Рут знала, что беременна, но они все равно проехали сотню миль от Габбса до Тонопы для того, кажется, чтобы в этом убедиться, или же для смены обстановки, – хотя везде, куда бы она ни посмотрела, были пустыня и горы, снова пустыня и снова горы. Во всяком случае, она наслаждалась скромной роскошью кабинета доктора – глянцевыми страницами журнала «Гуд хаускипинг»[16], лежащего в приемной, ментоловыми драже из вазы на стойке в приемной и стулом с виниловой подушкой, из которой выходил воздух, когда на нее садились.
– Поздравляю, – сказал доктор. – Похоже, конец февраля или начало марта.
– Четвертый, – произнес Дэл, ее муж, почесывая ухо и ухмыляясь. – Отличная новость.
Рут все не удавалось честно решить, как отнестись к этой новости. Ей исполнилось девятнадцать, когда она села в старый «Фэлкон» Дэла и уехала из Колорадо – ради гламурных вечеринок в Вегасе, стильных платьев, которые не нужно шить самой, и подходящих к ним драгоценностей. Но единственным, что она накопила с тех пор, были дети. Ничто так не заставляло Рут ценить нынешнюю простоту ее жизни, как предстоящее появление нового ребенка, милого, беспомощного, так нуждающегося в ней, превращающего все в хаос.
– Весенний ребенок, – продолжил Дэл, схватив ее за руку. – Совершенно новый, с иголочки, под стать окружающему миру.
Рут подумала о других своих детях. Чарли, восьмилетний, чувствительный, был склонен к вспышкам гнева и странным приступам концентрации внимания – облачные образования днем, созвездия ночью, а теперь, поскольку стоял октябрь, мигрирующие тарантулы. Девочки, Нэнси и Бренда, семи и шести лет, перешептывались и хихикали, их косички мягко и ритмично постукивали по хрупким плечам. Она любила своих детей, но прилагала усилия, чтобы остановиться на трех.
Выйдя из кабинета, Рут прищурилась от лучей яркого солнца пустыни. Она рассматривала тускло-зеленые и темно-синие горы за пределами Тонопы – Маунт-Батлер, Маунт-Одди – утонченную сложность того, что поначалу казалось монотонной пустыней. Несколько блуждающих кучевых облаков образовались над горами, и Рут, несмотря на сомнения, искала в небе знаки. Католическая школа научила ее воображать святых, сидящих на облаках вместе с благонамеренными духами умерших предков, наблюдающих за ее жизнью, предлагающих защиту, руководство, заступничество. Они одновременно успокаивали и приводили в замешательство. Ей хотелось верить в них больше, чем она на самом деле верила. Трудно было смириться с тем, что мир, который она покинула, – где сестры шепчут ей на ухо, мать вяжет ей свитера, – был лучше, чем тот, в который она убежала. Рут всю жизнь учили, что ее будущее наверняка будет светлее, чем прошлое. Но вчерашнее будущее превратилось в смутное и унылое настоящее, отчего прошлое казалось особенно светлым. В мечтах Рут Колорадо был таким, каким она его оставила. Янтарного цвета кубки, расставленные на шкафчиках в кухне ее матери. Аккуратная шеренга из трех девичьих курток висела на вешалке в прихожей. Кофе с ирландским ликером кружилось в кружках из молочного стекла. В своих мечтах Рут охлаждала босые ноги в реке Саут-Платт[17].
– Я должна позвонить домой, – сказала она.
Тереза, на год старше Рут, стала Христовой невестой в тот же год, когда Рут уехала из дома с Дэлом. Тереза перебралась в монастырь и, сменив имя, начала зваться сестрой Агнес-Мэри. Рут видела Терезу такой, какой она была, когда флиртовала с мальчиками на вечеринке «сладкие шестнадцать»[18]. Ее зеленое платье развевалось вокруг голеней, волосы были заколоты, губы испачканы «Кул-Эйдом»[19] и «Севен-ап». Рут с трудом вспомнила, что нужно называть Терезу сестрой, и не могла представить себе новую женщину, с которой никогда не встречалась лицом к лицу. Только вспомнив, как много лет назад Тереза оценивающе смотрела на Дэла, как склонилась ее голова под тяжестью разочарования, Рут смогла представить себе Терезу в сером одеянии и вуали монахинь, учительниц их детства.
– Этот не годится, – проговорила наконец Тереза. – Так что, конечно, ты выберешь именно его.
Тереза, как и все монахини, с которыми росла Рут, представляла собой сбивающую с толку смесь сострадательной любви и сурового суждения. «Она сказала это по-сестрински», – подумала Рут, смущенная собственной невысказанной шуткой.
– Я подожду здесь, – сказал Дэл. – Выпью банку-другую пива.
Рут полагала, что тошнота, которую она испытывала, была не просто утренней дурнотой беременной, а точно так же служила проявлением тоски по дому, являясь результатом разницы между тем, что у нее имелось, и тем, чего она хотела. Рут медлила. Она наклонилась, чтобы погладить незнакомую собаку, провела пальцами по стеклу витрины аптеки, подняла с земли обрывок бумаги, который при ближайшем рассмотрении оказался смятой листовкой, рассказывающей о программе обучения медсестер в местном колледже, разгладила ее, поразмыслила и положила в карман. Рут всегда хотела стать медсестрой. После рождения трех младенцев, лечения их от простуды, перевязок их мелких ран она чувствовала себя уже наполовину медсестрой. Она посмотрела, как одинокий тарантул ползет по асфальту, прокладывая тонкую дорожку, и, глубоко вздохнув, медленно двинулась вперед.
Женщинам из ордена потребовалось некоторое время, чтобы найти нужную монахиню, но в конце концов сестра подошла к телефону.
– Все в порядке, Рут? Как дети?
Рут закрыла глаза:
– Все в порядке. Дело во мне. Я беременна.
Сестра издала радостный звук, и Рут успокоилась. Она могла рассчитывать на то, что сестра будет любить ее детей так же сильно, как и она сама.
– Поздравляю! – воскликнула сестра. – Рути, еще один ребенок! Какое благословение!
На линии раздался треск, а потом что-то взорвалось. Рут прижала кончики пальцев к стенке телефонной будки, чувствуя на стекле тепло пустынного солнца.
