Верни мне Эдем - читать онлайн

ВЕРНИ МНЕ ЭДЕМ.

ПРОЛОГ.

…Сначала было огромное и черное, – с маленькими и яркими, очень далекими огоньками. Много-много огоньков… А меня мало… Это потому, что холодно… Надо зарыться, спрятаться поглубже в белое и пушистое, – тоже очень холодное, – но это – только сверху: внутри будет тепло… должно быть тепло. Так делают все, кто упал… Все – это кто? Это-я? Что такое"упал"?.. Зачем все такое чужое и бескрайнее? И холодное?.. А я горячий…очень горячий. Теперь не надо никуда зарываться… Спать… Что такое “спать”? Ничего не помнить? А я и так ничего не помню. Кто упал, тот ничего не помнит. Это-закон…

…Теперь я знаю, что такое смерть… Смерть – это серый дом на краю оврага, похожего на обрыв… На обрыв сердца… ”Сердце оборвалось”, – так здесь любят говорить… Отсюда некуда идти. За оврагом ничего нет, – только холодный колючий воздух, состоящий из запаха гари и монотонного стука невидимых колес. Правда, один несчастный мне сказал, что там "целый мир", но я ему не поверил. Этот мир не для нас. Для нас- зеленые демоны с длинными иглами, горькими пилюлями и приклеенными улыбками. Демоны считают, будто я ничего не помню, а мне говорят, что я болен, – тяжко болен, и болезнь моя на их тайном наречии называется "ретроградная амнезия". Зачем они меня обманывают? Почему не могут сказать, что все, кто здесь находятся, давно мертвы?

Впрочем, чему тут удивляться? Демоны ведь никогда не говорят правды. (Откуда я это знаю?) А еще они любят рассказывать, как меня нашли пять лет тому назад голым, – зимой, посреди бескрайней тундры, и вокруг не было ничьих следов, хотя "снег не падал уж с неделю как".

Когда я пришел в себя, мне пытались задавать разные вопросы, но очень быстро поняли, что ответов не будет.

И отправили в "серый дом". Сказали, что будут лечить. Чего только со мной не делали! Обливали холодной водой, больно кололи в спину и ниже, сдавливали голову тисками, а сколько горьких пилюль я проглотил, – того и не счесть! Видно, зеленым демонам очень хотелось узнать, что такое быть живым. Они ведь тоже ничего не помнили… А внутри меня дремал свет, и я боялся его будить. Вдруг ничего не получится? Ведь втайне я все же надеялся вернуться туда, где был жив.

И я ждал. Бродил по узким коридорам с высокими потолками и коричневыми стенами, выходил во двор, когда позволяли… Сверху все время падала какая-то мокрая и холодная гадость, – иногда это была просто вода. Вверх я старался не смотреть. Вверху была непоправимая бесконечность. Она меня пугала. И еще меня пугало странное сооружение с прозрачными стенами, стоявшее особняком на дальней стороне двора, огороженного высоким каменным забором. Там было что-то зеленое, но не такое, как одежда у демонов, а красивое-красивое: оно резало глаза и заставляло сердце биться чаще. Ходить туда не запрещалось, но я не торопился: меня словно что-то удерживало. Я еще был слаб. И я ждал.

И вот однажды один из младших демонов, с выбивавшимися из-под зеленой шапочки светлыми кудрявыми локонами, дал мне ведро и швабру и кивком указал на прозрачную постройку, легонько ткнув кулаком в спину. Я сразу понял, что от меня требовалось, но на всякий случай уставился на демона туманным невидящим взглядом, пока не удостоился более чувствительного тычка и голосового сопровождения вышеозначенного действия. Подхватив "инвентарь", я нарочито уныло поплелся к постройке, хотя сердце в груди бешено и радостно колотилось, будто в предвкушении чуда.

На двери было что-то написано. Читать я не умел, но догадался, что это-слово"Оранжерея": его часто произносили демоны. Говорить на местном наречии я тоже не мог, но смысл каким-то неведомым образом понимал. Через сердце, что-ли.

Впрочем, была у меня некая уверенность, что при необходимости кое-как я изъясниться бы смог. Пока же предпочитал помалкивать, – в крайних случаях – мычать.

И вот я с трепетом толкаю хрупкую прозрачную дверь и попадаю в удивительный и прекрасный мир, не имеющий ничего общего с тем, серым и унылым, оставленным за порогом. Потрясенный таким резким переходом, я вдруг ясно осознал, что со мною произошло… Это – не смерть. Это – полет вниз. Падение. И поэтому я ничего не помню. Тот, кто упал, – ничего не помнит. Это – закон. Но я его нарушу. Я вспомню…

Глава 1-ая.

Марта была самым красивым и изысканным созданием в моем флор-боксе. Никто из нас – маленьких, серых пестиков и тычинок – не сомневался, что она, когда войдет в полные восемнадцать астро-оборотов, станет хозяйкой собственной Радужной Сферы – гигантского пузыря, парящего над городом и переливающегося всеми цветами Счастья. Её вырастили не как всех – в обычных лабораторных пробирках, а внутри одного из пятидесяти Алых Бутонов, вздымавшихся на высоченных, изумрудного цвета, столбах-стеблях в самом центре столицы Флористана Аромы – Площади Согласия с Мировой Гармонией.

Каждый гражданин государства, вошедший в пору созревания, обязан был орошать своею кровью Алые Бутоны хотя бы раз за оборот Флористана вокруг Астры. Бутоны являлись достоянием нации, и Существа, выращенные в них, тоже были достойны самого лучшего. Только небожительница из Алого Бутона могла стать хозяйкой Радужного Пузыря.

Вот такой была Марта. О её возможном появлении в нашем флор-боксе наставник Гиацинт предупредил заранее, и радости не было предела. Всего однажды за долгих десять астро-оборотов на землю спускается Цветочная фея, достигшая возраста Просвещения. Все тепличные школы, все их флор-боксы с руководителями и подопечными – пестиками и тычинками – вступают в Романтическое соревнование за право иметь на своих грядах юную небожительницу.

Не осталась в стороне и наша теплошкола имени Галатеи и Пигмалиона, особенно третья гряда, состоявшая из четырех "параллельных" флор-боксов -"Астры", "Бегонии", "Василька"и, наконец, "Гиацинта", в котором я и просвещался. Совпадение имени наставника с названием вверенного ему "подразделения"было случайным, что не мешало многим из нас беззлобно подшучивать над этим.

Пестикам и тычинкам до вступления в совершеннооборотие имен не полагалось. Зато у каждого был свой запах и собственный волновой приемник-излучатель, вживленный под кожу на голове. А у Гиацинта, как у всех его коллег, на груди всегда висела коробочка с двумя рядами пахучих кнопочек – по пятнадцати в каждом. Собираясь кого-либо вызвать к черной доске, наставник сначала принюхивался, а потом жал соответствующую кнопку. В голове пестика или тычинки раздавался звон колокольчика, и становилось сразу понятно, кому идти отвечать урок. А в бокс-журнал наставник вклеил тридцать полосок ткани: каждая имела свой запах. Чтобы аромат не выветривался, Гиацинт периодически обновлял журнал, собирая потные майки после занятий физкультурой.

Когда стало с точностью известно о включении нашей теплошколы в список участников Романтического соревнования "за право произрастать в тени Цветочной феи", наставник-просветитель обратился к нам с торжественной речью: "Мои дорогие пестики и тычинки, все вы знаете, что мы живем в эпоху Цветущего Романтизма, – самую счастливую за время существования Флористана… "

Это мы знали. На занятиях по Предыстории Гиацинт много рассказывал о временах, когда разумные обитатели планеты, называвшие себя "людьми", убивали и ели своих богов. От этого они часто болели и быстро умирали. И ещё они не были едины: делили себя на "своих" и "чужих", которых тоже надо было убивать. Но "чужих" с каждым оборотом Флористана становилось всё больше, а орудия уничтожения – всё совершеннее. В конце концов, предысторические ученые изобрели такую бомбу, которая продолжала убивать даже после взрыва. Все живое на, некогда цветущей, планете погибло. Уцелела только небольшая горстка людей, спрятавшихся глубоко под землей. То были самые умные ученые – Великие Неизвестные – десять мужчин и две женщины.

С тех пор соотношение это в нашем обществе неизменно. В каждом флор-боксе любой тепличной школы – двадцать пять тычинок и пять пестиков. Та же пропорция установлена для всех производственных соцветий.

Великие Неизвестные дали начало нашей Романтической цивилизации. Именно они стали Первым Соцветием Нового Мира. Память о них увековечена в гербе планеты-государства Флористан. Он очень красивый – небесно-голубого цвета рыцарский щит, увитый по краям алыми лентами. На них – слова девиза, писанные на древнем языке, на котором больше никто не разговаривает: "Fortis imaginatio generat casum vinces" – "Сильное воображение порждает событие". В центре герба изображено необычное растение – два белых пятилепестковых цветка с золотыми сердцевинами на одном мощном зеленом стебле с остроконечными зазубренными листьями. В середине каждого без труда различаются, как говорит Гиацинт, "рельефные контуры женского тела"– крутые бедра, высокая грудь, тонкая талия. "Такое бесстыдство можно увидеть только на гербе. " "В чем же бесстыдство? "– спросили мы тогда наставника. Он смутился и пробурчал что-то вроде "подрастете-узнаете".

Воды, съестных и прочих припасов под землей было предостаточно. И еще – необъятных размеров книгохранилище. Торопиться было некуда, и Великие Неизвестные стали читать и размышлять об ошибках человечества. И поняли они, что вся трагическая предыстория Старого мира есть следствие неправильного понимания людьми своего места в природе и мироздании. Человечество сделало ошибку изначально, решив, что оно ближе ко всякой движущейся и издающей различные звуки твари (да и нетрудно было ошибиться, особенно взглянув на обезьяну), чем к миру растений, хотя некоторые поэты и мыслители прозревали истину, но лишь наполовину, сравнивая с цветами только женщин.

Эти самые поэты ввели в обращение слово "романтизм", называя так свое творчество в целом, и еще они придумали дарить женщинам цветы, тем самым подчеркивая их схожесть.

Великие Неизвестные стали внимательно изучать творчество поэтов и писателей-романтиков. Для начала они решили выяснить происхождение слова "романтизм". И вот тут их ожидало поистине великое открытие! В книгохранилище обнаружилась очень древняя книга. Она была в кожаном полуистлевшем переплете; страницы её пожелтели от времени и грозили рассыпаться в прах при малейшем прикосновении, – многих не хватало вовсе, другие невозможно было прочесть, но кое-что все же разобрать удалось.

В книге рассказывалось о далекой планете Земля и о народах, её населявших. Там было большое сильное государство со столицей, называвшейся Рома. В ней жило много поэтов и мыслителей. Они только и делали, что сочиняли стихи и всякие истории о невероятных похождениях героев и великих воинов, совершавших подвиги и посвящавших их женщинам -"прекрасному полу", – как они их часто называли. Всё это поэты очень красиво описывали, создавая порой из неприглядной и полной кровавых событий истории, захватывающее повествование. Означенные творения записывались в толстые книги и назывались "романами"– в честь города, в котором они впервые появились.

Романы сочинялись по особым правилам, с использованием определенных выражений и красочных образов. Правила эти и легли в основу "романтического штиля" или "романтизма". Подробнее, сказал Гиацинт, мы будем изучать романтизм на последнем Обороте просвещения.

Ещё Великим Неизвестным удалось узнать из древней книги, что, в конце-концов, всё живое на Земле погибло, – также как у нас на Флористане, только намного раньше. Уцелели очень немногие, но они не захотели прятаться под землей, а улетели в космос на, заранее приготовленных, летательных аппаратах, построенных в строгом секрете от остальных жителей планеты. Они-то и стали первыми поселенцами на Флористане, а мы все (даже Цветочные феи!) – их потомки.

