производительность труда крестьян в пять раз выше, чем у собирателей. Это значит, что в полях могла работать лишь пятая часть населения. Чем заняться остальным?
Думать о том, как распорядиться избытком урожая и землями. Охотникам-собирателям понятие собственности было почти незнакомо. А вот землепашцы быстро озаботились тем, где проходят границы их земельных участков, нельзя ли их расширить и передать по наследству[5]. Само собой, появились те, кто регулировал эти отношения (короли, чиновники), и те, кто обеспечивал порядок (солдаты). Иногда они действовали справедливо, но чаще – нет.
Социальные вопросы были не единственной проблемой. Рацион землепашцев содержал меньше питательных веществ, чем рацион собирателей, ведь в нем преобладали злаки. Это быстро сказалось на здоровье: когда люди перешли от собирательства к сельскому хозяйству, их средний рост уменьшился почти на 15 см. Кроме того, работа в поле занимала в разы больше времени, чем сбор фруктов и орехов. А порой люди попросту голодали, ведь земля могла не дать урожай.
Со временем неравенство только усиливалось. Как указывает экономист Тим Харфорд, самая вопиющая ситуация возникла в Древнем Риме: там разрыв между богатыми и бедными был столь велик, что дополнительное присвоение даже незначительной части ресурсов обрекло бы бедняков на голодную смерть – в буквальном смысле.
Итак, последствия изобретения плуга оказались очень долгосрочными – и очень неоднозначными. Антрополог Джаред Даймонд называет переход к земледелию «катастрофой, от которой мы так и не оправились».[6]
Конечно, само по себе изобретение плуга – не приговор. Египтяне, например, вполне успешно совмещали развитие зерновых монокультур и охоту на зверей. Ранние общества Юго-Восточной Азии разрабатывали монокультуру (рис), но при этом не стали заложниками жесткой социальной иерархии. Все дело в том, на какие социальные условия соглашается общество.
История вторая. Как катастрофа способствует конкуренции. Перенесемся в Средние века. Вопреки популярному заблуждению, это вовсе не отсталое время. Одно из самых замечательных изобретений этого периода – водяные и ветряные мельницы. Они позволили европейским крестьянам удвоить выход муки с гектара. Означало ли это всеобщее процветание? Ничуть не бывало.
Те, кто пахал землю и молол зерно, тогда составляли 95 % населения. Однако они во всем полагались на 5 %, провозгласивших себя элитой общества, – знать и духовенство. К 1300 году священнослужители владели третью всех земель Европы.