Слава богу, что я успела утром зарядить телефон, думает Айрис, сидя в приемном отделении Южной больницы. Иначе ей бы ни за что не удалось просидеть здесь вместе с Сигрид и пяти минут без того, чтобы дочь не начала канючить, что ей скучно.
Ее руку уже осмотрел молодой, но какой-то нервный врач. Почему-то на нем была маска. Сигрид вопросительно уставилась на него, но доктор ничего ей не сказал.
У Айрис подозрение на перелом лучевой кости, и теперь они ждут своей очереди, чтобы сделать рентген, который должен подтвердить диагноз. Если врач окажется прав, то ей наложат гипс, и после этого они смогут отправиться домой.
– Мамочка. – Сигрид внезапно поворачивается к ней. – Мамочка, почему вокруг так много больных?
Айрис дала дочери свой телефон не только для того, чтобы она играла, но и чтобы не задавала лишних вопросов. Однако номер не прошел. Сигрид уже слишком большая и порой соображает быстрее, чем сама Айрис.
– Мы же в больнице. Поэтому здесь столько больных.
Сигрид некоторое время сидит, раздумывая.
– И все-таки их слишком много, – наконец изрекает она.
Все в порядке, это нормально, вертится на языке у Айрис. Больницы всегда такие переполненные. Но вслух она этого не говорит, потому что не хочет лгать своему ребенку.
Дело в том, что она действительно еще никогда не встречала такого переполненного отделения травматологии, как сегодня. Ну, разве что по телевизору, в каком-нибудь сериале. Но на этот раз не было ни открытых ран, ни жутких криков, ни сложных переломов. Просто в приемном покое собралось очень много внезапно заболевших людей, которые хотели, чтобы все узнали, что они заболели. Отовсюду доносились громкие вздохи, стоны, кашель, хрипы и сморкания.
И никто не вызывал никого в кабинет, не улыбался, не провожал к выходу и не указывал на соседнюю аптеку, не выдавал свежий рецепт, только что распечатанный на компьютере. Врачи напоминали взмыленных лошадей, у всех были одинаковые пустые взгляды. И все как один обходили пациентов стороной.
– У тебя болит рука, мамочка?
Айрис кивает:
– Да, очень сильно. Надеюсь, скоро нам сделают рентген.
– Тебе наложат гипс? Как Улле?
Она снова кивает:
– Думаю, да. Он нужен, чтобы зафиксировать сломанную кость и дать ей правильно срастись.
Сигрид задумчиво смотрит на руку матери, висящую на временной повязке.
Затем проверяет мобильник и протягивает его Айрис:
– Можешь снова позвонить папе?
Айрис пытается улыбнуться как можно более непринужденно.
– Он позвонит нам, когда у него будет время. Я отправила ему эсэмэску, что мы здесь.
На самом деле она отправила ему четыре эсэмэски. И трижды звонила, пока Сигрид не видела.
– Почему он тогда не отвечает?
– Наверно, ушел куда-то, а телефон забыл дома. Он иногда работает в кафе; должно быть, он и сейчас там.
– Но…
Сигрид понуро сидит на стуле. Айрис отчаянно хочется сказать ей что-нибудь ободряющее, чтобы хоть как-то утешить дочку. Но она слишком устала. Они здесь уже три часа, скоро вечер, и Айрис чувствует, как ее саму раздирает беспокойство.
Она вся взмокла от пота, пока добралась до детсада. Пешком в горку до самого Седера и потом еще пара кварталов до церкви Святой Софии было то, что надо в ее состоянии. Какой-то мальчишка, случайно оказавшийся на месте аварии и с любопытством взиравший на все происходящее, помог ей сделать временную повязку из кардигана, но это мало облегчило боль. Но Айрис больше не кричала и не жаловалась – она чувствовала, что сейчас не время. Всего несколько секунд назад откуда ни возьмись появилась скорая. Не обращая внимания на легковую машину, врачи сразу же направились к фургону. Водитель был мертв, это она поняла сразу. Было ужасно видеть, как они быстро прошли мимо искореженных обломков легковушки и бросились к водителю фургона.
И так как никому больше не было до нее дела, она ушла.
– Айрис?
Медбрат равнодушно оглядывает переполненную приемную. Айрис осторожно поднимает здоровую руку и улыбается, но тот никак не реагирует на приветствие.
Она берет Сигрид за руку:
– Пойдем, нам нужно сделать рентген.
Они идут по бесконечным коридорам больницы. Теперь Айрис понимает, что то, что она видела в приемной, просто цветочки, все коридоры забиты пациентами, просто яблоку упасть негде. Неподалеку от лифтов какой-то пожилой мужчина заходится в кашле. Кажется, его лихорадит. Рядом с ним сидит женщина. Она молча наблюдает за страданиями своего соседа и беспомощно озирается вокруг. Увидев медбрата в сопровождении Айрис и Сигрид, она оживает:
– Эй, вы! Да, я к вам обращаюсь! Ему нужна помощь! Мы ждем уже два часа, а его кашель становится только хуже. Должен был подойти врач, но никто не появился. Чем вы там занимаетесь?
Медбрат пытается ее успокоить, но она слишком расстроена, чтобы его слушать.
– Почему нам никто не помогает? У него высокая температура. А кашель… Господи, какой жуткий кашель. Я тут просто с ума схожу! Кто-то же должен ему помочь!
– Вы… подождите, – неуверенно просит медбрат, но запинается и оглядывается в поисках других врачей. – Я не знаю, где все, я работаю на рентгене. – И с этими словами он нажимает кнопку вызова лифта.
– Тогда возьмите его наверх и сделайте рентген легких! Уж вы-то должны понять, что с ним такое.
– Но… так не делается, – возражает медбрат.
Пот ручьями катится по лбу женщины. Она открывает было рот, чтобы разразиться новой тирадой, но встречается глазами с Айрис и замолкает.
Как только за ними закрываются двери лифта, Айрис не выдерживает и решается задать вопрос. Пусть даже этот ответ напугает Сигрид, но она должна узнать правду!
– Что происходит?