Именно поэтому Великие Неизвестные решили назвать столицу Нового Мира "Арома"– в память о наших далеких предках – во-первых; заботясь о созвучии с новым укладом жизни – во-вторых. Форму правления будущим государством они определили как "Спиритороманократическую (это слово мы долго зазубривали наизусть), то есть управляемую духом романтизма, Республику". Позже было добавлено прилагательное "Растительная" – Спиритороманократическая Растительная Республика Флористан – сокращенно: СРРФ. Действия духа романтизма должен был координировать высший правительственный орган – Большое Двойное Соцветие (БоДвоСоц), схематично изображенный на гербе государства. Великие Неизвестные и стали первым Двойным Соцветием. Все вышло так, как они задумали. Соцветия по очереди обдуваются "ветрами романтики"– иногда солеными, но чаще сладкими, – из специальной флор-махины, производящей внутри себя

… "Эфир, напоенный то негой страстной, то печалью светлой, то весельем буйным,

Когда друг другу бьют в ладоши, и после, высоко подпрыгнув, кружатся в воздухе

Прозрачном, как лепестки по воле ветра, смеясь над силой притяженья, покуда та

Своею властью не сбросит смельчаков на землю, – и вновь печаль светлее светлой,

И дум спокойных череда… "

Это стихи великого флористанского поэта-романтика (других у нас не бывает) Нарцисса Пестеля, одновременно занимающего п е с т Главно-Почетного Герольда-Трубадура Большого Двойного Соцветия.

Церемония Обдувания происходит два раза за 1/13 астро-оборота (В СНОСКИ: ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО ОДИН МЕСЯЦ) и является национальным праздником. Множество народа собирается в центре Аромы на площади Согласия с Мировой Гармонией. С легким шуршанием опускаются на землю капсулы споролетов, взрываясь подобно праздничным хлопушкам разноцветным конфетти вокруг, только что прибывшего откуда-то с Дальнего Севера или Крайнего Юга, а то и с Горного Востока или даже с Низинного Запада, с т а м е н а; звучно и влажно шлепаются о посадочное покрытие овулёты загадочных и немногочисленных п и с ц и л л… А мы, флорбоксовская голоногая ребятня, сбежавшая из-под присмотра наставников, просачиваемся сквозь толпы встречающих и ловим, ловим еще не опустившееся на землю конфетти, или, упав (фу, какой стыд!) на колени, а то и на живот, жадно слизываем с теплого, почти горячего посадочного покрытия густой и сладкий сироп самоуничтожившихся и растекшихся кисельным озером овулётов…

Флор-махину, обдувающую Большое Двойное Соцветие, тоже построили Великие Неизвестные. Второй, после Нарцисса Пестеля, по значимости поэт Флористана Гинецей Апокарпный сравнивал эфир, выдуваемый из неё с "дыханием создателей, пронесенным сквозь время".

Вкратце пересказав пройденный материал, Гиацинт двинулся дальше: – Однажды один из Великих сидел на каменном берегу подземного озера и любовался последним живым цветком, оставшимся на планете – водяной лилией или, как её еще называют, белой кувшинкой. Над ней всегда светила яркая лампа – этакое маленькое солнце на мрачном базальтовом небосводе одной из пещер, ставших последним приютом для тех, кто не пожелал оставить потомкам даже своих имен.

Неизвестно, о чем думал Великий, но, должно быть, мысли его были тяжелы и печальны. Веки его смежились, и он задремал, привалившись спиной к холодному камню. и приснился ему сон, будто бы кувшинка начала стремительно расти и очень быстро заполнила собой весь водоем, а в высоту достигла свода пещеры – и вот перед Великим Неизвестным уже величественный и прекрасный дворец, как бы стоящий на зеркальной поверхности подземного озера. Нераскрывшиеся лепестки возвышаются над головой подобно белокаменным стенам, а огромные зеленые листья, лежащие на воде, подчеркивают величавую неприступность, источающего дивный аромат, нерукотворного замка.

И не смог уже более ни мгновения устоять он на берегу подземного озера. Словно какая-то сила тянула его. Сняв обувь, Великий Неизвестный осторожно спустился к воде и стал на теплый, мягкий и упругий гигантский лист. Первые шаги дались ему с большим трудом: ноги как будто отказывались повиноваться ему, но сердце, сердце рвалось из груди как бешеное, и вот он, солидный и грузный, с окладистой, наполовину седой бородой (все вы неоднократно встречались с этим великим п р а – с т а м е н о м в и н ф л о р м а ц и о н н о м поле), мчится, сломя голову, словно какой-нибудь заигравшийся в догонялки тычинка. Он очень боялся в тот миг, что замок-лилия исчезнет, или сон кончится, а повторить его будет невозможно, – ведь ф л о р – и м а д ж и н а т о р о в тогда еще не было…

Не случайно Гиацинт заговорил о флор-имаджинаторах. По-видимому, он и сам внюхивался в легендарный сюжет, а то откуда он мог знать, что чувствовал и чего боялся Великий Неизвестный? Несмотря на то, что мы были ещё совсем малы, но отличать природное воображение от искусственно стимулированного уже умели.

– Очень скоро, – продолжал свой рассказ наставник, – Великий утомился и перешел на обычный шаг – неспешный и размеренный, что более соответствовало его возрасту. К тому же, он обратил внимание на нечто странное: чем быстрее он двигался в сторону замка, тем больше тот отдалялся. В конце концов Великий Неизвестный решил совсем остановиться. Но сделать это оказалось непросто… Сила инерции, понимаете ли… Во снах уж больно её много. А вот силу воли проявить удается с трудом. Но Великому удалось это сделать, – ведь на то он и "Великий"! Замок тоже перестал двигаться. Так и стояли они оба – в молчании и благоговении. Именно этот момент и запечатлел в своей картине "Первая встреча", цветную репродукцию которой вы все неоднократно видели, гениальный флористанский художник Лилиан Рыльцев.

Но всё когда-нибудь кончается… или начинается. Лилия распустила свои гигантские лепестки – белые стены разошлись и опустились перед Неизвестным в молчаливом приглашении. Тому ничего не оставалось делать, как шагнуть в неведомое…

Долго блуждал он в лабиринте белоснежных лепестков, покуда не попал на Цветоложе – в самое сердце замка – и не повстречал там Нимфею – Хозяйку дворца и Покровительницу Флористана. Красоты она была необыкновенной. Великий Неизвестный хотел было упасть перед нею на колени, но Нимфея удержала его и сказала: "Не здесь и не сейчас; скоро закончится оборот сна, а мысли твои также тяжелы и неподвижны, как и веки твоего бренного тела, оставшегося на берегу озера. Но я научу тебя Легкомыслию, ибо только с легкими мыслями и в радостном настроении сердца можно встретить рассвет Нового Мира! " – "Как же мы встретим этот рассвет, сидя под землей? – с удивлением вопросил Неизвестный. – Ведь наверх нет никакой возможности выйти: воздух, земля, вода – всё заражено! "

– "Вы не встретите, – встретят ваши потомки.."– ответила Покровительница.

–"Какие ещё потомки, – у нас на десять мужчин только две женщины, да и те бесплодны, и все мы уже слишком стары! "

– "Десять "с т а м е н о в" и две "п и с ц и л л ы", – уточнила Нимфея, – вы теперь – растения и будете размножаться опылением с помощью мысленного ветра, производить который я тебя научу, – а пыльцы в моих кладовых предостаточно. " И она вручила Неизвестному небольшой мешочек с тесемочкой, полный ароматного порошка. – "Чтобы пыльца никогда не теряла своих чудесных свойств и не кончалась, её каждый оборот Флористана вокруг Астры необходимо смачивать кровью одной из моих дочерей, которые будут п р о и з р а с т а т ь, р о ж д а я с ь среди твоего нового народа.

– Вы, наверное, догадались, кого Покровительница называла своими будущими дочерьми? – обратился к нам Гиацинт.

– Цветочных фей! – закричали мы радостно.

– Правильно, и одна из них скоро посетит нас, – не забывайте об этом.

– Мы помним, наставник!

– Хорошо, – удовлетворенно проговорил он, – а теперь слушайте дальше: – Получив мешочек, Великий Неизвестный развязал тесемку, высыпал на ладонь немного коричневатой пыльцы и попытался лизнуть. Нимфея мелодично рассмеялась: – "Это надо вдыхать! " – "Как – вдыхать? " – "А вот так! " И она откуда-то из складок полупрозрачных, переливававшихся всеми цветами радуги, одежд достала небольшое, величиной с ладонь, зеркальце в форме цветка ромашки и хрустальную трубочку. Затем Покровительница насыпала немного порошка на зеркальную поверхность, трубочкой разделила его на две тонкие линии и поочередно, изящно и сноровисто, втянула их в свой восхитительной формы носик – по одной в каждую ноздрю. После чего велела Неизвестному проделать то же самое. Получилось не с первого раза, но третья попытка увенчалась успехом, и Великий познал, что такое подлинное Легкомыслие. Поначалу он даже испугался, но потом вспомнил, что это всё ему снится, и страх отступил, а очень скоро пришло ощущение, будто он полый внутри, словно какая-нибудь тростниковая дудочка, и на нём кто-то воистину Великий возьмет сейчас и сыграет; от такой мысли стало душе высоко и сладко… и вновь немного страшно, но уже иначе, – оттого, что понял вдруг Неизвестный: старый мир ушел безвозвратно, а вместе с ним и он, и кто-то другой, молодой и сильный, вдыхает сладкий эфир Нового мира.

И в один миг, подобно вспышке, увидел он весь этот мир, всё его устройство в мельчайших подробностях. Потрясение было столь велико, что лишился он чувств и, словно подкошенный, повалился на Цветоложе Белой Лилии…

В себя Великий Неизвестный пришел на берегу того же подземного озера, где и заснул, и решил, что всё это ему приснилось, но рука его, как бы сама по себе, крепко прижимала к груди мешочек с пыльцой, подаренный Нимфеей…

Тут на всю теплошколу разнесся аромат степного колокольчика, но на этот раз мы не бросились"сломя голову" из флор-бокса, а чуть ли не хором закричали: – Дальше! Что было дальше?!

– В следующий раз, – махнул рукой Гиацинт и скрылся в наставнической.

Глава 2-ая.

Необходимо сказать, что до совершеннооборотия нам – тычинкам и пестикам – не полагалось никаких имен, а только запахи; и общаться между собой в свободное от просвещения время мы должны были при помощи вживленных под кожу сенсорных ароматизаторов, однако делали это только при приближении взрослых, или когда становилось совсем скучно. Уж больно неудобно это было. Неудобно и сложно.

Сенсорные ароматизаторы располагались по всему телу, исключая голову (но не уши), спину и ноги ниже колен. Ароматизаторами, вживленными в паховую область, пользоваться строго-настрого запрещалось. Это считалось верхом неприличия, да и пахло отвратительно. Каждому тычинке и пестику полагался собственный ароматический код. Если ты хотел к кому-нибудь обратиться, надо было набрать на своем теле сложную комбинацию прикосновений, поглаживаний, нажатий и потрагиваний. Ритуал на этом считался завершенным, и мы переходили на бытовую ф л о р и с т а н ь. Но были у нас и тайные вербальные аналоги ароматических кодов. Каждый сенсор мы обозначили соответствующей буквой алфавита: находившийся на мочке правого уха – буквой "А", на мочке левого – "Б", на правой стороне шеи (в районе сонной артерии) – "В", на левой стороне – "Г", – и так далее, – сверху вниз до самого паха, где приютились запрещенные ароматизаторы "Э", "Ю"и "Я", которые на время занятий надежно укрывались от случайных (случайных ли?) прикосновений маленьких непослушных ручек твердыми и выпуклыми "раковинами". После окончания уроков "раковины" теплой жидкостью стекали в специальные отверстия в полу, чтобы утром снова затвердеть на наших хрупких чреслах.

Таким образом, личный ароматический код обретал вполне членораздельное звучание, схожее с именами взрослых стаменов и писцилл. Мое тайное имя было Тимиан или сокращенно – Тим. Иногда, желая обидеть, сверстники презрительно называли меня "ТимьЯн", да ещё (когда не мешала "раковина"), умножали обиду соответствующим прикосновением. Случалось это редко и незамедлительно вызывало потасовку.

Дружил я с тычинками Флоксом, Лофантом, Иргой и Дроком. Мы были с одной грядки, которая состояла из трех двухместных парт. Всего во флор-боксе насчитывалось пять грядок: с них к свету знания тянулись двадцать пять тычинок и пять пестиков. Пестики с нами не водились и играли отдельно, хотя наставниками такое зазнайство не одобрялось. Впрочем, оно и не наказывалось.