– Я хочу, чтобы этот родился в Колорадо, – призналась Рут. – Но я не могу себе позволить поехать.
Рут откладывала деньги в пустую банку из-под кукурузного пюре, спрятанную в дальнем углу кладовой, и эти три доллара семьдесят два цента были ее единственным секретом на свете.
– В консервной банке совсем мало денег? – Смех сестры был ярким, резким, как будто она знала что-то, чего не знала Рут. – Жаль, что я не могу помочь тебе привезти детей домой, Рут. Но, знаешь ли, обет бедности. А мама с Мано и так едва сводят концы с концами.
Рут знала, чего сестра не произнесла вслух. Ты сама приняла решение, которое привело к этому.
– Я не просила о помощи.
– Разве?
Незнакомый Рут мужчина ждал у телефонной будки.
– Я хотела бы найти работу, иметь собственные деньги, но Дэл не в восторге от этой идеи.
За годы их брака Дэл переменил несколько рабочих мест, сдавая карты в дешевых казино Вегаса. Это были не те казино с громкими именами, где за вечер после шоу Пола Анки[20] или Тома Джонса[21] можно было заработать на жизнь, а дрянные заведения, открытые в дневные часы, с пенни-слотами[22], рассчитанными на местных жителей, где прилив посетителей наступал в день зарплаты, а в покер играли с маленькими ставками. На шахте все пойдет по-другому, сказал он ей перед тем, как перевезти семью из Вегаса в Габбс[23].
– Сейчас тысяча девятьсот семидесятый год, Рути, – сказал Дэл, протягивая ей пиво и чокаясь с ней, как будто она была так же взволнована, как и он. – Новая работа на новое десятилетие!
– В Колорадо полно шахт, – заметила она.
Если они собирались покинуть Вегас, Рут хотела бы увидеть в окне заднего вида всю Неваду.
Дэл закатил глаза, но они все еще сверкали. Он притянул ее к себе и попытался протанцевать через всю кухню.
– Ты упускаешь главное, Рути. Это же капитальная удача. Магний – минерал будущего!
Незнакомец у телефонной будки начал проявлять признаки нетерпения.
– Разве он должен знать? – спросила сестра. – О твоей работе?
Рут попыталась представить себе мир, в котором у нее могла быть тайная работа. Это просто смешно. Невозможно. Сестра ничего не знала о мужьях и детях. О том, как семья всегда вокруг тебя, сверху и внутри. О том, как можно быть окруженной людьми, любимой и одновременно сокрушительно одинокой.
– Что значит – разве он должен знать? Куда, по его мнению, я бы ушла?
– Ну, ладно. – Рут слышала, как сестра перешептывается с кем-то, но не могла разобрать слов. – Но если найдешь работу, можешь сказать мужу, что тебе платят немного меньше, чем на самом деле. Откладывай понемногу каждую неделю.
– Ты даешь слишком много советов, как лгать, – укорила сестру Рут, – для монахини.
– Может ли консервная банка, полная денег, изменить мнение Дэла?
Недавно Дэл начал жаловаться на некомпетентность своего непосредственного начальника и на то, что работа в шахте чересчур грязная. Это была знакомая картина – сетования на мелочи по работе, обвинения администрации в бездарности. Вскоре, придя домой, он принялся объяснять, что уволился по какой-то непонятной причине, а это, разумеется, означало, что его уволили.
– Может быть. – Рут провела по металлической поверхности телефонного шнура пальцами, чувствуя, как ребристая поверхность касается их кончиков. – А может, я просто вернусь домой без него.
– Не знаю, Рут. Ты должна подумать о детях.
Рут фыркнула. Как будто она когда-то переставала думать о своих детях, как будто они не были первым, о чем она всегда думала, ее самыми приоритетными, самыми важными мыслями. Это о Дэле она не знала что думать. Нет, виной тому являлось не безразличие, это было больше похоже на необходимость решить, хочет ли она увязнуть в Дэле еще глубже, или хочет, чтобы он исчез, или же хочет исчезнуть сама. Но эти темы обсуждать с сестрой было невозможно. Та не могла понять, что такое брак, но это не мешало ей иметь о нем слишком однозначное мнение.
Сестра продолжила:
– Я имею в виду, Рут, что, наверное, можно найти лучшее применение этим деньгам, если тебе удастся их сохранить. Зачем возвращаться к тому, с чего ты начинала?
Рут вытащила из кармана листовку школы медсестер. «Помогать другим – хорошая работа. Обучение в сельской местности обеспечит гибкость графика». Она никогда не завидовала сестре из-за принесенного ею обета целомудрия, но была удивлена тем, как едва не позеленела, когда церковь отправила Терезу в колледж.
– Я подумаю об этом, – сказала Рут и, поскольку ей хотелось все как следует обмозговать, прежде чем обсуждать эту идею с сестрой, спросила: – Как там Мано?
Мано была их младшей сестрой семнадцати лет, разница в возрасте между Рут и Мано была почти такая же, как разница между Мано и Чарли.
– Порхает. Получила стипендию в художественном училище в Денвере и теперь изо всех сил пытается окончить среднюю школу.
– Она справится, – отозвалась Рут, представляя, как Мано смешивает масляную пастель или делает росчерк каллиграфическим пером.
– Я ее заставлю.
Рут представила себе Мано, мечтательную, погруженную в свое искусство, и сестру, стоящую позади нее, проверяющую часы, назначающую строгие дедлайны, к которым работа должна быть выполнена. «Жизнь в монастыре, должно быть, совсем проста, – подумала Рут, – если позволены такие четкость и контроль».
– Мне нужно идти. Тут уже очередь к телефону.
– Я скучаю по тебе, Рути. Поцелуй за меня детей. Звони, не пропадай.
Дэл был уже в стельку пьян, когда она его нашла, а потому ей пришлось самой сесть за руль «Фэлкона». Ей хотелось собрать детей, усадить на заднее сиденье и ехать до самого Колорадо, а там пусть бы мать читала им книги, Мано учила девочек рисовать, сестра объясняла Чарли тайну Троицы. Она чувствовала нарастающее беспокойство, но не Дэла, а собственное. На этот раз Дэл не смог «смыться» достаточно быстро.
