В провинции дремучей
Скажу, на всякий случай,
С душевной простотой:
В провинции дремучей
Мы в связке с маятой.
Но нам она – некстати,
Об этом знает всяк.
У нас умишка хватит
Не угодить впросак.
Второго сорта, вроде,
Но, всё же, люди мы,
И грезим о свободе
Среди кромешно тьмы.
Все в истину простую
Мы верим там и тут:
Мечту не арестуют,
В кутузку не сдадут.
Смотреть мы будем в оба,
Другой заботы нет.
Вам, если что, из гроба
Передадим привет.
Желаем жить без тягот
В них властный мужичок
Нас окунул не на год,
А на огромный срок.
На бережке, на узком,
Где булькает ручей,
Сидели двое русских
И трое москвичей.
Они вина не пили
И не дрались пока,
А просто так… тупили,
Играя в дурака.
Им позарез был нужен
В один конец билет.
Ждал за Большою Лужей
Их пламенный привет.
Решительный и смелый,
Трухлявый грыз пенёк.
Мужик, почти что целый,
Он был без рук, без ног.
От злобы мракобесной,
С большим кольцом в носу,
Он всех туристов местных
Пускал на колбасу.
На травушках, на глупых
Кровавые ручьи.
Людские грызли трупы
Большие муравьи.
На бережке, как дома,
Где помыслы мертвы
Сидели два фантома
И трое из Москвы.
У чёрта на куличках,
Ограбленных жульём,
Жить нынче не прилично,
Но мы пока живём.
* * *
Вдоль, по Лянчихе-реке,
Я бегу вприпрыжку.
Не с синицей в кулаке,
А с журавлём под мышкой.
Убегаю от друзей
И подруг, конечно.
Путник скромный, не глазей
На меня с усмешкой.
Не любуйся, паренёк
На мои привычки!
Лучше сядь ты на пенёк
И попей водички.
В Лянчихе чиста вода,
Не выпита кукушкой…
Люди Владика сюда
Часто ходят с кружкой.
Воду пьют без куражу
Женщины, мужчины.
С журавлём я здесь брожу.
Есть на то причины.
Я решу проблемы сам
На Богатой Гриве.
Я гуляю по лесам
В яростном порыве.
Журавля я сохраню,
Потому в дороге.
Не попасть ему в меню
Старым пням двуногим.
Благодатная земля,
Чистая водица.
Здесь, на речке, журавля
Не склюют синицы.
Мракобесие долой!
Заявляю рьяно:
«Он под мышкой, под полой,
Под моей охраной».
* * *
За час до извержения Везувия
Заполнилась прозреньем голова.
Я понял, что тупы мы до безумия
И простодушны, как на пне трава.
Я прочь побрёл дорогами подлунными,
Шагал туда, куда глаза глядят.
Не подружиться мне с братвой чугунною…
Я в том виновен, в чём не виноват.
Но настроенье было превесёлое,
Как будто членом партии я стал.
Везувий посыпал мне пеплом голову.
Я медленно взошёл на пьедестал.
Взошёл я на него, ведь в жизни лишний я.
Как горсть давно потраченных монет.
Смиренно обратился я к Всевышнему,
Спросил его: «А где здесь туалет?».
Прохожий мне ответил гневно, пламенно,
Ловивший тараканов в бороде:
«А ты не суетись, бродяга каменный!
Здесь туалет везде, везде, везде!».
Я в собственное плюнул отражение,
Что с бородой и пьяное слегка.
Рычал Везувий в пике извержения
И пуля пролетала у виска.
* * *
Прощай! Облетела листва с тополей…
Я кутаюсь в плащ темноты. Ухожу!
Мне тяжко с тобой на тропе, на земле.
Прощай! Не люблю! Не молю! Не свяжу!
Прощай! Это стоны зимы и снегов…
Мне страшно и холодно рядом с тобой.
Гремит за спиною железный засов
И пахнет слезами солёный прибой.
Прощай! Что по пойму, что скажу, что найду,
Глазами холодными, в небо звеня?
Я умер… Я умер на полном ходу.
А тот, возрождённый, нисколько ни я.
В начале дня
Волной на шее синее кашне,
Над ним – мои пылающие щёки…
Я не в бурлящем, разноцветном сне.
А в городе страстей – Владивостоке.
Я в городе поэзии моей,
С которой выпадает жить немирно.
А в беззаботность иллюзорных дней
Мне вериться, но только лишь пунктирно.
Мой мир реален – это не кино,
Пусть для иных он жест или причуда,
И якорем, опущенным на дно,
«От имени народа» я не буду.
Под дудочку пахучего хорька
Плясать и петь я вовсе не намерен.
Для большинства – он гений на века,
А для меня коварный сивый мерин.
Я в мороси морской слегка продрог,
Я одинок в сплошной людской лавине.
День начат и не будет без дорог,
Моих дорог, неведомых отныне.