Пестики вообще были очень странными. Например, они не любили, когда их хватали руками, и по малейшему поводу сразу начинали хныкать. И игры у них – тьфу, – какие-то тряпочки-веревочки, лоскуточки-бантики. Не то, что у нас, – одно "шумовое запускалово" чего стоило! Наставники же нарочно не замечали или старались делать вид, что не замечают между нами различий. Не должны были пестики от тычинок до полного совершеннооборотия отличаться. А вот взрослые писциллы весьма отличались от стаменов. Каждую окружал Ореол Загадочности (сокращенно ОЗ) – силовое поле, не позволявшее никому из стаменов приближаться к ней ближе, чем на два с т е б л я. (В СНОСКИ: МЕРА ДЛИНЫ НА ФЛОРИСТАНЕ – 30 СМ.)

Как-то раз Дрок, которому вечно больше всех надо, спросил у Гиацинта, есть ли Ореол Загадочности у Цветочных фей, ведь они так похожи на писцилл, даже самые маленькие из них; а если таковой имеется, то во сколько стеблей измеряется. Наставник удивленно поднял брови и ответил вопросом на вопрос: – "А зачем самой Загадочности ещё и Ореол Загадочности? " – "Ну как, – не унимался настырный Дрок, – а вдруг я к ней захочу подойти поближе? "Гиацинт тогда рассмеялся и сказал: – Ты не захочешь, уверяю тебя. Вот если она захочет, ты сможешь это сделать, но только не подойти, а подползти; и ежели чем-либо угодишь, то она позволит тебе приблизится к ней на коленях."

Так случилось, что разговор Дрока с наставником припомнился нам в тот самый день, когда стало известно о посещении нашей теплошколы Цветочной феей. Мы как раз готовились к "шумовому запускалову"– очищали лепестки цветошумовой установки от, скопившейся за множество запусков, слизи. – Флокс, – а как ты думаешь, – спросил веснушчатый Ирга, – если наш флор-бокс выиграет Романтическое соревнование, Цветочная фея на сколько стеблей позволит к ней подползти? Флокс озадаченно хмыкнул и почесал коротко стриженный затылок. – Я думаю, настолько, насколько она захочет сама.

– И чё, даже на пол-стебля?! – изумился Ирга. Тут в разговор вмешался обычно молчаливый и задумчивый Лофант.

– Я от одного тычинки из старшего флор-бокса слышал, что одному из победителей, которого небожительница сама выберет, она позволит поцеловать свою руку.

– Как это, – поцеловать?! – почти одновременно воскликнули Ирга и Флокс.

– Ну, значит, прикоснуться губами. Очень древний романтический обычай.

– А почему нам Гиацинт о нём ничего не рассказывал? – недоверчиво спросил Дрок.

– Рано ещё, это только в старших флор-боксах проходят.

– Так что же получается, – продолжал допытываться мой настойчивый друг, – Цветочная фея позволит сделать то, о чем нам по программе Просвещения и знать не положено?

– Ты так говоришь, – усмехнулся Ирга, – будто уже выиграл Романтическое соревнование.

– А вдруг? – не унимался Дрок.

– Ну, не знаю, – загадка прям какая-то, – развел руками Лофант.

– Так ведь Гиацинт говорил, – осенило меня, – что Цветочная фея и есть сама Загадочность, почему ей и Ореол не нужен. Что им – небожительницам, -наша программа, – захочет – и сделаешь сам, чего не знаешь! Я вообще не понимаю, зачем им нужны теплошколы. Они и так, небось, всё с самого вызревания знают!

И тут всех поразил Лофант, – такой застенчивый, молчаливый и неуклюжий, – наш добрый и смешной Лофаня, как мы порою его ласково называли.

– Цветочные феи не вызревают, – тихо произнес он. Мы замерли в изумлении.

– А как же они появляются на свет? – так же тихо спросил вдруг побледневший, отчего его веснушки стали ещё заметнее, Ирга.

– Их в ы н а ш и в а ю т, – медленно и внятно выговорил Лофант.

– Как это – "вынашивают"? – подвижное лицо Дрока вдруг приобрело растерянное выражение. – Кто вынашивает?

– Такие же Цветочные феи.

– А в ч ё м они их вынашивают? – перешел на свистящий шепот Дрок.

– В своих животах! – почти торжественно, желая произвести эффект (что ему, безусловно, удалось), произнес Лофаня.

– Как в предысторические времена?! – в ужасе закатил глаза впечатлительный Ирга.

– Какое скотство! – выругался Дрок и с отвращением сплюнул.

– Так вот что значат слова Нимфеи "произрастать, рождаясь", – снова осенило меня.

– А ведь все перед ними преклоняются, стамены мечтают жить с ними в Радужных Пузырях, ненавидят тех, кто стал их Избранниками, завидуют им, – Дрок чуть не плакал. – Но как ты узнал? Это же не ручку поцеловать, – пусть и у Цветочной феи, – этого же небось в теплошколах не проходят, даже в старших флор-боксах! Это же совсем не романтично, это гадко, гадко и подло! Т а к всех обманывать!

– Да, ты прав, – голос Лофанта вдруг зазвучал совсем по-взрослому, – этому не учат ни в теплошколах, ни в средних, ни в высших просветзаведениях, но это знают или каким-то образом чувствуют все достигшие совершеннооборотия. Ты думаешь, зря писциллы окружены Ореолом Загадочности? Им и стаменам н е л ь з я делать друг с другом то, что делают Избранники с Феями в Радужных Пузырях.

– А что они с ними делают? – громким шепотом спросил Ирга.

– Что-то ужасное, страшное и противное; и это ещё так больно, – они стонут и кричат, – просто слышать невыносимо…

– Кричат? – переспросил Ирга.

– Ну да, орут и стонут, – прерывисто так: "Аа! .. Аа! .. Аа! .. "А потом: "Ой! .. Ой! .. "и дышат шумно-шумно, а некоторые плакать начинают.

– И чё, действительно громко орут? – поинтересовался Флокс.

– Сначала вроде как и не очень, – так, постанывают, видать, не сильно им еще больно, ну а потом всё громче и громче, и чаще, по нарастающей. Лофаня с увлечением стал воспроизводить звуки, издаваемые небожителями, и было это так заразительно, что мы, не долго думая, присоединились к нему.

Наши вопли разнеслись по всему периметру Закрытого луга теплошколы, что не могло не привлечь внимания дежурного вахтера и по совместительству дворника Репья – стамена злобного и несговорчивого.

– А -а – a! – шпана флорбоксовская! – страшным голосом, перекрывшим звучание неокрепших гортаней, закричал он, зависнув над нашими головами на своем дежурном споролете. – Что вы здесь за дурдом устроили, романтики недозревшие! Вот я вас! И Репей принялся гоняться за нами, пытаясь огреть сверху уборочным стеблем, который в режиме извержения одновременно являлся табельным служебным оружием. Иногда ему удавалось осуществить задуманное. Хорошо, что стебель был мягким и было почти не больно; оно и понятно: твердых стеблей вахтерам при теплошколах не полагалось.

Наконец, Репей решил, что достаточно нас проучил и, напоследок заехав Дроку по лбу, умчался в сторону вахтенного помещения.

– У-у! Вьюн ползучий! – погрозил Дрок вслед ему кулаком и потер покрасневший от удара лоб.

– Не больно? – участливо спросил Лофаня.

– Нет, но обидно-о-о!.. Вы только никому не рассказывайте, – засмеют…

– А меня Репьюган даже ни разу не задел! – похвалился вертлявый Ирга.

– А мне всего два раза по жопе попал! – радостно сообщил Флокс.

– А мне вот сюда один раз, – Лофант приложил руку к груди и внезапно побледнел.

Глава 3-ая.

Я взглянул на друга и понял, что ему страшно. Страх мгновенно передался и мне – я почувствовал его всем своим существом. Так страшно мне было лишь однажды, когда за моим приятелем из паралелльного флор-бокса "Василёк" пришли двое стаменов из Службы Возмездия, – в строгих коричневых костюмах с красно-зеленой бахромой вдоль рукавов. Я знал, что они придут, и знал почему, но страх мой от этого меньше не стал. Я видел, как он обернулся и даже попытался улыбнуться мне на прощание, но лицо его было бледно, а на лбу выступили капельки пота.., как утренняя роса на цветочных лепестках, про которую он мне так любил рассказывать, и которой воочию на Флористане никто не видел, равно и настоящих, живых цветов. Кроме одного…

Этим цветком никому не приходило в голову любоваться, хотя он и был очень красивым. А ещё он был большим, просто огромным и всегда голодным. Вот его-то пропитанием и занималась, в основном, Служба Возмездия. Звался цветок "Немезис" (СНОСКИ: В ДРЕВНЕГРЕЧ. МИФОЛОГИИ – ОДНА ИЗ БОГИНЬ, ТИТАНИДА ВОЗМЕЗДИЯ, ОНА ЖЕ НЕМЕЗИДА), и цветоложе его было прожорливой пастью. Семя этого ужасного растения подарила Великим Неизвестным сама Нимфея – Покровительница Флористана.

Бедный, бедный мой приятель – тычинка из флор-бокса "Василёк", так и не успевший мне открыть свой ароматический сенсорный код! Лучше бы нам с тобою никогда не узнать восхитительного вкуса морковки, которую ты неосмотрительно принял из рук избалованной небожительницы. Лучше бы тебе было никогда не покидать Закрытого Луга! Ведь образцовые пестики и тычинки этого не делали! Но ты, мой милый и несчастный Василёк (теперь у тебя уже не будет другого имени) не входил в их соцветие, и лепесток с твоей ф л о р о г р а м м о й не украшал Древа Почёта в Зале Торжеств. Сколько раз тебя ловили и наказывали: лишали сладкого, переливавшегося всеми цветами радуги, желе и не выпускали даже во внутренний двор поиграть с товарищами! А то и "раковину"оставляли после занятий неснятой, и, когда её внутренний слой переставал впитывать влагу, все смеялись над тобой, потому что у тебя были мокрыми штанишки, а белоснежные гольфы покрывались отвратительными желтыми пятнами.

Но ты всё равно продолжал убегать в город, перелезая ограждение периметра высотою в тридцать стеблей (В СНОСКИ: 9 МЕТРОВ) с помощью присосок, сделанных из остатков разноцветного желе, которые собирал после вечерней подкормки, словно собаченка роясь в баке для пищевых отходов. Этим способом пользовались и другие тычинки, но не столь часто, ведь для того, чтобы желе стало липким, его надо было смочить кровью. Но "Арома стоила жертвы" (В СНОСКИ: ФЛОРИСТАНСКАЯ ПОГОВОРКА), и пальцы твои были всегда исколоты, хотя тебя каждый день обыскивали вахтеры и отбирали острые предметы. Оставалось загадкой, где ты их находил снова и снова.

Из жалости я даже хотел открыть тебе секрет нашей "отважной пятерки", при помощи которого мы преодолевали ограждение периметра, но не решился. Лофант, Ирга, Дрок и Флокс этого бы мне не простили: ты для них был чужим. Секрет же заключался в следующем: Лофаня знал место, где в газовых бутонах (В СНОСКИ: ТАК НА ФЛОРИСТАНЕ НАЗЫВАЮТ БАЛЛОН. ВСЕ ГАЗОВЫЕ БАЛЛОНЫ НА ФЛОРИСТАНЕ ИМЕЮТ ФОРМУ НЕРАСПУСТИВШИХСЯ ЦВЕТОЧНЫХ БУТОНОВ) хранился сжатый под большим давлением эфир из флор-махины, используемый на Церемонии Обдувания. Одного вдоха из такого бутона хватало на то, чтобы перелететь через ограждение периметра. И когда у кого-нибудь из нас возникало желание пойти в "самоволку", Лофант приносил небольшой газовый бутончик. Место, где он их брал, Лофаня показывать упорно отказывался, говоря, что лучше один, если придется, в пасть к Немезису отправится… Но вышло так, что отправился туда ты, мой милый Василёк, успев всё же рассказать мне, как к тебе в руки попал запретный плод.

Поначалу я тебе просто не поверил, так это было невероятно. Но морковка-то, она же ведь была, – восхитительная, сочная, хрустящая, – совершенно невозможная в нашем мире!