Когда она свернула на проселок, из-под шин полетел гравий.
– Господи, Рути, – очнулся Дэл. – Тебе не нужно так гнать по этой гребаной дороге.
Прошла неделя. Рут помешивала фасоль, которую готовила на обед, когда Чарли ввалился на кухню их трейлера в Габбсе и потянул ее к двери.
– Ма! Выходи! Посмотри-ка!
Дэл оторвал взгляд от пасьянса, разложенного на столе с золотистой облицовкой, и поднял бровь.
– Иду, – отозвалась она. – Успокойся.
За окном розовели горы Шошонского хребта, отражая пастельные тона неба. Запах шалфея был тяжелым, отдающим запекшейся пылью. Ее дочери кружились, напевая песню, которую она не знала.
– Ты видишь облака? Мама! Посмотри вверх! – кричал Чарли.
Его голос всегда звучал громче, чем требовалось. Это привлекло недоброе внимание. Несколько соседей посмотрели на него со своих веранд, некоторые опустили жалюзи на окнах. К своим делам вернулись не все.
Рут опустилась на колени, чтобы приблизиться к уху Чарли. Она чувствовала напряжение, пристальные взгляды.
– Не надо кричать, Чарли, – сказала она. – Я здесь.
Облака были похожи на гигантские лежащие на боку диски, сложенные в стопки по два и по три в угасающем свете пустыни – белые с сероватым оттенком, только края светились розовым и оранжевым.
Чарли все еще кричал:
– Это стоящие неподвижно высококучевые чечевицеобразные облака! Они состоят из гравитационных волн и ветра! – Он обнял ее за шею. – Мама! Ветер дует сквозь них со скоростью сотен миль в час, а они просто остаются там, паря на месте! Как космические корабли! Люди раньше думали, что это космические корабли!
По крайней мере, наполовину увлеченность Чарли небом была связана с возможной инопланетной жизнью, которая могла там процветать. Дэл поощрял увлечение сына, то была его единственная реальная точка соприкосновения с ним – Дэл был докой по части похищений людей инопланетянами, знатоком их заговоров. В остальном же Чарли, похоже, сбивал с толку вечно раздраженного отца.
Нэнси закатила глаза и что-то прошептала Бренде, которая хихикнула.
– Ведите себя хорошо, девочки, – приказала Рут, но ее дочери были всего лишь зеркалом того, как люди реагировали на Чарли. Слабым утешением было, что сам Чарли насмешек не замечал. Чарли излучал в окружающий мир неизменный энтузиазм, несмотря на ответный холодный прием.
Рут покраснела, почувствовала, как слюна заполнила ее рот, и едва успела отвернуться, как ее вырвало в полынь.
Нэнси потерла спину, отвела с шеи прядь волос.
– Эй, Чарли, – позвала Бренда. – Давай поиграем в бега тарантулов.
Рут принялась смотреть, как дети опускаются на четвереньки и неистово ползут к нижней ступеньке крыльца, служащей финишною чертой, а затем исчезают в доме. Взяв себя в руки, она последовала за ними. От песка исходил последний жар дня, согревая ее икры, колени. Она нашла в почтовом ящике письмо от сестры, обмахнулась им, как веером, остужая себя, и бросила последний взгляд на облака Чарли. Она всегда думала, что они похожи на сложенные блинчики, эти облака. Но сейчас, когда они плыли над вершинами Шошонов, ей казалось вполне вероятным, что ими кто-то рулит и у них есть четкая цель. Рут была измучена беспрестанными попытками рулить собственной жизнью, особенно теперь, когда на ее корабле завелось так много пассажиров.
Вернувшись на кухню, дети столпились вокруг Дэла, который пытался растолковать им правила пасьянса Солитер.
– Цель состоит в том, чтобы расположить карты в определенном порядке, – объяснял он. – Выстройте их в ряд.
Девочки засмеялись и забрались к нему на колени. Чарли кивнул и благоговейно уставился на карты. Сестра прислала Рут маленькую серебряную подвеску с выгравированным на ней бородатым мужчиной в мантии, с посохом в руке и хихикающим ребенком на плече. Рут держала ее на ладони. Прилагаемая записка гласила: «Святой Кристофер – покровитель путешественников и детей (а также садовников, эпилептиков и страдающих зубной болью). Церковные предания говорят, что его защита особенно эффективна против молний и морового поветрия. Носи его на себе, Рути».
– Твоя сестра, – прокомментировал Дэл, качая головой, – совсем сбрендила.
Он вернулся к своему пасьянсу, напевая «Человек на все вокруг»[24], и Рут вдруг мельком увидела того беззаботного тинейджера Дэла, которого когда-то по-настоящему любила. Ее родители сопровождали их на первом свидании, состоявшем из похода в кино. Дэл положил свое пальто ей на колени, чтобы она не замерзла. А под ним он провел большим пальцем по внутренней стороне ее бедра. Это была самая скандальная вещь, которая с ней когда-либо случалась. И она мечтала прожить так всю жизнь.
Рут бросила конверт и рассмеялась. «Страдающих зубной болью», – процедила она пренебрежительно, но потратила часть своих драгоценных кукурузных долларов на дешевую цепочку из ломбарда, надела «Святого Кристофера», чтобы чувствовать его серебро на голой коже над сердцем, и представила клетки у себя в животе, которые станут крепкими зубами ее будущего ребенка.
Рут отправилась искать работу, прежде чем ее беременность станет заметной и возможность ее найти выйдет за рамки вероятного. Дети были не в школе, и она усадила их в «Фэлкон», ибо что еще можно было с ними сделать?
Рейнджер Аллен был похож на медведя, с бочкообразной грудью, бородой и очками в темной оправе. Он был примерно ее возраста, но уж очень неряшлив. Его рубашка рейнджера национального парка была расстегнута, и на ней красовалось жирное пятно выше и правее пупа. От его нестриженых лохматых волос несло табаком, а от одежды разило кисловатым запахом немытого тела. В дневное время он служил рейнджером в Государственном парке Берлина и ихтиозавров, на территории которого находились Берлин, забытый богом город-призрак времен Комстокской Жилы, и окаменелые останки ихтиозавра, доисторической морской рептилии, жившей в океане, который когда-то покрывал нагорье Большой Бассейн. По вечерам Аллен вел на местном радио передачи о наблюдениях за инопланетянами и об их уловках, а также рассказывал истории о привидениях и правительственном заговоре. Дэл был самым преданным слушателем Аллена.
