– Слушай, Вова, я хочу покурить!
Ирина заправила в бюстгальтер уже вытащенную было грудь, опустила джемпер, одернула юбку.
– Покури, Ира, покури, – разрешил я, с сожалением отпустив ее горячие ягодицы. – Пять минут ничего не решат.
– О чем и говорю. «Пять минут, пять минут» – как пела драная проблядь Гурченко…
Она пошарила в сумке, лежавшей на тумбочке, что-то достала.
–…Минута туда, минута обратно. И там пять от силы. Только я тебя запру снаружи, хорошо? А то ходят всякие. Явится ко мне кто-нибудь из наших, потом не выгонишь…
– Хорошо.
Действительно, какие-то минуты ничего не стоили; мутное течение жизни их не замечало.
– Я бы пока принял душ, да не взял полотенце, – посетовал я. – Умен, как татарин после обеда.
– Вова, не сходи с ума, – ответила Ирина. – Если мы собираемся трахаться, нам ли делиться полотенцами? Возьми там мое, с красными полосками.
В чувственном мраке прошуршали шаги, на секунду открылась дверь, полосой пробежал коридорный свет, донеслись голоса.
Потом проскрежетал замок и все стихло.
Я поднялся.
Кровать заскрипела; на своем веку она видала многое.
Санузел был простеньким, но чистым, Иринино полотенце казалось совсем свежим.
Вода ласкала. В нашем городе из кранов текла совсем другая.
Зеркало запотевало медленно; я мылся и разглядывал себя.
Неожиданно вспомнилась порностудия.
Я уже затруднялся подсчитать, как давно все случилось.
Нателла легко склонила меня к пробам, но едва погасли лампы, как что-то сместилось в моем восприятии.
Трусы я натягивал, повернувшись к Нателле спиной.
Я знал, что мой пенис зафиксирован в доброй сотне кадров. Но показывать его опять казалось невозможным.
Я стеснялся своего тела, уже не понимал, как пять минут назад вертелся так и сяк.
Нателла уловила мое состояние, ни о чем порнографическом больше не заговаривала, только еще раз сделала кофе, который мы выпили почти молча.
На прощанье она сказала, что ждет моего звонка относительно дальнейшего сотрудничества.
Решение оставалось за мной; я получил карт-бланш.
Уже следующим утром я постановил, что вчерашнее было не со мной.
Я не позвонил Нателле ни на неделе, ни потом.
Попытку следовало вычеркнуть из жизни.
Я ее и вычеркнул – тем более, что на работе сгущалось высокое напряжение.
Потеряв начальническую должность в обанкротившейся фирме, я устроился на аналогичное место в филиал крупной продуктовой сети.
Правда, взяли меня с испытательным сроком, его следовало провести на оборотах в «красной» зоне тахометра.
Так работать мне было не впервой; задача облегчилась тем, что мой предшественник развалил корпоративную сеть, довел ее состояние до критического. Контроля пользователей не было, менеджеры в магазинах проводили время за игрой в танки.
Я с дребезгом уволил системного администратора, представив начальству это как спасительный акт.
Затем я устроил конкурс среди старшекурсников авиационно-технического университета, нашел приемлемого, умного и дисциплинированного парня для администрирования сети.
Я велел установить программу для отслеживания активности и передавать дирекции сведения об играх, за которые сотрудников стали штрафовать.
В должности меня утвердили, сейчас направили на профессиональный тренинг.
Мне много раз приходилось бывать на хепенингах такого рода; все они проходили по одному сценарию.
Какой-нибудь столичный хлыщ неделю напролет нес бред, надерганный из американских бизнес-технологий, непригодных для России.
В России вообще не работало ничего из разработанного в цивилизованных странах.
Здешние люди всегда все делали наоборот.
Нечесаные первопроходцы «покоряли» холодную, разъеденную гнусом Сибирь, не догадавшись завоевать Турцию с теплыми морями.
Кровавый шизоид из дома Романовых построил столицу в самом гнилом углу Европы, где не селились даже чухонские дикари.
Потомки тех и других запускали в космос говорящих обезьян вместо того, чтобы на земле изобрести хотя бы робот-пылесос.
Список допускал продолжение; у русской дурости имелось начало, но не имелось конца.
Народ, по злой иронии судьбы считающийся «родным», я откровенно презирал, поскольку уважать его было не за что.
Слушать разглагольствования о том, как надо делать дела в стране, где знания подменяются идеологией, не имело смысла.
Подобные мероприятия я воспринимал как рабочий отпуск.
Моя нынешняя фирма была челябинской, но тренинг почему-то проходил в Екатеринбурге.
Вероятно, очередной москвич из «тренерской» компании отказался ехать в заштатный Челябинск, где даже шар в вокзальном фонтане на вокзале был не гранитным, а пластиковым.
В современных кругах центр уральской промышленности проходил под обидной кличкой «Ёбург»; ёбургом он и был.