Случилось это во время одной из Церемоний Обдувания, на которых, разумеется, никому из пестиков и тычинок находиться не полагалось. Но тебе ведь закон не писан! И потом, чего стоит затеряться в многотысячной толпе рослых и плечистых стаменов (писциллы собирались отдельно) одному маленькому тычинке. Но Служба Надзора за Согласием с Мировой Гармонией уже не первую церемонию вела за тобой наблюдение. И вот, когда ты считал себя в полной безопасности, окруженный плотной толпой разгоряченных зрелищем стаменов, "мировые гармонисты", облаченные в самодвижущиеся ползучие комбинезоны на воздушной подушке, с невиданной скоростью проскользнув между ног ничего не замечавших зрителей, подобно гигантским змеям с раздвоенными хвостами, готовились схватить тебя за ноги, над твоей головой появился влажный, истекавший ароматной слизью, овулёт с опознавательным знаком, перед которым трепетали все воздушные инспекторы Флористана вне зависимости от количества гвоздик в петлицах, и перед которым с оглушительным треском "разрывались" воздушные "пробки", а перепуганные водители с пассажирами, едва успев раскрыть аварийные парашюты, вываливались из своих одноразовых споролетов и овулетов, освобождая дорогу, хотя обладательница этого знака могла выбрать другой маршрут, а через "пробки" "прорывалась" исключительно ради собственного развлечения.

Да, это был овулёт Цветочной феи с изображением белой кувшинки на зеленом лоснящемся боку. Небожительница, судя по размерам транспортного средства, ещё не достигшая совершеннооборотия, развлекалась. В одно мгновение ты оказался втянутым внутрь воздухоплавательного организма, да что там втянутым, – тебя просто всосало в себя через огромный губастый рот (рот?) летающее чудовище, об обладании которым обычные стамены и писциллы могли лишь мечтать. Всухую. Без внюхивания в флор-имаджинатор. Одно внюхивание на тему овулётов Цветочных фей стоило около восьмиста лепестков, что равнялось жалованью директора теплошколы за 1/13 астро-оборота (В СНОСКИ: ЗА ОДИН МЕСЯЦ).

Ты мне потом рассказывал, что было настолько же приятно, как и противно: скользко, тепло и влажно, когда тебя поглощала диковинная тварь. Но внутри ты по-настоящему понял, что такое Дом, которого у большинства из нас никогда не будет. Ты мне это рассказывал, и глаза твои были полны слез – слез блаженства и умиления. И, вспоминая тебя в тот момент, я ощущал, как притуплялась боль утраты. За свою коротенькую жизнь, мой милый Василёк, ты успел понять и почувствовать так много…

Небожительница была с тобою добра и снисходительно-ласкова, хотя выглядела ничуть не старше тебя. Астро-оборотов на девять, – не больше. Благородство и достоинство уже безраздельно властвовали над её несформировавшимся телом, а черты лица по временам ускользали от алчущих взглядов с тем, чтобы в момент приближения оказаться ещё более прекрасными.., и так до бесконечности. Но не до алчбы тебе было, бедный Василёк! Испуганный, с ободранными коленками, перепачканный желе и слизью, ты увидел перед собою просто пестика в странном, почти маскарадном наряде: высокие, зеленой замши сапоги, натянутые прямо на голые ноги, короткая плиссированная юбка из желтого атласа, темно-синяя, грубой материи курточка со множеством карманов и изящная ослепительно-белая шляпка в форме лилии, каким-то чудом уцепившаяся за копну медно-рыжих волос над матово-бледным, немного веснушчатым, ослепительно-притягательным лицом.

Да, подобной мастью могли обладать только Цветочные феи, и то не все! Ты этого, мой друг, не мог тогда ещё знать, и она показалась тебе такой милой и естественной, что ты моментально позабыл о страшных "мировых гармонистах" и счастливо засмеялся. И Марта (а это была именно она) засмеялась в ответ, что вызвало недовольство овулёта Овы, который по своей сути, конечно, никаким овулётом не являлся.

Разница между Овой и овулётом среднестатистической писциллы была как, к примеру, между пылесосом и орбитальной космической станцией. Даже больше. Гиацинт на дополнительных занятиях рассказывал, что свои овулёты Цветочные феи получают в подарок от Покровительницы Флористана в День Появления на Свет. Невидимая, Нимфея приходит накануне ночью и кладет их в колыбельки. Размером подарки тогда с ладонь взрослого стамена, – мягкие и живые. Через семь оборотов (В СНОСКИ: ОБОРОТ – СУТКИ, АСТРО-ОБОРОТ – ГОД, ВСЁ – ПРИМЕРНО) овулёты уже в два раза больше младенцев, и начинают выполнять обязанности нянь, кормилиц и воспитательниц, продолжая расти вместе с Цветочными феями. Кормят они их своими внутриутробными соками – вкусными, тягучими и питательными. А когда небожительницы становятся на ноги и начинают ходить, большую часть времени они проводят внутри н и м ф о л ё т о в (так на самом деле называются овулёты Цветочных фей), где получают всю необходимую для дальнейшего развития и н ф л о р м а ц и ю.

В общем, нимфолёты отвечают за полное жизнеобеспечение своих подопечных. Они и воспитатели, и наставники, и кормилицы, телохранители, слуги и транспортные средства. А для многих ещё и лучшие друзья.

– Марта, сколько раз я просил тебя не подбирать всякую гадость? Ворчливое чревовещание нимфолёта, рассказывал ты мне, пронизало тебя с головы до пят и, хотя ты понимал, что Ова недоволен, ты был наверху блаженства – столько теплоты и заботы было в его голосе и в исходивших от него вибрациях.

– Что ты, Овочка! По-моему, он очень милый. Только испачкался немножко. Тебе придется его облизать, – в голосе Марты послышались властные нотки.

– Ты хочешь, чтобы меня стошнило? – Ова задрожал так сильно, что зубы твои застучали, а перепачканные гольфики сползли почти до щиколоток.

– А когда я в выгребную яму прыгнула, чтобы задачки твои с семяпочками не решать, – тогда не стошнило? – ехидно переспросила юная небожительница.

– Хи-хи-хи-хи! – на высоких частотах завибрировал нимфолёт, и тебе, мой незабвенный друг, стало так щекотно, что захотелось захихикать в ответ, но ты не решился.

– Ну-ну, только вот краснеть не надо, а то и так слишком жарко…

Тут Ова, – продолжал ты свой рассказ, – хихикать перестал и пророкотал почти (но всё же недостаточно) грозно: – Чтобы я, Небесный нимфолёт, какого-то задрипанного тычинку облизывал?

– Послушайте, не надо меня облизывать, – не в силах более сдерживать чувства неловкости, осмелился вмешаться ты в разговор. – И прошу, не ссорьтесь из-за меня… Вы такие оба чудесные и добрые… Я вас никогда не забуду… Если можно, высадите меня где-нибудь рядом с моей теплошколой, а то я на вечернюю подкормку опоздаю…

– Видишь, Ова, какой он милый и воспитанный, – заступилась за тебя Марта. – Как звать твоего наставника? Я попрошу Пестеля наградить его. И ты, мой приснопамятный Василёк, совершил поистине судьбоносную для меня ошибку.

– Гиацинт, – ответил ты почему-то; может быть, потому, что вспомнил в этот момент меня? Да, да! Именно так! Ты мне говорил об этом, ты хотел, чтобы я тогда был вместе с тобой там, ты бы хотел взглянуть на Марту моими глазами…

А потом вы расстались. На старом пустыре нимфолёт выпустил тебя из чрева, предварительно всё же облизав мягким и влажным языком, похожим на кресло перед желеобразной панелью сенсорного управления. В глазах твоих стояли слезы, когда ты махал рукою, прощаясь с тающим в лазоревой бездне сказочным видением…

И ты позабыл бы свой сон наяву, если бы не морковка, выпавшая из потайного кармана твоей флорбоксовской курточки, стянутой наспех через голову, перед погружением в опостылевшую реальность казенного ночного забвения.

Глава 4-ая.

Ох, всё непросто было в нашей романтической республике! Возмездие превращалось в Церемонию Жертвоприношения, вина – в Избрание, предопределенное свыше, а морковка, подложенная тебе в карман коварным Овой во время облизывания, мой бедный Василёк, становилась Перстом Указующим. Видимо, нимфолёты умели не только любить, но и предавать. По долгу службы, конечно.

Церемония Жертвоприношения передавалась по а э р о в и д е н и ю во все учебные и производственные соцветия Флористана и была обязательной к просмотру для всех, без исключения, пестиков, тычинок, писцилл и стаменов. Закрывать глаза строго-настрого запрещалось, да никто и не пытался: воздушное изображение дублировалось контролируемым Большим Двойным Соцветием сновидением, – ещё более ярким и реалистичным. Выходить из помещений было также делом бесполезным: "живые" картины Церемонии заполняли всё воздушное пространство планеты, порою наслаиваясь друг на друга, отчего зрелище становилось только ужаснее. Даже тесные туалетные кабинки не могли служить укрытием: для аэровидения не существовало преград.

Но это ещё не всё. Аэровидение, помимо изображения, передавало и чувства! Каждый житель государства, достигший возраста семи астро-оборотов, во время Церемонии становился Жертвой! Он ощущал весь ужас приближавшейся смерти вместе с Виновно-Избранным. Казалось, вся атмосфера Флористана наполнялась мукой и скорбью. Многие в эти часы хотели бы свести счеты с жизнью, да не могли. Аэровидение обладало гипнотически-парализующим эффектом: где кого застигала трансляция, тот там и застывал на месте, подобно соляному столпу. Особенно невыносимыми были первые часы Церемонии, когда Виновно-Избранного сопровождали к месту Жертвоприношения, – в Долину Истинной Жизни, где обитал Немезис. Быть заживо съеденным и переваренным цветочным хищником, по разъяснению БоДвоСоца, считалось обретением Истинной Жизни, ведь принесенный в жертву становился частью н а с т о я щ е г о живого растения.

А мне, мой милый Василёк, было тяжелее всех: я навсегда прощался с самым дорогим и любимым существом во всей Вселенной – с самим собой. Но, – о чудо! – твоя любовь ко мне оказалась сильнее страха смерти, страха небытия, страха неизвестности, и уж очень скоро я был наверху истинного блаженства, имя которому – Любовь! И мы уже не боялись идти в пасть к чудовищу…

Мы с тобою лежали, обнявшись, на листе гигантском кувшинки

И вела нас Царица Нимфея за собою в цветущий Эдем…

Да! Да! Виновно-Избранный не шел к месту Жертвоприношения. Его несли на огромном зеленом щите в форме листа той самой водяной лилии, на который когда-то, в поисках Нового Мира, ступил Великий Неизвестный. А по воздуху процессию сопровождали все Цветочные феи, достигшие восемнадцати астро-оборотов, на своих нимфолётах.

Впереди шествовал сам Нарцисс Пестель – Верховный Поэт-Романтик, он же Герольд-Трубадур Большого Двойного Соцветия, облаченный в красную мантию, зеленый кафтан и коричневую островерхую шляпу – в цвета Немезиса. Губы его беззвучно шевелились в мольбе о принятии Виновно-Избранного в Лоно Истинной Жизни и о его безболезненном растворении в утробе последнего дикого божества Флористана.

Разумеется, его прошения всегда доходили по адресу. Как только, вопящую от ужаса и вырывающуюся, жертву мускулистые, обнаженные по пояс, стамены из Службы Возмездия запихивали в гигантскую, источающую одуряющий аромат, розовую пасть, сопротивление прекращалось. Умиротворение наступало благодаря "лошадиной" дозе галлюциногенного обезболивающего зелья, щедро впрыскиваемого под кожу несчастного через острые зубы-шипы чудовищного растения. Это была кульминация Церемонии. Всё население планеты, от мала до велика, исключая н е д о т ы к о м о к (В СНОСКИ: ПЕСТИКИ И ТЫЧИНКИ, НЕ ДОСТИГШИЕ 7 ЛЕТ (АСТРООБОРОТОВ)) Цветочных фей и членов Большого Двойного Соцветия, сливалось в едином, леденящем сердце и кровь, вопле ужаса и отчаяния, а потом…

А потом облегчения вздох, теплому ветру подобный,

Что приносит с собою медовые волны с гречишных

Полей, которых нам никогда, никогда не увидеть… (В СНОСКИ: ЗДЕСЬ И ДАЛЕЕ – СТИХИ НАРЦИССА ПЕСТЕЛЯ)

В общем, все обитатели Флористана погружались в продолжительный наркотический то ли сон, то ли транс. Течения времени больше не существовало, лишь одно бесконечное, сладкое Избрание-Возмездие-Возвращение – полная остановка внутренних диалогов и монологов, а затем – Стремительное Произрастание – захватывающая, головокружительная, нескончаемая тяга к солнечному свету, – четыре миллиарда импульсов соединяются в мощном, нарастающем поступательном движении – флористанский 68-ой – вечно юное коллективное бессознательное… Но через пол-оборота(В СНОСКИ: ПРИМЕРНО12-13 ЗЕМНЫХ ЧАСОВ) действие наркотика прекращалось, и аэровидение снимало свои чары, растворяя видения в теплом предзакатном мареве(на большей части планеты не было ни зимы, ни осени, ни лета, только – Весна) .

