И тут одна приятельница поведала мне про своего психотерапевта. «Самого лучшего и, вообще, потрясающего!» – так охарактеризовала его она, и продолжала с искренним восторгом: «У него, понимаешь, свои собственные уникальные методы. Они, конечно, э-э-э,.. не вполне конвенциональные… и даже могут шокировать. Но зато эффективные. По крайней мере, мне очень помогли, да. Он, конечно, монстр. Сущий монстр – но какой очаровательный! Ах!.. С улицы, понятно, к нему не попадешь. Только – по знакомству. Но тебя-то он, наверняка, возьмет – уж больно охоч до женского полу. Правда, берет дорого…» – тут она назвала сумму за визит. «Не знаю, как он сам, но гонорар у него, действительно, потрясающий», – не удержалась я.
– Поверь, он того стоит! В общем, если хочешь, я попробую тебе устроить первую, так сказать, ознакомительную встречу. А дальше он уж сам решит. Ну, так как – звонить?
Я знала свою приятельницу, как весьма скептическую особу – искренний восторг, звучавший в ее словах, меня удивил и отчасти заинтриговал. Словом, я решила попробовать:
– Отчего не сходить? Если уж он такой необыкновенный и разособенный. На следующий день моя обязательная приятельница сообщила: «Тебе повезло, ОН согласился. Вот его телефон, теперь созванивайся сама».
***
Мне было назначено через неделю на шесть часов. Его офис располагался в роскошном особняке в одном из переулков за Тверской, о чем гласила табличка «Мамонов Т. И., доктор психологических наук, профессор».
«Фу, черт! Так он еще и профессор, – подумала я не без некоторого насмешливого, но опасливого уважения. – И фамилия подходящая для таких гонораров». Я плюнула на лифт и отправилась пешком на третий этаж.
Открыв дверь, рядом с которой висела такая же, как и внизу, табличка, я оказалась в предбаннике. Даже слегка опешила, увидев за столом не деловитую секретаршу, а огромного юного детину с едва пробивающейся растительностью на подбородке и румяных щеках. Младше меня лет на семь, как минимум. Он с кем-то беседовал по мобильному телефону и лишь на секунду отвлекся, чтобы уточнить: «Вы – Маргарита Александровна?» До назначенного времени оставалось еще 15 минут. Я была уверена, что детина предложит мне кофе или хотя бы воды из кулера. Но он и не подумал, а продолжал вести свой явно неделовой разговор.
Вдруг вспыхнула лампочка над дверью кабинета. Детина встрепенулся и сказал: «Заходите! Маэстро вас ждет».
«Надо же, не иначе как маэстро! Что ж, поглядим», – подумала я, заходя в дверь, бегло оглядела убранство кабинета и самого его хозяина – и ощутила жуткое разочарование. Начну, пожалуй, с обстановки. Она была точно такой же, как в голливудских фильмах о психотерапевтах – глубокие кресла из черной кожи, непременная психоаналитическая кушетка, дипломы и свидетельства на стене за креслом монстра. Единственным необычным предметом оказалась стоящая в углу ширма, как во врачебных кабинетах. И зачем она тут?
Ладно, это все ерунда. Но вот сам маэстро… При виде меня он вскочил со своего кресла, обогнул стол и чуть ли не опрометью кинулся мне навстречу, так что мы сошлись в середине комнаты. Он был низенький (я и сама-то не великанша, но все-таки на полголовы возвышалась над ним), весь какой-то скрюченный, вернее, скособоченный – левое плечо явно выше правого, так что мне вдруг померещился горб. Хотя горба на самом деле не было.
Лицо маэстро блестело от пота, а полуседые волосы всклокочены, как будто он только что занимался любовью. Добавьте к этой картине еще скошенный, практически отсутствующий подбородок и грустно свисающий набок еврейский нос. И еще руки, неожиданно длинные при его невеликом росте, с узловатыми пальцами. Руки эти (сразу видно – загребущие) доходили едва ли не до колен, а их кисти густо поросли черным волосом. Таков его беглый портрет. Словом, он был урод.
Единственное, что было терпимо и даже, пожалуй, симпатично – это веселые искорки, то и дело вспыхивавшие в его маленьких и острых глазках, когда он бесцеремонно оглядывал меня с головы до ног.
Голос маэстро был столь же нелеп, как и его внешность. Он вдруг заблеял: «Так вы будете Маргарита Александровна?» Я кивнула, а про себя подумала: «Очень мило! Урод, да еще и козел…». Но маэстро тут же доказал, что блеянье – лишь часть его репертуара, а диапазон его речевых возможностей намного шире: «Ага, позвольте же и мне представиться, – заверещал он, после чего с достоинством прокудахтал: – Мамонов Тристрам Иосифович. Прошу любить и жаловать».