Медбрат явно не желает отвечать и смотрит на маленький экранчик, на котором сменяют друг друга номера этажей.
– Я знаю не больше вашего, – отвечает он наконец. – Всплеск заболевания произошел сегодня примерно в одиннадцать утра – у нас и в больницах по всему городу. Сначала все происходило только в центре. Толпы людей приходили с симптомами гриппа, высокой температурой и постоянным кашлем. Грипп сразу поражает легкие. Большинство также жалуется на сильную боль в животе.
Раздается звоночек, и лифт останавливается.
Медбрат поспешно выходит и указывает направо:
– Нам сюда.
В рентгеновском кабинете сидит женщина в медицинской маске. Она кашляет, и Айрис чувствует, как Сигрид испуганно прижимается к ней. Медбрат быстро выходит в соседнюю комнату, явно не желая ни минуты задерживаться в обществе кашляющей коллеги, которая, в свою очередь, устало смотрит на Айрис. Затем она замечает Сигрид и делает попытку встать.
– Ваша дочь должна подождать снаружи, пока мы будем делать рентген. Хочешь посидеть здесь или в коридоре? – спрашивает она с нарочитым дружелюбием в голосе, но это еще больше усиливает подозрения Сигрид.
– Подожди меня в коридоре. Думаю, дверь можно оставить приоткрытой, так что ты будешь все время меня видеть, – говорит Айрис, стараясь, чтобы ее слова звучали как можно увереннее, и медсестра не вздумала возражать.
Сигрид неохотно выходит, но придерживает дверь ногой, боясь, что она может захлопнуться. Айрис видит в дверной щелке ее маленький желтый ботинок и кончик носа. Ее одновременно захлестывают любовь и страх.
Медсестра помогает встать ей на подставку, поднимает руку Айрис до нужной высоты и велит ей не двигаться. Айрис пронзает жгучая боль, и она едва сдерживается, чтобы не двинуть медсестре кулаком в зубы, но тут же вспоминает о маленьком носе в дверном проеме и стискивает зубы.
Сделав три снимка, они спускаются с дочерью вниз по лестнице.
– Врач вас сам вызовет! – кричит им вдогонку медсестра.
Однако, вернувшись в приемную, Айрис начинает сомневаться, что они когда-нибудь еще увидят врача.
Пока их не было, количество людей в приемной увеличилось вдвое. Они с трудом находят крохотное местечко на полу у стены. Сигрид садится на колени к Айрис. Шум вокруг стоит просто оглушительный: люди кашляют, чихают, задыхаются и беспрестанно ноют. Все это напоминает Айрис сюжет из какого-то реалити-шоу, из тех, что снимают скрытой камерой. Время от времени то там то сям очередные бедолаги, перекрикивая шум, вопят, почему никто к ним не подходит, что, черт возьми, происходит, и на чем свет стоит ругают шведскую систему здравоохранения.
Сигрид пугает вся эта обстановка, Айрис чувствует, как дочка все сильнее дрожит от страха.
– Мамочка, я хочу домой, – несколько раз повторяет она. – Почему мы не можем вернуться домой и посмотреть, пришел ли папа?
Он будет дома, когда мы вернемся, обещаю, хочет ответить Айрис. Но эта мысль не приносит облегчения. Скорее наоборот.
– Сейчас поедем домой, – говорит она вместо этого и устало улыбается дочери. – Не волнуйся, с папой все в порядке.
Сидящий рядом с ними мужчина лет пятидесяти внезапно поднимается и начинает копаться в кармане. Он невольно делает шаг вперед, словно пытаясь удержать равновесие, и какой-то парень тут же занимает его место.
– Что, черт возьми, ты делаешь?
Парень поднимает на него безумные от лихорадки глаза.
– А что такого, ты же сам встал. – И, прищелкнув языком, парень отворачивается к стене.
Удар мужчины на удивление оказывается точным и сильным. Он со всего маху бьет парню в лицо, и у того из носа выступает кровь.
– Какого черта?! – воет парень, разворачиваясь к обидчику.
Но резкое движение только усиливает кровотечение, и он забрызгивает кровью джинсы Айрис, оставляет красный узор на туфлях Сигрид и пачкает девушку рядом с ними.
Реакция девушки потрясает Айрис. Вскочив на ноги, та со всей злости бьет коленом парню в пах.
Тот охает и, схватившись за промежность, сгибается пополам.
– Мамочка, – всхлипывает Сигрид, – мамочка, что они…
Она запинается, потому что девушка снова бьет парня, теперь уже по голове.
– Идиот! – визжит она. – Конченый идиот!
Она бьет его еще раз. Парень падает на пол, пытаясь защититься от ударов.
Тем временем мужчина с удивлением наблюдает за развитием событий, явно раздумывая, как ему остановить девушку, когда внезапно его самого вдруг охватывает та же ярость.
– Ты просто кусок дерьма! – орет он. – Такие, как ты, и разрушают нашу страну!
И он с размаху бьет парня ногой в пах.
– Остановитесь, что вы… – начинает было Айрис, но тут же замолкает, сообразив, что никто не собирается вмешиваться, несмотря на то что в приемной столпилось с полсотни человек и почти все наблюдают за дракой.
Айрис внезапно понимает, что зрелище избиения пробудило чувство агрессии в заболевших людях, но не потому, что они обеспокоены несправедливостью происходящего, а скорее потому, что они ХОТЯТ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ДРАКЕ.
Айрис медленно поднимается на ноги и, сделав два шага вперед, кричит:
– Прекратите! Вы что, не видите, что делаете?
Девушка поворачивается к Айрис. Она вся взмокла. Ее глаза горят злобой.
– Хочешь, я и тебя убью? – спрашивает она будничным тоном. – Убью, если приблизишься.
Айрис в шоке смотрит на нее.
И тут мужчина начинает задыхаться от яростного кашля и прекращает лупить парня, который уже почти не двигается. Мужчина прислоняется к стене, чтобы передохнуть, но вместо этого кашляет еще страшнее и внезапно замирает.