Они познакомились с ним в Берлине, где он работал, и Рут увидела, как расширились глаза ее детей, когда они туда приехали. В экспозицию входило несколько полуразрушенных шахтерских лачуг, сломанная повозка, которую раньше запрягали волами, и деревянная конторка с замысловатой резьбой. Кто-то также оптимистично поставил клетку с тощим молодым львом среди скопления давно заброшенных домов. Невадский песок, поднятый диким ветром пустыни, закручивался в смерчи, ударяющие в деревянные стены, с которых под их воздействием давно облезла вся краска. Рут заметила по меньшей мере пять тарантулов, путешествующих по городу-призраку. Тарантулы и жара досаждали особенно сильно. Последняя ощущалась, даже несмотря на то что стоял октябрь и день выдался относительно прохладным. Она чувствовала себя опустошенной и выжатой, скорее изюмом, чем виноградом. Ей не хотелось впускать это место к себе в душу. Там и без того было много тяжелого.
– Здравствуй, Рут, – поприветствовал ее Аллен и кивнул, но при этом не улыбнулся. Напротив, он выглядел озадаченным.
– Привет, Аллен, – поздоровалась Рут и вонзила ногти в обе ладони. Не отступай. Не позволяй ему сказать «нет». – Я хочу поговорить о табличке «Требуется помощь», которую я видела в городе.
– Вот как? – Аллен почесал бороду. – В основном это не работа, а сущая каторга. Чистка выгребных ям. Сбор мусора. Ничего особо интересного.
Нэнси и Бренда захихикали, и они с Алленом повернулись к детям.
– А мне и не нужно интересное, – заявила Рут.
Аллен кивнул:
– Дэл знает, что ты здесь?
Рут почувствовала, как у нее сжалось сердце. Это был переломный момент их встречи, поэтому она уклонилась от прямого ответа:
– А разве это имеет значение?
Аллен пожал плечами:
– Для меня, наверное, нет.
Чарли пристроился позади одного из тарантулов, чей ход казался медленнее, чем общее количество его движения, причем движения постоянного. Все восемь ног вытягивались и сгибались в разное время, создавая странный образ, напоминающий пушистый ершик для чистки курительной трубки. Чарли сделал шаг, остановился, подождал несколько ударов сердца и снова шагнул. Тарантулы были единственным, что могло оторвать взгляд Чарли от неба и привлечь его внимание к земле. Девочки последовали за ним, их юбки мягко зашуршали.
– Тебе нравятся эти пауки? – спросил Аллен у Чарли.
– Это тарантулы, – нахмурился Чарли, словно не желая говорить о том, о чем Аллен явно ничего не знал.
Будь вежлив.
Рут хотела произнести это вслух, но не стала этого делать. Она не знала, что, по мнению Аллена, будет хуже, слова сына или ее вмешательство, а ей требовалось произвести хорошее впечатление.
Аллен наклонился, и его глаза оказались на одном уровне с глазами мальчика.
– А что еще ты знаешь?
– Я знаю двадцать разных созвездий.
– Двадцать? – Аллен тихо присвистнул. – Это немало. А ты знаешь пояс Ориона?
– Конечно. – Чарли закатил глаза. – Я мог найти Орион, еще когда мне было три года. Орион скукота.
Аллен рассмеялся:
– Значит, космические корабли тебя наверняка не интересуют. Вот уж не думал, ведь ты сын Дэла и все такое.
– Космические корабли?
Аллен явно завладел вниманием Чарли. Рут затаила дыхание.
– Они прилетали сюда раньше, и когда это произошло, оказалось, что они с Ориона.
Аллен распрямился и поднял лицо к ярко-голубому небу, где, если бы стояла ночь, виднелся бы Орион. С минуту они вместе смотрели в небо, и когда Чарли снова повернулся к Рут, он улыбался – той самой улыбкой, свойственной Чарли, только еще более лучезарной.
Бренда позволила тарантулу ползти по ее руке. Сначала Рут рассердилась, но Чарли ее убедил: и насекомое, и его сестра вряд ли кусаются и если ядовиты, то не смертельно. Он прочел это в потрепанных книгах издательства «Уорлд-Бук»[25], найденных в школьной библиотеке.
– А здесь есть призраки? – спросила Нэнси у Аллена.
Рут наблюдала, как тарантул Бренды распрямил передние лапки, которые изящно вытянулись вперед и оперлись на руку девочки, подтянув тело вперед. «Эти твари выглядят не очень шустрыми, – подумала Рут, – но они точно покрывают всю местность.
– Здесь нечего бояться, – успокоил ее Аллен. – В большинство дней тарантулы являются единственными жителями Берлина.
– Томас Эдисон изобрел машину, которая могла вызывать духов умерших! – выкрикнул Чарли. Нэнси поморщилась и заткнула уши. – Или пытался это сделать. Она не работала.
– Томас Эдисон изобрел лампочку, а не телефон для связи с мертвыми, – возразила Бренда.
Рут вздохнула. Никто из ее детей не завел друзей в школе, но о девочках она не беспокоилась. Лично она делила с сестрой, когда они были маленькими, не только комнату, но и кровать, Мано присоединилась к ней, едва выйдя из колыбели. Рут знала, что сестринская любовь подобна газу – если понадобится, она может поднять давление всей земной атмосферы.
– Но если призраки и существуют, – продолжил Аллен, – то они обитают в бывшей больнице. Здешний доктор был сущим мясником с чикагской скотобойни. Возможно, здесь бродят призраки его пациентов, только они, наверное, боятся тарантулов, потому что в последнее время я их здесь не вижу.