Нас, собравшихся из нескольких регионов России, поселили в каком-то «оздоровительном комплексе» на улице Патриса Лумумбы. Там же шел и тренинг – с утра до вечера, с небольшими перерывами для еды.
Итогового контроля не предстояло, но требовалось абсолютное посещение, поэтому всю муть приходилось отсиживать с умным видом.
От гостиницы, расположившейся за объездной дорогой, до центра города было километров десять.
У себя дома я ездил на машине, общественным транспортом не пользовался, поскольку не выносил, когда кто-то оказывался ближе, чем в пяти метрах.
Здесь я оказался привязанным к месту.
Обстоятельства усугубились поселением.
Соседом по двухместному номеру у меня оказался добропорядочный гражданин из Чебоксар, который не пил, не курил, обладал нулевой эрудицией и не мог поговорить ни о чем, кроме протоколов TCP/IP.
Вдобавок он оказался заядлым шахматистом и в первый же вечер требовал партию.
Я ответил, что в жизни есть всего три вещи, которых не выношу; к ним относились шахматы, карты и пьяные женщины.
Сосед обиделся и отстал.
Однако это мало чесу помогло.
Вечерами напролет он лежал на кровати, играл и переговаривался по скайпу с каким-то таким же уродом.
Слушать щелканье клавиш и бормотание про «эф-два, же-пять», «ферзевой гамбит» и «защиту каракан» было невыносимо.
Вероятно, еще до конца тренинга я разбил бы соседу голову его же ноутбуком.
Ситуацию спас лесопарк, на краю которого притулилась эта сомнительная гостиница.
К удивлению, там было не так грязно, как на улицах.
Я бродил в одиночестве, любовался безмолвными ветреницами, слушал перестук веток, вдыхал весенние ароматы. Сквозь цветочные запахи пробивалась струйка грибов, но то была иллюзия: для них еще не настало время.
Параллельно с нашим тренингом, в соседнем конференц-зале, проходил региональный сэйлс-митинг какой-то фармацевтической компании.
По утрам в ресторане, где завтрак входил в стоимость проживания, перемешивались две разношерстные компании.
Среди нас, айтишников, преобладали мужчины; медицинские представители почти поголовно были женщинами.
Ирина – на вид моя ровесница – не выделялась чем-то особенным.
Но, тихо переговариваясь с коллегами за едой, она так стреляла глазами из-под узких очков, что не заметить ее было невозможно.
На третий день мы познакомились: я возвращался из леса, она курила у входа в гостиницу.
Я сразу почувствовал взаимное расположение. Дальнейшее было однозначным для взрослых людей.
Проклятый шахматист лежал на кровати, как приклеенный; жилых кварталов с квартирами на час в ближних пределах не имелось.
Сегодня – на четвертый день тренинга – Ирина подошла в обеденную паузу и сообщила, что ее соседки не будет до утра и мы сможем познакомиться поближе.
Я купил в ресторане бутылку коньяка на вынос, вечером пришел сюда.
Мы уединились, все шло по плану.
В самый последний момент Ирине захотелось покурить.
Я не возражал; каждый имел право на свои привычки.
Тем более, что появилась возможность заняться гигиеной; в своем номере соседство пешечника лишило меня удовольствия даже от этого приятного процесса.
Я мылся без спешки, но когда вышел из душа, ее еще не было.
Стояла тишина, еще более тихая из-за чьих-то отвратительно молодых голосов, булькающих в коридоре.
Под окном горели нервные оранжевые фонари, их свет отражался от потолка, дрожал в бутылке, стоящей на столике между кроватей.
Осень подступила всерьез; стемнело рано, ночь была прохладной.
В этом постоялом дворе халатов не выдавали. Я завернулся в простыню, потом накинул одеяло.
Некстати вспомнились теплая порностудия и ее хозяйка в красно-черной рубашке.
Я поежился, вытащил пробку, плеснул немного в стакан, выпил одним глотком.
Гостиничный коньяк был дрянным.
Ирина задерживалась.
Согреться никак не удавалось.
Вторая порция показалась уже не такой противной, как первая: видимо, дешевый алкоголь быстро сместил восприятие.
По столу запрыгал сонной лягушкой, потом заверещал мобильный телефон.
У меня на звонок был поставлен «Призрак оперы», тут раздался зашитый рингтон. Да и вообще, свой мобильный я оставил у себя, не желая ни с кем разговаривать.
Иринин, я, конечно, не собирался брать, но машинально взглянул на дисплей.
Там значилось имя «Боря».
Поскакав и поквакав, телефон угомонился.
Я налил себе еще.
Снова зазвенело; теперь звонил некий Коля.
Судя по всему, у Ирины имелся богатый спектр знакомств.
Она приехала из Саратова, но абоненты могли оказаться кем-то из малочисленных коллег по митингу.
Решив не мелочиться, я налил полный стакан и освоил одним махом.
Стало почти хорошо.
Ненужные воспоминания о Нателле ушли на третий план.