Какое-то время он стоит, слегка покачиваясь над своей жертвой. И вдруг его рот открывается, и из него потоком льется кровь. Она забрызгивает стены и пол, но большая часть кровавого ливня оказывается на лице и теле лежащего на полу парня, который явно в шоке и не соображает, что происходит. Издав долгий мучительный стон, мужчина валится на него сверху и, дернувшись, замирает. Парень пытается высвободиться, но он больше похож на вытащенную из воды рыбу, которая бьется в последних предсмертных судорогах. На несколько секунд воцаряется тишина. И затем в приемном отделении разгорается массовая драка.
Дано сидит на скамейке крохотной пригородной станции. «Худдинге» – гласит надпись на табличке. Его младший брат Билал сидит у него на коленях и невыносимо громко орет. В сущности, так делают все восьмимесячные дети, когда у них резь в животе. Вместе с пронзительным криком они пытаются исторгнуть из себя боль, превратить ее в смесь слюней, соплей и пота.
На самом деле Дано не знает, действительно ли у Билала болит живот. Это только его догадка. Но что еще это может быть, если его брат колотит своими маленькими кулачками по нижней части живота – все, что он может сделать, чтобы прогнать боль. Дано наблюдает за судорожными движениями малыша и пытается поймать его взгляд. Словно этим можно его отвлечь, заставить перестать стучать по напряженному животу…
Нет. Ничего не получается. Дано хочет спустить Билала вниз, на бетонное покрытие платформы. Закрыть глаза и зажать руками уши, чтобы ничего не видеть и не слышать. Вместо этого он прижимает Билала к своей груди, пытаясь разделить с ним его боль.
Мать лежит рядом на земле. Она хрипло, прерывисто дышит, ее лицо осунулось и утратило все краски. Мамина голова покоится на маленьком рюкзачке отца Дано, том самом, который он обычно носил на своем животе. Мужчина оставил его здесь, а сам ушел с Лине на руках за помощью, которую им не смогли оказать люди на другом конце телефонного провода. Они набирали 112, номер экстренной помощи, но им никто не ответил. Никто не сказал им «Здравствуйте, слушаю» ни на шведском, ни на английском, ни на арабском языке.
– Оставайся здесь, – сказал ему отец. – Приглядывай за матерью и братом. Мы скоро вернемся с подмогой.
Дано понятия не имеет, сколько с тех пор прошло времени. Кажется, что много, очень много.
– Мама? – окликает он мать. – Эми, ты слышишь меня?
Мама отвечает не сразу, но он видит, что она слышит его. Ее лицо сводит судорогой, она тяжело, с трудом поворачивается к нему, пытается открыть глаза, но после нескольких бесплодных попыток остается лежать с закрытыми.
– Да… Дан… – едва слышно произносит она.
Дано разбирает только это. Крик Билала заглушает все остальные звуки. Дано соскальзывает со скамейки, по-прежнему прижимая к себе вопящего брата, и становится рядом с мамой на колени. У него по щекам текут слезы, но мама их не замечает: она слишком измучена.
Но внезапно, когда он протягивает руку, чтобы погладить ее по щеке, она судорожно вздрагивает и рывком перекатывается на бок. Ее рвет, еще и еще. Вся платформа забрызгана зловонной желчью, но Дано кажется, что он видит в рвоте следы крови, и его захлестывает паника.
– Мама! – в страхе кричит он. – Мама, перестань, пожалуйста!
В паре метров от них на скамейке лежит молодой человек лет двадцати. На нем черные джинсы и выцветшая голубая футболка. Вылитый немец. В Германии Дано видел много похожих парней с такими же белыми, словно выгоревшими на солнце, волосами. Он начал кричать еще раньше Дано, завывая и ругаясь на языке, не похожем на обычный немецкий. Значит, вот какой он, этот шведский… Парень порывался было кинуться на них, но тут же остановился. На лбу его выступила испарина. Скорчившись, он начал хвататься за живот, точь-в-точь как это только что делала мама Дано. На секунду Дано заметил промелькнувшую в глазах парня ненависть, но тот был слишком слаб и, согнувшись пополам, вернулся обратно на скамейку, где замер в позе зародыша и ворочался лишь когда начиналась рвота.
Дано кажется, что с тех пор прошли часы.
Билал по-прежнему кричит у него на руках, по-прежнему барабанит по своему животику, тук-тук-тук, решив во что бы то ни стало изгнать из него эту боль.
– Билал, пожалуйста, остановись, – тихо просит Дано сквозь стиснутые зубы. Он еще сильнее прижимает к себе братишку. – Пожалуйста, не надо, это не поможет. Оставь свой животик в покое. Перестань, перестань, перестань…
Но малыш не перестает, его маленькие ручки дрожат от изнеможения, но он продолжает стучать.
Перед ними на путях стоит поезд. Голубой поезд с куда меньшим количеством выгонов, чем у того, серебристого, который привез их сюда из Мальмё. Все сиденья в нем разные, и Дано догадывается, что, должно быть, это и есть тот самый пригородный поезд, о котором ему говорил мужчина, сидевший по другую сторону от прохода. Двери электрички открыты, и на первый взгляд она кажется покинутой, но изнутри доносятся стоны, больше похожие на жалобы. Должно быть, там, внутри, тоже лежат люди.
Тот мужчина в желтом жилете в конце концов открыл двери их поезда. После чего сел рядом с вагоном, и, пока пассажиры выходили, Дано видел, как он сидел, прижав одну руку к груди, а в другой сжимая ключ странной формы. Он дышал так же неглубоко и часто, как дышит сейчас мать Дано.
Это он заразил ее, думает Дано. Толстяк в желтом жилете заразил его маму и Билала. Кто знает, возможно, его отец тоже болен. Разве он не кашлял так же страшно и жутко, как и остальные, когда отправлялся с Лине за помощью?
Все же странно, ведь Дано стоял совсем близко от ремонтника и, по идее, сейчас тоже должен был валяться на бетоне, захлебываясь рвотой. Однако он совершенно здоров.
Только очень измучен и едва держится на ногах от усталости и голода.