Глава 5-ая.

… И вот я опять с моими друзьями внутри периметра Закрытого Луга родной теплошколы… Воспоминания отступили, отступила и боль утраты, освободив место для последовавшей за ней тревогой.

– Что с тобой, Ло! – почти хором вскричали я, Дрок, Ирга и Флокс, заметив, как внезапно побледнел наш товарищ.

– Я его п… п… п… потерял!

– Что, что ты потерял? Но Лофаня вместо ответа повалился ничком на землю и громко зарыдал. Мы как могли пытались его утешить: гладили по голове, спине и даже дули в уши – ничего не помогало. Лофант был безутешен. Не сговариваясь, мы отошли в сторону, давая возможность ему выплакаться. Таким мы Ло никогда ещё не видели, ведь он был самым уравновешенным и рассудительным тычинкой в нашем дружеском соцветии.

Мы уселись на низкую, искуственного дерева, скамейку и стали ждать. Разговаривать никому не хотелось. Ирга ковырял в носу, Флокс раскачивался из стороны в сторону, пытаясь подстроиться под неравномерные всхлипывания Лофани, Дрок нервно покусывал губы, а я, от нечего делать, принялся забавляться с сенсорными ароматизаторами, выдавливая из тела пахучую околесицу, несовместимую ни с одним из регламентированных БоДвоСоцем букетов, и так этим увлекся, что не заметил, как мои товарищи побросали свои занятия и стали с интересом принюхиваться. Даже Ло прекратил рыдать и, шмыгая носом, подполз поближе.

– Здорово у тебя получается! – с восхищением сказал Дрок.

– Правда? А я думал, что только одним недотыкомкам нравится.

– Да не, – вон и Лофаня реветь перестал. Лофант между тем поднялся с земли и со вздохом опустился на скамейку.

– Так что же ты потерял, Ло? – как можно спокойнее постарался спросить я.

– Флор-имаджинатор, – скороговоркой выпалил мой друг и опять залился слезами.

– Ни песта себе! – выругался Дрок и по-хулигански, сквозь зубы, сплюнул на землю.

– А где ты его вообще взял? – испуганно спросил Ирга, – неужели украл?

– Нашел я его! – выкрикнул Лофаня, – и уже тише: – на свалке, там, на пустыре, – махнул рукой в сторону ограды.

– Да кто ж такую вещь выкинет? – в голосе Флокса послышалось недоверие.

– Он не вещь. Он живой, только очень старенький и расстроенный был, даже плакал… И холодно ему было, – дрожал весь…

– Что ты выдумываешь! – возмутился Дрок, – таких не бывает!

– Он не выдумывает, – заступился за Лофанта Ирга, – такими были первые флор-имаджинаторы, – те, которые создавались руками Великих Неизвестных. Нам Гиацинт рассказывал, а ты прогуливал, небось.

– Это, наверное, самый последний, единственный, чудом выживший, – Ло вновь готов был разреветься. – Я его вот здесь, под курткой носил, карман ему специальный, утепленный сшил, – он расстегнул "флорбоксовку", – вот! – и ахнул: карман оказался дырявым.

– Так он у тебя через эту дырку-то и выскочил, когда Репей за нами гонялся! – догадался Флокс. – Он здесь где-то должен быть, на Лугу. Давайте поищем! И наше дружное соцветие с энтузиазмом взялось за поиски.

Неизвестно, как долго бы мы искали, если бы Дрок не остановил нас. – Стойте! Помните, когда Репьюган мне стеблем по лбу заехал, а потом развернулся и на вахту свою г е р б а н у ю полетел?

– И чё?

– А то, что он один раз низко к земле спустился – резко так, – чуть из седла не вывалился, рукою даже за землю зацепил – вон там, возле качелей.

– И?

– Я тогда этому значения не придал, а теперь понял: он что-то на земле заметил и подобрал на ходу!

– Т ы ч н о! (В СНОСКИ: ТОЧНО) Репей, зараза, твой "флорик" умыкнул!

– Он же нам его ни за что не отдаст. На Лофаню было больно смотреть: весь облик его источал горечь утраты.

– Ну, что ж поделаешь, – развел руками Дрок, – жалко, конечно, вещь старинная – ф л о р и т е т (В СНОСКИ: РАРИТЕТ), можно сказать…

– Он не вещь!!! – заорал вдруг Лофант, – он – живой, говорю же вам! Он всё понимает! Он такое может, – ни один теперешний"тюльпан" ему и в корень не годится!

– И чего же он может? – с ехидством спросил Дрок.

– А откуда, ты думаешь, я узнал, что Цветочные феи Цветочных фей в животах вынашивают? И про то, как они в Радужных Пузырях стонут? А эфир, с помощью которого мы через ограду перелетаем?

– Постой, ты же говорил, что склад какой-то нашел…

– Да это я вам просто про Фло не хотел пока рассказывать.., боялся, что проболтаетесь.

– Откуда же ты брал этот эфир? Неужели… – поразился я собственной догадке.

– Ты правильно подумал, Тим. Стебелёк моего Фло может легко врастать в любой стебель, даже в стебель Флор-махины. И ни одна система безопасности его не обнаружит.

– А внюхиваться можно на любые темы? Он тебя не загипноароматизирует? – поинтересовался Ирга.

– Меня – нет, потому, что я с ним подружился, а вот любого другого…

– Так, может быть, он Репья загипноароматизирует? – выразил надежду Флокс, – тогда мы смогли бы Фло обратно себе вернуть…

Придется мне, наверное, подробнее рассказать о флор-имаджинаторах. Придумали их всё те же Великие Неизвестные для того, чтобы можно было входить в и н ф л о р м а ц и о н н о е поле планеты-государства Флористан или, как ещё учил Гиацинт говорить, – "инфлорироваться". Но большинство предпочитало слово "внюхиваться", ведь флор-имаджинаторы создавались в форме тюльпанов, – чаще всего их так и называли.

Собственными "тюльпанами" могли обладать только взрослые – стамены и писциллы, а пестики и тычинки должны были инфлорироваться под контролем наставников. Недотыкомки до флор-имаджинаторов вообще не допускались. Для того, чтобы выйти в инфлормационное поле (или попросту -"выйти в поле"), необходимо лишь вообразить желаемое (согласно с о ц в е т а л ь н о м у положению) и занюхать (с силой понюхать) бутон флор-имаджинатора. Если сделать наоборот – сначала занюхать, потом вообразить – "тюльпан" не включится. После правильного инфлорирования следовало погружение в транс, во время которого и н ф л о р а т о р получал необходимую инфлормацию, но не забывал её, как это часто бывает после сновидений.

Флор-имаджинаторы использовались также и в развлекательных целях. Стоило только вообразить какой-либо романтический сюжет (опять-таки согласно соцветальному положению), определить в нём свое место и – о в у л я (В СНОСКИ: ВУ АЛЯ)! – можешь стать принцем, поцелуями пробуждающим спящих вечным сном принцесс, или рыцарем, умертвляющим драконов разнообразными способами, включая классический плевок на кончик хвоста, а можешь просто наслаждаться ложечкой малинового варенья, если, конечно, позволяет соцветальный статус.

Если же кому-либо хотелось "пронюхать" о том, чего знать не следовало, флор-имаджинатор включал режим ароматического гипноза, и нарушитель под его воздействием шел сдаваться в ближайший участок Службы Согласия с Мировой Гармонией. Там его принимали мировые гармонисты, осторожно вынимали из послушных рук прижатый к груди "тюльпан" и "давали телу ход": одевали в одноразовый скафандр, сажали в трехступенчатый споролёт и отправляли на орбитальную космическую станцию вырабатывать в условиях невесомости эфир для Флор-махины. Как они его там вырабатывали – никто не знал, поскольку это была государственная тайна первой важности, и того, кто пытался о ней "пронюхать", флор-имаджинатор не аромагипнотизировал, а просто убивал на месте, включая функцию подачи смертельной дозы отравляющего газа, который, кстати, также производился на орбите.

Такой участи мы бы не пожелали даже вреднючему Репью, несмотря на то, что в этом случае беспрепятственно могли бы забрать "прототюльпан" из его безжизненных рук. В общем, было решено отправиться на центральную проходную и посмотреть, точнее подсмотреть, что тот делает.

Мы удивились, не застав вахтера на боевом посту, – у панели управления въездными воротами, а обнаружив его марширующим по плоской крыше вахтенного помещения со стеблем на плече. Его напарник в панике метался перед воротами, причитая и заламывая руки, но Репей, похоже, ничего не слышал. Он с упоением предавался шагистике: сам себе отдавал команды – "напра-налево", тянул носок, лихо разворачивался на каблуках, доходя до края крыши, а свободной рукой давал такую отмашку, что аж ветер свистел! В нагрудном кармане бравого вахтера торчал желтый "тюльпан".

Между тем, стали собираться зеваки, – пока только тычинки и пестики из других флор-боксов, но скоро могли появиться и взрослые, ведь происходившее всё больше напоминало балаганное представление: младшие радостно смеялись, хлопали в ладоши и подпрыгивали; старшие посвистывали и улюлюкали. Надо было что-то делать. Мы вопросительно уставились на Лофаню. Тот молча кивнул и тихонько свистнул. Репей моментально застыл на месте – с высоко поднятой ногой и рукой на отлёте, как бы в задумчивости, а потом, словно невидимая ладонь хлопнула его по лбу, развернулся и зашагал по крыше в нашем направлении, ловко спрыгнул на землю, подошел к нам, "приставил ногу", отдал честь и так и замер с растопыренной пятерней у непокрытой головы. Глаза его при этом были закрыты. Настала наша очередь свистеть от удивления: Лофант не обманывал – Фло был способен на многое, а главное, Лофане действительно удалось с ним подружиться. С гордостью взглянув на нас, Ло протянул руку и вынул "прототюльпан" из нагрудного кармана вахтера, затем еле слышно прошептал: "Пора сматываться" и спрятал Фло под курточку.

Но далеко уйти нам не удалось. – Что здесь происходит? – раздался слишком хорошо знакомый нам голос. Гиацинт! И, как назло, – дежурный наставник сегодня – белоснежный китель, золотом шитые обшлага и ярко-красная гвоздика в петлице – символ безграничной власти до самого утра.

Мы с надеждой взглянули на Лофаню, но тот только потупился. Гиацинт подошел ближе, смерил нас быстрым презрительным взглядом и с нескрываемым любопытством, заложив руки за спину и слегка покачиваясь на носках, уставился на Репья. Затем вновь повернулся в нашу сторону, зачем-то потянул носом воздух и скомандовал: – Ну-ка, вы, "великолепное соцветие", быстро за мной! – А ты, – обратился наставник к напарнику Репья вахтеру Кардусу, – отнеси-ка товарища в караулку, сними сапоги и поставь его в таз с холодной водой, – к вечеру отойдёт.

За всю дорогу Гиацинт не сказал ни слова и ни разу не обернулся. Это не предвещало ничего хорошего. Заведя нас в наставническую, он закрыл дверь на ключ, включил нижний свет и опустил шторы. Затем подошел вплотную, наклонился и стал сосредоточенно принюхиваться, полуприкрыв глаза. Голова его плавно и ритмично покачивалась на длинной шее, словно у гигантской предысторической змеи во время охоты, а лампы, вмонтированные в пол и источавшие тусклый красноватый свет, придавали происходившему ещё большей жути. Вскоре жертва была найдена.

– Тебе помочь или сам достанешь?

Ло втянул голову в плечи и съёжился так, будто хотел прорасти с другой стороны Флористана, но рука его послушно, почти торопливо полезла под курточку, потом поползла назад и замерла на пол-пути. – Смелее, – подбодрил наставник и – уже нетерпеливо, – в чем дело?