Бренда хихикнула и сплела пальцы, чтобы тарантул мог переползти с одной руки на другую. Нэнси широко раскрыла глаза, подняла с земли другого тарантула и зажала его между своим телом и стеной старой больницы. Рут вцепилась в медальон святого Кристофера. Чарли снова увлекся тарантулами и принялся наносить маршрут их передвижений на линованный лист бумаги, вырванный из тетрадки. Иногда он останавливался и поднимал созданную им карту к небу, внимательно изучая и то и другое.
– Что ты высматриваешь? – спросил Аллен.
– Узоры, – ответил Чарли. – Траектория совпадает.
– Умно, – заметил Аллен. – Тебе стоит попробовать ночью, на фоне звезд.
Чарли и Аллен напоминали ее сестру, подумалось Рут. Все они были искателями веры, или магии, или любого другого смысла, который можно найти, объединив то и другое. Рут в своей жизни отмахивалась от чуждых ей разговоров мужчин точно так же, как в свое время отмахнулась от католицизма, от которого у нее остались только едва заметные ноющие сомнения, подсказывающие, что на самом деле религия может оказаться правдой. Рут представила себе святого Кристофера за штурвалом чечевицеобразного космического корабля, направляющегося к поясу Ориона. Каждую звезду в созвездии она представляла себе своим призрачным предком, сующим нос не в свои дела и имеющим суровое мнение о ее выборе.
– Что ты там видишь? – спросила Рут, опускаясь на колени рядом с Чарли.
– Я смотрел недостаточно долго, чтобы понять.
Она ничего не могла ни доказать, ни опровергнуть. Тогда она решила перестать сомневаться в Чарли, перестать беспокоиться о том, как он вписывается или не вписывается в окружающий мир. Что, если нарисованная от руки карта передвижения тарантулов, снующих по пустыне, действительно может раскрыть какую-то мистическую тайну космоса? Возможно, навигация теперь могла стать новым хобби мальчика, но Рут понимала, что та может найти и практическое применение.
– Смышленый парень, – проговорил Аллен. – Как насчет того, чтобы начать завтра?
Тогда Рут послала маленькую благодарственную молитву святому Кристоферу за доброту Аллена к ее сыну, за работу, в которой она нуждалась, и за то, что никто пока не страдал зубной болью или чумой. Глаза Рут следили за хрупкими фигурками детей, которые то вытягивались, то сжимались на фоне пустыни.
Рут была неперспективным сотрудником государственного парка. После нескольких месяцев работы ее большой живот выпирал так сильно, что прорвал небольшую дырку в шве свитера. Все в ней было плохо приспособлено к работе. Неутомимый февральский ветер был ей неприятен и прижимал к голеням расклешенные штанины парковой униформы. Песок пустыни пробивался сквозь вязаные шерстяные носки.
Она забралась в кабину грузовика в надежде найти там убежище, натянула на волосы вязаную шапочку. Аллен приоткрыл дверцу со стороны водителя:
– Рут? Все в порядке?
– Просто хотела отдохнуть от ветра, – объяснила она. – Со мной все хорошо.
– Может, стоит позвонить Дэлу?
– Его, наверное, нет дома.
Она последовала совету сестры и солгала Дэлу о своей зарплате. Каждые две недели она добавляла немного денег в банку из-под кукурузного пюре, молясь святому Кристоферу о возвращении домой. Аллен посмотрел на нее долгим взглядом, покачал головой и вернулся к работе.
Рут попыталась нагнуться, чтобы снять туфли, но ребенок в утробе протестующе зашевелился, надавив на мочевой пузырь – ровно настолько, чтобы выпустить небольшое количество мочи и оставить мокрое пятно на трусиках. Она почувствовала, как одна из конечностей ребенка протянулась вниз дальше, чем следовало, пройдя то, что, как она чувствовала, должно было быть барьером между животом и ногой. Боль была острой. Рут чувствовала себя так, словно ее ободрали изнутри, словно мембраны, обеспечивающие единство ее тела, теперь будут висеть, разорванные и бесполезные, на ее мышцах и костях. Рут сделала быстрый вдох и задержала дыхание, желая, чтобы боль распространилась от таза к коленям, заставив ее руки задрожать и ослабеть. Она хотела, чтобы боль была краткой, но всеохватывающей, чтобы тело хранило память о ней, практиковалось. Этот ребенок мог появиться в любой момент, и нужно было подготовиться к тому, что при родах, как она хорошо знала, ей придется несладко.
Каждый ее рабочий день заканчивался подметанием павильона, в котором хранились окаменелости ихтиозавров, этих древних рептилий, которые хорошо плавали, но должны были всплывать, чтобы дышать. Рут изо всех сил старалась разглядеть их очертания в окаменелостях – разнообразных камнях и валунах, выставленных на обозрение, – хотя она видела презентацию Аллена для посетителей парка миллион раз и наблюдала, как он составлял карту скелета, указывая на различные области на маленьком игрушечном дельфине. Она не могла определить позвоночник этого существа, не могла отличить его череп от ног, но испытывала глубокое сочувствие к этому бедному животному, навеки погруженному в песок. Все прохладное и знакомое ему испарилось, мир высох, стал неузнаваем, и тарантулы, ежегодно мигрируя, проползают по его костям.
– Это какой-то инстинкт, – сказала Рут.
Она не видела ни одного тарантула уже несколько месяцев, но все время думала о них, представляла их пушистые ноги, сгибающиеся и разгибающиеся в вечном движении. Что за химия управляет встроенными в них сексуальными часами? Жалели ли они, как Рут, о расстояниях, которых требовала любовь?
– В чем дело? – спросил Аллен, но она не ответила.
Рут положила руку на живот. Рука ребенка прижалась к ней изнутри – так сильно, будто он нуждался в ее внимании, будто он должен был сказать ей что-то важное.
Вернувшись домой, Рут увидела, что Дэл сидит на складном стуле возле трейлера. Его серый комбинезон с короткими рукавами был расстегнут выше пояса, так что Рут могла увидеть V-образный солнечный ожог на бледной полоске его груди. Он явно получил его не в шахте.
– Что-то случилось сегодня на работе? – спросила она, уже зная ответ.
– На этой поганой шахте ничего не получится, – проворчал Дэл.
– Тогда пойдем в дом.