Мама начала жаловаться на жару почти сразу же, как они покинули поезд. Вскоре после этого у нее начался кашель, она стала потеть, ее зазнобило, начались судороги. Всю дорогу Дано нес Билала на себе, а когда они наконец добрались до станции, отцу пришлось помочь матери взобраться на платформу, потому что сама она была уже не в силах этого сделать. Остальные пассажиры выглядели тоже неважно. Люди то и дело останавливались, садились на рельсы, хватались за лоб и, кое-как поднявшись, шли снова, еле волоча ноги. Многих начинало рвать, и они стояли, скорчившись и держась за забор, чтобы не упасть. Те, у кого еще оставались какие-то силы, разбрелись в поисках тенечка; остальные же, страшно измученные, лежали где придется, надеясь, что кто-нибудь отправится за помощью. Кое-кто падал на рельсы и даже друг на друга, словно грязь, пыль и тела незнакомых людей перестали быть чем-то материальным.
Неподалеку от того места, где они находились, над железнодорожными путями нависал мост. Непривычно громко и часто сигналили на нем автомобили. Промчалась машина скорой помощи с сиреной, следом – пара полицейских автомобилей с голубыми мигалками.
Что-то теплое и липкое стекает по руке Дано, и, глянув вниз, он обнаруживает, что у Билала тоже началась рвота. Горячая желто-белая клейкая субстанция – грудное молоко, смешанное с чем-то более густым, – медленно течет по рукам Дано. Страх сдавливает ему горло, он хочет закричать, чтобы освободиться от него, но вместо этого наклоняет Билала вперед, чтобы тот не захлебнулся рвотой. Содержимое желудка Билала покидает своего хозяина куда медленнее по сравнению с жестокими приступами рвоты его матери, словно в маленьком тельце уже не осталось сил.
– Дано… – слышит он слабый голос матери. – Дано, как ты?..
– Со мной все в порядке, мама, – быстро отвечает он, чтобы она не тратила лишних сил на разговоры. – Я не болен.
– Билал…
– С ним тоже все хорошо, – не задумываясь, отвечает Дано. – Плачет только. Наверное, испугался, – частит он, отворачиваясь вместе с Билалом от матери. Ее глаза закрыты, но он все равно не хочет рисковать.
Он не понимает, откуда у него взялись силы на ложь. Все, что он сейчас хочет, это уберечь свою маму от жуткого чувства бессилия, когда видишь своего умирающего ребенка и не имеешь никакой возможности взять его на руки или еще хоть как-то помочь ему.
Билала снова рвет, на этот раз с кровью. Дано не может на это смотреть, с куда большей охотой он отшвырнул бы сейчас своего младшего братишку куда подальше – как можно дальше. Господи, пусть это будет только сон. Он проснется, и окажется, что все кошмары позади… Дано прижимается своей щекой к горячей щеке брата, что-то шепчет ему и, поднявшись, начинает быстро ходить по платформе, баюкая Билала, как это делала мама, укладывая малыша спать.
На станции там и сям лежат люди. Женщина в служебной форме какое-то время стояла, прислонившись к колонне, но теперь упала и лежит неподвижно. Должно быть, она мертва. Остекленевшие глаза с укоризной смотрят на стоящий поезд, словно обвиняя его в том, что он так и не привез ее домой. На подбородке – след липкой желто-белой субстанции, которая, вытекая из ее приоткрытого рта, собралась в лужицу на бетоне.
В нескольких метрах подальше какая-то старушка рухнула прямо на свой чемодан. Дано не видит ее лица, но, кажется, она не дышит. Сердитый парень с выцветшими волосами тоже перестал подавать признаки жизни.
Все умирают. Дано ничего не понимает, но пассажиры из поезда дохнут вокруг него как мухи.
У Билала новый спазм, и его в третий раз выворачивает наизнанку. Каждый мускул его худенького тельца напряжен в попытке избавиться от терзающей его боли. На этот раз лишь розовая мокрота с ниточками свежей красной крови. Дано прижимает к своей груди стиснутые кулачки брата, чтобы тот ощутил биение его сердца, но он видит, что силы малыша тают.
– Прости меня, Билал, – шепчет он. – Я люблю тебя. Только поэтому я делаю это.
Дано удается высвободить одну руку, не уронив при этом брата, и он кладет ее на лицо Билала. Большим и указательным пальцами зажимает ему нос и нежно, но решительно закрывает своей ладонью рот малыша.
Сперва ничего не происходит. Грудная клетка брата продолжает подниматься и опускаться, но через пять или шесть секунд он резко дергает головой, словно этого усилия достаточно, чтобы высвободиться. Дано всхлипывает, по его лицу текут слезы и падают на мокрые от пота, спутанные волосы Билала. На всякий случай он отходит еще дальше от матери, чтобы та ничего не поняла. Дано встает позади колонны и съезжает по ней вниз, что-то крича, вопя и напевая в крохотное ушко брата. Отказываясь уступить зову любви в своей груди, который просит не делать этого.
Но вскоре все заканчивается. Маленькое тельце обмякает в руках Дано и остается лежать неподвижно.
Какое-то время Дано продолжает сидеть за колонной. Теперь, когда Билал больше не кричит, тишина на станции кажется просто невыносимой. Порой до него доносится звук автомобильного мотора, но движение на мосту почти прекратилось, да и сирен тоже больше не слышно.
Он вытирает следы рвоты на лице брата. Сначала рукой, потом подолом своей футболки. После чего пытается стереть кровь и рвоту с колонны и бетона под ногами.
Он поднимается и на дрожащих ногах идет обратно к маме, которая лежит неподвижно, словно уже…
– Мама?
Сначала ему кажется, что она его не слышит. Наверное, она слишком устала, думает он, но потом на мамином лице появляется слабая улыбка.
– Мой дорогой Да… – шепчет она.
– Мне удалось уложить его спать. – Дано старается, чтобы его голос звучал спокойно и не срывался. – Я убаюкал его, как ты всегда это делаешь.
Ему кажется, что дыхание матери стало еще более прерывистым. Ее снова рвет. Темная, почти черная кровь. Дано отворачивается.
– Ты должен уходить, – шепчет она. – Ты… помнишь… адрес? И номер?