– Он просит выключить красный свет и включить обычный, дневной. Правая бровь Гиацинта дернулась и приподнялась. А я-то думал, что удивить наставника невозможно. – Какие мы капризные, – немного смущенно пробормотал он, но просьбу выполнил. Лофант достал из-за пазухи флор-имаджинатор и протянул Гиацинту, от волнения сделав это столь резко, что тот отпрянул от неожиданности. – Не бойтесь! – улыбнулся Лофаня, – можете погладить. Фло разрешает. Мы ушам своим не верили. В таком тоне с наставником ещё не разговаривал ни один тычинка. Но Гиацинт не обратил на это никакого внимания. – Фло?!! – громким, свистящим шепотом, словно внезапно охрипнув, произнес он. – Ты дал ему имя?! Наставник был потрясен. На высоком, с залысинами, лбу выступили капли пота, и без того удлиненное лицо, напоминавшее мне морду предысторической пржевальческой лошади, стало ещё длиннее, черты его заострились как у покойника, губы затряслись, руки задрожали, казалось, он вот-вот грохнется в обморок. И что нашему "отважному и великолепному соцветию" тогда делать?

Выручил всех Лофант. Он поднес "прототюльпан" к носу Гиацинта и что-то пробормотал (мне послышалось слово "ландыш"). Наставник несколько раз глубоко и жадно вдохнул, – лицо его просияло, глаза наполнились слезами блаженства; он упал на колени и прижался губами к стеблю Фло.

Глава 6-ая.

Спустя некоторое время мы сидели в мягких одуванчиковых креслах в той части наставнической, куда вход пестикам и тычинкам был строжайше воспрещен, и попивали ароматный синточай из красивых голубых чашек, покрытых тончайшей сетью искуственных трещин. Гиацинт уже полностью оправился от потрясения, вызванного первым свиданием с Фло, и с воодушевлением, обычно ему не свойственным, продолжал недавно начатый рассказ: … – А того, о чём вы сейчас услышите, нет ни в одной учебной программе ни одного просветительского заведения Флористана! Ни одна теория по вопросу существования протофлор-имаджинаторов не была признана в достаточной степени научной, в том числе и та, которой придерживаюсь я! Наставник возбужденно вскинулся в своем кресле, совершенно позабыв о технике безопасности при сидении на романтических седалищах (В СНОСКИ: К РОМАНТИЧ. СЕДАЛИЩАМ, ПОМИМО ОДУВАНЧИКОВЫХ КРЕСЕЛ, ОТНОСЯТСЯ: ЛОШАДИНЫЕ СЕДЛА, ПОДВЕСНЫЕ КАЧЕЛИ, ЛЕТАЮЩИЕ СТУПЫ И МЁТЛЫ, КОРОЛЕВСКИЕ ТРОНЫ (список дополняется)), и едва не ударился головой о потолок, подкинутый вверх чувствительным, встроенным внутрь, механизмом наподобие предысторической катапульты. Но всё обошлось, и Гиацинт, из осторожности немного отвисевшись на массивной золоченой люстре, благополучно вернулся в пуховые объятия коварного предмета интерьера. – Говоря вообще, – продолжил он, – все теории о существовании протофлоро-имаджинаторов сводились лишь к двум: теории существования и теории гипотетического существования, но если честно, то никакие это не теории, а бесконечные и беспредметные споры на тему "было-не было". Моя же теория, как вы убедились, вовсе не беспредметна, и, мало того – она говорит о количестве, именах и половой принадлежности – да, да – вы не ослышались, – о половой принадлежности "прототюльпанов"!

С удивлением мы взирали на нашего, вчера ещё такого обычного, ничем не примечательного, наставника, а он, меж тем, с неослабевающим воодушевлением, продолжал: – Так вот, протофлоро-имаджинаторов было двенадцать, – по одному на каждого Великого Неизвестного. И у десяти из них есть имена. Десять устроением напоминают обычные (точнее, в условиях Флористана, необычные) цветы – об одном пестике и пяти тычинках. А вот два из них, – Гиацинт со значением поднял палец вверх, – б ы л и безымянны, и существенно отличаются от остальных. – Покажи-ка нам ещё раз своего Фло, – обратился наставник к Лофане. Лофант осторожно достал "прототюльпан" и протянул Гиацинту. – Так я и думал! – воскликнул тот, заглядывая внутрь бутона, – здесь только пестик и ни одной тычинки! Фло п о ш л а по рукам, и все смогли убедиться в правдивости слов наставника. – Кстати, где ты нашел е ё?

– В выгребной яме посреди пустыря, что за оградой.

– А нам сказал, – на свалке! – возмутился Дрок.

– Зачем же ты туда полез? – удивился Флокс.

– Потому что Фея Цветочная туда из нимфолёта сиганула!

– Цветочная фея – и в выгребную яму?! – Врешь!

– Он не врет! – вмешался я, – это та самая, о которой мне Василёк рассказывал… она ему ещё морковку дала, то есть Ова ему её подсунул… фея задачки решать не хотела, вот и прыгнула…

– Интересно, интересно.., – пробормотал Гиацинт и даже в кресле заерзал.

– Ну ладно, фея прыгнула, – а ты за каким хреном?! – напористо встрял в беседу Ирга, – облизывать-то тебя, небось, некому было?

– Так я ж её спасти хотел, – тихо, потупив глаза и внезапно покраснев, ответил Ло, – но не успел: нимфолёт её прежде вытащил.., а Фло мне за ногу из последних сил уцепился… я поначалу и не заметил…

– Фло – это о н а, – напомнил наставник.

– Постойте! – внезапно осенило меня, – так значит, есть "прототюльпан", у которого внутри одни тычинки?! Пять тычинок?!

– Совершенно верно, мой юный друг!

– А я даже догадываюсь у кого он, – прошептал Флокс, забившийся в самый темный угол наставнической.

– Что ж, – улыбнулся Гиацинт, – скрываться больше не имеет смысла. С этими словами наставник поднялся с кресла и принялся расстегивать свой белоснежный китель. Как зачарованные следили мы за его длинными медленными пальцами. Увиденное до немоты поразило нас: всё тело наставника, от пояса до подмышек, обвивал гибкий зеленый стебель толщиной с руку недотыкомки. – Знакомьтесь, это – Хло!

– Где же у него бутон? – удивленно вопросил Лофаня. Гиацинт неторопливо расстегнул ширинку.

– Полюбил он меня, – как бы извиняясь, пробормотал наставник.

– А со мною Фло просто подружилась, – с завистью произнес Ло.

– Мал ты ещё…

Между тем, Хло оторвал свой розовый бутон от, вдруг поникшего, "стебля" Гиацинта и потянулся к Лофанту, но друг наш оказался здесь ни при чем.

– Мы с вами становимся свидетелями поворотного момента в Истории Флористана! – торжественно комментировал слияние двух бутонов – розового и желтого – наставник. – Наступает Новая Эпоха, я бы назвал её Эпохой ФлоХлогенеза! Это было неизбежно! Об этом говорили звезды! Астроведение изучали в старших, последних флорбоксах теплошколы, но мы уже умели находить в небе созвездие Двух-Стремящихся-Друг-к-Другу-Тюльпанов и замечать их сближение наглаз, "чисто визуально", как любили говорить некоторые стамены с карманами, туго набитыми ворованными лепестками, но никто не мог и предположить, что наблюдает на небосклоне лишь иллюстрацию событий, происходящих в мире дольнем. А Гиацинт, как бы угадав ход наших мыслей, выключил свет и нажатием какой-то скрытой пружины в подлокотнике кресла сдвинул потолок наставнической. Звездный свет голубым сиянием залил нам лица. Бутоны Фло и Хло жадно впивались друг в друга под ногами, а их небесные двойники сливались в одно целое над головами.

Глава 7-ая.

Следующий день был праздничным. По календарю на него выпадала Церемония Обдувания, поэтому занятия в теплошколе не проводились. Всех пестиков и тычинок согнали в Зал Торжеств и заставили смотреть трансляцию Церемонии по aэровидению. Многие постарались улизнуть, – всё это было давно никому не интересно: одно и то же по два раза за 1/13 астро-оборота.

Сегодня обдувалось Соцветие, Создающее Романтические Образы (СоСоРоб). Оно находилось в здании БоДвоСоца, представляющем собою воплощенное в камне, стекле, желе и железе растение, изображенное в центре герба Планеты-Государства Флористан – два белых, с золотой сердцевиной, пятилепестковых цветка на одном мощном зеленом стебле с остроконечными зазубренными листьями. Вот один из этих гигантских цветков и занимало СоСоРоб. В другом же, неотличимом от первого, располагалось Соцветие, Претворяющее Романтические Образы в Незыблемые Постановления(СоПреРоНеПо). Его обдували в прошлый раз.

Церемония Обдувания (в учебниках для специальных теплоучилищ её еще называли Церемонией Опыления) начиналась с Торжественно-Романтического Марша Приближения, исполняемого Национальным оркестром Службы Согласия с Мировой Гармонией. Не знаю, почему эта медленная, красивая и немного печальная мелодия, звучавшая в сопровождении Сводного Ароматического хора Пахучих недотыкомок, исторгавших из своих несформировавшихся тел волны нежнейших запахов, моментально таявших в теплом полуденном воздухе, носила название марша и насколько придавала Церемонии торжественности, но на какого-нибудь полудикого стамена с Низинного Запада, сменившего с десяток споролётов на пути в столицу и наблюдавшего Обдувание впервые, она производила неизгладимое впечатление.

Обитатели Низинного Запада были лишены возможности наблюдать Церемонию Опыления и все другие Церемонии по аэровидению по причине непроглядного ядовитого тумана, сгонявшегося управляемыми Цветочными феями Ветрами Перемен со всех вредоносных производств планеты. Не всё было совершенно и ладно на некогда цветущем Флористане.

Под звуки марша раздвигался небосклон,

Из тверди вышней вырастал Бутон;

Тянулся он к своей родне – Цветку-ромашке,

Ждущей на земле воздушных поцелуев

И Пыльцы, несомой Ветром и дыханием судьбы.

Эти строки Нарцисса Пестеля каждый недотыкомка знал наизусть ещё с садовых грядок (В СНОСКИ: ДЕТСКИЕ САДЫ ФЛОРИСТАНА). Они (строки, а не грядки) поэтично иллюстрировали спуск Флор-махины с космической орбиты и начало Обдувания. Что и говорить, – зрелище действительно было величественным. Бутон Флор-махины будто сквозь серую землю пробивался, плавно, но стремительно раздвигая тяжелые тучи – и вот уже вырастал на небе огромный перевернутый тюльпан; стебель его, полный Живительного эфира, подрагивал и сокращался, продвигая розового цвета бутон всё ниже и ниже – навстречу Соцветию Создания Романтических Образов, в центре которого на золотом цветоложе – шестеро Создателей: пятеро стаменов и одна писцилла. Возглавлял их сам Нарцисс Пестель – Герольд-Трубадур Большого Двойного Соцветия.

Согласно регламенту Церемонии, Обдувание должно было производиться с расстояния в девяносто стеблей (В СНОСКИ – 1 СТЕБЕЛЬ РАВЕН 30 СМ.) – не больше и не меньше. Как только бутон Флор-махины приближался на положенное расстояние, прозрачный купол над цветоложем приподнимался на три с половиной стебля, обеспечивая проникновение голубой струи Живительного эфира внутрь. Это – очень красиво: гигантский, парящий в воздухе розовый тюльпан на мощном, гибком и извивающемся стебле, и голубая струя, резвящаяся на золотом, а над всем этим парит удивительная и прекрасная музыка, сопровождаемая неповторимой чередой ароматов.

Между тем, эфир делал свое дело: наполнял тела Создателей Романтических Образов, и те, безмерно счастливые, взмывали вверх, под купол и парили там, словно в невесомости. Считалось, что именно в эти мгновения в их сознании зарождаются те самые Романтические Образы, которые впоследствии другим Соцветием претворяются в Незыблемые Постановления. Такое, вот, законотворчество!

Но собравшихся на Площади Согласия с Мировой Гармонией зевак не интересовало, что там внутри у Создателей зарождается. Их занимало мастерство, с которым Пестель-со-товарищи выделывали в воздухе невероятные кульбиты. Да! Кого попало Главно-Почетный Герольд-Трубадур в свою команду не брал! Чтобы стать членом БоДвоСоца, необходимо было иметь звание "маэстро" по прыжкам в воду, гимнастике или акробатике – самым престижным видам спорта на Флористане.