Пусть недруги в меня не влюблены,
Закрыли мне все выходы и входы…
С утра уже объелись белены
На почве моей внутренней свободы.
Иду себе в кашне своём вперёд,
Наглею и зверею с каждым годом.
Владивосток упасть мне не даёт.
Поэзия моя отсюда родом.
Но там я не отведал пирогов,
Душевной и сейчас страшусь заразы…
Нажил десятков пять лихих врагов,
Которых поглотили унитазы.
А город помню, что мечту из сна,
Далёкий свет былых моих хотений.
Пусть в памяти в причал стучит волна
И стонут чаек беспокойных тени.
* * *
В глазах твоих не море, а пустыня.
Я заблудился в золотых глазах.
Как только камни у реки остынут,
Уедешь ты, печальная, назад.
Уедешь из вечернего посёлка…
Останется лишь память, как упрёк,
И в ней ты затеряешься иголкой.
И это всё. Немал Владивосток.
Но я приеду, чтобы знать и верить,
Что к морю мы приходим одному,
И улицы одни шагами мерим,
Не доверяя тайны никому.
Остыли камни. Ждёт тебя автобус.
Глаза блестят – я отражаюсь в них,
Мы, незнакомка, заблудились оба…
Понятно, что на вечность, не на миг.
* * *
Тонули два друга в бурю,
Лодку перевернуло…
Стихия в слепой натуре
Небо кромсало гулом.
Оба художники, часто
Бросали унылый город.
Казалось огромным счастьем
Писать скалистые горы.
Снимает искусство вопросы,
Действуя против рутины.
Есть морские утёсы,
Значит, будут картины.
Вода теплотой ласкала,
Лелеяла лаской мнимой.
Их уносило к скалам
В ритме неудержимом.
Один страшился исчезнуть,
Другой рисовал стихию.
Его из кошмарной бездны
Наброски несли живые.
Средь рокота, всплеска, шума
Где скалы вода полосует,
Он говорил, что думал:
– Выплыву – нарисую!
Как много отдано дани
Морским ураганам осенним.
Гибнущему – страданье,
Жаждущему – спасенье.
Он выплыл, а друг не сдюжил,
Забыл про свои этюды.
Не знаю, что лучше, что хуже,
Об этом судить не буду.
Не только в судьбе суть дела…
А под лучами солнца
Я душу спасаю, не тело.
Но с ней и оно спасётся.
Искусство – от бед защита.
В невиданной круговерти
Надеждой живу открыто.
Когда ж мне думать о смерти?
В горах, перед рассветом
Для меня эта ночь
Кратким часом была,
Убегающей прочь,
Закусив удила.
Звёзд сияющих плач
Или стоны сычей?
Ночь уносится вскачь
В мир небесных лучей.
Подарила здесь тьма мне
Свои плачи навзрыд.
Бились чёрные камни
О твёрдость копыт.
Ночь кратка, не длина…
Вороным скакуном
Исчезала она
В гулком небе ночном.
Я боялся в смятенье
Потерять краткий час.
Наши грешные тени
Позабыли про нас.
В мире солнечном бродят,
Бестелесны, грустны…
Быстро солнце восходит,
Чьи-то рушатся сны.
Мгла рассеялась вмиг,
Хвост ночного коня.
Клён к рассвету приник,
Ранний холод огня.
Ночь умчалась, и ты
В неуёмных слезах
Собираешь цветы,
Что цветут в небесах.
* * *
В наблюденьях своих личных
Я постиг за пять минут:
Тут у нас, в краю бесптичном,
Рьяно задницы поют.
Птицы певчие – по клеткам,
Вот судьбина соловья.
Вся расписано по… веткам,
Каждой заднице – своя.
Объявили себя сами
В свалке круговых порук
Соловьями и дроздами.
Задницы поют вокруг.
Им почёт без разговора…
Дуракам – большой привет!
Не отмыться от позора
Нам ещё две сотни лет.
Ах, какие чудо-песни!
Сколько чувства, мастерства…
Станут вечными, хоть тресни,
От жилетки рукава.
Сколько грохота и свиста
На поруганной крови.
Будут задницы в солистах
И в навозе – соловьи.
Золотой Рог
Три списанных матроса,
Но не судите строго,
Три непутёвых краба
Среди бела дня,
Застенчиво и просто
У Золотого Рога.
Стремительно, не слабо
Ограбили меня.
Но шли за мною крали,
Семь душек гениальных.
Мы шли из интереса
Под вечер в ресторан.
Матросов обобрали
До самых гениталий.
Вернули поэтессы
Все деньги в мой карман.
Но только я в смущенье.
Как некрасиво вышло.
Ведь я же не горилла,
А добрый человек.
В порядке угощенья,
Как повелел Всевышний,
Матросам подарил я
С навагой чебурек.
Идём в разгул, подружки,
Я с вами вечно буду.
Матросам нашим слава
И даже мне чуть-чуть.
Люблю я завитушки
И женские причуды.
Ведь я имею права
Немного отдохнуть.