Он кивает:
– Да. Но, мама…
– Может быть… брат твоего отца… может быть, он… – Она заходится в новом приступе кашля. – Постарайся.
Он молчит. Пытается собраться с мыслями.
– Я обещаю.
– Положи Билала мне на грудь, – просит она. – Я хочу… Я хочу, чтобы он был со мной.
– Но, мама, он же спит…
Она поднимает руку, всего на несколько сантиметров отрывает ее от земли, но этого достаточно, чтобы он все понял и замолчал.
– Я знаю, что он мертв, – говорит она.
И в это мгновение полностью и окончательно рушится крошечный мирок Дано. Откуда-то из самой глубины его души прорываются сдерживаемые доселе рыдания, и он кричит так, как никогда раньше не кричал. Он кладет безжизненное тело брата на грудь матери, поднимает ее руки и помогает ей обнять свое мертвое дитя.
– Ты останешься со мной? – шепчет она. – Посидишь рядом, пока я не…
Но еще раньше, чем она успевает закончить, Дано кладет свою голову ей на грудь рядом с головкой брата, в последний раз чувствуя тепло маминых рук.
Айрис с Сигрид бегут к Розенлундсгатан. Айрис крепко держит Сигрид за руку своей здоровой рукой и что есть силы тянет ее за собой. Им нужно скорее вернуться домой. Немедленно.
Повсюду гудят автомобили. Все мчатся как оглашенные, нарушая правила. На повороте на Розенлундсгатан столкнулись две машины. На дороге валяются искореженные обломки, а две женщины стоят рядом и выясняют, кто из них виноват. В момент, когда Айрис и Сигрид оказываются на тротуаре, женщины переходят от слов к делу.
– Мамочка, почему они бьют друг друга? Это же плохо… – спрашивает Сигрид, но Айрис молча толкает ее вперед.
Сигрид начинает плакать, и Айрис тут же чувствует себя виноватой. Она закусывает губу. Им надо бежать, надо вернуться домой. Они и так уже слишком долго туда добираются. У нее сломана рука, с ней маленький ребенок, и она уже боится оставаться на улице.
Повсюду они натыкаются на одни и те же блестящие от пота лица и зверские гримасы. Одежда, промокшая от крови и рвоты. Люди орут друг на друга благим матом или сидят на земле и тихонько хнычут. Кто-то падает на тротуар как подкошенный и замирает.
Айрис с дочкой бегут со всех ног, спеша покинуть этот ад. Айрис мечтает вернуться домой и посадить Сигрид в шкаф в компании с тарелкой сэндвичей, стаканом шоколадного молока и полностью заряженным айподом. Спрятать дочь как можно дальше, пока окружающий их мир не вернется к нормальной жизни.
– Мамочка, как твоя рука? – внезапно спрашивает Сигрид, и Айрис испуганно улыбается:
– Еще не прошла, но немножко лучше. Мы с тобой потом посмотрим на рентгеновские снимки, когда они будут готовы. Пойдем скорее, – просит Айрис и тянет дочь за собой вперед – домой.
Они сворачивают направо и по велосипедной дорожке бегут в сторону парка Розенлундс. В Сканеглантане будет спокойней: там люди не мутузят друг друга на детских площадках.
Они заходят в парк и идут мимо большой детской игровой площадки, которая сейчас выглядит странно опустевшей. Она вообще редко пустовала, потому что дети постарше и подростки обычно приходили сюда где-то в шесть вечера и превращали ее в баскетбольную площадку. Но сегодня все было не так, как обычно.
Сигрид с грустью переводит взгляд с мамы на горку и обратно, но не произносит ни слова. Несмотря на свой возраст, она понимает, что сейчас не время для развлечений.
Внезапно Сигрид выпускает руку Айрис:
– Мама, смотри, не все ушли домой.
Айрис смотрит в ту сторону, куда указывает ее дочь. В укромном уголке парка на самом краю песочницы, окруженной заборчиком, сидит ребенок – темноволосый мальчик в коричневой футболке. Айрис с дочкой подходят к нему. Мальчик слышит их шаги и поворачивается. Ему года два, прикидывает Айрис. Глаза заплаканы, из носа текут густые сопли.
– Привет, – говорит Сигрид. – Что ты тут делаешь?
Мальчик смотрит на Сигрид, потом на Айрис и отворачивается.
– Папа, – тихо говорит он.
– Где твой папа? – спрашивает Айрис.
Мальчик показывает лопаткой:
– Там.
Айрис отпускает руку Сигрид, хватается за заборчик, который едва достает ей до талии, и перелезает через него. Только не это, в страхе думает она. Нет, только не это. Нет, нет и еще раз нет.
Но ее опасения оказываются верными. В песочнице, повернувшись лицом к ребенку, лежит мужчина.
Первой мыслью Айрис было броситься к отцу ребенка, перевернуть его на спину и сделать искусственное дыхание, но затем она видит, как мальчик закапывает его песком; она сама сколько раз играла в эту игру с Сигрид. В игру, которая когда-то казалась ей забавной. Но сейчас, глядя на то, как мальчик бросает песок на лицо мужчины, Аманде становится не по себе.
– Папа… – повторяет мальчик.
– Твой… твой папа… – бормочет Айрис и неуклюже останавливает мальчика, который сгреб лопаткой еще больше песка и уже замахнулся, чтобы кинуть его на своего отца. – Нет… – говорит она. – Он… мы… давай-ка лучше кинем песок вот сюда.
Она отодвигает руку мальчика, и вместе они высыпают песок в игрушечное ведерко.
– Мама? – зовет Сигрид. – Что случилось с его папой?
– Подожди, – отвечает Айрис, повернувшись так, чтобы видеть и Сигрид, и мальчика. – Мы должны… он…
Айрис замолкает. Этого не может быть, думает она, и кровь шумит у нее в ушах. Этого просто не может быть. Отцы не умирают в песочницах, оставляя маленьких детей без присмотра, да еще так, чтобы никому не было до этого дела. Мимо них ведь проходят люди, катаются велосипедисты. Этого не может быть, просто не может. Такого еще никогда не было.