Возникавшие под воздействием Живительного эфира в сознании образы переполняли Создателей, и те стремились их выразить. Тут-то на помощь и приходили сенсорные ароматизаторы, дотоле – со времени достижения совершеннооборотия – бездействовавшие. Живительный эфир пробуждал их, а главное – побуждал членов Соцветия к активному использованию.

Выделывая в воздухе кульбиты, Создатели не забывали одновременно хлопать и поглаживать себя по разным частям тел, производя "упоительнейшие" (по утверждению средств массовой и н ф л о р м а ц и и) сочетания ароматов, которым позже предстояло облечься в словесную форму Незыблемых Постановлений. А пока запахи улавливались специальными прибороми – аромарекордерами – в первозданной последовательности с тем, чтобы быть переданными Ветром Романтики, или Живительным эфиром, Соцветию Претворения во время следующей Церемонии Обдувания.

Глава 8-ая.

Чтобы не торчать в Зале Торжеств вместе со всеми, наше отважное соцветие добровольно вызвалось на "процедуру ухаживания за отхожими местами". Мероприятие это мы ещё называли "экспедицией на голубые озёра в поисках лунного камня", поскольку полы в уборных нашей теплошколы были выложены кафелем голубого цвета. Аэровидение, конечно, и там доставало (в прямом и переносном смысле), но зато не было вахтеров-надзирателей, а Ло с помощью Фло отключил звук и сенсорную трансляцию, после чего оно превратилось в безобидную трехмерную движущуюся картинку.

"Пятеро влюбленных в Изысканный Цвет посреди голубого озера… " – эти строки (кого – догадайтесь сами) как нельзя лучше подходили к нашей ситуации. В тот момент, когда Дрок щелкнул гидрощеколдой входной двери, на время отрезав нас от внешнего мира, меня в который раз осенило: вот, теперь мы – Совершенное в Своей Полноте Соцветие (СоСПоСоц – сокращенно) – пять тычинок и один самодостаточный Пестик Фло в центре… И голубое озеро, над которым полуголые Пестель-со-товарищи выделывают воздушные ф л о р т е л и (В СНОСКИ – ФОРТЕЛИ). Но от них теперь легко можно было отмахнуться.

Почему-то никто из нас не запомнил момента расставания с Гиацинтом, да и остальное будто привиделось. Пестель – и тот выглядел более реальным, – розовый и гладкий, с тщательно выбритыми подмышками…

Но ведь звезды-то сблизились! Правда, этого пока вроде как никто и не заметил… Впрочем, чего тут было ожидать: большинство жителей Флористана не интересовало расположение и движение звезд, хотя многие стамены и писциллы любили гулять под ними, взявшись за вытянутые до конца руки. С Ореолом Загадочности шутки были плохи.

– Интересно, а где Гиацинт нашел свой "прототюльпан"? – задал, интересовавший всех, вопрос Дрок. В самом деле: почему наставник не рассказал нам этого?

– Давайте у Фло спросим, – предложил Лофаня, – а она спросит у Хло. Хло ей теперь не откажет.

– Верно! – подхватил Ирга, – давай, Ло, внюхивайся! Лофант неторопливо достал из-за пазухи флоримаджинатор и поднес бутоном к носу.

– Этого делать не обязательно.., – остановил я друга и пояснил: – когда мы вместе…

– Мы что, т е п е р ь СоСПоСоц?! – осенило Флокса вслед за мной. – Я думал, такое лишь вообразить можно!

– Fortis imaginatio generat casum vinces, – подняв палец вверх, шутливо-назидательно произнес Ирга.

– Давайте скорее встанем в круг и возьмемся за руки! – почти закричал нетерпеливый Дрок. – Ло, ставь Фло в центр!

– Как же я его поставлю? – недоуменно вопросил Лофант, но "прототюльпан"вдруг выскользнул из его рук и завис в воздухе, – аккурат посерёдке, примерно в двух стеблях над полом. Мы, словно зачарованные, уставились на Фло. Даже моргнуть боялись.

Поначалу ничего не происходило, – должно быть, Фло принимала и н ф л о р м а ц и ю от Хло, но внезапно сверкнула голубая молния, и легкий запах естественных удобрений сменился глубоким, холодным и чистым. "Озон"! – догадался я. Трехмерная, движущаяся в воздухе, картинка тоже изменилась: воздушные акробаты растворились, уступив место невиданному, превосходившему самые безудержные фантазии, интерьеру: тонкие и хрупкие обрамления панно на стенах, причудливые орнаменты, гирлянды, цветочные мотивы. Цвета – нежные и пастельные – сочетания белого и голубого, розового и золотого. Благородная и роскошная мебель с изогнутыми ножками. Видно было, что она из чистого дерева, которого в дикой природе Флористана не осталось вовсе, впрочем, как и самой природы. В общем, не комната, а драгоценная шкатулка с изысканной резьбой, наполненная чудесными и удивительными вещами.

– Это же Радужный Пузырь, – восхищенно прошептал Лофаня и добавил: – изнутри.

Любуясь диковинным жилищем, я не сразу заметил его хозяйку – Цветочную фею. Она расположилась в глубине комнаты в огромном кресле с высокой спинкой, больше похожем на трон, и, словно хамелеон, слилась с ним. Позднее я узнал, что небожительницы для каждого романтического седалища подбирают соответствующего цвета наряд. В этот раз всё было нежно-кремовым, почти телесным.

Фея листала какую-то яркую книжку с блестящими картинками и ела банан. Время от времени она нетерпеливо поглядывала на входную дверь. Похоже, небожительница кого-то ждала. Моё предположение вскоре подтвердилось. Раздалась мелодичная трель звонка, и в комнату вошел… Гиацинт. Сначала я его даже не узнал: таким молоденьким он был – астро-оборотов шестнадцать, не больше. От удивления мы чуть круг не разомкнули, и изображение задрожало подобно миражу в знойном мареве пустыни. – Привет, ма! Хорошо выглядишь! – развязность в голосе нашего будущего наставника казалась напускной.

– Никакая я тебе не "ма", отщепенец!.. Глаза бы мои тебя не видели! – с горечью ответила Цветочная фея.

– Ни песта себе, – прошептал Дрок. Каким-то внутренним чувством мы поняли, что значило коротенькое "ма" в устах Гиацинта…

– Зря ты сердишься! Пойми, – это мой выбор! Вот отец мои убеждения разделяет. Он говорит, что я поступаю, как настоящий Аватар.

– Твой папаша, как всегда, порет псевдоромантическую чушь!.. И придется тебе, мой дорогой, эти слова – "отец", "мать" – исключить из своего лексикона, а не то живо в пасти у Немезиса окажешься! – О, зачем, зачем я тебя только привела в нашу фамильную оранжерею! О Нимфея! Почему у меня не родилась девочка! Она уж точно не стала бы мир менять!

– Если бы вещи могли быть другими, они были бы другими, матушка.

– Не смей меня так называть! Начитался, понимаешь, Флорджиева в пансионе своем гербаном! Небожительница готова была зарыдать, губы её кривились, плечи подрагивали.

– Мамочка, ну не плачь, – наставник стремительно кинулся на колени, схватил руки матери и принялся покрывать их поцелуями.

– Ты хоть понимаешь, на что идешь? Теперь тебе ни морковки, ни картошечки, ни редисочки – ничего-ничего не покушать! Фея гладила Гиацинта по голове, из глаз её капали слезы. – Если бы я вовремя смогла отличить"прототюльпан"от обычного, выкинула бы его в выгребную яму!

– Не говори так, ма! Он всё слышит и чувствует, ему тоже больно! – Смотри! – будущий наставник закатал штанину, и мы увидели молодого Хло, обвившего его ногу, но не доросшего ещё и до середины бедра. Из поникшего бутона катились розовые слезы. Небожительница быстро взглянула, отвела глаза и разрыдалась ещё горше. – А ведь Нимфея тебе уж и невесту выбрала! Гейхерой звать! Что я теперь Покровительнице скажу? Как к ней во сне явлюсь? Я и рук-то своих найти не смогу (В СНОСКИ: НАХОЖДЕНИЕ СВОИХ РУК ВО СНЕ – ПЕРВАЯ СТУПЕНЬ КОНТРОЛИРУЕМОГО СНОВИДЕНИЯ, ПРАКТИКУЕМОГО ЦВЕТОЧНЫМИ ФЕЯМИ), не то, что на Звездную Тропу (В СНОСКИ: МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ) ступить.

– Ты думаешь, Нимфея не знает, что Один из Двух нашелся? Взгляни на небо! Звезды стали ярче! Я – Избранный, избранный д е й с т в и т е л ь н о Свыше, а не как у вас! И ты хочешь, чтобы я свою Высокую Судьбу променял на животное счастье внутри Радужного Пузыря?! Стал обывателем?!

– Не обывателем, а небожителем, – возразила Цветочная фея. – Впрочем, если ты так презираешь наш образ жизни и отвергаешь Высшее Наслаждение – близость с самыми Прекрасными Созданиями противоположного пола, о коей простые смертные лишь мечтать могут.., что ж, – мать Гиацинта тяжело вздохнула, – не смею тебя больше удерживать… Кстати, каковы твои дальнейшие планы? Чем на жизнь зарабатывать собираешься, пока пару для своего Хло разыскивать будешь?.. Тут Фея снова разрыдалась и перешла почти на крик: – Ну, найдешь ты её, а дальше-то что?! Ты хоть сам знаешь?!

– Не знаю, ма, – пожал плечами наставник, – но я должен, пойми, должен следовать предначертанной мне Свыше судьбе, и тогда, может быть, на небе зажжется маленькая звездочка, – вон там, – Гиацинт подошел к матери, обнял её за плечи и указал куда-то вверх, – и её назовут моим именем.

– Глупенький, глупенький мой аватарчик, – вдруг сквозь слезы улыбнулась небожительница и прижалась щекой к руке сына.

Глава 9-ая.

Придя на следующее утро в свой флор-бокс, мы с удивлением обнаружили, что отверстия в полу, через которые подавалось кинетическое желе, затвердевавшее на наших чреслах неснимаемыми раковинами, залиты ещё не застывшим цементным раствором.

– Этим актом доброй воли, – объяснил наставник Гиацинт, – администрация теплошколы ознаменовывает начало следующего этапа в вашем Просвещении: от Предыстории Флористана мы переходим к Истории Нового Мира. – И ещё, – подчеркнул наставник, – с этого момента вы достаточно взрослые, чтобы контролировать свои шаловливые ручонки во в с ё время занятий. Короче говоря, педсостав оказал вам Запланированное Доверие. – Будьте достойны! – Гиацинт вскинул согнутую в локте и сжатую в кулак левую руку тыльной стороной к груди, словно обороняясь невидимым щитом.

– Всегда достойны! – вразнобой отозвались мы, сопровождая ответ таким же жестом. Только Дрок добавил к ритуально-романтическому приветствию хлопок ладонью правой руки по бицепсу левой. Зачем-то он всегда так делал, – будто вкладывал в свой жест какой-то иной смысл.

С волнением рассаживались мы по партам; руки некоторых пестиков и даже тычинок сильно дрожали: настолько потрясла их внутренняя мощь нежданного ритуала. – Итак, – как ни в чем не бывало продолжал наставник, лишь бросив укоряющий взгляд на своенравного Дрока, – на прошлом, последнем занятии по предыстории мы оставили одного из Великих Неизвестных на берегу подземного озера с подарком Нимфеи – мешочком Созидательной пыльцы. С этого момента официальная историческая наука начинает отсчет развития нашей цивилизации, поскольку в голове Неизвестного уже сложился четкий план устройства Нового Мира. Пыльца Покровительницы Флористана упала на благодатную почву, а питать она могла не только разум, но и тело, делая его невероятно сильным и выносливым. И Великие вышли на поверхность! Они больше ничего не боялись!

Первым делом Неизвестные построили П и с ц и л л а р и й – в самом центре Парка Впечатлений, что рядом с Площадью Согласия с Мировой Гармонией. Тогда на месте парка была голая, выжженная и твердая, как камень, земля. За какие-нибудь семь оборотов планеты вокруг своей оси Великие вырыли огромный котлован под фундамент с помощью одних лишь саперных лопаток! Когда вы достигните совершеннооборотия и будете достойны Вхождения в Писцилларий, то внутри его, в вестибюле, сможете увидеть большое мозаичное панно, иллюстрирующее это событие.