На второй отошла Ирина – которая, вероятно, была перехвачена Борями и Колями на междусобойное увеселение.
На первом осталась лишь темная, спокойная пустота.
В моем номере, вероятно, уже было приемлемо.
Черно-белый коногон – как и все чрезмерно порядочные люди – ложился с курами. В моем номере ждал покой.
Но вернуться туда я не мог.
Замки в чертовой гостинице были устроены так, что запертая снаружи, дверь не открывалась изнутри.
Сам я этого не проверял, однако слышал за обедом.
Вероятно задумка отсекала форточных воров, которые не смогли бы выйти в коридор с баулами и чемоданами.
Я оказался запертым тут невесть до какого времени.
Ждать Ирину для продолжения уже не осталось смысла.
Подумав, я опрокинул последнюю порцию коньяка и перебросил тяжелеющее тело на кровать.
Телефон оживал еще несколько раз, раскидывал себя недобрые отсветы.
Но это было уже во сне и меня не волновало.
-…Пё-сик, пё-сик, бе-лый херик…
Я вздрогнул и открыл глаза.
Ирина сидела на краю кровати.
– Это… что? – спросил я, еле слыша свой голос.
– Это стихи. Только что сочинила.
– Так не в рифму же!
– Зато здорово.
Я все-таки попытался поймать губами коричневый Иринин сосок, показавшийся в вырезе ночной рубашки.
Она отпрянула, поднялась.
– Вова, не надо! Времени нет!
– Но…
– Потом, потом! Вставай давай! Вставай, иди к себе. Резеда вот-вот вернется.
– Какая, к черту, резеда? – возмутился я. – Все цветы давно завяли!
– Резеда – моя соседка из Казани. Иди, иди. Встретимся внизу на завтраке. Там и поговорим.
Ко мне вернулась чувство реальности.
Я вскочил, торопливо оделся и поспешил восвояси.
Перед грядущим днем следовало хотя бы побриться.
– Ты что, вернулась только сейчас?
Ресторан был полон утренним гомоном; мы сидели вдвоем за маленьким столиком в углу.
На нас никто не обращал внимания, здесь все оставались чужими друг другу.
Кофе был таким же отвратительным, как и коньяк – хотя, возможно, так лишь казалось.
– Нет, часа в три.
Ирина покачала головой.
Светлые волосы колыхнулись, очки блеснули без эмоций.
– Просто ты был пьяный, как пиписька. Спал на Резедушкиной кровати, бесконтактный, ничего не слышал.
– Ничего?
– Ничего. Не слышал, не видел, не реагировал. Хотя я включала свет, уходила и возвращалась.
– А где ты была? – поинтересовался я.
Оправдываться в своем «бесконтактном» состоянии я не собирался.
Не моя вина была в том, что пять минут затянулись на несколько часов.
– Ты не поверишь, я не могла попасть в номер!
– Почему не поверю, – я пожал. – Я вон выйти отсюда не мог. Эта гостиница – какой-то город Зеро.
Голова, еще несколько минут назад свежая от прохладного душа, снова начала наливаться свинцом.
Разумнее всего было выпить граммов сто пятьдесят водки – из-под полы по раннему часу.
Но полубритый московский кретин ходил по рядам, мог учуять запах, а я не хотел скандала.
– Представь себе, Вова, пошла покурить, никого не трогала, даже отошла от крыльца. С собой ничего не взяла, ни сумочки, ни пакета. Сигарета и зажигалка в кулаке. Прокси-карту сунула в манжету джемпера, думала, никуда не денется.
– Надо было в трусики спрятать, – вставил я, уже догадываясь, к чему идет рассказ.
– Дура, не подумала… Ну, в общем, покурила, полюбовалась на звезды. Медведицы, кстати, были хорошо видны. Взглянула на себя в стеклянную стену. Вижу – растрепалась. Подняла руку поправить волосы, карта и выскользнула…
– Эдвард Мерфи почил, но его законы действуют даже в Ёбурге.
–…А там как раз был люк – ну, ливневой сток, такой длинный, вдоль фасада. Она упала в решетку, и все. Конец котенку.
– Тяжелый случай, – согласился я. – Но почему ты не пошла на ресепшн? За карту, конечно, выписали бы штраф, но открыли универсальной, а тебе запрограммировали новую.
– Ты понимаешь, там произошел пересменок. Я выходила – одна портье сидит, заглянула – уже другая. А я без ничего. Фэйс-контроля в таких шарашках нет. Поди докажи, что постоялица, а не проститутка.
– На проститутку ты не похожа, – возразил я.
– Это как сказать… Ну, в общем, я понимаю, можно было настоять на своем, прийти с ней к себе, показать паспорт. Но ты представляешь, что бы было: портье отпирает дверь, а в номере, где прописаны две женщины – голый мужик.
– Я был не голый, в одеяле. Но ты права: эта дрянная гостиница целомудренна, как «Пионерская зорька». Даже по ночам не предлагают проституток, ситуация была бы патовая.