– Мы должны… ему нужно…
Мозги Айрис отказываются что-либо соображать. Что ей делать? Она не может просто так увести чужого ребенка с детской площадки. Но и оставить его здесь она тоже не может… Или может?..
– Он мертв? – спрашивает Сигрид дрожащим голоском. – Его папа мертв?
Айрис смотрит на побледневшее лицо дочери. Сигрид отколупывает с ограды шелушащуюся краску. Айрис хочется сказать что-нибудь успокоительное, как-то пошутить, чтобы сгладить ситуацию, но единственное, о чем она сейчас может думать, так это о том, что ограду, с которой Сигрид только что сдирала краску, больше уже никогда не покрасят. Она не знает, откуда в ней взялась эта уверенность, но чувствует, что это только начало.
– Пойдем, – говорит она мальчику. – Можешь встать?
Он послушно подчиняется, и Айрис осторожно стряхивает песок с его штанов.
– Я сейчас приподниму тебя, ладно? – говорит она и берет ребенка на руки.
Айрис едва не падает, но все же ей удается удержать равновесие.
– Можешь присмотреть за ним? – просит она Сигрид, опуская мальчика на землю по ту сторону ограды. – Я должна кое-что проверить.
Она поворачивается к песочнице и приседает на корточки рядом с мужчиной. На вид ему немного за тридцать. Щетина, загар. Изо рта сочится струйка крови. Может быть, ребенок бросал ему в лицо песок, чтобы остановить кровь?
Айрис шарит в карманах мужчины. Ее тошнит оттого, что приходится прикасаться к телу, но тут удача улыбается ей. Она нащупывает в заднем кармане джинсов что-то тяжелое и после некоторых усилий вытаскивает айфон. Айрис нажимает кнопку «домой». Айфон заблокирован, но она видит несколько пропущенных звонков и две эсэмэски от какой-то Магды. Не читая сообщений, Айрис просто тыкает пальцем на имя Магды в пропущенных вызовах, глубоко вздыхает и, закрыв глаза, слушает гудки. Сигрид спрашивает мальчика, как его зовут, но тот молчит.
– Алло?! – Голос в трубке задыхается и звенит, как струна. – Почему ты не отвечал? Что с Лукасом? Когда ты вернешься… тут такое произошло. В соседнем доме вызвали скорую, и… где ты?
Айрис вздыхает.
– Здравствуйте, – говорит она. – Меня зовут Айрис, и я тут стою рядом с вашим… я рядом с Лукасом, вашим сыном. Мы в песочнице в Сканеглантане.
Она слышит в трубке удивленный возглас и испуганное дыхание Магды.
– С ним все в порядке? Где Николас?
– Он… – Айрис смотрит на Сигрид.
Та молча наблюдает за матерью, и Айрис понимает, что дочь, пытаясь разобраться в происходящем, ловит каждое ее слово. Моя взрослая, моя любимая девочка, с нежностью и болью думает Айрис, наверное, тебе уже никогда не забыть этот день.
– Он болен, – выходит она из положения. – И не в состоянии с вами говорить. Вы можете немедленно сюда приехать? Я должна отвести домой дочь, и… в общем, вы, похоже, уже сами заметили, что кругом творится…
– Я уже иду, никуда не уходите! Я иду!
Женщина бросает трубку.
Айрис подходит к детям и присаживается на корточки рядом с ними. Сигрид насупилась, всем своим видом показывая, что хочет вернуться домой, но пока не жалуется. Айрис хочет только одного: поскорее оказаться дома, в безопасности, и узнать, что все ее страхи были напрасны. Но она не может уйти прямо сейчас.
– Твое имя – Лукас, правда? – спрашивает она мальчика.
Тот вяло кивает и показывает на песочницу.
– Мой папа, – повторяет он.
Айрис кивает:
– Да, там твой папа. И мама тоже скоро придет. Я только что говорила с ней по телефону.
Мальчик улыбается, но почти сразу отворачивается, застеснявшись от такого количества внимания от незнакомых ему людей.
– У тебя есть братья или сестры? – спрашивает Айрис. – Может, старшая сестра? Младший брат?
– Иджа, – говорит мальчик. – Иджа.
Айрис кивает.
– Мама, я хочу домой… – тихонько начинает Сигрид.
– Знаю, – отвечает Айрис. – Потерпи. Уже совсем скоро.
Звуки города едва долетают до них. Слышится отдаленный шум проезжающих машин, где-то воет сирена или даже две. Такое чувство, что это место все покинули, ушли куда-то, бесконечно далеко… но куда?..
– ЛУКАС! – где-то за горкой внезапно раздается женский крик. Айрис оглядывается и видит, что к ним на велосипеде несется женщина. – ЛУКАС!
Айрис встает. Мальчик смотрит с беспокойством сперва на Айрис, затем на Сигрид. Кажется, он не соображает, что происходит, но потом вдруг понимает, кто к ним едет.
– Мама! – кричит он. – Мамочка!
Магда резко тормозит и, отбросив велосипед в сторону, пытается отдышаться. Ее лицо раскраснелось от слез. Она бросается к сыну и подхватывает его на руки, а потом испуганно смотрит на Айрис:
– Что с ним?.. Где он?.. Где Николас?
Айрис переводит взгляд на песочницу, где до сих пор стоит ведерко с лопаткой. Магда сперва ничего не понимает, но потом узнает игрушки сына.
– Он там, – тихо говорит Айрис. – В песочнице.
Прижимая к себе Лукаса, женщина делает несколько шагов вперед и останавливается у ограды. Она тяжело и прерывисто дышит, пару раз кашляет, а потом замирает, не в силах отвести взгляд от тела мужа.
– Спасибо, – еле слышно произносит она. – Приятно было познако… – Внезапно начавшийся кашель обрывает конец фразы.
– С вами все в порядке? – спрашивает Айрис. – Может быть, нам следует…
– Нет-нет, все нормально. Спасибо, – отвечает та, но Айрис видит, что по лицу женщины ручьями льется пот и что ее лихорадит.
Она без конца переводит взгляд с неподвижного тела в песочнице на Айрис и обратно.
– Но…
– Я сказала «спасибо», о’кей?!