Конечно, если бы не Созидательная пыльца, не видать им такой производительности. Днями и ночами работали Великие Неизвестные, возводя здание в форме гигантской белой кувшинки – Замка Нимфеи – по архитектурному проекту Нимфо-Великого – так теперь называли прастамена, удостоившегося общения с Покровительницей Флористана. Они очень торопились со строительством, ведь от этого зависело продолжение рода на планете.

Подробное устройство Писциллария вы будете изучать в старших флор-боксах, а пока я только скажу то, что многие из вас и без того хорошо знают: это – место, где из семян достигших совершеннооборотия тычинок, то есть уже стаменов, произрастают недотыкомки, которые потом становятся пестиками и тычинками.

Когда Писцилларий был возведен и соответствующим образом оборудован, восемь Неизвестных-стаменов стали регулярно сдавать в него свое семя. Четверо же Великих – два прастамена и две праписциллы – объединились в Романтические пары. Для них построили уединенные жилища в форме перевернутых степных колокольчиков – по одному на каждую пару, но явившаяся Нимфо-Великому во сне Нимфея повелела создать взамен примитивных строений Радужные Сферы-Пузыри – прообразы тех самых, в которых живут со своими Избранниками нынешние Цветочные феи. Для этого Великим Неизвестным пришлось построить и запустить на орбиту космическую станцию, где в условиях невесомости и поныне добывается Живительный эфир, обеспечивающий, помимо прочего, свободное парение Радужных Пузырей в атмосфере. Конечно, всё это было сделано не сразу: понадобилось много времени, прежде чем наша цивилизация обрела знакомые черты…

– Период этот, – продолжал Гиацинт, – получил название "Расцветающего Романтизма". Его изучением мы и займемся, а начнем с Цветочных фей. Первая из них появилась на свет ещё на земле – в "колокольчике", и Нимфо-Великий нарек её Примулой. В эту же ночь Покровительница принесла малютке в подарок первый нимфолёт.

Через двенадцать астро-оборотов Примула превратилась в очаровательную рыжеволосую "нимфеточку", способную вдохновлять пожилых прастаменов на созидательные подвиги и каждодневные посещения Писциллария. Романтическим парам Невидимый Аист, посылаемый самой Нимфеей, через каждые девять лун (В СНОСКИ: ФЛОРИСТАНСКИЙ МЕСЯЦ – ОТ ПОЛНОЙ ЛУНЫ ДО ПОЛНОЙ, СООТВЕТСТВУЕТ 1/13-ОЙ АСТРО-ОБОРОТА) приносил завернутого в н а с т о я щ и й капустный лист младенца, разумеется, всё это были Феи! (Наставник недоговаривал: впоследствии выяснилось, что только семь первых астро-оборотов подряд на свет появлялись небожительницы; в дальнейшем в мир всё чаще и чаще стали приходить Цветочные принцы, но это тщательно скрывалось.) Население планеты стремительно росло. Из Писциллария каждую декаду (В СНОСКИ: ФЛОРИСТАНСКАЯ ДЕКАДА – 1/3 1/13-ОЙ АСТРО-ОБОРОТА ИЛИ ЛУНЫ), благодаря плодовитости Великих Неизвестных и Созидательной пыльце, которую не только вдыхали, но и добавляли в колбы с семенной жидкостью, вывозили до сотни недотыкомок. Для них открывались сады, а потом и теплошколы.

Цветочные феи вначале посещали теплошколы как обычные пестики и тычинки – с самого первого оборота просвещения (В СНОСКИ: ОБОРОТ ПРОСВЕЩЕНИЯ – УЧЕБНЫЙ ГОД), а не с третьего, и ничем не выделялись – ни одеждой, ни прической, – обычные пестики с виду. Ни в одной теплошколе никому и в голову не приходило устраивать Романтические соревнования за право иметь (слово-то какое не романтическое) на своих г р я д а х небожительницу, поскольку теплошкол ещё было мало, и Фей на всех хватало.

Время шло, население планеты увеличивалось в геометрической прогрессии, число же Цветочных фей оставалось неизменным, и в, конце концов, им пришлось выбирать себе флор-боксы для просвещения. Делали и делают они это по запаху, а обоняние, как вы знаете, небожительницы имеют превосходнейшее, и примитивные сочетания ароматов, кое было свойственно предысторической культуре, их не удовлетворяет. Им нужны сочетания, которые, подобно музыке, текут и меняются, причудливо сплетаясь друг с другом, образуя всегда нечто новое и волнующее… Так возник чин Романтических соревнований, состоящий из исполнения с и м ф о а р о м и й, то есть симфоний ароматов. И мы с вами создадим такое произведение, тем самым внеся свой вклад в развитие симфоароматического жанра! А потом мы его исполним перед дочерью Великой Нимфеи – Покровительницы Флористана! И да сопутствует нам удача! Будем достойны Великой чести пребывания на грядах нашего флор-бокса Цветочной феи!.. – Будьте достойны! – наставник энергично вскинул согнутую в локте руку.

– Всегда достойны!!! – с энтузиазмом вскричали все мы – тычинки и пестики, поднимая руки в ответном жесте. Даже Дрок не добавил ничего лишнего.

Глава 10-ая.

Вскоре начались долгие и изматывающие репетиции-снюхивания флорбоксовских симфоароматических составов, в которые должны были входить все пестики и тычинки, перечисленные в Журнале Просвещения (В СНОСКИ: КЛАССНЫЙ ЖУРНАЛ). В основе исполнения симфоаромий традиционно лежала импровизация, но тему задавал наставник, используя пестика или тычинку с самыми отзывчивыми сенсорными ароматизаторами, и это не было поводом для общения с любимчиками.

Все занятия на время подготовки к Романтическому соревнованию отменялись: составы с утра до вечера (с перерывом на полуденную подкормку) усиленно снюхивались.

За дирижерским пультом нашего флор-бокса восседал на высоком табурете Гиацинт. Перед ним стоял тычинка третьей гряды, которого мы за глаза называли Гомфреней (В СНОСКИ: ГОМФРЕНА – РАСТЕНИЕ СЕМЕЙСТВА АМАРАНТОВЫХ) из-за шишкообразной формы черепа. Гомфреня был самым пахучим недотрогой во всей теплошколе. Играть с ним никто не хотел: чуть коснешься его – и тебя с ног до головы накрывало волной какого-нибудь одуряющего, приводящего в замешательство, аромата. При этом, Гомфреня начинал реветь как недотыкомка. Да и за партой он сидел рядом с самой капризной из пестиков, с которой никто и водиться не хотел.

Развернув Гомфреню спиною к себе, Гиацинт вдохновенно нащупывал тему, а мы – пестики и тычинки, – поначалу совершенно сумбурно, насаживали на ещё неокрепший скелет произведения ускользавшие ароматы своих несформировавшихся тел. – Третья грядка, пятнадцатая посадка – хорошо в тонику вошел; теперь держи, держи аромат, сливайся со мной… нет, ниже не опускайся.., вот так, да… под левым соском и останься… нет, сильно давить не надо.. , поглаживай – легче, легче… Остальные – что вы молчите? ! Здесь паузу долго держать не надо! Внюхались – и за дело!.. Первая грядка, я вас вовсе не чую!.. Смелее, смелее!.. Четвертая посадка, – пупок не трогай! Выше поднимись!.. А теперь все вместе – "крещендо"!! Мощненько, – ладошки сильнее к бокам прижимаем!.. – Эх, сейчас бы соло типа "на коду"! Тут меня словно какая-то пружина подбросила. Я встал во весь рост, закрыл глаза… и отпустил руки в свободный полет.

Мое соло прошивало насквозь пока ещё хаотичные наслоения ароматов, пальцы бегали по сенсорным ароматизаторам, замирая порой в самых неожиданных местах, извлекая из тела немыслимые запахи, – то пряча, то выделяя их из общего нагромождения, силившегося превратиться в искрящееся светом и радостью первобытной романтики произведение искусства… Сколько это продолжалось – не знаю, – "крещендо" всё нарастало и нарастало, ещё немного – и можно было бы лишиться чувств от буйства ароматов, с исступлением выдавливаемых из юной, восприимчивой ко всему новому, плоти. Да и сам Гиацинт, даром что благородных кровей, в экстазе коллективного снюхивания, казалось, потерял голову – Гомфреня в его руках уж только всхлипывал в блаженном бессилии и пускал крупные, переливавшиеся в преломленном цветными витражами солнечном свете, радужные пузыри. Наконец, наставник выпустил из холеных рук отзывчивое тельце Гомфрени, отчего тот, свыкнувшись с ролью инструмента, чуть не рухнул на пол, и сделал круговое энергичное движение руками над головой: – "Финита"!.. Но долго ещё стены флор-бокса поглощали нерегламентированную смесь ароматов – дикую, но прекрасную в своей первозданной чистоте и непосредственности.

– Что ж, очень неплохо для третьего снюхивания! И солист проявился, даже назначать не пришлось, а это, поверьте, дорогого стоит! – Только ты, – обратился ко мне Гиацинт, нажав соответствующую пахучую кнопочку на груди (не любил наставник пальцем тыкать), – над наиболее резкими тонами поработай: не надо их так утрировать, а то подумают, что ты с Низинного Запада к нам приблудился! Все засмеялись. Шутки про тамошних аборигенов-мутантов были весьма популярны во всех уголках Флористана, – кроме Низинного Запада, конечно. В инфлормационном поле планеты существовали целые сюжетные блоки с участием туповато-уродливых, подчас драчливых и грубых, но в целом симпатичных и дружелюбных, "западенцах". Правда, тычинкам и пестикам внюхиваться в эти сюжеты не разрешалось даже под присмотром наставников.

– А в целом весьма, весьма недурственно, – продолжал разбор моего "полета" наставник, – ярко, живо, остро! По резкости же и концентрации опорных тонов твоего соло в свободное время проконсультируйся с моим – Гиацинт взглядом указал на Гомфреню – "инструментом". Он понежнее и почувствительней многих пестиков будет! Все опять засмеялись, а Гомфреня стыдливо покраснел, отчего шишкообразная голова его приобрела ещё большее сходство с тотемным растением. – Ладно, ладно, не очень-то расслабляйтесь; хотя – молодцы: общий контур схватили! Давайте повторим: закрепим сочетания ароматов. Последовательность манипуляций, надеюсь, все запомнили? И за руками моими следите, да и за мимикой тоже!

Глава 11-ая.

Незаметно пролетела в изнурительных снюхиваниях 1/13 оборота Флористана вокруг Астры, отведенная на подготовку к Романтическому соревнованию. К концу репетиционного процесса наш флор-бокс достиг такой слаженности и утонченности в произведении ароматов, что уже почти никто не сомневался в нашей победе.

Незадолго до выступлений на Площади Согласия с Мировой Гармонией возвели сцену в форме гигантского, распустившегося, цветка белой водяной лилии. Состязание начиналось ровно в полдень, но почетные гости – Цветочные Феи и члены БоДвоСоца – слетались уже с самого утра. Некоторые небожительницы прибывали с Избранниками и гордо шествовали рука об руку по зелёной ковровой дорожке к специально отведенным для них местам в самых первых грядах. Но занимать свои романтические, на воздушных подушках, седалища в форме лошадиных седел они не торопились и неспешно прогуливались перед сценой, обмениваясь друг с другом натянутыми улыбками, любезностями и сплетнями.

Члены же Большого Двойного Соцветия во главе с Главно-Почетным Герольдом-Трубадуром Нарциссом Пестелем возлегли на правительственном цветоложе, специально для них воздвигнутом на массивном, изумрудного цвета, стебле-опоре. Были они в свободных белых одеяниях, похожих на простыни, и в руках держали чаши с порошковым вином.

Ровно в полдень над Площадью Согласия показался нимфолет той, ради которой всё было и устроено, – юной небожительницы, возжелавшей спуститься на грешную землю и послужить нам – заурядным пестикам и тычинкам – радостью и утешением в серой и беспросветной флорбоксовской жизни.

Для нимфолета между грядами лошадиных седел была приготовлена небольшая посадочная площадка, а неподалеку от сцены – в каких-нибудь десяти шагах – возвышались подвесные качели с закрепленной на шарнирах спинкой сидения, обшитой темно-зеленым бархатом, с изображением белой кувшинки. Спинка была совсем коротенькой и плавно загибалась в верхней части, что вкупе с её подвижностью, позволяло сильно раскачиваться. Считалось, что такого рода раскачивания значительно усиливают впечатления, получаемые во время пронюхивания симфоароматических произведений, а также способствуют более объективному восприятию последних.