Она почувствовала, как ребенок изогнулся в ней. Может быть, теперь он родится в Грили[26], в той же больнице, где родились они с Дэлом. Ее мать свяжет ему шапочку. Мано напишет его портрет. Сестра-монахиня станет говорить со сморщенным новорожденным воркующим голосом, наполняя его уши произнесенными шепотом благословениями.
Дэл пожал плечами и указал на горы, подняв руку ладонью вверх, словно предлагая ей какой-то дар.
– Этот дом так же хорош, как и любой другой.
Дэл был так близко, что Рут чувствовала его тепло на своем плече. Она сделала шаг в сторону, и они стали смотреть, как Чарли, оставшись один, направился к краю парковки трейлеров, в сторону заросших полынью предгорий Шошонского хребта. Рут почувствовала, как в ее душе снова поселилась печаль. Вокруг в нескольких минутах ходьбы не было ни дерева, на которое могли бы взобраться Чарли и девочки, ни старой катальпы[27], покрывающейся в июне цветами, ни бобовых стручков, которыми можно было бы бросаться друг в друга.
– Я нашел новую работу. Автотранспортная компания. Начинаю сегодня вечером.
– Будешь водить грузовики?
– Сперва поеду в Рино[28], а завтра в Сан-Франциско. Там, по их словам, мне дадут маршрутов по крайней мере на две недели. В общем, становлюсь дальнобойщиком.
Рут села в кресло и сбросила туфли с силой, которой не ожидала, – ее левая туфля грациозно взлетела, приземлившись в зарослях полыни в нескольких ярдах от того места, которое она расчистила, считая его своим передним двором. Рут показалось, что она увидела тарантула, быстро ползущего по этому клочку светло-коричневой земли, которая, освободившись от связывающей ее растительности, засыпала все вокруг них мелкой пылью, но в феврале это было маловероятным.
– Ты собираешься оставить нас здесь и уехать? – спросила Рут. Она почувствовала невыносимую тяжесть, посмотрела на свою туфлю среди полыни и решила ее не поднимать. – Ты хочешь стать дальнобойщиком?
– Взгляни на объявления о найме. Работа здесь есть только на шахте.
– Но как же дети? Да и роды приближаются…
Конечности Рут омертвели. «Сейчас мне потребуется много сил, – подумалось ей, – чтобы пошевелить руками». Все тело казалось побежденным, вся энергия иссякла. Но потом она ощутила что-то еще, что-то прохладное, как вечер в пустыне. Может быть, облегчение. И что-то еще большее – тоску по своей собственной одинокой поездке, похожей на путешествие дальнобойщика. Ревность, конечно.
– Послушай, я же не оставляю тебя, Рут. Это работа, только и всего. Я буду присылать тебе чеки.
Рут опустила подбородок, закрыла глаза, и облегчение от того, что она ничего не видит в этот момент, заставило ее захотеть, чтобы и все остальные чувства оказалась так же надежно заблокированы, и она могла заставить себя перестать слышать, перестать чувствовать с помощью ряда таких простых действий, как закрывание век.
– Или у тебя есть идеи получше? – добавил Дэл.
Чарли и девочки, вернувшиеся из своих странствий, собрались вокруг крыльца, стараясь расслышать каждое слово, но опасаясь, чтобы их не застали врасплох. Чарли вышел немного вперед, как будто хотел перехватить плохие вести, прежде чем они дойдут до сестер, и смягчить их.
– Думаю, нет, – отозвалась Рут. – Похоже, для тебя все складывается очень хорошо. Ездишь по всей Америке, а потом навещаешь семью раз в две недели.
Дэл покачал головой:
– Ты переживешь это, Рути. Вот увидишь. Все складывается как нельзя лучше.
– Лучше, но не для меня.
– Мне надо собираться, – буркнул Дэл и исчез в трейлере.
– Папа уезжает? – спросила Нэнси, и когда Рут кивнула, девочки сели у ее ног.
Бренда прислонилась головой к колену Рут. Нэнси держала спину прямо. Слишком хрупкая для тесного контакта, она нуждалась только в близости.
Чарли поднял материнскую руку, так что та указала куда-то поверх самой высокой вершины Шошонского хребта, где во все стороны распространялась тень, сменяя буйство заката.
– Смотри, ма, – сказал он, вытирая слезы с ее щеки. – Это перистые облака, и они все розовые и фиолетовые. Я думаю, это самые счастливые облака, не так ли? Сегодня день рождения серпантина облаков.
Он погладил Рут по щеке тыльной стороной ладони. Более нежного чувства никто не испытывал к ней многие годы.
– Спасибо, дружок, – сказала она наконец, притянув его к себе в неловком объятии, одновременно поглаживая пальцами волосы Нэнси и чувствуя тепло Бренды на своей голени.
Дети не единственное, что может перевернуть мир. Он менялся, быстро или медленно, по миллиону причин. Не всегда можно ждать девять месяцев, прежде чем узнаешь, что произойдет. Не всегда есть время подготовиться.
Через несколько дней Рут убрала пустой стул Дэла подальше от семейного стола и научила Чарли поворачивать ручки кастрюли так, чтобы не пролить ее содержимое и не обжечься. Она сказала детям, что после школы они могут смотреть телевизор только до тех пор, пока ведут себя прилично и могут постоять за себя. Во время школьных занятий, когда Рут была на работе, она представляла себе трейлер объятым огнем, представляла укусы тарантула, представляла, как тычет пальцами в глаза Дэлу, когда он в следующий раз приедет на выходные. Вечерами она перечитывала листовку о школе медсестер, как будто там были напечатаны новые инструкции – не только что следует делать, но и каким образом. Ей хотелось, чтобы какой-нибудь мертвый предок нагнулся с небес и сказал, обманывает она себя или нет.
Иногда, когда она ехала на работу, дети сопровождали ее и проводили дни напролет в однокомнатном трейлере Аллена на окраине Берлина. Каждый раз, когда они приходили, Чарли стучал по самодельной табличке на двери Аллена, которая гласила: «База рейнджеров». Трейлер был полон приборов и панелей, которые, как думала Рут, должно быть, предназначались для радиовещания, для всех одиноких, заговорщических полуночных передач его хозяина.
– Дэл звонил вчера вечером, – сообщил Аллен. – Делился кое-какими теориями насчет контроля сознания.