Магда ставит сына на землю, поднимает велосипед и сажает Лукаса к себе за спину. Она снова кашляет, на этот раз тяжелее, прочищает горло и, вытирая слезы, смотрит на Айрис и Сигрид с непонятным выражением на лице. И затем, не прощаясь, уезжает.
– Покаааа! – слышат они крик Лукаса, когда Магда на велосипеде огибает игровую площадку.
– А что с его папой? – спрашивает Сигрид.
Айрис берет руку дочери и сжимает ее:
– Мы уже ничего не можем для него сделать. – Она вздыхает и отводит взгляд, видя, что Сигрид вот-вот расплачется. – Пойдем. Пойдем домой.
Они идут все дальше. Парк заканчивается, и они словно снова оказываются в страшном сне. Людей на улицах становится все больше, велосипедистов и машин тоже прибавилось, и никто не обращает на них ни малейшего внимания. Люди обливаются потом, грозят друг другу кулаками и осыпают проклятиями всех, кто попадается им на пути. Айрис тащит Сигрид за собой к переходу. Наплевав на всякую осторожность, они бегут прямо наперерез потоку машин. Их обгоняют три велосипедиста и две машины, которые едут как попало, не разбирая дороги. Айрис стремится убежать со Сканеглантана, чтобы забыть прощальный взгляд мальчика, которого мать увезла на велосипеде. Ее раненая рука взрывается болью, когда она едва успевает оттолкнуть Сигрид на тротуар, чтобы ее не сшиб велосипедист. Айрис слишком измучена, чтобы что-то кричать ему вслед. Вместо этого она опять переходит на бег, таща за собой дочь.
Вперед. Домой.
Машины на Гетгатан намертво застряли пробке, и кажется, что движение остановилось на всем протяжении улицы Гетбексгатан и в южном направлении до самого Сканстулла. Вой сирен, крики, рыдания жутким эхом отражаются от стен зданий, усиливая и без того царящую вокруг атмосферу ужаса. Непрерывно хлопают дверцы машин, которые люди бросают прямо посреди проезжей части. Айрис видит в их глазах ярость, страх и отчаяние, и у всех по лицу ручьями струится пот, так что они не успевают его вытирать. Со всех сторон доносятся кашель и истеричные рыдания. Кажется, до людей начинает доходить, что их ждет. При виде этой картины Айрис едва сдерживает слезы. Но она не хочет поддаваться панике – только не здесь, не перед Сигрид, не посреди Гетгатан.
Какой-то парень выскакивает из торгового центра «Скрапан-плаза» с ноутбуками под мышкой. За ним выбегает охранник, но посреди дороги останавливается и, согнувшись пополам, кашляет, кашляет, кашляет без остановки, а потом садится прямо на дорогу. Не проходит и секунды, как в него врезается велосипедист. Охранник, заорав, падает и снова заходится в кашле, а велосипедист валится на землю в нескольких метрах от него и, распластавшись на асфальте, замирает.
– Смотри, на нем нет защитного шлема, – говорит Сигрид, глядя, как под головой велосипедиста расплывается большая лужа крови.
Айрис поворачивается к ней, чтобы что-то сказать, но внезапно замечает, что поток велосипедистов поредел, и они вместе с Сигрид перебегают дорогу. Айрис кусает губы, чтобы не завыть от боли, но им приходится торопиться – оставаться надолго на дороге опасно. Они пробираются вперед, огибая стоящие машины. В это время какой-то водитель опускает окно машины, чтобы глотнуть свежего воздуха, но вместо этого начинает харкать кровью. Айрис силой разворачивает Сигрид, чтобы та смотрела в другую сторону.
Хватит, думает Айрис. Хватит с нее болезней, смертей, несчастных случаев, искореженных груд металла, раздробленных костей, разбитых сердец.
– Скорее, Сигрид, дом уже близко, – просит Айрис дочь.
Они ныряют в переулок и бегут в сторону Сканегатан.
Спустя минуту она умирает. Дано слышит ее последний хриплый вздох, словно мама хочет в последний раз наполнить свои легкие воздухом. Короткая пауза, словно она пытается задержать в себе кислород. Каждый мускул ее тела напрягается, и на несколько секунд она застывает в неподвижности. После чего ее грудная клетка опускается, и мама замирает. Уже навеки. Дано остается один.
Он продолжает лежать, обнимая мать и брата, словно пытаясь вобрать в себя их последнее тепло. Дано хочет, чтобы эта сцена навсегда осталась в его памяти. За двенадцать лет своей короткой жизни он еще ни разу не хотел чего-то так страстно.
Наконец Дано встает и осматривается. Никаких признаков жизни вокруг. Все, что он слышит, звук проезжающей машины наверху. Он ничего не понимает. Что происходит?
Чуть дальше вдоль платформы тянется застекленное помещение – что-то вроде небольшого зала ожидания. Дано берет мать за плечи и тянет ее вместе с телом брата по бетонному покрытию, спиной открывает крутящуюся дверь и втаскивает их внутрь. Здесь жарко, как в парилке, совсем скоро тела начнут разлагаться, пойдет запах, но, по крайней мере, здесь их не тронут звери и птицы. Дано возвращается обратно к оставленным на перроне вещам и достает из отцовского рюкзака самое большое одеяло. Он накрывает им трупы, бережно подоткнув края под тело матери.
Дано чувствует себя беспомощным, ему очень хочется сделать для мамы и братика что-то большее – закопать их, помолиться за упокой их души, спеть. Несколько минут он сидит рядом с ними, напевая мелодию, которую они пели на похоронах их двух кузин в январе, прямо перед отъездом. Слов он не помнит, да это и не важно.
Дано идет обратно к рюкзакам, собирает оставшиеся пожитки и делит их на две равные кучки, включая то небольшое количество еды, которое у них еще оставалось. Затем упаковывает все обратно в два рюкзака. Один из них он относит в зал ожидания и оставляет рядом с мамой и Билалом. Из папиного блокнота из маленького рюкзака он вырывает страничку и пишет записку.
Дано решает, что будет ждать отца и Лине здесь, пока не стемнеет. Если они за это время не вернутся, он прикрепит записку к рюкзаку и оставит его.
Он перечитывает написанное: «Со мной все хорошо. Я пошел в город. Попробую найти Ахмеда. Пожалуйста, не теряйте меня. Дано».
И, не выдержав, снова начинает плакать.
Пока они бегут по Сканегатан, Айрис так сильно сжимает руку дочери, что ей даже страшно становится – вдруг у нее останутся синяки? Но сейчас некогда об этом думать. Наступает вечер, а сам город тем временем стремительно погружается в хаос. Сейчас перед Айрис стоит одна-единственная задача – спасти своего ребенка и оказаться вместе с ним в безопасности.
На Седерманагатан она видит женщину, лежащую без сознания неподалеку от «Il Caffe». Кажется, Сигрид ее не заметила, так как засмотрелась на пробегавшего мимо пса. Тот держит голову низко к земле – видно, взял чей-то след. Во всяком случае, Айрис очень надеется на то, что дочь не заметила тело, поскольку женщина очень похожа на Стину, воспитательницу из детского сада Сигрид. Когда Айрис, последняя из родителей, наконец-то приехала за дочкой, Стина едва стояла на ногах, настолько ей было нехорошо.
Впрочем, кто знает, возможно, эта женщина действительно Стина? У Айрис нет полной уверенности на этот счет. В конце концов, это может быть кто угодно, но разве Стина не живет где-то рядом? Ведь раньше Айрис несколько раз встречала ее в этом районе, и сейчас ей, конечно, следовало бы притормозить и попытаться помочь женщине. В обычной жизни любой поступил бы так, увидев валяющуюся без сознания воспитательницу своего ребенка. Но сегодня был далеко не обычный день, и к тому же у этой женщины следы кровавой рвоты на лице. Как у того мужчины в песочнице или водителя машины на Гетгатан. Вокруг незнакомки расплывается огромная лужа крови, и Айрис решает не приближаться к ней. Вместо этого она торопит дочь.
Наконец они оказываются у двери своего подъезда, рядом с магазином «Севен-Элевен», что возле парка Ниторгет. Айрис отпускает руку Сигрид, чтобы ввести код на домофоне. Замок щелкает, и Айрис тянет на себя дверь. Боль в руке настолько острая, что ей приходится стиснуть зубы, чтобы не закричать.
Оказавшись внутри, Сигрид подбегает к лифту и нажимает кнопку.
– Нет, мы поднимемся по лестнице, – говорит Айрис.
– Но он же работает, смотри, – возражает Сигрид и указывает пальцем вверх.
– Хм, верно, но мы все-таки пойдем пешком.
Еще не хватало застрять в их шатком допотопном лифте, который, по словам риелтора, якобы «полон деревенского очарования». Нет, только не сегодня. Хватит с них приключений.
Сигрид неуверенно смотрит на маму, словно собираясь поспорить, но, увидев выражение материнского лица, передумывает. Она подходит к лестнице и начинает демонстративно медленно подниматься по ней.
Айрис тем временем пытается взять себя в руки и успокоиться. Что ждет их дома? Все ли в порядке с Филиппом?
Он жив?.. Нет, нет, не надо. Сейчас еще не время об этом думать. Хотя, кто знает, может быть, будет лучше, если она зайдет в квартиру первой, чтобы убедиться, что там всё в порядке…
Айрис внезапно замирает на месте. Несколькими этажами выше раздается кашель. Отражаясь от стен, он звучит как звук иерихонской трубы. Сигрид тоже замирает и в испуге смотрит на нее.
– Еще кто-то болен, мамочка, – говорит она.
Айрис, кивнув, подталкивает дочь. Вперед. Домой. Что бы ни ждало их в квартире, лучше быть там, чем здесь.
Проходя мимо двери на третьем этаже, они вновь слышат кашель. Наверное, ей следовало бы позвонить в дверь, спросить, не нужна ли помощь. Да, она должна это сделать, но не может. И самое главное – не хочет.
Вместо этого она подходит к двери своей квартиры и по привычке принимается нащупывать сумочку, которую всегда носит на плече, но ее нет.
– Что случилось, мамочка?
– Кажется, я забыла свою сумку в больнице, – устало выдыхает она.
– Разве мы не привезли с собой Картмана?
Айрис слышит панические нотки в голосе дочери.
В любой другой ситуации Айрис улыбнулась бы оттого, что дочка называет ключи Картманом. И не потому, что ей было невдомек, как называются ключи. Когда ей было два, Сигрид узнала, что у игрушечного персонажа-брелока, который болтался на связке материнских ключей, есть имя, и связала его с открыванием дверей. С тех пор все ключи стали называться для нее Картманами. Это порой ставило в тупик ее бабушку и воспитательниц в детском саду.
– Похоже на то.
– Что же нам теперь делать?
– Будем молиться, чтобы папа оказался дома, – ответила Айрис.
– Как ты сказала, мо… – переспрашивает Сигрид, но запинается, поскольку Айрис нажимает на звонок.
Через дверь доносится приглушенный сердитый звон. Через несколько секунд Айрис отпускает кнопку, и на лестничной клетке воцаряется тишина. Они молча ждут.
Ну же, давай, мысленно просит Айрис. Открывай, мой милый, мой дорогой.
Но мантра оказывается бесполезной, да и сами слова кажутся ей неестественными.
Айрис поворачивает ручку двери, хотя и знает, что они никогда не оставляют дверь открытой.
– Попробуй снова позвонить ему, мамочка, – говорит Сигрид спустя минуту, которая похожа на целую вечность. – Позвони ему по телефону.
Айрис вытаскивает телефон из кармана джинсов. Ни одной эсэмэски. Осталось двадцать три процента заряда батареи. Она снимает телефон с блокировки и, не глядя, нажимает уже в который раз за день на знакомый номер. Айрис даже не подносит его к уху, а просто безнадежно смотрит на экран. У нее больше нет сил. Черт.
– Он работает, мамочка.
– Да, я знаю, я же звоню ему сейчас.
– Нет, я не про это. Телефон звонит. Он звонит в самой квартире. Разве ты не слышишь?