Рут закатила глаза.
– Если он перезвонит, – отозвалась она, – скажи, чтобы прислал деньги на арендную плату.
Дэл не звонил ей из дальних поездок. Очевидно, предпочитал общаться с пришельцами.
Аллен стал чаще стирать одежду. А на прошлой неделе подстриг бороду. Рут держалась на расстоянии, чтобы его не обнадеживать. В конце концов, она все еще замужем.
– У тебя все в порядке, Рут? – нахмурился Аллен.
Он выглядел встревоженным, и Рут почувствовала, как ее тронула его скрытая печаль.
Рут пожала плечами и кивнула. Аллен имел самые добрые намерения, но помимо верной дружбы, помимо этой работы, что он на самом деле мог ей предложить?
Прошла неделя. Рут подметала в конце дня павильон с окаменелостями, когда почувствовала, как ее живот сжался и затвердел. Она ощутила, как тепло вытекло из ее рук и ног, сконцентрировавшись в каменном валуне, в который превратилось ее чрево. Она попыталась опереться на метлу, удержаться на ногах, но не смогла. Рут присела на корточки и обхватила колени. Она закрыла глаза, тяжело выдохнула, выпустив из легких весь воздух, ожидая, когда пройдет волна боли. Метла, упав, стукнулась об пол, но резкий поначалу звук сменился мягким эхом, которое переплеталось с ритмом ее дыхания. Эффект был отчасти похож на радиостатические помехи. Ее левая рука сжала окаменевшую глазницу ихтиозавра.
– Аллен, – произнесла она. Это имя прозвучало как шепот. Она прочистила горло, пытаясь заставить свой голос опять звучать в полную силу, пытаясь заставить себя кричать. Она подумала о детях, сидящих в доме-трейлере в Габбсе, и почувствовала облегчение оттого, что они не с ней. Рут, пошатываясь, вышла из павильона в сгущающиеся сумерки. – Аллен!
А потом она осталась одна в муках очередной схватки. В ушах стоял шум приливов и отливов собственной крови, околоплодных вод, всех ее напоминающих соленое море внутренностей, заглушающих внешний мир. Теперь она сосредоточилась на своей голове. Боль переместилась из чрева в поясницу; она почувствовала, как ребенок перевернулся внутри ее. Этого она не чувствовала раньше, с другими детьми. Она попыталась превратить свои крики в мерный и ровный плач, вообразила, как дыхание ловит боль, представила, как дыхание и боль покидают ее, растворяясь в окружающем воздухе, как теперь ей предстоит вдохнуть то и другое обратно в себя.
Она почувствовала, как ребенок снова повернулся, и боль вернулась в живот. Ее тазовые мышцы чувствовали себя живыми, как будто каждое их волокно двигалось отдельно и поперечно другим, как извивающаяся куча спаривающихся змей. Ее захлестнуло желание уступить, вжаться в землю. Ребенок не станет ждать, когда окажется в безопасности. Рут больше всего на свете нуждалась в своих сестрах, но она нуждалась также, совсем немного, в Дэле.
На Рут упал луч молодой луны, окруженной тонкими длинными облаками. Рут попыталась назвать их. Перистые? Кучевые? Она не могла точно определить их тип, и если ангелы сплетничали с ее мертвыми предками о ее нынешнем затруднительном положении, она не хотела этого знать. Звезды ярко вспыхивали на фоне темнеющего горизонта, но казались движущимися, словно их рисовал в реальном времени неистовый спирограф[29]. Хватает и того, что остальные дети родились в Вегасе. Этот же ребенок будет ниоткуда, из города-призрака. Похоже, она его родит на окаменевшем ископаемом ихтиозавре. Рут не могла взять назад ни одно из решений, которые привели ее сюда. Вот где она оказалась, так что ее ребенок должен родиться именно здесь.
В этот момент вошел Аллен и замер от неожиданности. Потом его вытошнило, после чего он сел на скамью, наклонившись вперед и обхватив голову руками.
– Тебя нужно отвезти в больницу, – проговорил он, не поднимая глаз.
Замечание было адресовано его башмакам.
– Для этого нет времени.
Рут стянула чулки и присела на корточки, прижавшись лбом к колонне павильона окаменелостей. Ее холодная поверхность действовала как-то успокаивающе, и контакт с ней позволял сохранять равновесие, не используя руки.
Она втягивала воздух в натужившееся тело, напрягая утробу, пытаясь как-нибудь опустить грудную клетку ниже, нагибая шею, пока не почувствовала, что между ее грудью и подбородком вообще ничего нет. Она попыталась расслабиться. Она рожала уже три раза. Если бы она находилась в больнице, рядом стояла бы медсестра и подсказывала, что делать. Здесь, в пустыне, ей придется самой быть себе медсестрой. На пике схватки она протянула правую руку вверх и внутрь себя, крича в ночь о своем диком страдании, но желая, чтобы ее рука была нежной, невероятно нежной, когда она потянула, легко, очень легко, вниз, взявшись за плечо своего ребенка. Голова прояснилась, и остальная часть ребенка вышла наружу. Рут держала его обеими руками, прижимаясь лбом к колонне, чтобы не упасть, не потерять равновесия. Где-то позади она услышала сильный глухой удар, словно что-то упало.
Мальчик был синим, обмотанным собственной пуповиной. Рут быстро размотала ее, вычистила комковатую белую слизь из носа и рта ребенка. Она повернулась, чтобы попросить у Аллена рейнджерскую рубашку, что-нибудь, во что можно завернуть ребенка, но Аллен все еще лежал в глубоком обмороке. Она сняла свой свитер, выданный администрацией парка, и плотно укутала им малыша, чтобы тот не замерз. Услышав его негодующие, голодные крики, она прислонилась спиной к колонне и заплакала сама, сидя на прохладной земле. Вокруг простиралась пустыня. Ребенок прижимался к ее груди, пока она ждала, когда выйдет плацента. За его новорожденной головкой она могла видеть все великолепие пояса Ориона. Что-то в центре созвездия ярко вспыхивало и гасло, то ли это была далекая молния от надвигающейся грозы, то ли просто она видела все по-другому сквозь слезы.
Ей хотелось позвонить сестре. Я назову его в честь святого Кристофера, скажет она. Потому что я скучаю по тебе. И для того, чтобы защитить его от молнии.
Чарли возьмет на себя ответственность за все, что произойдет в трейлере, подумала она, усмирит панику сестер, вызванную пропажей матери, рассказывая о пришельцах из какого-нибудь созвездия, похищениях космических кораблей и линзовидных блинах. Ее милый, неуклюжий первенец вечно рассматривал небо в поисках признаков неземной жизни и всяческих предзнаменований, пытаясь показать всем окружающим потенциал, который в нем заложен, научить их видеть то, что видел он. Малыш Крис теперь вопил во всю силу своих здоровых легких, крохотные пальчики одной руки крепко обхватили ее указательный палец, а другую он протянул, указывая на ихтиозавра. Рут повернула его голову к окну, чтобы он тоже мог полюбоваться на звезды.
– Когда-нибудь ты поймешь, какие они яркие, – прошептала она.
Вполне возможно, подумала Рут, что рождение именно здесь, посреди пустыни, каким-то образом позволит этому ребенку принадлежать всему миру, называть своим домом любое место.
Аллен подполз к ней. Он потянулся к ребенку, но тут же отдернул руку.
– Придется повысить тебе зарплату.
Рут засмеялась, поежилась и крепче обхватила руками прижатый к груди сверток с младенцем.
– Я на это согласна.
На следующей неделе Рут укачивала спящего Криса на террасе, пока остальные трое спали внутри. Медальон с изображением святого Кристофера она держала большим и указательным пальцами. Одно шерстяное одеяло было накинуто на плечи, другое на колени. Ночной воздух обещал стать морозным. Он все еще хранил запах шалфея, но пыльные нотки его аромата сменились чем-то более глубоким, доисторическим. Дэл приехал домой всего на два дня – познакомиться с новорожденным сыном, потанцевать с девочками на кухне и подарить Чарли брелок в форме НЛО.
Когда Дэл уехал, оставив неизвестной дату его следующего возвращения, Рут поняла, что скучает не столько по Дэлу, сколько по его рукам – рукам, которые могли застегнуть детское пальто, приготовить ужин, согреть ее плечи своим теплом и тяжестью. У любого мужчины есть руки. У Аллена руки имелись, но к ним прилагались последствия, а их ей хотелось меньше, чем рук. Рут скопила достаточно денег, чтобы сесть в «Фэлкон» и уехать, послав к черту и работу, и Дэла, обратно в Колорадо, но она не покинула Габбс. Шины «Фэлкона» хотя и были голыми, но вполне годились для дороги, однако Рут все-таки решила ехать на них на первое занятие курсов медсестер, а не возвращаться домой. Деньги из консервной банки понадобились бы в обоих случаях.
В тот вечер, когда она пошла на кухню, чтобы их пересчитать, банки из-под пюре уже не было. Рут почувствовала, как все в ее теле сжимается – желудок, горло, сердце. Она перешла в рабочую зону – как раз вовремя, чтобы ее вырвало в выщербленную фаянсовую раковину. Она представила себе, как Дел в Вегасе превращает ее кукурузные деньги в игровые жетоны и пускает на ветер. Она представила его в винном магазине, превращающим ее кукурузные деньги в счастливую одинокую выпивку.
Что теперь, святой Кристофер?
Тишина приводила в бешенство. Она нуждалась в духовном руководстве, которое имело бы какой-то вес. Она посмотрела на детей – их спящие тела были освещены лунным светом. Затем она туго спеленала Криса и поехала к телефону-автомату.
Телефон звонил и звонил, пока наконец она не услышала сонное приветствие, затем перешептывания и звуки последовавшей суматохи, а потом наконец голос сестры.
– Рут? – произнесла она. – Здесь сейчас середина ночи.
– Здесь тоже.
– Ты всех разбудила.
– Мы не в четвертом классе. Ты не можешь отходить меня по рукам линейкой.
– Рути, – упрекнула сестра. – Ты говоришь как сумасшедшая.
Рут попыталась представить себе, во что монахини одеваются, когда ложатся спать, и как выглядит сестра в данный момент. Она вообразила себе многослойные одеяния, сложные застежки на крючках и петельках.
– Как я могу по-прежнему молиться святому Кристоферу, если я застряла здесь, в Габбсе?
– Молитвы, они как радио, Рути. Никогда не знаешь, кто именно их услышит, но кто-то всегда слушает. – Сестра выдержала паузу. – Не могла бы ты объяснить мне, что произошло?
– Дэл украл мои кукурузные деньги.
– Дэл, – повторила за ней сестра, с хрипом выдохнув его имя. Крис вздрогнул, моргнул сонными младенческими глазками и снова погрузился в дремоту. – Мне очень жаль, Рут.
Рут тяжело опустилась на тротуар рядом с телефоном-автоматом, прислонившись спиной к стене из шлакоблоков, перед ней раскинулось бескрайнее небо пустыни, и одной рукой она баюкала маленького сына. Необъятность неба доставляла ей чувство комфорта. Она надеялась, что Чарли прав насчет пришельцев, что Дэл и Аллен знают больше, чем ей кажется. Чем больше жизни вокруг, тем менее одиноким должен чувствовать себя каждый человек, тем больше надежды, что тебя услышат.
– Что ты будешь делать теперь?
Сестра произнесла это совсем тихо, или что-то было не так со связью. Ее было трудно расслышать.
– Мне просто придется начать все сначала.
Она еще не была готова рассказать о курсах медсестер. По крайней мере, такое средство вложения денег было более безопасным, чем банка из-под кукурузного пюре, даже если оно означало более длинную дорогу обратно в Колорадо. Это был способ снова поверить в свое блестящее будущее. Нечто такое, что она, помимо детей, могла бы иметь лично для себя.
Крис зашевелился у нее на руках. Рут подумала о секретах своих хихикающих девочек, о руке Чарли на ее щеке. Она смотрела, как луна проплывает через звездный узор, и гадала, какие яркие созвездия Чарли показал бы ей, не спи он сейчас, какие отдельные светящиеся точки, соединившись вместе, готовы рассказать целую историю.